Просмотров: 121 | Опубликовано: 2017-07-30 04:13:55

Театр в зеркале перемен

                                                                     

«Чехов прямо пишет об этом: «Я по капле выдавливаю из себя раба». Т.е., он, без анестезии, сам из себя… Представляете, какую он операцию над собой делает? Без анестезии, потому что, если бы он выпивал, он бы мог выдавить не то. Значит, он выдавливает из себя по капле раба – героический поступок, герой налицо! Но, с другой стороны, он эту гадость выдавливает кругом и загрязняет окружающую среду! Значит, кто он? Антигерой! Всё! Весь ответ. Точка»

      народный артист России Алексей Кудинович





 

Действующие лица:

 

Фёдор Ильич Войнаровский – художественный руководитель театра. Впрочем, в данной пьесе, это не всегда так. Безусловно, великолепный актёр. Любитель кошек, о которых готов говорить бесконечно и безостановочно.

Орфей Дормидонтович Мямлин – актёр от Бога. В данной пьесе – иногда… художественный руководитель театра. Продолжатель славной театральной династии Мямлиных.

Роза Ивановна Рудина – сильно немолодая актриса. Звезда в прошлом. Но… привычно продолжает излучать свет.

Алексей Михайлович Рабинович – безусловный гений. Но характер делает его столь же бесконечно тяжёлым в работе. Мало кто в состоянии вынести закидоны Рабиновича. Но… вынесшие, не жалеют о пережитом.

Александр Сергеевич Тушкин – нереализованный талант. Как сам же шутит, должен был родиться Пушкиным, но произошёл сбой в программе – буква «п» заменилась на «т». Как говорят французы, в каждой шутке есть доля шутки.

Констанция Евгеньевна Грознова – женщина, на грани «вамп». Острая на язык, не чурающаяся современного сленга – что несколько принижает её неотразимость. Но ненамного.

Алёна Тигрова – актриса, каких поискать. Одна из немногих, кого Рабинович считает равной себе. Несколько запуталась в личных отношениях.

Владимир Великанов – пожилой актёр. Многое повидал, многое знает, многое умеет. Многого опасается.

Витюша Ухов – местный правдолюбец. Впрочем, дальше закулисных разговоров не заходит.

Глеб Селянчиков – оптимист по жизни. Заражает оптимизмом окружающих. Впрочем, некоторых наоборот – раздражает. По совместительству, педагог театрального училища.

Катюша – помреж. Боец невидимого фронта. Безбожно понукаема режиссёром, но строга с актёрами.

Зиночка – секретарша. Когда-то, выпускницей школы, села в предбанник на место секретарши. Так с тех пор, вот уже сорок лет – Зиночка.


 

Действие первое

 

Первая сцена

 

Кабинет Войнаровского. Большой дубовый стол сразу даёт понять истинную значимость хозяина кабинета. На стене – огромное старинное зеркало, которое до сих пор хранит в себе отражения девятнадцатого века. Рядом с зеркалом висит афиша знаменитого фильма худрука. Подарки многочисленных почитателей таланта впечатляют – любой музей не отказался бы от таких «экспонатов». Впрочем, хозяин не слишком заморачивается их ценностью, содержа всё это сокровище в артистичном беспорядке. Что только лишний раз подчёркивает его художественную натуру. Однако в данный момент не до созерцания. В кабинете накалённая обстановка. Разъярённая Рудина испепеляет всё вокруг себя.

 

Рудина (заламывая руки)

Ты меня выживаешь из театра! Я больше не могу работать в такой обстановке! Театр должен быть храмом, а во что его превратил ты?!

Войнаровский (заинтересованно)

И во что же?

Рудина

Будто сам не знаешь… Какой-то гадюшник – на секунду зазеваешься, в миг сожрут!

Войнаровский

Ах, вот Вы о чём? Ну… это нормально. Артисты не очень часто бывают вегетарианцами. Хорошо хоть, в стаи редко собираются.

Рудина

Вот ты и жрёшь меня заживо. А вместе с тобой – вся труппа. Набросились, как волки на добычу, и жрётё, жрёте! Ну, глодайте меня! Глодайте! Пусть каждому достанется по кусочку Рудиной!

Войнаровский

Роза Ивановна, да что Вы! Ни сном, ни духом. Вы – наша гордость. Зритель идёт на Ваше имя. Вы делаете нам сборы…

Рудина

И поэтому роль Турусиной уже два раза подряд играет Алексеева? Я, конечно же, понимаю, что нужно давать дорогу молодым, но не до такой же степени?

Войнаровский

Что-то я не пойму…

Рудина

Не понимаешь? Да ты что, Феденька, издеваешься надо мной? Алексеева всего на пять лет меня младше! И то лишь потому, что документы подделала.

Войнаровский (взрывается хохотом)

Алексеева? Подделала документы? Да что Вы? Зачем ей это?!

Рудина

Чтобы быть моложе. Разве не ясно? Впрочем, ты же мужчина… Где вам, мужикам, понять ранимую женскую душу? Ну что ты молчишь? Почему я должна тебя просить о таких пустяках? Я – Рудина!

 

Войнаровский, выдержав МХАТовскую паузу, оценивающе окидывает взором Рудину.

 

Войнаровский

Моложе Вас? Это невозможно. Ей для этого необходимо стать младенцем!

Рудина (ещё не остыв, но уже не столь агрессивно)

Не подлизывайся.

Войнаровский

Я не могу не подлизываться. Я Вас люблю! Не верите? (входя в актёрский раж) Ну что мне для Вас сделать? Хотите, на колени встану?

 

Выскакивая из-за стола, кидается на колени перед Рудиной, страстно целует ей руки.

 

Рудина (не слишком настойчиво вырывая руки, с довольным смешком)

Это из какого-то спектакля… Вот только не вспомню – из какого именно.

 

Звонит мобильный телефон. Войнаровский, не вставая с колен и не отрываясь от Рудиной, одновременно отвечает на звонок.

 

Войнаровский

Какой прораб? Почему не успевают? (Рудиной) Я Вас обожаю! (в телефон) Нет, это я не вам. Поувольняю всех к чёртовой матери! Чтобы сегодня в пять были у меня в кабинете со всеми документами. Я лично буду разбираться. (отключает мобильник) О, Роза Ивановна, Вы верите в мою искренность? Ведь правда же верите?

Рудина (себе под нос)

Нет… ТАКОГО в спектаклях мне пока не встречалось… (Войнаровскому) Ну верю. Верю! Прощаю.

Войнаровский

Вы возвращаете меня к жизни! (довольный результатом, возвращается на своё рабочее место – он снова худрук театра) Роза Ивановна, я обещаю Вам, что лично прослежу за ситуацией.

Рудина (покидая кабинет)

Ты уж, Феденька, проследи… проследи…

 

Войнаровский напряжённо провожает её взглядом. Он явно опасается, что Рудина передумает и вернётся.

 

Войнаровский (вытирая пот, вслед закрытой двери)

Уф… Хорошая актриса, но стерва… (звонит по мобильнику) Привет, котик! Как там наши котята? Что ты говоришь?! Рыжий глаза открыл? Вот это да! И какого цвета глазки? Голубые? Красотища. А Мурка как? Скажи ей, чтобы деток хорошо кормила. Что? Так и делает?

 

В кабинет заглядывает Зиночка

 

Зиночка

Фёдор Ильич, к Вам Мямлин.

Войнаровский (прикрыв рукой трубку)

Пусть подождёт. Не говорил, по какому вопросу?

Зиночка

Вроде как, по личному.

Войнаровский

Личному? Ну, значит, проблемы с наличностью. Тем более – пусть подождёт. Остынет. А мне, пока что, поесть принеси, если не сложно… (продолжает разговор. Зиночка тактично исчезает) Я попробую серого в театре пристроить. Рыжего? С ума сошла! Только через мой труп. Хоть вся труппа его у меня выпрашивать будет – не отдам. Всё. Пока. Мурку в носик поцелуй.

 

Войнаровский кладёт телефон на стол, встаёт, утомлённо потягиваясь. Подходит к зеркалу, смотрит в него, словно бы пытаясь разглядеть что-то неуловимое.

 

Войнаровский

Вот так-то вот, Фёдор Ильич, думал ли ты когда-нибудь, что будешь сидеть в этом кабинете, смотреть в это самое зеркало… И весь огромный театр – с труппой и оркестром, с билетёрами и суфлёрами – все… (рассматривает открытую ладонь, затем сжимает её в кулак) …все ТУТ будут!! Что народные артисты здороваться станут, в глаза заглядывая – потому что от моего решения их судьба зависит. (кидает взгляд в сторону закрытой двери) Что Орфей Мямлин, сын Дормидонта Мямлина, на которого ты в юности молился – в предбаннике будет преть, приёма ожидаючи? Да что Мямлин… верил ли ты, что голос Фёдора Войнаровского – вся страна услышит? И как услышит! Мечтал. Ох, мечтал! Но… не верил. А вот, поди ж ты!

 

В кабинет заходит Зиночка с подносом. Войнаровский тут же замирает, артистично устремив взгляд в зеркало.

 

Зиночка

Фёдор Ильич, ваша любимая соляночка. И компот из клубнички. А запеканка сегодня у них подгорела – я не стала её брать. Горелое для печени вредно.

Войнаровский (оживившись)

Для печени вредно другое…

Зиночка

Другое – сейчас налью. (выскакивает в предбанник, возвращается с запотевшей бутылкой водки) Как Вы любите – только что из морозилки. (наливает водку в стопку)

Войнаровский (почти торжественно, принимает стопку из рук секретарши. Видно, что происходящее – давно уже устоявшаяся традиция)

Ну… для аппетита!

