Вторая жизнь

1

Это случилось, когда мне едва исполнилось 11, я был еще маленьким, а мир большим и пестрым как шатры гастролирующих циркачей, раскинувшиеся на бескрайних полях. Правда, такое сравнение с моей стороны – это чистой воды эстетизм, просачивающийся сквозь блоки одинаковых пятиэтажек и дворов, среди которых я вырос, потому что желание сделать все красивым побеждает во мне рассказчика, который хочет говорить только правду и ничего кроме нее.

Тогда казалось, что каждый день готовит мне что-то интересное, поэтому я с нетерпением выскакивал из кровати, быстро чистил зубы, завтракал второпях, давясь горячим чаем и, яростно уминая заботливо приготовленные матерью бутерброды, бежал на остановку. Моя новая школа находилась в получасе езды от дома, и этот путь я проделывал один, хотя мама и пыталась отправить со мной старшего брата, который тогда уже учился в колледже во вторую смену, а значит, мог сопровождать меня. Но эта идея возмутила нас обоих, так мы впервые схлестнулись не друг против друга, а обратили всю свою кипучую энергию на общего «врага» - я хотел зарекомендовать себя как самостоятельного мальчика, которому под силу ездить в школу без сопровождения кого-то из членов моего семейства, а брат просто хотел, чтобы его оставили в покое и дали поспать. Мать была вынуждена сдаться, особенно когда увидела, какими глазами на нее посмотрел Макс, когда услышал что-то там про подъем в 7 утра. Он сразу же четко и ясно высказал свою позицию:

- А мелкий что, сам не доедет?

Мама на секунду даже прекратила нарезать морковь для овощного рагу на ужин, ее острые локти замерли в воздухе, я настороженно следил за ними, но потом она продолжила ритмично стучать ножом по разделочной доске, и локти, соответственно, тоже пришли в движение. Это вызвало мысленный вздох облегчения, потому что я каждой клеточкой тела ощущал надвигающуюся бурю.

- Миша, - сказала мать как-то подозрительно ласково, и я решил, что шторм все же грянул, лодка моя отчаянно балансировала в этом хаосе, я покачнулся и упал за борт прямиком в разверзнувшиеся предо мной океанские пучины. Но тут, уже готовый к тому, чтобы ледяная вода навсегда поглотила меня, я внезапно получил спасательный круг, который мне кинул не иначе как ангел божий, - иди в зал и посмотри телевизор.

Слова матери прозвучали для меня прекрасной музыкой, я с готовностью выбрался из-за стола и засеменил в другую комнату, оставляя брата одного на поле боя. Они еще долго спорили на кухне, я хотел было подслушать, но по счастливой случайности по Николодеон как раз показывали мое любимое шоу «Кенан и Кел», поэтому как-то незаметно для себя я засмотрелся и все пропустил.

Но в любом случае итог разговора мне понравился, ведь брату позволили спать, а мне – ездить самому. Эти маленькие получасовые путешествия доставляли мне удовольствие. Я любил смотреть в окно во время поездки, рассматривать дома, прохожих, даже несмотря на то, что изо дня в день маршрут мой совершенно не менялся. Чаще всего одинаковыми был не только вид из окна, но и люди, которых я постоянно встречал, подходя на остановку. Вот крупная женщина с короткими кудрявыми волосами и смуглой кожей, в неизменных платьях, на которых яркими пятнами жили безвкусные цветы, которые смотрелись там скорее, как захватчики чужой территории, чем коренные обитатели.

Еще мужчина средних лет в джинсовой куртке, его лицо было настолько неприметным, что я, наверное, вспоминал его только когда по утрам видел стоящего чуть в отдалении ото всех, а после вновь забывал на целый день. Однажды наши взгляды пересеклись, случайно, всего на долю секунды, его глаза были блекло-серого цвета, как моя застиранная спортивная футболка, которую я таскаю на занятия по физкультуре. Они были добрыми, эти глаза, но почему-то мне больше не хотелось в них смотреть, мне почудилась какая-то опасность, необъяснимая простым языком, но этот первобытный страх, возникающих будто из подкорки сознания, заставил меня резко отвернуться.

