Чеченский ветер
Старый сосед-чеченец, дед Хакан, сидя во дворе на своём любимом месте, прислонясь к мозолистым стволам виноградника, смотрел куда-то в одну точку. В худых крапчатых руках он держал чётки. Старик медленно перебирал голубые потёртые бусины своими узловатыми пальцами. В дни, когда дул лёгкий ветерок, любил вспоминать свою родину, из которой был когда-то вырван в одночасье с корнем. Всё повторял:
- Когда ветер добрый ласквый, толко чут-чут швелит листья винограда…это знащит дует Чеченский ветер, это будет урожай хороший, знащит людям щасте…
***
- Мам, а давай завтра встанем рано-рано, пойдём к морю? Да и самолёт его прилетает в пять утра, а?
- Моя дочь иногда мне кажется всё ещё маленькой. Но я знаю, что мне это только, кажется. У неё довольно яркая внешность и роскошная густая шевелюра чёрных и длинных волос. За это дома мы в шутку называем её Шамаханская царица…
- Я, не отрываясь, смотрю на экран телевизора. Отвратительная привычка - когда кто-нибудь из моих близких находится в полёте, я всё время смотрю новости. Погоду в аэропортах мира, теракты, чёрт бы их побрал. Смотрю, не упал ли, упаси бог, какой-нибудь самолёт… Нервы, знаете ли. Новости, новости, новости с утра и по всем каналам. Моя дочь знает эту мою губительную страсть – изводить себя…
- Маам? - она вырывает меня из этого безумия.
- Что…а?- я, наконец, услышала её. Она укоризненно, но жалея меня, поглядывает из-за крышки ноутбука.
- Тут вот пишут, что купаться в море и находиться под солнцем после одиннадцати утра - не полезно. Так как?
Я оторвалась от экрана. Она, в который раз, пыталась меня отвлечь, развлечь и уже немного уставала. У неё явно портилось настроение. Стало совестно: «Ну чего ты мучаешь ещё и ребёнка? Держи себя в руках!»,- подумала я, а вслух сказала бодрым голосом:
- Ну конечно, конечно. Пойдём завтра, встретим рассвет у моря! - и, как смогла, улыбнулась ей.
Солнце, вспыхнув маленькой яркой точкой где-то там, на самом краю, где море соединялось с небом, стало подниматься. И по мере того, как оно поднималось, стремительно менялся цвет воды, состояние воздуха – всё вокруг. Вода вначале была нежно бирюзовой с длинными прослойками тёмного малахита, затем голубоватая гладь с каждой минутой всё более сгущалась до изумрудной зелени. Наконец чистый и яркий сапфировый слиток больно засиял в окружении безмятежного белого песчаного пляжа. Дочь, уже довольно успешный журналист, увлекалась всерьёз ещё и фотографией. Она непрерывно щёлкала фотоаппаратом, не хотела упускать такие моменты, такие подарки природы. Торопилась поймать, запечатлеть разноцветное наступающее утро. Я смотрела на её тоненькую фигурку в джинсах, любила всей душой, подумала опять: '' Шамаханская царица моя… Когда они рядом со мной, я спокойна. А вот когда находятся где-то далеко-далеко, за тысячи километров над землёй… Не люблю я самолёты”.
- Мам, мы Эминку поедем встречать или… ? - Она не отрывалась от любимого занятия, но спиной чувствовала меня.
- Да нет, наверное, не поедем. Он не любит этого. В каком мы отеле он знает. Звонил когда, что сказал? Что найдёт нас сам?
- Угу - она не отрывала прищуренного глаза от объектива.
По дорожке, ведущей к пляжу, шёл молодой индус, из обслуги отеля. Проворный, прилизанный, официант, приблизившись, слегка склонился надо мной:
- Мадам, хотеть завтрак здесь? – спросил он.
– Спасибо. Мы ждём к завтраку ещё одного человека и позовём вас.