 

Опрокидывает стопку водки, возвращает её Зиночке, решительно отодвигает бутылку. Зиночка уносит бутылку и стопку. Войнаровский, тем временем, накидывается на закуску.

 

Войнаровский

Зиночка, ты не знаешь, котёночка в труппе никто взять не хочет?

Зиночка (из-за двери)

Опять?

Войнаровский

Что значит, опять?

Зиночка (заглядывая в кабинет)

У нас в театре премьеры реже случаются, чем Ваша кошка, Фёдор Ильич, котят приносит. Вы бы её кастрировали, что ли?

Войнаровский

Мурку?!

Зиночка

Ну не режиссёров же? (исчезает)

Войнаровский

Насчёт режиссёров – мысль интересная… Кастрированный режиссёр обычно бывает гораздо покладистей, чем не кастрированный. Если б можно было… жаль…

 

Любуясь собственной неотразимостью, начинает декламировать стих.

Опять хозяйка, бросив сапоги,
Забыла обо мне. Скорей – за дело!
Пускай узнают во дворе враги,
Что здесь, в квартире, проживает смелый
И гордый кот.

Изысканный парфюм –
Ничто, в сравнении с кошачьей меткой!

Мне б вырваться гульнуть…

Дымится ум –
Я – в заточеньи! Даже птичек редко
В окошко вижу…
А внизу поют
Счастливые бомжи – у них ля-муры!

Но мне достался грёбанный уют,
И шелковистость выглаженной шкуры –
Да, я мурчу, когда меня ласкать
Вдруг примется рука!!

А вы б смолчали?

В отсутствии свобод – как не мечтать,
Закрыв глаза?
То – эротизм печали,
Несбыточность надежды на любовь…

Имею право погрустить немножко
О той, что, наконец, придет на зов?!

Об руку трусь, как будто это кошка.

…Вчера был телефонный разговор –
Она сказала, дескать, я опасен!

Подслушивал под стулом, словно вор…
Понять не смог.
Но… общий смысл – ужасен.

Есть некто доктор, что сюда придет,
Отрезать мне какие-то гормоны.
Не очень ясно – где он их найдет,
Но… кажется, не избежать урона!!

Куда, скажите, скрыться от угроз,
Жильцу комфортных человечьих клеток?
Эх… жизнь моя помчалась под откос!

Помечу-ка и коврик напоследок…

 

Удовлетворённо выслушав внутренние (так же, как и внешние) аплодисменты, продолжает.

 

...А, в общем, всё сложилось хорошо.
Не так уж страшно – чик! И дело в шляпе.
Наркоз понравился. Хоть разъезжались лапы,
До коврика на четырёх дошёл!

Дурак я был – мечтал примкнуть к паскудам,
Громить помойки, лузгать воробьёв...
Права Хозяйка – если нездоров,
Под ножик к доктору! Чтоб просветить рассудок.

Еды – навалом! Этак, можно жить.
Разврат любви? Благодарю покорно!

Пока болит... но, в целом – благотворно.
Еще б неплохо когти отпилить...

 

Нда… с режиссёрами нужно что-то решать. (решительно вернувшись к своим обязанностям) Зиночка, Мямлина позови, пожалуйста!

Зиночка (из-за двери)

Сейчас, Фёдор Ильич!

 

Войнаровский быстро подходит к зеркалу и, замерев, с повышенной артистичностью начинает вглядываться в его глубины. В кабинет робко входит Мямлин.

 

Мямлин

Фёдор Ильич, я позволил себе побеспокоить Вас…

Войнаровский (резко обернувшись, начинает игру – как кот с мышью)

Ты что, Орфеюшка? Какой я тебе Фёдор Ильич? Только на «ты»! Мы ж не на людях! Забыл, как студентами гуляли ночи напропалую? Как к девчонкам из соседской общаги в окна лазили? Как ты мне нос расквасил?

Мямлин (с кривым смешком)

Разве такое забудешь?

Войнаровский

А как твой папаша меня чуть из театра за аморалку не выгнал? Ух, силён был Дормидонт Мямлин! Ого-го! Актёрище! Директорище!

Мямлин

Да ты… (немного споткнувшись на «ты») …ты, Федь, тоже у нас ничего… вроде!

Войнаровский (с ядовитой усмешкой)

Вроде? (насладившись замешательством Мямлина) С чем пришёл?

Мямлин

Да вот… юбилей у меня намечается. Юбилейчик.

Войнаровский

Это ты что – мне на МОЙ возраст намекаешь? Дескать, состарился Войнаровский, дескать, на покой пора?

Мямлин

Да нет! Что Вы… ты… Я совсем ни на что не намекаю. Просто так случилось, что… вот.

Войнаровский (пародируя Мямлина)

Ты… вы… вот… (громогласно) Ну что ты всё мямлишь да мямлишь, словно говорить разучился?! Ты же – Мямлин, а не какой-нибудь там! У тебя за спиной поколения актёров. И сам ты, между прочим, актёр от Бога!

Мямлин (набравшись смелости, как в прорубь нырнув)

Почему я мямлю?! Сказать? Честно?!!

Войнаровский

Только так.

Мямлин

Тебя боюсь.

Войнаровский

Меня?

Мямлин

Тебя, Федь… Ты – власть. Власть по внутреннему состоянию, власть по убеждению, власть – по сути. А у нас в стране власти всегда боятся. В крови русской это заложено. Как-то так… К начальству приблизиться, что к солнцу – себе дороже. Обожжёт, не заметив. Я, если уж совсем честно, к тебе в кабинет каждый раз, словно в ад спускаюсь. (сам испугавшись своей смелости) Не сердишься, что вот так… прямо?

Войнаровский

Дурак ты, Орфей! В ад он, видите ли, спускается… А Зиночка у нас – Эвридика. Так что ли? Зиночка, ты согласна быть Эвридикой?

Зиночка (из-за двери)

Кем-кем, Фёдор Ильич?

Войнаровский

Так. Никем. Проехали. (Мямлину) Заладил – власть… власть… Да я эту власть – в гробу видел! (заметив недоумение на лице Мямлина) Я в театральном смысле про власть – не подумай дурного. Что смотришь недоверчиво? (в процессе дальнейшего монолога, сам начинает искренне верить в то, что говорит) Думаешь, нужна мне она, эта должность худрука? Думаешь, держусь за неё? Да ни фига! Хочешь, тебе отдам?

Мямлин

Да уж… как-то не надо.

Войнаровский

Вот! Тебе – не надо. Ему – не надо. Ей – не надо. А кому-то этот крест приходится нести! Потому, что кому-то этот крест нести НУЖНО.

Мямлин

Ну… не так уж всё безнадёжно. Не преувеличивай. Бонусы тоже имеют место быть – не простой, чай, крестик несёшь. Да и… распинают у нас обычно всё как-то других – не тех, кто на себя власть взвалил. Не подумай дурного – я не в театральном смысле…

Войнаровский

Не спорю, золотой крест. Но, поверь… тяжёлый!

Мямлин

Тебе виднее. Своя ноша не тянет. Кесарю – кесарево.

 

Повисает пауза. Что-то добавить – значит перейти на другой уровень разговора. Снять маски. Первым решается переступить черту Войнаровский.

 

Войнаровский (задумчиво)

Ты знаешь, я иногда гляжу в зеркало и представляю, что истина – это то, что в нём. А мы – всего лишь отражение той, подлинной зеркальной жизни. Подленькое такое отражение. Ведь, на самом деле, правое – это левое, левое – это правое… Там, в зеркале – я прав, а здесь меня налево тянет. Ложь с правдой местами поменялись, честь с бесчестием. И структура, вроде бы, та же самая, а наполнение – другое.

Мямлин

Не ново…

Войнаровский

Подожди, не перебивай. Меня постоянно искушает одна мысль. Так… не то, чтобы мысль… сомнение. Наваждение даже… Веришь? Сам себе боюсь признаться. Но… тебе скажу. Просто… чтобы душу облегчить. Выслушаешь?

Мямлин

Говори.

Войнаровский

Понимаешь, видится мне, что там, в той жизни зеркальной, которая настоящая, не сложилось у меня карьеры в кино. И славы всенародной тоже не сложилось.

Мямлин

Что ты несёшь?! Как это, у тебя, да не сложилось?

Войнаровский

Да подожди ты. Не перебивай. Я ж тебе говорю – наваждение. А во всём – ты виноват, между прочим.

Мямлин (окончательно сбитый с толку)

Я?!!

Войнаровский

Ты, Орфеюшка. Ты. Потому, что тридцать лет назад, когда мы оба с тобой на одну и ту же роль пробовались, там, в зеркале – не я тебя, а ты меня обскакал!

Мямлин (испуганно)

Ни сном, ни духом! Если бы ты знал, Федя, как я радовался тогда, что тебе досталась эта роль!

Войнаровский (не обращая на реплику Мямлина никакого внимания)

Пробы ведь – лотерея. Сам знаешь, не мне тебе рассказывать. Могло в той лотерее не мне, а тебе повезти? Да запросто! А актёр ты – талантливый, от Бога, свой шанс ни за что бы не упустил… И вот тогда – не Фёдора Войнаровского, а тебя, Орфея Мямлина, народ полюбил бы, как никого до этого не любил! Как тебе такая зеркальная картина? А?!

Мямлин (чуть не плача от отчаянья)

Ну что ты говоришь? Какие пробы? Ты совершенно заслуженно победил тогда… (себе под нос) О, Господи, что же теперь будет-то?