Также я часто видел двух молодых девушек, наверное, студенток, они были как яркие экзотические бабочки, случайно залетевшие в наши края. Одна из них была очень симпатичная, с большими как два озера голубыми глазами, а когда улыбалась, то на ее левой щеке появлялась милая ямочка. Вторая девушка тоже была приятной на вид, но чего-то в ней не хватало, а чего конкретно, я объяснить не мог, потому что красота была тогда для меня чем-то неуловимым, как сновидение, что забывается по утру, но оставляет после себя сладкое как нуга послевкусие. Вот первая девушка, она словно вся изнутри светилась, такая счастливая, будто солнышко, взглянешь на нее случайно и самому становится тепло, а ее подруга часто хмурилась, и улыбалась не так искренне, от этого ее красота становилась какой-то холодной. Я не знал их имен, но про себя назвал их Солнце и Луна.

Однажды на одной из остановок в салон зашла девочка, которую я никогда еще не видел за те четыре месяца, что ездил в школу. Я сразу же обратил на нее внимание из-за ярко-рыжих кудряшек и россыпи теплых как мед веснушек на бледной коже. Напротив меня было свободное место, и рыжая села туда, а я очень этому обрадовался, потому что мог рассмотреть поближе ее лицо. Надо признаться, она была очень симпатичной: глаза большие и зеленые как трава на альпийских лугах, а ресницы длинные и пушистые. Одета она была, как и я раньше, в темно-синюю форму, которая меня всегда жутко раздражала, потому что из нормального ребенка делала какого-то воспитанника приюта, несчастного и побитого жизнью, но незнакомка в ней выглядела просто на все сто, если не больше. Сейчас я ношу уже другую форму с логотипом новой школы, она черная и в ней я себя чувствую намного более уверенным и взрослым.

Заметив, что я смотрю на нее, она даже не застеснялась, как обычно все девчонки делают, смущаются и отворачиваются, хихикая, а отправила мне прямой и дерзкий взгляд, словно бросила вызов. Обычно я никогда не краснею, а тут почувствовал, как у меня горит лицо, словно на меня одновременно стали светить тысячи солнц.

Теперь я уже не так радовался, что рыжая сидит напротив меня, прожигая своим взглядом, захотелось немедленно выйти из автобуса, несмотря на то, что мы еще и половины пути не проехали. Но разве я мог позволить какой-то девчонке смутить меня? Поэтому, состроив высокомерное лицо, такое, словно все предки мои для седьмого колена были сплошь аристократы голубых кровей, я изо всех сил сделал вид, что она мне совсем неинтересна и уставился с напускным интересом в окно, а там, как назло, ничего не было примечательного. Представлял, как рыжая смотрит на меня, пока я, отвернувшись, изучал вереницы домов, которые исчезали, а них месте тотчас же возникали новые - это очень похоже на море, за одной волной непременно следует другая. Очень хотелось хоть одним глазком взглянуть, чтобы проверить, смотрит она или нет, но, вспоминая ее решительный взгляд, внутренне протестовал против такого отчаянного поступка и продолжал упорно таращиться в окно, пока не ощутил, что шея моя затекла и стала болеть.

А когда, наконец, все-таки повернулся, то, какая досада, на ее месте уже сидела маленькая сухонькая старушка в цветастом платке. Я сразу же мысленно себя обругал за трусость и дал слово, что в следующий раз буду более смелым и решительным.

Не знаю, почему именно эта случайно увиденная девчонка вызвала у меня такой интерес, проникнув в мои мысли как ползучий плющ, медленно разрастаясь и, постепенно осваивая все новые территории, стала там полноправной хозяйкой. По какой-то причине из памяти никак не желало уходить ее бледное лицо и веснушки, курносый маленький нос и тот взгляд, которым она на меня посмотрела. Раз за разом я представлял себе, как вместо того, чтобы позорно отвернуться и до онемения в конечностях изучать унылый пейзаж за окном, улыбаюсь ей. И тогда взгляд рыжей сразу же смягчается, она тоже мне улыбается, и так мы всю дорогу смотрим друг на друга, прекрасные, юные и безумно счастливые. Потом я одергивал себя, мысленно спрашивая, что за бред мне в голову пришел, и пытался сосредоточиться на словах Айдара Канатовича, учителя по физике, который успел уже лихо испещрить всего пару минут назад бывшую девственно чистой доску какими-то формулами.

На перемене Артем, с которым мы успели немного подружиться, заметил мой отсутствующий взгляд и спросил, все ли со мной в порядке. Я не успел даже и слова сказать, как за меня ответил Саша:

- Влюбился, - он сказал это с видом эксперта, а потом заржал, в этот момент захотелось его прибить, но я сдержался, хотя, не то что бы я и правда смог что-то ему сделать, ведь он был крупным, а точнее даже толстым, поэтому мой удар был бы для него как комариный укус. Но это я просто разозлился из-за его слов, на самом деле Саша неплохой пацан, просто шутки у него какие-то глупые.