Индус бесшумно удалился. Трескотня аппарата и привычные движения наступающего дня успокаивали. Я глядела на дружные вспышки солнечных игл в синеве моря и ощущала, что тревожность понемногу отпускает, всё будет хорошо. Каждый год мы отмечаем их день рождения вместе – семейная традиция. И каждый раз я волнуюсь и переживаю, как в первый раз, когда они оба с разных концов света, оставляя учёбы, работы, выставки, встречи, любови, дружбы и прочие дела своей уже взрослой, интересной жизни, летят ко мне на встречу. Дочь прилетела вчера вечером, и одна половина сердца успокоилась. Солнце начинало немного слепить, я откинулась на лежаке. Что с нами делает память… Закрываю глаза - всё ясно, выпукло и чётко, хотя и прошло уже почти три десятка лет…
***
Я уже и не надеялась. Муж, устав ждать, лечиться, молиться, ходить к знахаркам и верить, и снова ждать, тихо ушёл из моей жизни. Просто однажды ушёл утром и не вернулся домой. Пропал. Я каким- то шестым чувством поняла, что его не надо искать, ничего с ним не случилось. А просто он больше не может быть рядом, вот и всё. Ушёл без слов, без слёз, без прощаний-обещаний, извинений-объяснений и так далее.
А через два месяца я сидела в кабинете у врача и, как оглушённая рыба, не слышала, как она повторяет мне: ” Шесть недель… срок беременности шесть недель. Вы разве ничего не чувствовали? Как Вы могли не заметить это состояние?! – Она оторвалась от каких-то бумаг, которые заполняла:
- Вы меня слышите? Вам плохо? дать валерьянки?”
Помню, как выйдя из поликлиники, не могла идти. Мне казалось, что при каждом шаге, то живое, что уже живёт во мне, вдруг может не удержаться и вывалиться из меня. Я присела в скверике на скамейку и долго сидела так с ошеломлённым лицом, улыбаясь сама себе и вытирая ладонью хлынувшие счастливые, горячие слёзы…
…В девять вечера начались схватки. Что это такое мне, конечно, никто не объяснял. И как вести себя, когда внутри неведомая сила начинает бунтовать, толкаться, просясь наружу, разрастаться в своей ярости, растаскивать тебя в две стороны, не слушая мольбы о пощаде, тоже никто не предупреждал.
- К утру родишь,- лениво осмотрев меня и сонно зевнув, сказала дежурная акушерка. Высокая, стройная блондинка, совсем не похожая на медицинского работника. Лет тридцать, может чуть больше. Она стремительно и деловито ходила по отделению роддома, в белоснежном халате и колпаке, выделяясь своей статью, как белая лебедь среди скромного птичьего двора. Ярко-синие глаза, прямой волевой взгляд придавали всему облику характер: "Ей бы в кино сниматься... "- подумала я, в свою очередь, рассматривая ее, пытаясь мысленно уйти от боли. Ее звали Надя.
Надя ни с кем из рожениц особо не церемонилась и не нянчилась. Разговаривала коротко и строго.
- А можно мне, что-нибудь обезболивающее,- тупо попросила я.
- Чеевоо?- протянула та раздраженно,- Я те щас как дам обезболивающее! Марш в палату, я сказала же - к утру родишь.
Роддом представлял собой небольшое, двухэтажное здание, выкрашенное в бледно-розовый цвет, и выглядел довольно аккуратно. Как и полагалось во всех советских больницах, по всей территории были выложены асфальтовые дорожки, а вокруг высажены какие- то туи, кустарники и деревья. Они сейчас стояли принаряженные, все в снегу. А снег, казалось, начался ещё осенью и медленно плыл за окном. Он падал бесшумно, как будто устал, пройдя долгий зимний путь. Был февраль…
Внутри здание тоже было выдержано в самых лучших традициях того времени: нище, но выскоблено до блеска. Палата, куда меня поместили, находилась на втором этаже. Большая, светлая, в ней лежали женщины по шесть человек. И под окнами, в любое время суток, торчал кто-нибудь из родственников, делая знаки, как артисты в пантомиме.