Войнаровский (решительно хватая за руку, подтаскивает Мямлина к зеркалу)

Вот погляди! Здесь, в кабинете, я – начальник, ты – дурак. А там, в зеркале, то есть на самом деле – всё, с точностью до наоборот! Ты начальник! А я – лишь скромный актёр из твоей труппы… Наверное, хороший актёр. Но… лишь актёр. И не ты ко мне, а я к тебе в кабинет пришёл, предварительно, как идиот, полчаса в предбаннике отсидев…

 

Гром. Вспышка молнии. Затемнение на сцене.


 

Вторая сцена

 

Тот же кабинет, только на афише знаменитого фильма – Мямлин. Он, вальяжно раскинувшись,  устроился за столом. Перед ним робко сидит Войнаровский.

 

Мямлин

Юбилей, говоришь?

Войнаровский

Да. Не думал, что доживу до этих лет. Но, как-то так случилось.

Мямлин

Случилось? Как-то так? Не прибедняйся. Юбилей – событие серьёзное. И театр не останется в стороне. Отметим по полной программе. Буклет выпустим, фуршет организуем… Можно даже с духовым оркестром.

Войнаровский

А может… лучше бы …

Мямлин

Ты о чём?

Войнаровский (так и не решившись на первую просьбу)

Сыну… зарплату подними. Понимаю, что ещё молодой. Не выслужил. Но я ведь не вечен. Умру – как и на что жить станет?

Мямлин

Ты? Умрёшь? Не смеши. Такие, как ты, живут вечно.

Войнаровской

В народной памяти…

Мямлин (заразительно раскатисто хохочет)

Ай, молодца! Вот за что тебя люблю, так это за скромность! Нет, что удумал? «И долго буду тем любезен я народу…» – Пушкин ты наш… театральный! Классик!

Войнаровский

Я… вовсе не это имел в виду…

Мямлин (продолжая ломать комедию)

Да ладно тебе прибедняться. Тут все свои. Так и быть, ты – Пушкин. Я – царь. Смело можешь отправляться на дуэль со своим Дантесом. Кто у тебя Дантесом-то будет? А? Не хочешь, не говори. Пистолеты возьми в бутафорском цехе – я распоряжусь. Секундантами – кого-нибудь из молодых. Пусть жизни учатся. Или нет, лучше – Тушкина. Даром, что ли фамилия у него такая звучная? С одной стороны – Пушкин, с другой – тушка. Два в одном, как теперь это обзывать принято. Только что ты яростно пылал гневом, выцеливая сердце врага, а через минуту какую-то – тушка твоя бездыханная на земле валяется. И только кровь, стекающая на землю, продолжает жить обособленной жизнью, покидая тело, освобождённое от души. Дуэль, классик ты мой ненаглядный, такая вещь непредсказуемая… Судьба. Веришь в судьбу? Вот то-то. Так что… ни о чём не беспокойся – смело подставляй грудь под холостой заряд. О сынуле твоём я, так и быть, позабочусь. (внезапно останавливая смех) Хоть он и так себе артистик у тебя. На детях гениев, как говорится…

Войнаровский

Ты не прав. Илюша себя ещё покажет. Он с самого детства такой талантливый мальчик. Ему бы роль серьёзную…

Мямлин

Не покажет. Ты уж мне поверь. До старости в талантливых мальчиках проходит. Так что насчёт оркестра с фуршетом?

Войнаровский

А может мне бы лучше… нет, наверное, не надо…

Мямлин

Что?

Войнаровский

Да нет… так… подумалось. Но уже и сам вижу, что пустяки.

Мямлин

Кончай красну девку из себя разыгрывать. Что потребуешь к юбилею? Пользуйся случаем, говори прямо, как есть – второй раз спрашивать не буду.

Войнаровский (почти скороговоркой)

«Мнимого больного» дашь поставить?

Мямлин (выдержав паузу)

Обоснуй.

Войнаровский

Хочу подарок к юбилею. Ты спросил – я ответил.

Мямлин

Я не о том. Почему именно Мольер? Почему не Шекспир? Не Чехов?

Войнаровский

Потому, что Шекспира разве что ленивый не ставит. Да и Чехова тоже.

Мямлин (иронично)

Тебя послушаешь, можно подумать, что Мольер – забытый автор у нас.

Войнаровский

Скорее, непрочитанный.

 

Зиночка заглядывает в кабинет.

 

Зиночка

Орфей Дормидонтович, Вас министр.

Мямлин

Извини, дорогой… (берёт трубку) Василий Семёнович? Жму руку! Да-да, именно, что через шнур – прямо до тебя дотягиваюсь! (похохатывая) Давненько ты к нам не приезжал. Совсем забыл! Что? Как раз собираешься?! Седьмого? С женой и внучкой? Ну, наконец-то! Стол уже накрываю. Да-да, про спектакль тоже не забуду! (громко раскатисто хохочет) Ну всё, бывай. До встречи! (кладёт трубку, Войнаровскому) Так-так, интересно. Продолжай.

Войнаровский

Мне так видится: «Мнимый больной» - последняя пьеса Мольера. Его фига окружающей действительности. Главный герой, Арган, символизирует в себе образ народа, к которому присосались паразиты от правительства, в виде докторов.

Мямлин

Не слишком круто берёшь?

Войнаровский

Подожди, я ещё не закончил! …Здоровье нации подтачивается кровопусканиями – то есть, репрессиями, клистирами – читай налогами. Мозги затуманиваются псевдонаучной демагогией. Нотариус – вообще, щупальца спецслужб!

Мямлин (преувеличенно-демонстративно хватается за голову)

Мне уже страшно!

Войнаровский (не обращая внимания на Мямлина)

Жена – агент внедрения. Единственная возможность выжить в этой ситуации – породниться с кланом докторов. Считай, вступить в партию. Или же, вступить в открытую конфронтацию, что и делает Беральд – брат Аргана. Революционер, по сути. Собственно, в конце пьесы и происходит революция. Фарсовая, но революция. И, если бы не она, неизвестно, что стало бы с Анжеликой, дочерью Аргана, с влюблённым в неё юношей Клеантом. Вот… примерно так.

 

Войнаровский, выговорившись, вопросительно смотрит на Мямлина. Тот не торопится что-либо сказать, с интересом рассматривая Войнаровского.

 

Мямлин (наконец-то прерывая повисшую тишину)

Нда… ну ты и навертел. Давно созрел? Помнится, ты ещё студентом что-то подобное поставить собирался.

Войнаровский

Ну… да.

Мямлин

Фига в кармане не подтухла, часом? Время изменилось, вроде как, а ты, по-прежнему – оседлав Росинанта, на мельницы, с шашкой наголо… дуэлянт.

Войнаровский

Да сейчас – сама жизнь снова делает эту трактовку сверхактуальной! Ты посмотри вокруг – куда ни глянь… всё то же самое, что и раньше. Это у них называется возврат к традиционным ценностям.

Мямлин

Ну, для кого возврат к традиционным ценностям, а для кого – государство, заботящееся о народе. (секретарше за сценой) Зиночка, чаю принеси нам, пожалуйста! (в процессе дальнейшего монолога, в кабинете перманентно появляется Зиночка принося то чай, то пастилу, то сахар, то печенье… Похоже, ей интересен разговор шефа) Много нам твои демократы помогали? Чуть по миру не пошли. Ты никогда не задумывался над тем, что лучшее время для театра было во времена Сталина? Вождь ЛИЧНО контролировал ситуацию, следил за нашим процветанием – чтобы мы давали народу такое необходимое зрелище… раз уж с хлебом перебои случались. (с аппетитом прихлёбывая чай) Есть, знаешь ли, такая мировая тенденция – чем государство тоталитарнее, тем больше оно о культуре заботится.

Войнаровский

Ну, ты и циник!

Мямлин

Впрочем… я в политику не лезу. Организация у нас бюджетная – грех кусать руку, которая тебя кормит. Ты сахар-то бери – не стесняйся!

Войнаровский

Да никто никого кусать не будет! Спасибо, я как-то без сахара последнее время… Мольер останется Мольером. А подтекст – на то и подтекст, что его смогут прочесть только те, кто и так всё понимает. Тут важно воспроизвести формообразующую философскую структуру, а остальное само на свои места встанет… утрясётся. Актёры – на своих местах на сцене, зрители – на своих местах в зале. И всё это – в едином творческом процессе!

Мямлини

Типа… намёки для своих? Узок круг этих… понимающих, и слава Богу, что узок! Не хватало нам ещё революций в театре. Странно, сахар ты раньше, вроде бы как, любил? Грыз, что твой кролик капусту. Точно, никого не покусаешь? Мне неприятности ни к чему…

Войнаровский

Раньше любил. Теперь себя беречь приходится.

Мямлин

Нда… приходится… Я вот тоже со сладкой жизнью собираюсь расстаться. Никак вот, только, не соберусь.

Зиночка

И не нужно это Вам! Сахар для мозгов полезен.

Мямлин

Зиночка, ты можешь идти. (проводив взглядом секретаршу, которая и не пытается скрывать своего недовольства) На главную роль, конечно же, хочешь Рабиновича?

Войнаровский

Хочу.

Мямлин

А вытерпеть его сумеешь? Он, конечно, гений. Фонтанирует непрерывно, но… сможешь отрегулировать этот поток? Я вот, когда «Последнюю жертву» ставил, не смог – крыша поехала. Поверишь? Путаться начал – кто из нас двоих режиссёр? (задумывается) Нда… служанкой возьми Рудину.

Войнаровский

Рудину? Ты что, убить меня хочешь? Она ж любой выход на сцену в личный бенефис превращает! Лучше дай мне трёх Рабиновичей!

Мямлин

Где ж я тебе трёх-то возьму? Один он у нас… Сына своего будешь в постановке задействовать?