- Гонишь что ли, - ответил я с самым возмущенным видом, на который только был способен, словно он уличил меня в преступлении, настолько я скорчил гневную рожу, возможно даже переборщил, но, недоверчиво посверлив меня взглядом, Саша, спрыгнув с подоконника, который на удивление еще ни разу не прогнулся под его весом, сказал, похлопав меня по плечу своей пухлой рукой:

- Ну и правильно, девчонки все дуры.

Мы с Артемом переглянулись многозначительными взглядами и молча пошли обратно в класс.

2

На следующее утро я хотел встать пораньше и уложить волосы перед выходом, но, как это часто бывает в самые важные моменты, случайно проспал. Солнце уже пробивалось сквозь неплотно задернутые шторы, когда я открыл глаза и, сладко потянувшись в кровати, посмотрел на часы. Они показывали 7, обычно в это время я уже заканчивал завтракать и готовился к выходу, поэтому мне пришлось, как ошалелому скакать по квартире, пытаясь одновременно почистить зубы, пригладить стоявшие торчком волосы и натягивать одежду. Зрелище было очень комичным, надо сказать.

Больше всего я боялся, что пропущу автобус, на котором всегда уезжаю, а значит, не увижу рыжую девчонку с веснушками. Эта мысль прибавила мне скорости, поэтому, решив не завтракать, я быстро вылетел из дома, на ходу застегивая пиджак.

Не знаю, что это было, везение или же случайность, но я успел как раз вовремя, и даже сел на свое обычное место, а все внутри меня просто кипело от нетерпения, но приходилось делать вид, что ничего особенного не происходит, поэтому я все также наблюдал проплывающие картины за окном и старался не искать взглядом рыжие волосы и веснушчатое лицо. Но вот на одной из остановок мелькнули эти огненные кудри, и, как я не пытался придать себе невозмутимым вид, сердце мое билось в груди так оглушающе громко, что становилось больно.

Девочка снова села напротив меня, хотя в салоне были и другие свободные места, я специально проверил. Когда она зашла в автобус, то сразу же посмотрела на меня, но сделала это так незаметно, что если бы я не наблюдал за каждым ее жестом и взглядом, то ни за что не узнал бы об этом. Этот факт меня очень обрадовал, поэтому пришлось постараться скрыть рвущуюся наружу счастливую улыбку и принять самый серьезный вид. Времени было мало, ведь рыжая выходила на несколько остановок раньше меня, а значит необходимо было как-то привлечь ее внимание. В голову ничего не шло и, раздумывая над своим планом, я не заметил, как снова стал рассматривать незнакомку, которая, боковым зрением сразу же заметив мой взгляд, тут же его перехватила.

Я обещал себе, что сегодня не упущу свой шанс, поэтому не отвернулся, несмотря на то, что очень хотелось, ее огромные зеленые глаза были как омут, в котором можно запросто утонуть, а я хоть и умел плавать, но все равно бы не решился в него нырнуть. Или решился бы? Продолжая смотреть на нее, я улыбнулся, а внутри меня все замерло в ожидании. Что сделает эта незнакомая девочка сейчас, окинет меня гневным взглядом, пересядет на другое место, а может, отвернется к окну, делая вид, что ничего не произошло? Наверное, я настолько детально представил ее раздражение от того, что какой-то мальчик уже второй раз пялится на нее как будто в первый раз девчонку увидел, что другого и не ожидал ничего. От этого ее реакция меня удивила, она слегка улыбнулась мне в ответ, уголками губ, сделав это так быстро, что я сейчас и не уверен, что мне все это не показалось. А потом нежно-розовый румянец окрасил ее щеки, это было так очаровательно, что я готов был любоваться ей вечно.

Даже спустя столько лет я все еще помню эту ее загадочную полуулыбку, то, как она, смущаясь, отвернулась к окну, прижав изящные свои ладони к горящему лицу. В моей жизни было множество разных моментов, я видел столько красоты, от которой дыхание перехватывало, но почему-то именно эта рыжая девочка с веснушками стала для меня олицетворением прекрасного, символом той поры детства, в которую мы, будучи уже взрослыми, так отчаянно жаждем вернуться. Но это все были уже мысли умудренного житейским опытом меня, а тогда я, испугавшись своей смелости, почувствовал, как полыхают от смущения мои уши, будто кто-то водит рядом с ними зажженной спичкой. Так мы и ехали, не глядя больше друг на друга, изучая с неестественным энтузиазмом пейзаж за окном.