Эти два этажа то и дело сотрясали истошные крики мучившихся рожениц. По пропахшему хлоркой, коридору роддома бродили существа женского пола, уже родившие или еще ожидающие. Все в одинаковых застиранных халатах, цвет которых давно нельзя было определить, стоптанных дерматиновых тапочках и таких же унылых косынках. Но по лицам было видно, что все были полны решимости, и ничто не могло помешать этим прекрасным мадоннам в их главном деле жизни.
Прошел час. Боль медленно нарастала. Я пока ощущала время и видела этот мир. Шаркая негнущимися тапками, мерила ночной коридор, стараясь не кусать до крови губы. Тихий, гулкий коридор больницы, все спят. А за окном все сыпет и сыпет крупными мохнатыми хлопьями снег, сбиваясь под порывами ветра в кучи и кидаясь из стороны в сторону, будто не находя себе места. Санитарка баба Поля, надраив полы, возилась в конце коридора с ведрами и тряпками. Из своей кельи выглянула Надя. Спокойно посмотрела на мое скорченное лицо:
- Иди ляжь и терпи,- сухо сказала она и ушла к себе.
У поста дежурной медсестры, за столом, возле большой ночной лампы, сидели все, кто был в смене этой ночью. Санитарки, акушерки, еще кто-то из медиков. Все с аппетитом ели апельсины. Запах распространялся по всему коридору.
- А хаашо, что ооженицам нельзя есть цитрусовые, - довольно причмокивая, сказала одна из них, - А ведь все аавно таскают им...
- Даа..- ответила другая, тоже с набитым ртом. Она старательно расчленяла крупный, оранжевый плод на янтарные дольки. А летом клубниику носят - улыбаясь, мечтательно прикрыла глаза она, - Да, только до них ничё не доносят! – и все заржали, довольные собой.
Раз, два, три, четыре... Я машинально считала, не знаю зачем. Доковыляла до противоположного конца и обратно. Раз, два.... Больно... очень больно... На стене висели большие круглые часы. Я смотрю на них, а времени не вижу, и, кажется, что его вообще уже нет. Разве оно движется? Сколько прошло часов? Не могу уже знать, и, кажется, не могу уже жииить!!!... Нет, ну все же имеет конец?- с обидой за себя подумала я и заплакала. Я больше не моогууу... Я не сдержала первый негромкий крик. Баба Поля засеменила ко мне:
- Что ж ты, моя хорошая... ой, господи, ты, боже мой... Давай помогу, давай. Девчата, - заорала она - чего сидите?! Скорее бегите сюда!- Медсестры и санитарки, с перепуганными лицами, повскакали, на ходу вытирая липкие рты и руки. Последнее, что запечатлелось в памяти перед глубоким обмороком - несущаяся ко мне вся эта " апельсиновая" толпа в белых халатах…
Кто-то легонько толкнул меня в плечо - Девочка у тебя... слышишь ты, моя хорошая?- Я очнулась, возвращаясь как будто с того света. Открыла глаза, за окном светало. У моего изголовья стояла баба Поля. Ласково гладила по плечу:
- Молодец, молодец - сказала она, улыбаясь. Где-то в ногах еще возилась суровая акушерка Надя, негромким голосом, коротко и четко отдавая какие-то приказания молоденьким медсестрам. Звякал металл инструментов и еще чего-то... Тело было не мое. Я с усилием приподняла голову. Чуть в стороне, на застеленном белой тканью, большом столе, под гудящей огромной лампой, лежал и кряхтел маленький красный человечек. Подняв над собой крохотную ручку, медленно крутил ею в воздухе, как будто приветствовал всех нас, сам себя и свое чудесное рождение.