Войнаровский

Протежированием наследника не занимаюсь. (доверительно) Да он и откажется. Сам всего добиться хочет. Гордый.

Мямлин

Предпочитаешь, чтобы с ним другие режиссёры мучились. Ну-ну… Клеантом кого видишь? Тушкина?

Войнаровский

Его бы лучше на роль нотариуса…

Мямлин

Твой юбилей – тебе решать.

 

В приёмной раздаётся какой-то шум. Затем дверь распахивается и в кабинет влетает Рудина. Вслед за ней заглядывает смущённая Зиночка.

 

Зиночка

Я пыталась сказать, что Вы…

Мямлин (жестом прерывая и отпуская секретаршу)

Для Розы Ивановны я свободен всегда! (Рудиной) Вы взволнованы. Что случилось?

Рудина (заламывая руки)

Я больше не могу работать в такой обстановке!!

Мямлин

Если можно, конкретнее?

Рудина

Меня не ставят на спектакли. Эти интриги делают невозможным моё дальнейшее пребывание в театре. Алексеева уже два раза подряд играет Турусину!

Мямлин

Успокойтесь, дорогая Роза Ивановна! Уверяю Вас, что это всего лишь досадная ошибка режиссерского управления. Следующие два спектакля обязательно будут Вашими. Я Вам обещаю, что лично проконтролирую ситуацию. Да, кстати, не хотите ли принять участие в премьере? Фёдор Ильич к своему юбилею собирается ставить «Мнимого больного». Мы с ним только что о Вас говорили. Как насчёт роли Туанетты?

Рудина

Я? Туанетту? Опустить Рудину до уровня служанки – это значит опустить театр ниже уровня ватерлинии. Только главную роль!

Мямлин (скептически)

Главная роль – Арган. Он мужчина, вроде как…

Рудина

Почему бы мне не сыграть Анжелику?

Войнаровский (робко пытается возразить)

Но… Анжелика – совсем девушка! Ей двадцати нет ещё!

Рудина

И что? Сара Бернар играла Джульетту в семьдесят. А Джульетте – тринадцать.

Мямлин (примирительно)

Действительно, Фёдор Ильич, не будем зацикливаться на возрасте героини. Тем более, что Ваша трактовка требует жизненного опыта и мастерства актёров. (вполголоса) Точно, никого не покусаешь?

Войнаровский

С вырванными зубами? Хотел бы, да не смогу.

Мямлин

Ну ладно. Убедил. Пробуй.






 

Третья сцена

 

Закулисье. Небольшое фойе, перед выходом на сцену. На стенах – портреты знаменитых артистов, которые строгими взглядами следят за серьёзностью намерений своих творческих потомков. Гримёрный столик, рядом – ширма для переодевания. Дверь на сцену украшена предупреждающей надписью «НЕ ШУМЕТЬ – ИДЁТ РЕПЕТИЦИЯ!» Но «не шуметь» не получается. Рабинович пытает Войнаровского, стараясь вытрясти из него штрихи своей роли. Со стороны может показаться, что дело дошло до драки. Но нет – обычный рабочий процесс.

 

Рабинович (ухватив Войнаровского за фалды пиджака)

Ты мне конкретно скажи – Арган здоров? Или, всё-таки, врачи где-то правы в своих подозрениях?

Войнаровский (пытаясь высвободиться)

Зачем это знать? Доверься своей душе.

Рабинович

А если душа ничего не подсказывает – что мне прикажешь делать?  Ну, дура моя душа! Дура! Она хочет тупого, конкретного ответа – болен или нет? Если да – одна песня. Если нет… Объясни, что именно ты хочешь от меня на сцене? Почему ты не делаешь замечаний? Я что, всё правильно делаю?

Войнаровский

Не всё. Но я жду. Ты обязательно сам поймёшь.

Рабинович

Чтобы я хоть что-то понял, мне нужен режиссёрский разбор. Где я нахожусь на сцене, каковы мои взаимоотношения с партнёрами, что необходимо донести до зрителя?

Войнаровский

Главное – методология миропонимания. Инфраструктура существования спектакля подобна инфраструктуре вселенной – если каждый винтик встанет на своё место, часики пойдут.

Рабинович

Тьфу ты, заладил… Хрен они тебе пойдут! Твои часики – не ходят.

Войнаровский

Я всё рассказал на читке пьесы.

Рабинович

Ни хрена ты не рассказал. Просто сам прочитал всю пьесу, причём, не лучшим образом. (доверительно, постепенно распаляясь) Ну ладно – я. Моя песня в профессии уже спета – так… допеваю понемногу. Но что делать молодым актёрам? Ты глубокомысленно молчишь, ожидая общей утряски спектакля, а он разваливается. Понимаешь, раз-ва-ли-ва-ется!

Войнаровский (вырвавшись из железной хватки Рабиновича)

Он обязательно соберётся. Вот увидишь. (громко) Всё! Кончаем базар. Начинаем репетицию. (уходит)

Рабинович (вслед – так, чтобы Войнаровский его услышал)

Господи, почему «Мнимого больного» должен ставить режиссёр, больной на голову?!

 

К выходу на сцену подходят Тушкин, Грознова и Тигрова.

 

Тушкин

Всё ещё на что-то надеешься?

Рабинович

Представь себе, да. Вот такой я наивный дурак! Привет, Алёнушка, как слетала?

Грознова

Да-да! Расскажи. Париж впечатлил? Или тебе не до него было? Ух, я бы, на твоём месте, заперлась в номере с любимым – так бы меня Париж и видел! Помнишь, Тушкин, как мы с тобой зажигали в Барнауле?

Тушкин

Незабываемо!

Тигрова

Зажечь не удалось – зато спалилась по полной. Теперь вот не знаю, как с мужем выруливать…

Грознова

А он-то тут с какого боку? Ты ж, для него, с нами на гастролях в Перми была? Стопроцентное алиби!

Тигрова

Ага, в Перми. Только позвонил он мне, ненаглядненький, в тот самый момент, когда телефон вне зоны доступа оказался. А ему и заявляют вежливо так, по-французски – перезвони, дескать, дорогой мусье, позже! Представляешь, какая непруха?

Рабинович

Вполне в духе Мольера.

Тигрова

Да уж… У нормальных людей – дом, как дом. Отработал на работе – и скорей к семье, в норку… чувствовать, любить и… что там у них ещё? Ну что у нас за профессия такая сволочная?

Грознова

А у тебя, в твоей норке, что – не так?

Тушкин (очень двусмысленно)

Да, Алён, все наши мужчины очень интересуются – как у тебя… в норке?

Тигрова

А у меня там – ничего. Прихожу вымотанная. Как мужу объяснишь, что у меня на него просто сил нет? Он же – пуп земли! Главная цель всей моей жизни. Обижается, что я, ему предназначенное – зрителям отдаю. А тут ещё один сумасшедший где-то номер моего телефона раздобыл. Ладно бы, мобильный – так нет, домашний! Ночью позвонил и, как на зло, на любимого супруга попал.

Рабинович

Ревнует мужик?

Тигрова

Ну, да. Что ему ещё остаётся делать? (с некоторой долей отчаяния) А что я с собой могу поделать, когда я ничего поделать не могу?!

Грознова

Люби, Алён, пока любится. Это ещё ничего. Представляешь, какой ужас, если семья из целых двух актёров состоит? То же самое, что у тебя, только в учетверённом масштабе.

Тушкин (Грозновой)

Ну… как у нас с тобой было – помнишь, Констанция Евгеньевна? Ведь чуть не поубивали друг друга, на фиг, под конец счастливой супружеской жизни! Страшно вспомнить. А так всё хорошо начиналось… (задумчиво) И вот что странно…  сколько жён после тебя поменял – все, как под копирку! С чего бы это? Почему так получается, что все бабы одинаковые?

Рабинович

Не пробовал с женщинами жить?

Тушкин

Пробовал. Любая женщина через определённое время становится бабой.

Грознова

Уж кто бы говорил?! У кобеля – все женщины суки.

Тушкин (неожиданно серьёзно)

Но ведь было! Помнишь, Констанция Евгеньевна, как мы с тобой в гримёрке жили когда-то? Только что из училища. В счастье купались! И ведь что странно, ничего не было – а ВСЁ было! А сейчас всё есть, и… ничего нет. Обидно.

Рабинович

Обидно, что как об стенку горох! То ли и впрямь оглох, то ли удачно притворяется.

Грознова

Ты о ком, Лёш? О Войнаровском, что ли? Забей. Мужика конкретно занесло – играет в режиссёра, словно мальчик в солдатики. Весь в пузырях – только слюни успевай вытирать.

Тушкин (оживляясь)

А что… солдатики – это хорошо! Наглядненько так, словно на шахматной доске. Определился, где свои, где чужие и… вперёд! «Гром победы раздавайся!» Эх… какие солдатики были у меня в детстве – настоящие! Оловянные! Образца финской войны… Помню, родители в комнате запрут, чтобы на улицу не сбегал. А зачем мне улица, когда дома целая армия? Расставлю их по всем углам, и… какие, к чёрту уроки?! А потом вырос и, как дурак, соседской мелюзге своих солдатиков раздарил… Сейчас бы поиграл с удовольствием…

Грознова

Короче… неуч. А был бы умненьким мальчиком, учился бы хорошо – глядишь, не пришлось бы в актёры идти! Да чтоб я сына в эту бабскую профессию пустила? Хрен! Только через мой труп.

Тушкин

Так он тебя и спросит. Перешагнёт. Кстати, слышали, Войнаровскому младшему зарплату прибавили?

Тигрова

Да ну? За какие-такие заслуги?

Тушкин

Правильно родителей выбрал.