Я помнил, что ей скоро выходить, и страх не успеть сделать что-то подтолкнул меня как птенца, что засиделся в родительском гнезде. Подавшись чуть вперед, я осторожно дотронулся до ее руки, которая покоилась на лежащей на коленях сумке, чтобы привлечь внимание. Девочка вздрогнула и, отвернувшись от окна, посмотрела на меня. Черт, главное не забыть, как нужно разговаривать.

- Меня зовут Миша, а тебя?

По крайней мере, я начал разговор как нормальный человек, то есть представился и задал интересующий меня вопрос, да и голос мой прозвучал на удивление уверенно учитывая волнение, которое раскаленным обручем сдавило мне горло.

- Лида, - ответила мне рыжая и первой протянула свою руку в знак приветствия. Это было так смело, что я мысленно восхитился прекрасной незнакомкой и захватил в плен ее прохладную мягкую ладошку. Я касался ее кожи, и это было очень волнующе, но не так, как это бывает уже в более зрелом возрасте, когда любой физический контакт с понравившейся тебе девочкой вызывает всплеск неконтролируемого возбуждения. Это было то невинное волнение, что присуще лишь таким неоперившимся еще юнцам, каким я и был в то время.

 А потом в царство радости и счастья ворвался противный голос, когда кондуктор заорал громко и напористо «Микрорайон Орбита, готовимся», тогда Лида нехотя выдернула свою руку из моей, встала и направилась к выходу, кидая на меня виноватые взгляды.

Со своего места мне было ее очень хорошо видно, поэтому я все смотрел и смотрел, словно вижу ее в последний раз. Ее кудрявые огненно-рыжие волосы, теплые медовые веснушки, маленькие тонкие ручки, которыми она крепко держалась за поручень. Все в этой девочке было таким правильным, настоящим, как будто появился волшебник и создал ее специально для меня. Она смотрела прямо перед собой, не оборачиваясь, но я чувствовал, что мой взгляд не остался незамеченным, просто это такая игра – делать вид, что ничего не происходит, когда внутри тебя будто разбушевавшееся море.

Мне хотелось, чтобы автобус попал во временную петлю и ехал вечно, чтобы мы сели рядышком, прижавшись друг к другу как нахохлившиеся воробьи на проводах, и болтали обо всем на свете. Только никаких петель не существовало, поэтому в скором времени автобус, этот равнодушный к делам любовным транспорт, остановился, а девочка перед тем, как выйти из салона, вдруг повернув ко мне свою очаровательную головку, посмотрела на меня и улыбнулась. Это снова была та самая мимолетная улыбка, про которую по прошествии пары минут нельзя точно сказать, существовала ли она вообще или являлась лишь плодом воспаленного воображения. Но все равно от этого внутри меня разлился целый пузырек тепла, оно затопило все мои мысли и оставшуюся часть пути я пребывал в блаженной неге.

3

Мысли о ней словно нарисовали пару крыльев у меня за спиной, потому что я буквально парил над землей, серьезно, бежал по асфальту или школьному коридору, не чувствуя ног. Проигрывая сцену нашей поездки раз за разом, выуживая из памяти все новые детали, словно добавляя штрихов на свой набросок, я получал все более полную картину. И каждый раз у меня буквально сердце замирало, сладко сжимаясь, таких чувств я еще никогда не испытывал, поэтому не мог их толком ни понять, ни объяснить.

Придя домой, я все еще находился во власти этой загадочной и неизвестной мне до этих пор магии – улыбался, отвечал невпопад, вяло ковырял вилкой желтую мякоть пюре.

- Миша, с тобой все в порядке? – обеспокоенно спросила мама, а потом, привстав, потянулась через стол потрогать мой лоб своей прохладной мягкой рукой. Забавно, но, когда я уже вырос, именно материнские заботливые прикосновения всегда возвращали меня ненадолго в мои счастливые детские годы. Когда я болел один в своей квартире, вдали от родителей, то очень хотел, чтобы кто-то родной трогал мой горячий лоб и заставлял пить чай с малиной.

Ее касание вывело меня из транса, в котором я пребывал, поэтому я, постаравшись придать голосу больше суровости, отчеканил:

- Все со мной хорошо, - а потом решил, что, наверное, слишком грубо ответил и добавил уже мягче, - мам.