- Слышь ты, спящая красавица, просыпайся, давай, - требовательный голос кого- то из медперсонала вырвал меня из забытья, здесь не церемонились ни с кем. Но я проснулась даже не от этого голоса, а от острого запаха еды, который звал к жизни как никогда. На прикроватной тумбочке стоял горячий, дымящийся обед. Никогда не забуду: золотистого цвета, ароматный, как в детстве, гороховый суп, белое, пышное картофельное пюре с подливой и котлеты, вкус которых здесь передать я не могу.
Приподнявшись на локоть, я с жадностью принялась есть. О! Это возвращение к жизни! Самая нехитрая еда показалась восхитительной!
- Сейчас наших деток привезут!- радостно сообщила мне соседка по палате. Она сидела на своей кровати, напротив меня и смотрела, как я ем, лежа, как раненный фронтовик, опираясь на локоть.
- Ты быстрее ешь,- поторопила она меня,- А то не успеешь приготовиться,- не переставая улыбаться, тараторила она, обращаясь ко мне, как к давно знакомому человеку. - Меня Света зовут, - сказала она, возясь и что- то ища, в своей тумбочке. Остальные, четыре женщины, которые находились в этой палате, были примерно одного возраста, лет под тридцать, может чуть больше. Они умиротворенно сидели, каждая на своем месте, и тихо переговаривались. Все самое страшное было и для них позади. Видимо, все уже перезнакомились между собой.
Подкрепившись, я, наконец, оглядела комнату. Высокие потолки с большими, светящимися голубым светом, лампами, тщательно выбеленные стены, огромные, в белых подрамниках, с морозными узорами на стеклах, два окна. В углу сверкал, начищенный, как новый, белый умывальник и над ним зеркало. Я, медленно ковыляя, подошла к нему. На меня глянула, как будто знакомая, но, вдруг осунувшаяся и как то уменьшившаяся в размерах, бледная девушка. Я постояла, повертелась, вытягиваясь перед круглым зеркалом - непривычно было видеть себя с плоским животом. Оглянулась на женщин, сидящих на своих кроватях - все смотрели на меня, по-доброму, улыбаясь, и переглядываясь друг с другом:
- Молодая еще совсем, - сказала одна из них. - Тебе сколько лет то, пятнадцать что ль?"- добавила она, и все дружно засмеялись.
По коридору загрохотала тележка. В ней аккуратно, как маленькие килечки, один к одному, были уложены, туго свернутые, человечки. Все были, казалось, на одно лицо. За отворотом пеленки у каждого, был заложен кусочек клеенки - первые жизненные характеристики: имя, фамилия, дата рождения, вес, рост и так далее. Высокая, дородная няня громко называла фамилии и проворно разносила детей по мамашам, которые нетерпеливо протягивали руки, в радостной готовности к встрече со своими драгоценными мучителями.
…Сразу бросились в глаза не азиатский овал лица, чуть удлиненный - это ее отец. Разрез глаз и брови над ними - абсолютно мои, хоть глаза и были плотно зажмурены. Немного крупноватый нос. И большая и густая челка, которая закрывала лобик, и я заглаживала ей этот темно каштановый чуб в сторону и наверх, чтоб не мешал.
- Девчонки, гляньте... с прической уже! - Соседки по палате подходили и смотрели на мою крошку и удивлялись,- Надо же! Наши то, все лысые родились, а эта, ну прямо Шамаханская царица! Все опять засмеялись. Стали знакомиться, болтать и рассказывать, кто как рожал, чего натерпелся и всё в этом духе. Больничная палата стала походить на счастливый женский клуб по интересам. В палату заглянула строгая медсестра, привычно скомандовала:
- А ну-ка, хватит веселиться, детей докормить и всем спать!
Все последующие дни было приказано уже ходить в столовую самим. Завтраки и обеды носили в палату только в первый день после родов.
- Обеед!- громко разносилось откуда-то из конца коридора, не хватало только гонга, и серая масса в одинаковых халатах и косынках (как в кинолентах о концлагерях), потихоньку начинала подтягиваться в столовку.