Тигрова

Ну… это вопрос спорный. У них там, в семье, конкуренция большая за место под солнцем. Но, как я подозреваю, кошку свою Войнаровский любит всё-таки больше.

Грознова

Так на то она и талантливей. (со сцены раздаются отчаянные вопли Войнаровского) Господи, и для чего хорошие артисты в режиссёры идут?!

Рабинович (задумчиво)

…И не пробиться к здравому смыслу. Про что ни спросишь нашего Станиславского, словно комнату сургучом опечатывает. Структура. Кругом сплошная структура.

Тигрова

Кто бы ещё показал, как эту структуру играть?

Тушкин Показать? Да запросто. (пародирует Войнаровского – очень похоже и довольно зло) Инфраструктура существования спектакля напрямую зависит от завихрений структуры актёрской сучности.

 

Общий смех.

 

Рабинович

Зло. Но похоже. Одного не пойму. Ведь МОЖЕТ! Изумительно может! Помнишь, Саш, как он пятнадцать лет назад «Бесприданницу» ставил? Всё расписал – во всех подробностях. Как на блюдечке с голубой каёмочкой поднёс – играй, не хочу! Всё когда-то вырождается…

Тушкин

Всё родившееся имеет свойство вырождаться – и в этом неотвратимая философская сущность бытия. Ибо всё тленно. Вот, хоть Рудину взять. Такая красотка была – помню, ночами не спал, о ней мечтал. И куда что делось? (появившейся Рудиной – с максимально возможной доброжелательностью) Здравствуйте, Розочка Ивановна!

 

Рудина расцеловывается со всеми присутствующими. Всё это на фоне истерики Войнаровского, очень хорошо слышной в трансляции.

 

Войнаровский

Постановочный цех, почему до сих пор не выставлены декорации?! Вы что, хотите сорвать мне премьеру?!!

Рудина

Что тут у нас происходит?

 

В закулисье врывается всклокоченный Войнаровский. От его вальяжности не осталось и следа. За ним семенит помреж Катюша.

 

Войнаровский (Катюше)

Напишите докладную об этом безобразном саботаже! Где цыгане?

Катюша (испуганно)

Сейчас будут! (убегает обратно на сцену. Через несколько секунд слышно её объявление по громкой связи) Цыгане, просьба немедленно подойти к выходу на сцену.

Войнаровский (успокаивая дыхание)

Прошу извинить. Не смог сдержаться – никто ничего не хочет делать!

Рудина

Кричи, кричи, Феденька – ты сразу становишься таким мужественным. Тебе, Феденька, очень идёт громкий голос… Да, Феденька, давно хотела тебя попросить – нельзя ли как-то устроить, чтобы цыгане потише пели? Я уже, извини, не в тех летах, чтобы перекричать весь этот табор.

Войнаровский

Увы, рад бы, но… цыгане – ключевой момент сцены. Не зря же Мольер ввёл их во вторую интермедию? Пляски и песни о любви, молодости, весне, радости жизни…

Рудина

А он их точно ввёл, Феденька?

Тушкин (в своей пошловато-гусарской манере)

Вводят, обычно, знаете куда? И что?

Рабинович

Кончай пошлить, Сашка. Дай разобраться. Ну, ввёл их Мольер. Для чего? Какова сверхзадача появления? Чем французские цыгане отличаются от наших?

Войнаровский

Они – как бы, мост для связи с нашим временем. Что-то вроде «Свободы на баррикадах», Лёшенька. Цыгане, как представители дистиллированной свободы.

Рабинович

Свобода обычно достаточно грязна, по своей сути. Баррикады не предполагают солевых ванн с массажем. Из соли там только кровь. А из массажа – дубинки.

Тушкин

Свобода приходит нагая…

Рабинович

А ведь Тушкин прав. Если уж быть последовательным в символике – почему бы тебе не раздеть цыган?

 

Артисты, оценив шутку, взрываются хохотом.

 

Тигрова (ластится к режиссёру)

Фёдор Ильич, можно я тоже буду цыганкой? У меня такая красивая грудь, а показать решительно негде! Ну, пожалуйста, ну что Вам стоит?

Грознова

Алёнушка, и меня возьмите – с тобой я готова на любые баррикады!

Тушкин

И меня, меня! (импозантно) Грудь показать не смогу, но…

Грознова

…поручик, молчать!

Рудина (в ужасе от открывшейся перспективы)

Голые цыгане? Феденька, это невозможно! И что я должна буду делать в этой бане? Признаваться в любви Клеанту? Да меня никто не услышит! Все будут на обнажёнку пялиться! Ты бы ещё кошку на сцену выпустил.

Тушкин

Кстати, Фёдор Ильич, как Ваша кошечка? Родила?

Тигрова

Да-да, Фёдор Ильич, мы все очень переживаем за неё. Помню, когда я рожала своего тигрёнка… так кошкам завидовала, что у них всё просто.

Войнаровский (потеплев)

Пятерыми окотилась. Рыженький вчера глазки открыл. Голубые-голубые! Никому котят не нужно? Да где же эти цыгане, в конце концов?! (что-то для себя решив) Нет. Раздевать не будем пока.

Рудина

Пока? А потом что… разденешь? И как, всё-таки, насчёт потише?

Войнаровский

Роза Ивановна, зачем потише? Вас невозможно не услышать! Публика всегда смотрит только на Вас! Просто… нужно немножко больше сердца в момент объяснения.

Рудина

Сердца? А я, по-твоему, чем играю? Печенью?

Войнаровский

Сердцем. Конечно же, Вы играете сердцем. Но мне хотелось бы большего. Мне бы хотелось, чтобы каждое Ваше обращение к залу стало беседой с Богом! Бог ведь, по сути, и есть сердце нашего мира. Если не будет биться сердце – что станет с миром? Если любовь перестанет пульсировать по венам мирозданья – что станет с этой реальностью? Короче, структура спектакля требует проявления ещё большей Вашей влюблённости в Клеанта. Не столько и не только, безусловно, красивого юношу, но, в первую очередь – символ светлого будущего. Светоч надежды. Надеюсь, я понятно говорю?

Рудина

Я… должна говорить громче?

Рабинович

Хороший вопрос.

 

В процессе предыдущего разговора, постепенно подтягиваются Ухов, Великанов и Селянчиков.

 

Войнаровский

Всё. Начинаем репетицию! Прошу всех, занятых в картине, на сцену. Да где же эти цыгане, чёрт возьми?

Рабинович

Репетируют на баррикадах. Пошли творить.

 

Рабинович, Войнаровский, Тушкин, Грознова и Тигрова уходят репетировать. Великанов, быстро подойдя к динамику, выключает трансляцию.

 

Великанов

Хоть немножко тишину послушать…

Селянчиков

Не прозеваем выход?

Великанов

А Катюша на что?

Рудина (размышляя вслух)

Всё новое… всё непонятное. Видели бы старики этот спектакль, ух, они бы Федьке шею намылили! Голые цыгане. Скандал, да и только. (с горьким вздохом) Ушли те, перед кем было стыдно…

Великанов (подхватывая)

Да… Дормидонт такого не потерпел бы! И куда Орфей смотрит? Ведь это же форменный кошмар.

Ухов

Кошмар в виде структуры… структура в форме кошмара?.. О, придумал! Структурированный кошмар.

Рудина

И ладно бы, только цыгане. Французы развратны – у них и не такое бывает. Но что удумал-то? Против власти бунтует. Добунтуется – даст ему эта самая власть по шее. Гильотиной – в лучших французских традициях.

Селянчиков

Даст, Роза Ивановна. Ох, как даст! Ещё как даст!

Рудина

Чему радуешься? Ему даст, а заодно… и нам всем… люлей отвесит. Всем – без разбора. Кто будет выяснять – разделяешь ты взгляды режиссёра или не разделяешь? Вышел на сцену – уже виноват.

Катюша (выглядывая из-за двери)

Роза Ивановна, пожалуйста, на сцену!

Рудина

Ну вот… накаркала. Зовут… (скептически покачивая головой, уходит на сцену)

 

Со сцены снова раздаются вопли Войнаровского.

 

Великанов (прислушавшись)

Ишь ты, кричит. Переживает. Я тут вот что подумал... Скандал иногда может дать сборы. Может быть, у нашего Ильича расчёт на скандал?

Ухов

Может быть. А тебе-то что с того? Даже если и будут сборы. Как получал ты свои гроши, так при них же и останешься. Сам подумай. Сколько раз в прошлом месяце сцену под мероприятия сдавали? Два раза. То модный показ накануне премьеры – и вместо генеральной репетиции, пришлось читку устраивать. То вообще позор – богатеньким дяденькам, видите ли, захотелось другой театр посмотреть. Очень-очень захотелось. С последующим фуршетом на всю ночь. Да вот беда, у того театра спектакли хорошие, а здание аварийное, как на грех… Нет проблем – мы только и ждём, чтобы они к нам пришли! Типа, как бы уступили свою спальню для чужих утех. Как будто мы свои спектакли показать не можем. Обидно! Плюнули, можно сказать, в нашу душу нам же на нашей же сцене. А дирекции – хоть бы что. Утёрлась. Деньги не пахнут. Было такое?

Великанов

Ну, было. И что?

Ухов

А то, что – деньги где?! …Нету. Как дождь в пустыне – растаяли, не долетев до земли.