Отец с братом, казалось, вообще ничего не замечали: один погрузился в газету, а другой старался как можно быстрей опустошить содержимое тарелки и выскочить из-за стола. Наконец Макс разделался со своей порцией, буркнул «Спасибо» и удалился, а я же все никак не мог доесть и половины своего ужина, потому что витал в облаках, даже пару раз чуть не пронес ложку мимо рта. Наблюдавшая за моими мучениями мама слегка нахмурилась, но сказала вполне ласково и миролюбиво:

- Дорогой, если не хочешь, то не ешь.

Второй раз повторять ей не пришлось, я избавился от остатков еды, тщательно вымыл за собой тарелку и поспешил в свою комнату делать уроки. Точнее, это я так сказал родителям, хотя заданий на дом было много, но браться за них совершенно не хотелось.

- А ты куда собрался? – услышал я сквозь прикрытую дверь голос мамы, которая, видимо, застала брата в тот момент, когда он пытался незаметно выскользнуть из дома. Мне стало очень интересно, чем все там закончится, поэтому я на цыпочках дошел до двери и прильнул к ней ухом, как к ракушке, только вместо размеренного шума морских волн я жадно ловил вмиг обострившимся до предела слухом явно непредназначенные для меня разговоры.

- Мне по делам нужно, - ответил Макс, видимо надеясь, что такое его объяснение поможет избежать маминых расспросов, но он, видимо, был либо слишком наивен, что маловероятно, либо так торопился, что надеялся даже на чудо.

- По каким еще делам? Максим, уже поздно, да и вообще, тебе разве не надо ничего к завтрашнему дню готовить? Уверена, что вам задают намного больше, чем ты по времени проводишь за письменным столом.

Когда мама начинала вот так читать нотации, то ее голос становился таким скучным, наверняка на вкус он был бы как размокший картон. Я решил, что ни за что не стану так отчитывать своих детей, если они, конечно, у меня когда-нибудь будут.

4

Меня одолевало странное чувство, с одной стороны я отчаянно желал найти Лиду, а с другой – не имел ни малейшего понятия, как это можно сделать. Во времена моего детства всемогущий интернет еще не раскинул свои сети, объединяя миллионы жаждущих и ищущих, поэтому мне приходилось мучиться от неведения… и тоски. Да, я стал скучать по рыжей девчонке, несмотря на то, что знал только лишь одно ее прекрасное имя. Но ведь я улыбнулся ей, а она мне, и это, наверное, значило намного больше, чем все самые красивые слова.

С того самого утра, как произошел наш обмен взглядами и улыбками, прошло уже два месяца. Она больше не появлялась в то же самое время, да и ни в какое другое ее не было. Лицо забавной девочки с веснушками стало постепенно растворяться под натиском других событий и впечатлений, которыми до краев переполнялась моя необремененная еще никакими обязательствами юная жизнь. Я как мог, старался не позволить времени забрать у меня самое дорогое, но что мог сделать простой мальчишка против самой жизни с ее привычным укладом?

Чтобы не забыть, как она выглядит, я пытался ее рисовать, но получалось плохо. Макс как-то даже увидел мои художества, хотя я старался их никому вообще не показывать, ни единой живой душе, но хитрец подкрался со спины, и, грозно нависая над правым моим плечом, сказал, всматриваясь внимательно в мои наброски:

- Хм, мелкий, шел бы ты в художественную школу что ли. У тебя есть неплохие задатки, но боже, неужели ты не видишь, что все пропорции нарушены? – он ткнул мне этот мой несчастный рисунок едва ли не в нос, я решил было, что вопрос риторический, а значит, ответа не требует, но похоже ошибся. Брат смотрел на меня так, словно ждал, что я сейчас воскликну что-то вроде: «Ага, да, вот здесь вот нос непропорционален относительно всего лица», но я понуро молчал и злился, что меня застигли врасплох за попытками нарисовать портрет моей прекрасной незнакомки.

- Наверное, и правда не видишь, - удивился Макс, но вполне дружелюбно, - серьезно, мой тебе совет, иди и научись правильно рисовать.

- А ты не можешь меня научить? Ну, там заниматься со мной иногда, когда у тебя есть свободное время? – спросил я с надеждой, ведь брат учился на архитектора и рисовал как бог, не то, что я – одни сплошные каракули, словно мне переломали пальцы и только затем сунули в руки карандаш.