Но, надо сказать, кормили вкусно и сытно, не все было печально в нашем королевстве. Большая, белая от своей чистоты, насквозь пропахшая аппетитными запахами, с крахмальными шторками на окнах, столовая, наполнялась шумом голосов и яростно гремящей посуды. Женщины, уже забывшие об испытаниях последних дней с удовольствием общались, слышны были разговоры, шутки и радостный смех.
В один из дней, у входа в столовую, на большой доске вывесили объявление:
“ Товарищи! Просим вас откликнуться на нашу просьбу! В родильном блоке находится женщина в тяжёлом положении (сложные роды). Новорожденный мальчик абсолютно здоров, но не принимает искусственного питания. Если у кого-нибудь из вас остаётся лишнее грудное молоко, просьба сдать его нашим медицинским работникам!” Всё.
Я остановилась у доски и перечитала ещё раз и по слогам это жуткое, по сути, послание. Растерянно оглянулась на снующих туда-сюда людей. Никто ничего не замечал и не задерживал взгляда на этом листке. Все были заняты своей, такой благополучной, такой новой и такой другой жизнью. А может, в своём счастье просто не хотели замечать горя… чужого горя.
… - Хоспадии! Да кому ж теперь этот малец будет нужен то?
- Кому - кому… Мож и объявиться кто из родни. У них же всегда полно народу, семьи по десять человек.
- Так то оно так,- да ведь говорят погибли все у неё там, в Чечне то в этой… война там…Вот они все и побежали кто куда.
-Да ты давай хватит лясы точить, вон начальство идёт сюда. Да что-то, видать, не в духе оно.
Пожилые няньки в белых халатах задвигались, подобрались, встречая врача.
- Девчата, слышали? В седьмой палате, третьего дня которую привезли? Плохая говорят, совсем, а ребёнок выжил.
- Здраасьте, Римлинишна!- пропели женщины, сидящие каждая на своей кровати. В нашу палату вошли врач и её свита - все в белом и их лица и руки тоже казались белыми. Ангелы… только крыльев не хватает за спинами. Быстро сделав обход: температуры нет? на что жалуетесь? молоко есть? малыш наедается? Они так же быстро удалились. Похоже, врачам было в тот день не до нас.
В таких местах, как больница, новости распространяются молниеносно. К вечеру уже все знали, что сегодня ночью привезли женщину - беженку из Чечни. Мужа её убило на войне, у всех родных получилась одна общая могила – бомбили их. Она ( пути господни!) именно в это время отлучилась из дома, а когда вернулась…Её кто-то как-то там посадил в поезд и отправил в Казахстан. По дороге “прихватило её”, и когда уже здесь сняли с поезда… В общем, история - как будто сводка новостей с фронта, в фильмах нашего детства о самой настоящей войне.
В фойе стоял старый чёрно-белый телевизор. По вечерам женщины, которые уже готовились к выписке, садились у экрана этого ящика. Вещали только два канала: первый и наш местный. Но новости с этих двух каналов были одинаковые – Союза больше нет. Люди мечутся, не понимая кем быть, и с кем быть. Российские войска, вместо того, чтобы для начала разобраться у себя, бросились помогать братскому, чеченскому народу наводить порядок у них. Конечно, помощь эта получилась кровавой, какая же война без этого. Поэтому они с упорными боями взяли Моздок и готовятся вступить в Грозный. Мирное население терпит “незначительные” потери…”А в остальном, прекрасная маркиза”…
Весь следующий день я не могла найти себе места, а ночью не могла спать, всё думала, вставала и ложилась, снова вставала. Странное дело. Мне виделась не моя долгожданная, вымоленная дочь, рождённая три дня назад и, безусловно, мною любимая. А ныло сердце по тому крошечному и уже меченному судьбой существу, познавшему ужасы войны и мира ещё в утробе матери.