Селянчиков (смеясь)

Страшный ты человек, Витюша! Такие вещи говоришь…

Великанов

Дурак он, Глеб, и совсем не страшный. Страшно – это ЕМУ будет, если его пустая трёпотня до начальства дойдёт. Дёргает лихо за усы и мнит себя героем. (Селянчикову без паузы, как бы продолжая предыдущую фразу) Глеб, ты не помнишь, как сорт клубники называется, который без усов? Не помнишь. Ну, да Бог с тобой. (так же, без паузы, снова переключившись на Ухова) Думаешь, потрепался и всё? Хрен тебе! Ни одно слово не исчезает бесследно. Да кончай ты паясничать – я с тобой серьёзно говорю! Даже у стен уши есть – понял ты, Ухов? (Селянчикову, без паузы) Кстати, Глеб, ты стены своего домика чем красить будешь? Пенотексом? Правильно. Масло облезет через год. (снова Ухову) Здесь, в компании, наедине с собой – молчи. И думать старайся тоже аккуратно. За крамольные мысли пока, правда, не наказывают… но кто знает, как оно обернётся?

Ухов

Перестраховщик ты, Володь. Живёшь в прошедшем времени.

Великанов

Просто, я опытный. Время всегда одно и то же. То самое, которое тебе твои часики оттикивают. Тик-так, тик-так… Слышишь? Не слышишь. Привык не замечать – как собственное сердце не замечаешь. Привык к тому, что оно вечное, само свои проблемы решает. (привычно без паузы) Что-то у меня сердце последнее время пошаливает. То нормально колотит, то филонит. Словно бы сейчас весна и влюблённость настала. Какая, к чёрту, влюблённость?! (опять переключившись к монологу) А теперь задумайся… (со значением) остановить твои часы – плёвое дело! Задумался? (смотрит на свои часы) Что-то мои часы отставать стали… Всё. Прикрыли тему. Лучше, Вить, давай обмозгуем, как из незатейливых комических докторов, каковыми мы с тобой являемся у Мольера, превратиться в страшный образ представителей власти? Так, кажется, Войнаровский задумал? (не дождавшись ответа) Что молчишь?

Ухов

Не обращай на меня внимания – я в задумчивости. Как бы чего лишнего не сказать…

Великанов (узнаваемой ленинской интонацией)

Хохмите, батенька? Ну-ну… Не дохохмиться бы вам…

Ухов

А фигушки вам, Владимир Ильич! Руки из мавзолея коротки! (поёт частушку – нагло, нарочито-вызывающе)

Светлым ленинским путём

Прямо в мавзолей идём –

Вот наглушимся бальзаму

И уляжемся с вождём!

(интонацией ярмарочного зазывалы) Рижского бальзаму прошу не предлагать, поскольку именно латышские стрелки способствовали победе революции в моей многострадальной Родине! Вот.

Катюша (выглядывая из-за двери, ведущей на сцену)

Нельзя потише? Репетиция идёт, а вы тут… (прислушивается к неправильной тишине) Почему трансляцию выключили? (исчезает обратно)

Селянчиков (с энтузиазмом)

А знаете, я со своими студентами попробовал применить структуру Войнаровского… Определил рамки, а дальше – делайте, что хотите!

Ухов

И что – хотят?

Селянчиков

Не то слово. Такими талантливыми оказались – не налюбуюсь!

Великанов

Ничего… в театре обкорнают потом. Пусть хоть студентами жизни порадуются… Я вот тоже когда-то радовался, дурак… Не переусердствуй, Глеб. Структура – всего лишь схема. Как сухой напиток. Ну, тот, который разведения требует. (Ухову) Витюш, у тебя уже который развод? Первый? Ну… да ты же ещё совсем ребёнок у нас! (возвращаясь к теме) Так вот… о разведении. В напитке, думаешь, что главное? Порошок сухой? Дудки! В напитке главное – вода. А остальное – так… мишура. Ароматизаторы.

Селянчиков

Напиток? А он при чём?

Великанов

О людях помни. А то как бывает – взяли схему всеобщего благоденствия. Коммунистическую. Или капиталистическую. А потом под схему людей подгонять начали. Как в прокрустово ложе. Голова не влезает – голову отсечём, сердце слишком активное – сердце обкромсаем. Театр, конечно, не коммунизм во всём мире, но… принцип тот же.

Ухов (перебивая рассуждения Великанова)

Ура! Придумал! Попробуем стать незаметными. Бесцветными. Вроде как, мы… врачи-разведчики. Из спецслужб. Просто так, между делом – здесь клизму поставим, там кровь пустим… тут касторкой мозги прочистим…

Великанов

Прости нас, Господи! И Мольер вместе с ним…

Ухов

Боишься, Володь? Правильно боишься. Потому, что спецслужбы у нас везде. Где-то явно, где-то скрыто. Но ими пропитано всё!

Селянчиков

У нас?

Ухов

Ну да, у нас. В спектакле.

Великанов

Не забывай уточнять… так, на всякий случай. О, кажется, намечается перерывчик…

 

Из-за кулис выплёскивается взвинченный донельзя Войнаровский. За ним выходят остальные участники репетиции.

 

Войнаровский

Ну и где же эти чёртовы цыгане? Сколько можно их звать?

Селянчиков (радостно оживившись)

Цыгане? …Так они ж студенты у нас!

Войнаровский

И что?

Селянчиков

У студентов сегодня экзамен. По сценическому движению.

Войнаровский

Их экзамен – здесь! На сцене! Здесь они должны двигаться!

Селянчиков

Абсолютно согласен с Вами, Фёдор Ильич, но у деканата несколько иное представление о ситуации…

Войнаровский

Нет, это невозможно! Через месяц показ Мямлину, а у нас – полный бардак. У студентов экзамен, у костюмеров запарка, у монтировщиков запой, у актёров…

Рабинович

Так-так-так… и что у актёров? Ты, Федь, не стесняйся, договаривай! Мы тебя внимательно слушаем. И волосы на себе рвать вовсе не обязательно. Если хочешь, мы их тебе сами повырываем.

Войнаровский

А актёры, Лёша, как тараканы. Бегаете по сцене… (кинув быстрый взгляд на Рудину) или ползаете. А действие в единое целое всё никак не собирается. Потому, что, в первую очередь, нужно об ансамбле думать. (начинает вещать, несколько пафосно – словно бы учитель глупым ученикам) Ансамбль должен осознаваться вами, как структура единого целого. Как солнечная система – каждая планета свободна и, в то же время, связана невидимыми нитями с остальными планетами, с солнцем.

Рабинович (ехидно)

А солнце у нас, конечно же, ты?

Войнаровский

Солнце у нас – король! Людовик ХIV. Власть, в сердце которой и направлена, остриём своей сатиры, пьеса. Но это остриё должно оставаться за кадром. Поскольку воздействие на зрителя обязано происходить подспудно.

Ухов (неожиданно взорвавшись. Настолько неожиданно для самого себя, что уже к концу монолога начинает жалеть о несдержанности)

Да ничего не поймёт этот зритель! Как он может что-то понять, если я сам ничего не понимаю?

Войнаровский

Виктор, ты забываешься!! Кто тебе дал право разговаривать со мной в таком тоне?! Я, кажется, пока ещё режиссёр этого спектакля!

Рудина

Да ладно тебе, нормальный тон. Ты, Феденька, не кипятись, а лучше объясни человеку – что ему делать-то нужно. Может, и я что-нибудь пойму для себя…

Тигрова

И мне тоже объясните, а? (ластится к Войнаровскому) Ведь вы же добрый, Фёдор Ильич! Ведь, правда же, добрый?

Великанов (примирительно, пытаясь загладить ситуацию – где-то даже немножко льстиво)

Фёдор Ильич, мы тут с Витюшей решили попробовать примерить на себя образ врачей-разведчиков. Нарочито-незаметных. Делающих своё дело как бы походя, между делом. Там – клизму поставим, там – кровь пустим…

Рабинович

Это как же вы мне незаметно собрались клизму ставить? Во сне, что ли?

Тигрова

Лёш, да они просто дождутся, пока ты отвернёшься.

Тушкин

Избушка-избушка, повернись к лесу передом, ко мне задом… (вдохновенно читает, в духе Маяковского)

 

Агонизирует мир,

       копыта отбрасывая –

Идёт

   революция

            пидорасовая!

 

Рабинович

Хрен я от вас отвернусь. Опасный ты человек, Великанов!

 

Общий смех.

 

Войнаровский (пытаясь перекричать смех)

Главное – свобода внутри жёстко организованной структуры! Когда каждый выполняет свою чётко направленную функцию, когда хаос многочисленных индивидуальностей собирается, точнее сказать, сливается в единое целое! Слышите? Тик-так! Словно бы часики, отсчитывающие ход вечности. И эта пульсация обязательно вызовет резонанс в сердцах зрителей. (просветлённо) Ведь их сердца – тоже подчинены этому самому времени! Часики – величайшее создание вселенной, поскольку завёл их… Первотворец!! В них – высшая справедливость.

 

Оглядывает ошарашенных актёров, тяжело дыша. Актёры замерли в недоумении. Постановка комедии никак не ассоциируется у них с такими бесконечными философскими глубинами.

 

Рабинович (через паузу, очень скептически)

Мы должны тебе аплодировать? Или обойдёмся без площадных проявлений восторга?

Войнаровский

Прекрати. Мне нужно только лишь ваше понимание.

Тушкин (решительно вклиниваясь)

Высшей справедливости нет. Вот я, к примеру, должен был родиться Пушкиным. Но у структуры произошёл сбой. Ма-а-аленький такой сбой. Всего на одну букву. А в итоге: вместо того, чтобы быть поэтом, классиком русской литературы, я – Александр Сергеевич Тушкин. Актёр.

Грознова

Сашенька, ты – классик моей души! Как мы с тобой зажигали в Барнауле…

Селянчиков

Александр Сергеевич, вы романов не пишите потому, что вам этого не надо. Вы их живёте! Да у вас каждый новый роман – поэзия!