Брат посмотрел на меня как на идиота, он вообще любит так делать:

- Малёк, ты, что ли издеваешься надо мной? Знаешь, как я устаю на парах? У меня пальцы горят огнем и болят, словно по ним молотком прошлись. А еще домашние задания, где надо чертить до посинения, пока карандаш из руки не выпадет. Да после такого я это рисование видеть не могу!

После этой тирады Макс двинулся к выходу, а я был несказанно рад, что он не догадался спросить у меня о том, кто это изображен на моих горе портретах.  Но, не дойдя до двери расстояние, измеримое буквально в пару шагов, он вдруг обернулся и все-таки выдал напоследок:

- А кто эта девчонка, которую ты рисуешь? – голос его при этом так и звенел от любопытства. Кажется, слишком рано я начал праздновать свою победу, а потому, расслабившись, не заметил, как враг бесшумно подкрался и обездвижил мое разомлевшее от наслаждения победой тело.

- Никто, - я старался сделать голос спокойным и безразличным, но брат, словно собака-ищейка, почуяв, что я скрываю от него что-то явно интересное, не спешил уходить. Напротив, он застыл в дверях как каменное изваяние, и даже сквозь его длинные светлые волосы, упавшие ему на лицо, я видел, что он улыбается.

- Никто, точно? А почему ты тогда покраснел?

Мне не хотелось отвечать на его вопросы, они меня выводили из себя, поэтому я стал настойчиво убеждать брата в том, что это мой обычный цвет кожи. Наверное, ничего более глупого бы не смог придумать, даже если бы меня специально попросили.

- Ага, обычный - красный как помидор.

- Заткнись.

- Как спелая клубника.

- Я тебя предупредил!

- Как маковое бескрайнее поле.

Я кинул в него маленькой декоративной подушкой, которая очень кстати подвернулась мне под руку. Не знаю, откуда она вообще взялась на столе, если мать увидит, то разозлится, но сейчас я был рад, что нашел ее там. Макс ловко увернулся от летящего в него плюшевого снаряда и как ни в чем не бывало продолжил комментировать:

- Красный как мякоть арбуза.

Ощущая, как закипают внутри гнев и смущение, я, кажется, точно покраснел, чем вызвал бурное ликование со стороны моего братца, который отпустил еще пару шуток, но потом вдруг перестал смеяться и сказал уже серьезно:

- Красивая она. Даже в твоем чудовищно-корявом исполнении, - а потом поспешил ретироваться, чтобы я не запустил в него чем-то потяжелее, чем подушка.

5

Как ни странно, но советом брата я все же воспользовался и записался в художественную школу, которую исправно посещал три раза в неделю после уроков, решив, кажется, довести себя до изнеможения. Пришлось основательно потрудиться, прежде чем у меня начали получаться более или менее сносные работы – я ночами вырисовывал каждый контур, раз за разом, пока мои обессиленные пальцы не выпускали карандаш, который, прокатываясь по столу, неизменно завершал свой вояж, падая на пол с гулким стуком. Перед глазами постоянно возникал один и тот же образ: рыжие кудри, теплые как лето веснушки на бледной коже, и, до ужаса боясь это забыть, я как сумасшедший, снова и снова переносил все на бумагу.

Настоящая Лида исчезла в суматохе дней, ее поглотили шумные улицы, а другая, не менее прекрасная, жила в моих работах, навсегда застыв такой, какой я решил ее изобразить: она улыбалась, хмурилась, смотрела куда-то вполоборота, собирала в свои волосы, не заметив выбившуюся из хвоста огненную прядь.

Тогда я еще верил, что мы обязательно встретимся с ней, пусть Алматы хоть и большой город, но ведь не настолько же, чтобы совсем не было никакого шанса? Поэтому каждый день я ждал: когда утром ехал в школу, когда возвращался домой, а до этого во время занятий иногда смотрел в окно, словно она могла внезапно появиться в нашем школьном дворе и как призрак бродить по спортивному полю. Я упорно выискивал ее в любой толпе.

Но, как бы мы не сопротивлялись времени, оно имеет над нами власть, поэтому через какое-то время я перестал о ней думать. Нет, это произошло не сразу, постепенно, день за днем, очень неуловимо, я бы и не смог объяснить, в какой момент это случилось. Просто однажды вместо ее портрета решил попробовать нарисовать что-то другое, а что не помню уже – может натюрморт из слив, по цвету напоминавших лиловые синяки на коленках или галдящих за окном птиц. Это был первый шаг на пути к забвению, но тогда мне так не казалось, я просто поддался своему детскому любопытству, что заставляло меня постоянно нестись вперед.