Вышла в коридор, походила, опять вернулась. Долго стояла у окна. В темноте от дерева отделился чей-то силуэт, застыл в немой композиции, задрав голову, всматривался в окна, прислушивался. Кто-то тоже не спал, с трепетом ожидая рождения новой жизни…
“ Да, - подумала я, - вот это главное. Люди ходят по земле. Одни и те же люди, только с поправкой на время и обстоятельства. И если понять это и крепко запомнить на всю жизнь, то не будет на земле ни смерти, ни страха…”
Снег за окном, наконец, перестал идти. И хотя и земля, и дома, и всё вокруг было покрыто белой пеленой, где-то неуловимо чувствовалось приближение весны - в стекло тихо бился лёгкий, уже не зимний ветерок. “ Наверное, это он и есть,- вдруг почему-то вспомнила я старого Хакана, - тот самый, Чеченский ветер, про который он любил говорить”…
– Чего ты маешься? Молоко испортится, иди спать - проворчала медсестра Лариса, проходя мимо и держа в руках ящичек с какими-то склянками-банками.
- Ларис, а что же с ребёнком?- я кивнула на дверь седьмой палаты.
- А ничего - поставив свои банки на стол, ответила она. – Мать отойдёт вот-вот, сепсис у неё. А его теперь будут кормить искусственно. Дальше, говорят, в дом малютки будут определять - Она отдышалась, а потом спросила:
- А те зачем? Ну, подсобила маленько, и хватит. Бог воздаст тебе - Она, не глядя на меня, зачем то стала расставлять банки у себя на столе.
- Ведь никто из баб даже ухом не повёл, не то, чтобы молоком поделиться. Как будто разом все ослепли и оглохли. Но ты ж не обязана кормить его теперь всегда? – Она подняла на меня увлажнившиеся глаза. И, видимо, решив прекратить объясняться, уже строже добавила:
- Ну, ладно, иди-ка ты к себе, не мешай тут. Иди спать.
Я посмотрела на Ларису долгим взглядом…
На следующий день, после обеда, когда наступил тихий час, и ходить-бродить по коридору больницы запрещалось, я тихо проскользнула мимо дремавшей на посту сестры. Ощущая тяжёлое волнение и, минуту помедлив, справляясь с колотящимся сердцем, толкнула соседнюю дверь. На кровати лежала женщина, по подушке были рассыпаны светлые русые волосы. Рядом стоял штатив с перевёрнутой вниз бутылкой, оттуда по трубке капала какая-то спасительная жидкость. В бледную безжизненно лежащую поверх одеяла руку была вставлена игла. Однако глаза были открыты и спокойно смотрели на меня. “Какое красивое, будто нарисованное у неё лицо. Горянка…”,- успела подумать я и подошла к ней.
- Вы говорить можете? Вам что-нибудь нужно?
- Нужно,- тихим и неожиданно твёрдым голосом сказала она, как будто ждала меня.
***
… А знаешь ли ты, сын, что у ветров есть свои имена? К примеру «Бора» - сильный южный ветер, «Мистраль»- ветер, который дует с моря во Франции, « Кимбур» - восточный ветер, где-то на побережье Чёрного моря. В нашей местности очень не любили ветер «Чилик», холодный, неспокойный, от которого многие чувствовали себя плохо. Но есть на свете тёплые, ласковые ветра. Они тихо перебирают зелёные кроны деревьев, чуть-чуть шевеля широкие, как ладони, листья винограда и приносят людям счастье…
Иногда меня с пристрастием спрашивают: “Это дочка твоя? Ну, красавица, что сказать. И сын у тебя тоже…ну прямо писаный. Двойняшки, говоришь? Ну прям оба, как с картины. Только чёт сынок у тебя с лица маленько другой как будто, а? В кого эт он такой? А зовут как? Эмин? И имя это…а?”
Я улыбаюсь в ответ и говорю: “ Мне его Чеченский ветер принёс…”