Грознова (грозно наступая на Тушкина)

Это какая-такая поэзия у тебя? С кем?

Тушкин

Имею право! Ты – закрытая страница моей биографии!

Грознова

Это я закрытая?!

Рабинович (не обращая ни малейшего внимания на кривляние Тушкина и прочих)

Ну что ж, я, наконец, понял. Ты хочешь, методом диктатуры поставить пьесу о попранной свободе.

Войнаровский

Почему же диктатуры? Каждый из вас – абсолютно независим.

Рабинович

Ага. Независим. Как сельдь в банке. Фёдор, винтики часов не могут быть свободны. Их, если ты забыл, часовщики кре-е-епко затягивают! Во избежание расхлябанности. И эти твои разглагольствования о свободе – ни что иное, как блеф. Точно так же свободен заключённый в тюрьме – он может ходить куда угодно в стенах своей камеры, может делать что захочет – хоть головой об стену биться. А тюрьма, при этом – идеальная структура. Продуманная структура. Надёжная. Из такой не убежишь.

Войнаровский

Ты, возможно, в чём-то прав… но ведь свобода самоценна!

Рабинович

Любая свобода – ограничена. Свободу диктуют ограничения. Поэтому, самые свободные, по внутреннему самоощущению – ограниченные люди. Чем меньше мозг, тем легче ощутить клетку домом. Ну да… как ещё можно поставить пьесу о несвободе? Только лишив свободы.

Войнаровский

Ты так ничего и не понял. Если мне будет позволено процитировать Шукшина, я пришёл дать вам волю!

Рудина

Ты пришёл дать нам бардак. Федька, мы будем репетировать или нет?

 

 

Действие второе

 

Четвёртая сцена

 

Только что закончился показ пьесы художественному руководителю. Участники спектакля, не переодеваясь и не разгримировываясь, собираются в зрительном зале, ожидая высочайшего вердикта. Но Мямлин с Войнаровским отчего-то задерживаются.

 

Рудина

Человек – не скотина. Ко всему привыкает. Надо же, эта трактовка Мольера меня уже почти не раздражает. Помнится, в детстве точно так же с манной кашей было – сперва плакала, а потом привыкла…

Грознова

Ничего, лет пять поиграем – окончательно втянемся! Будем ещё слёзы умиления по лицу размазывать и родственников на спектакли приглашать.

Тушкин

Ну, это-то навряд ли…

Грознова

Навряд ли – что?

Тушкин

Да пьеса столько не продержится. Готов принимать ставки. До конца сезона – предел. Кто больше?

Рабинович

Была охота спорить. Я бы, на месте Мямлина, этот позор вообще зарубил на корню. Как сорняк на дачном участке. Проститутская профессия… Решено. Приду домой – напьюсь!

Тигрова

Да ладно тебе, Лёш! Всё равно в нашем борделе ты – лучший. Любую режиссёрскую камасутру – на раз. (принюхивается) Лёш, да ты и так уже, кажется?..

Рабинович

А на сцене что – не заметила? Надо же… с твоей-то проницательностью. Ну да, выпил. Зато какие вензеля выделывали мои ноги! Загляденье! Да что ты смотришь-то осуждающе?! Понимаешь, стыдно мне…

Тигрова

Мой муженёк тоже… из идейных соображений страдает – с ревности пьёт. Требует, чтобы я изменилась. А мне от этого ещё больше ему изменить хочется!

Грознова

И всё равно, Лёш, это не выход.

Великанов (встревая не по делу)

Выход – хорошо. Я, когда вижу надпись «нет выхода», грустить начинаю. Выход всегда должен быть. Особенно, запасной. (не делая ни малейшей паузы) Глеб, тебе запаска для машины не нужна? А то мои комплект колёс купили, а старые девать некуда. Не нужна? Жаль. Может, спросишь кого? (снова без малейшего перехода) Выход и выходной – это ж почти одно и то же. Когда Бог решил выйти из проекта, он устроил себе выходной. С тех пор – в бардаке и живём.  (задумчиво) Если есть вход, значит не всё потеряно, если есть вход – надо входить…

Тушкин

Ну да… по молодости, думаешь, за открывшейся дверью – новый мир. А войдёшь – всё та же баба. Господи, когда же я, наконец, импотентом стану?!

Грознова

Кто о чём, а вшивый о наболевшем…

Тушкин

Кто вшивый? Я вшивый?! Хочешь, справку о здоровье покажу?

Рудина

Да где же эти Мямлин с Войнаровским?! Сидим, как… Катюш, ты не можешь выяснить? Может, я пока пойду разгримируюсь?

Катюша (с телефонной трубкой в руке)

Уже выясняла. Сейчас будут! Просили никого не уходить. Кроме тех, кто на гастроли отъезжает.

Грознова

Да они и так ушли уже. Слиняли, как крысы с тонущего корабля...

Великанов

А мне, кстати, спектакль нравится. Неожиданный он получается, нетрадиционный.

Тушкин

По ориентации?

Ухов

Зря шуткуешь. Мне тоже нравится.

Селянчиков

И мне.

Тигрова (задумчиво)

Ну, не знаю… С творческой точки зрения, конечно же, ничего нового я для себя не сыграла. Зато… какое платье!

Тушкин

Изумительное, платье, Алён. (пародируя Тигрову) Но… зато какие у меня чулки и панталончики!  

 

Общий смех, во время которого и входят Мямлин с Войнаровским.

 

Мямлин (продолжая начатый ранее разговор)

…так что не сердись. Хотел, было, твоему сыну помочь с зарплатой, да не могу пока. Слишком большая волна по театру пошла. Почти цунами. Подождём. Пусть ситуация устаканится. А пока можешь его в свой спектакль ввести. (актёрам) Прошу извинить. Мы тут с Фёдором Ильичом кое-что обсудили предварительно. Пришли, так сказать, к общему знаменателю. Так ведь?

Войнаровский (сквозь зубы)

Безусловно, Орфей Дормидонтович.

Мямлин

Поэтому я коротенько выскажусь и, извините, уеду. Дела срочные, понимаете ли, возникли. А Фёдор Ильич тут уж без меня уточнит в подробностях. Уточнишь, Фёдор Ильич?

Войнаровский

Конечно же, Орфей Дормидонтович.

Мямлин

Катюш, ты не сгоняешь в буфет – чайку принести? А то в горле пересохло.

 

Катюша срывается с места.

 

Мямлин (проводив её взглядом)

Итак, по поводу вышеувиденного. И услышанного… (делает большую паузу, явно получая удовольствие от мук ожидающих вердикта актёров) Во-первых, всем спасибо! Работа проделана большая, я бы даже сказал, грандиозная работа. Есть очень серьёзные актёрские удачи. Не могу не выделить нашу любимую Розу Ивановну – очередной раз удивился её таланту. Талантищу, я бы даже сказал.

Рудина

Спасибо, дорогой!

Мямлин

Что Вы, Роза Ивановна, это Вам спасибо! Далее… (оглядывает актёров) Безусловно, хорош, также, Рабинович. Правда, с некоторыми оговорками. Алексей Михайлович, извини, но я так и не понял – болен на самом деле твой герой или нет? А хотелось бы понять. Это, безусловно, является краеугольным моментом пьесы. Если да – одна песня. Если нет… Подумай над этим обязательно!

Рабинович

Непременно подумаю! (кидает яростный взгляд в сторону абсолютно невозмутимого Войнаровского)

Мямлин

Туанетта… Алёнка, ты, как всегда, абсолютно органична. Но органика твоя, извини, какая-то растерянная. Словно бы ты что-то очень важное для себя никак решить не можешь… Вообще, это, пожалуй, общее замечание. Все, находящиеся на сцене, не дотягивают, не доигрывают. Будто бы вы ждёте, что зритель сам должен понять ваши намёки. А зритель, извините, не понимает! Зритель, извините, ждёт от актёров энергии. Зритель, извините, билет купил – он не должен наблюдать актёров, бродящих по сцене, словно тени в царстве Аида. Так… пойдём дальше. Отец и сын Диафарусы! Оба. Да-да, Ухов и Великанов – не прячьтесь за чужими спинами! Ведь вы же яркие комедийные персонажи, а играете так, словно бы главная ваша цель – остаться незамеченными. Поясню свою мысль, чтоб понятнее было. У меня вот Жужа на днях селёдку сожрала. Жена чистила-чистила её от костей. Зачем чистила – не пойму… Ведь можно же готовую в магазине купить! Но, извините, консерватор она у меня – любит по старинке. Так вот, приготовила. На блюдо положила. А Жужа, лишь только в кухне никого не осталось – ам! И нету селёдки. Только волосочек с Жужиной морды на блюде остался. Я домой прихожу – где Жужа? Нет нигде. Обычно встречает, прыгает, в лицо лизнуть пытается, а тут – тишина. Абсолютная тишина. Потом слышу – из-под дивана тихое такое поскуливание! Заглядываю – ну точно! Она. Чует свою вину и спрятаться норовит. Это я к чему? Да к тому, что вы все точно так же под диваном сидите, вместо того, чтобы на сцене играть. Чего боитесь? Не понимаю… И цыгане… Это, вообще, какой-то кошмар! Абсолютное непопадание в стиль. Почему цыгане? Откуда цыгане? Что за Островский в Мольере? Фёдор Ильич, цыган необходимо убрать.

Войнаровский

Конечно же, Орфей Дормидонтович. Уберём.