Но периодически Лида всплывала в моей памяти, это было похоже на приятный сон, который по утру теряет большую часть своих красок, но все еще дарит какое-то необъяснимо приятное чувство и заставляет глупо улыбаться еще полдня. Иногда в трудных ситуациях, когда передо мной стоял какой-то сложный выбор, я представлял себе, а что сделала бы на моем месте рыжая девчонка с веснушками, как бы она поступила? И всякий раз почему-то ее решения мне казались исключительно верными, принятыми по совести, от чего я испытывал мучительную неловкость за собственную глупость и одновременно с этим чувство бесконечного восхищения этой прекрасной девочкой, которая стала для меня идеалом добродетели.

Как-то незаметно для себя я из тянущегося к солнцу слабого саженца превратился в молодое и крепкое деревце. Мой нежный овал лица чуть заострился, детскую припухлость щек вот-вот готовились сменить аккуратные линии скул, а нескладность висящих плетьми рук и тощих ног с выступающими коленками как-то сгладилась. Закончил школу, не так, чтобы хорошо, но, по крайней мере матери и отцу не было за меня мучительно стыдно. Брат к этому времени уже поступил в университет в Москве после колледжа, и связь с ним сохранялась через ежемесячные письма, которые мы писали уже на электронную почту, плавно заменившую бумажные конверты с марками и исписанным мелким почерком, свернутым в два, а то и в три раза листочком внутри. Признаться честно, мне недоставало Макса, я в полной мере ощутил, как вдруг опустела квартира после его отъезда, поэтому иногда тайно пробирался в комнату брата и подолгу валялся на его кровати, накрывшись тонким бледно-зеленым одеялом, надеясь, что в этот самый момент он точно также вспоминает обо мне.

Наверное, так всегда и бывает – по мере взросления твои родные из врагов и надоедливых менторов превращаются в самых близких для тебя людей, и ты, задыхаясь от мысли, что их внезапно может не стать, начинаешь проводить с ними как можно больше времени. А если вас разделяет расстояние в тысячи километров, то сердце разрывается от тоски и воспоминаний о тех моментах, которые по прошествии лет приобретают какое-то особое значение. И глядя на то, как поседел отец, как растянулись тонкие линии морщинок на некогда гладком материнском лбу, я понял, что детство закончилось.

 

6

Наступила университетская пора, которая принесла в мою жизнь много новых знакомых, я познал всю прелесть шумных студенческих вечеринок, впервые попробовал алкоголь и также впервые ощутил, на что похоже похмелье – это когда твою голову раскололи как арбуз, и из нее вот-вот брызнет сочная алая мякоть. А еще на третьем курсе я повстречал Алису, невысокую хрупкую девушку с фарфорово-бледной кожей и едва заметной россыпью веснушек на курносом прелестном носике. Мы начали встречаться, точнее, по непонятной причине меня тянуло к ней как безумца к краю пропасти.

В один из прогретых летним солнцем дней, когда сорокоградусная жара плавит одежду вместе с кожей, мы с Алисой сидели в моей комнате, она на кровати, перебирая мои наивные ученические рисунки, а я подле нее как верный рыцарь. Внезапно Алиса замерла, удивленным взглядом уставившись на один из моих рисунков, мне даже показалось, что ее пальцы стали дрожать, а вместе с ними и бумага в ее руках.

- Что такое? – спросил я обеспокоенно, надеясь, что это не из-за моих детских набросков она пришла в такое смятение. Оторвавшись от длительного созерцания одного из рисунков, она подняла на меня глаза и спросила каким-то взволнованным голосом:

- Миша, а откуда ты знаешь ее?

Она протянула мне портрет, с которого на меня смотрела рыжеволосая девчонка с кудрявыми волосами и россыпью веснушек на лице. В этот момент что-то внутри меня замерло, мне даже показалось, что это мое сердце перестало стучать, а после стало отбивать свой ритм с утроенной силой, рискуя выбить к чертям мои бедные ребра. Все мои работы, посвященные загадочной незнакомке, затерялись во время переезда, а один портрет, видимо, случайно спрятался среди других, которые я рисовал, чтобы отвлечься от объекта моей безумной симпатии, а на деле предавая мою влюбленность забвению.

Я молчал, потому что не знал, что мне сказать. Если говорить, как есть, то рассказ получится долгим, сбивчивым и каким-то излишне сентиментальным, а будучи кратким, я рискую опошлить свое милое детское чувство.

- Ну, мы когда-то общались в детстве, - соврал я, а точнее просто слегка приукрасил действительность, ведь мы с рыжей знали имена друг друга, а еще я держал ее руку в своей, секунд на десять дольше положенного. Поэтому нельзя было сказать, что мы были совсем незнакомцами.

- Просто это моя сестра, - вдруг прошептала девушка.

- Ты не говорила, что у тебя есть сестра, - я старался, чтобы мой голос звучал как обычно, но у меня вдруг возникло то тоскливое чувство, которое бывало в детстве, когда мы с матерью ходили в поликлинику, и я сидел, ерзая на неудобном стуле, а все вокруг было пропитано запахом лекарств и болезни.

- У меня была сестра, - сказала Алиса с легкой ноткой грусти в голосе и, заметив мой вопросительный взгляд, пояснила - Она умерла.

На миг мне показалось, что все вокруг замерло и даже все процессы жизнедеятельности во мне тоже остановились.

- Давно?

Алиса кивнула:

- Еще в детстве, попала под машину.

Ее слова прозвучали как роковой выстрел в тишине. Тот выстрел, что оборвал все нити моей истории. Мне очень хотелось, чтобы все эти жизни Лиды, которые я мысленно проживал для нее и за нее стали настоящими, потому что реальность казалась мне слишком жестокой и несправедливой. Мне пришлось сделать очень глубокий вдох, чтобы продолжить говорить:

- Когда это случилось?

- Десять лет назад.

Казалось, ничто уже не было способно удивить меня, но ее последние слова были как решающий удар, который отправил меня в нокаут.

Время не щадит лишь живых - я уже давно не тот вихрастый мальчик одиннадцати лет от роду, а она навсегда останется той рыжей девчонкой, чьи портреты я рисовал на занятиях в художественной школе и дома, запершись в своей комнате, когда водил карандашом по бумаге как одержимый. Той, что улыбнулась мне, выходя из автобуса, а потом, резко отвернувшись, от чего ее огненные кудри взметнулись как волны, позволила городу поглотить себя. Это, возможно, был ее последний день в этом мире, если бы я знал, то выбежал бы следом за ней, схватил бы за руку, сказал бы что-нибудь, неважно даже что, лишь бы не дать ей так просто исчезнуть.

Меня захлестнули чувства невиданной силы, а я, растерянный, барахтался в них как тогда, когда случайно чуть не утонул во время поездки с родителями и наглотался озерной гадкой воды.

Мысленно я вернулся в тот самый день, когда видел Лиду в последний раз, стараясь по памяти восстановить ее образ настолько четким и живым, насколько это вообще возможно, учитывая беспощадные к сантиментам годы. Но так как я рисовал ее портреты, то мне не составило большого труда выцепить из калейдоскопа лиц нужные куски и сложить их воедино. Даже не глядя на свои ученические рисунки я мог описать детально каждую ее черту, каждую медового цвета веснушку, ее зеленые как бездонное озеро глаза, как изумруды на мамином ожерелье, которое она надевала по особым случаям.

Раз за разом представляя ее очаровательной девушкой, статной и грациозной как молодая лань, я и помыслить не мог, что моя Лида навсегда останется одиннадцатилетней угловатой девчонкой с острыми коленками. Лида… Она никогда не вырастет, не влюбится в какого-нибудь обаятельного старшеклассника, который зализывает волосы назад на манер крутого парня, не сходит с ним на свидание, не пойдет на выпускной в красивом платье и не протанцует там всю ночь до утра, украдкой попивая тайно пронесенное в школьный актовый зал шампанское. Не поступит в университет, в котором мы вполне могли бы случайно столкнуться в одном из витиеватых коридоров по пути на лекцию по истории искусства. Она бы обязательно уронила свою папку, и ее содержимое разлетелось бы по полу как карты, выпавшие из рук неловкого фокусника, а я, усердно принялся бы их собирать. Потом, оторвав, наконец, свой взор от созерцания аккуратных набросков, увидел очаровательное создание – бледное лицо, обрамленное волнами рыжих кудрей, зеленые глаза, глядящие на меня с любопытством, но пока, кажется, без искры узнавания.

- Я Миша, - протянул бы руку первым, потому что с нашей последней встречи стал более смелым, хотя, надо признать, при виде нее все еще волнуюсь, как тогда, когда был мальчишкой.

Она бы улыбнулась и, протягивая мне ладонь в ответном жесте, ответила:

- А я помню.