Мямлин

Музыка, опять же… Не понял логики возникновения в спектакле музыки Верди. Нет, музыка замечательная, кто бы спорил, но… при чём тут Мольер? Совершенно другая эпоха. И такие нестыковки – куда ни плюнь. Но… плевать я и сам не буду, и никому другому не позволю. В общем… спектакль требует серьёзной доработки. До премьеры время ещё есть, будем работать. Я сам сяду рядом с Фёдором Ильичом. Орфей, извините за каламбурчик, спустится в ад, и выведет вас всех на свет божий. Оглядываться не буду – учёный! (громко раскатисто хохочет) Всё. Я пошёл. Остальное вам режиссёр доскажет.

 

В этот момент вбегает Катюша с чаем.

 

Катюша

Орфей Дормидонтович, вот Ваш чай…

Мямлин

Поздно, Катюша. Мне уже пора. Отдай Войнаровскому – ему теперь с народом разговаривать. (уходит)

 

Катюша подходит с чаем к Войнаровскому. Тот, взяв чай, отставляет его в сторону. Решительно встаёт.

 

Войнаровский

Значит так… работаем в обычном режиме. Все правки Мямлина отменяются. Искажать свой творческий замысел я не позволю! Полчаса перерыв – и продолжаем репетицию. Вместо уехавших на гастроли, реплики подаёт суфлёр.

Рабинович

А Мямлин в курсе?

Войнаровский

Я с ним буду разговаривать.

Рабинович

Вы между собой сперва разберитесь, как-то… А я, в такой ситуации, на сцену выходить отказываюсь.

Войнаровский

Ну что ж, в отсутствие главного героя, сегодняшняя репетиция отменяется. Все свободны. Завтра Катюша, на роль Аргана вызывайте второй состав. Надеюсь, обойдёмся без накладок?

Катюша

Естественно, Фёдор Ильич.

 

Все начинают подниматься со своих мест.

 

Войнаровский

Рабинович Алексей Михайлович – задержитесь, пожалуйста.

Тигрова (решительно)

Тогда уж, пожалуй, и для меня второй состав вызывайте!

Ухов

И для меня.

Войнаровский

Катюша, напиши, пожалуйста, докладную Мямлину. Это чёрт знает, что такое!

Рабинович (язвительно)

Да-да! Именно, что Мямлину! Может, мне его догнать?

Войнаровский

Это бунт?

Рабинович

Это естественная реакция на твою реакцию на реакцию худрука.


 

Пятая сцена

 

Снова закулисье. Фойе перед выходом на сцену. Тушкин, Великанов, Ухов, Селянчиков сидят в репетиционных костюмах. Из приглушённого динамика еле слышна трансляция репетиции.

 

Тушкин

Слышали? Войнаровский в министерство культуры телегу накатал!

Ухов

Накатал-таки? А знаете, я как приказ о его отстранении от спектакля увидел, так и подумал – «это ж-ж-ж неспроста…» Помяните моё слово – он ещё до Европейского суда дойдёт. Не таков человек наш Ильич, чтоб на ровном месте революцию не устроить.

Великанов

Где ж ты ровное место нашёл? Ухаб на ухабе. (моментально переключаясь на личное) В выходные на дачу ездил… чуть подвеску у машины не угрохал – сплошные ухабы. Судя по дорогам, дураков у нас меньше не становится. (тут же возвращаясь к предыдущей теме) Какой Европейский суд?! В больницу он пойдёт… по скорой помощи. С сердечным приступом. Разве можно так себя изводить? Я уж ему говорю, наплюй, Федь – что случилось, то случилось. Нужно дальше жить. И сыну твоему в театре ещё работать и работать.

Тушкин

Мы в театре СЛУЖИМ.

Великанов

Ну да… служить. Хоть о сыне, говорю, подумай. Да где там… И что в министерстве?

Тушкин

Да ничего в министерстве. Как всегда, в министерстве – кончилось пшиком. Приехал наш директор туда, а ему и говорят – сами, дескать, разбирайтесь, дорогие товарищи.

Великанов

Не товарищи, а господа. Мы теперь господами стали.

Ухов

Ага… господа. Куда ни плюнь – сплошные господа. Вот только имеют нас, как крепостных.

Тушкин

А ты не плюй. Короче, распустили, говорят, вы своих господ в театре… по самое не балуйся. А что, и правда, распустили! Я вот тут в гримёрке недавно колонки для ноута оставил. Дорогие, сволочи… Так что ж думаете? Какие-то господа их спёрли!

Великанов

При товарищах, у людей совесть была. Не то, что теперь.

Селянчиков

А почему в министерстве разбираться не стали?

Тушкин

Элементарно, Ватсон! В договоре чёрным по белому написано: «Спектакль считается принятым только после соответствующего вердикта худрука». А худрук – не принял. Вот и вся песня…

Ухов

Надо было Войнаровскому договор алым подписывать… для надёжности. Да нет, ребят, я ж серьёзно. Мы на сцене что делаем? Если перевести ситуацию на бухгалтерский язык, получаем деньги за отдачу душ. Следовательно, и договора нужно кровью скреплять.

Рабинович (входя со сцены в предбанник)

И откуда в вас, в молодых, столько жестокости? Кровью подписывать, говоришь? Интересная идея. Нужно будет нашему директору подарить туалетную воду, пахнущую серой. (радостно делится с окружающими) Ух, как Мямлин гоняет по сцене Анжелику… В хвост и в гриву! Любо-дорого смотреть! А Рудина – ничего. Раскраснелась вся – аж, помолодела. Годков сорок скинула, никак не меньше. Такой красоточкой стала! Ещё немного, и я в неё влюблюсь! Не, честное слово – влюблюсь! Нельзя, конечно, папаше в дочку влюбляться, но, уж извините… ничего не могу с собой поделать!

Тушкин

Про Войнаровского слышал?

Рабинович (моментально посерьёзнев)

Ага! Ну что ж… этого и следовало ожидать. Жаль… что-то в его структуре, определённо есть. Объяснить, вот только, Федька не умеет… или не хочет… И почему у меня всегда вот так – въезжаю задним числом, когда уже поздно? Всё через задницу… Посмотрел тут недавно глебовских студентов и, честное слово… позавидовал. Глазки светятся, сердца горят – живые! ЖИ-ВЫ-Е – понимаете?!! Ты с ними структуру Войнаровского, говорят, опробовал?

Селянчиков

Да. Её. Вам действительно понравилось, Алексей Михайлович? Ой, я так рад!

Великанов

Может, хоть у них получится… когда-нибудь?

Рабинович

А ведь так хорошо начал: (пародируя Войнаровского) «Да, Орфей Дормидонтович! Безусловно, Орфей Дормидонтович!» (осуждая и угодливость Войнаровского, и, одновременно, безрассудность оного – всё в комплексе) Тьфу ты! Дурак наш Федька – попёр против лома.

Великанов

Был бы поумнее, высидел бы тихонько недельку-две… со всей правкой соглашаясь. А там, после премьеры уже, тихой сапой всё своё назад и вернул бы. А ещё проще – разговорил бы Мямлина на тему собачек его… (Селянчикову, поясняя) Худрук у нас, как о собачках услышит – таким соловьём заливаться начинает, что твой глухарь. Словно бы кто у него на кнопку восторга нажал.

Рабинович

Про собак правильнее – лаять.

Селянчиков

Ну, вы и циники!

Великанов

Да хоть мяукать – какая разница? Мы, Глеб, не циники. Мы – опытные. Отвлекать нужно. Отвлекать! Как все делают. В чём-то, конечно, приходится уступать… тут уж никуда не денешься. А что? Жизнь такая. Вон, ящерица, к примеру, с хвостом расстаётся – потому и жива. У меня кот, на днях, на даче такую вот ящерицу поймал. Уже рот раззявил – чуть слюной не подавился, а у той вдруг хвост взял, да и отвалился. И не просто отвалился – лежит, извивается. Словно бы, червяк какой. Кот глаза от удивления вылупил, а ящерица боком… боком… да и шмыг в траву! Только её кот и видел. А держалась бы за хвост – где была бы? То-то и оно. А Федька, как баран – упёрся… Панфиловец, блин. Ни шагу назад. Вот Мямлин по нему танком и проехался. Отвлекать нужно. Соглашаться – там видно будет. Ну, лишился бы Федька своих цыган, к примеру – умер бы, что ли?

Рабинович

«То не великая потеря – теряют больше иногда». И нас подставил, и спектакль потерял. Додумался – докладные на Мямлина Мямлину писать! Дописался… Мямлин-то, зато… как с цепи сорвался! Даром, что лет десять уже ничего своего не ставил – полностью всю пьесу перелопачивает.

Селянчиков

А вот мне – больше нравится, как у Мямлина стало! Весело, озорно, без зауми идиотской! А как Орфей Дормидонтович объясняет каждую сцену! В подробностях! И сам, если что, показывает – любо-дорого!

Великанов

Тебе, насколько помню, и у Войнаровского тоже нравилось?

Селянчиков

Я ошибался.

Рабинович

Да в том-то и дело, что мне тоже нравится, как Мямлин включился! Я ж разве спорю?  Когда у режиссёра в голове порядок – и на сцене всё складывается. Всё чётко расписано, каждый знает, что ему делать. Словно отлаженный механизм. Видимо, так с нами и нужно. Как с клавишами на пианино, нажал режиссёр – звук. Не нажал – не играет.

Селянчиков

Вот бы на всей Земле такой порядок… чтобы как рояль. И чтоб зазвучала наконец, красивая симфония! И чтоб все мы, и чёрные, и белые – нашли своё место под умелыми пальцами Маэстро!

Ухов

Войнаровский вглубь копал! О вечном ставил спектакль! А теперь что? Ну, весело… ну, озорно… Развлекаловка. Попса. Пьеса начисто лишилась гражданской подоплёки. Согласен, сыровато было, нелогично… Зато какой второй план!

Рабинович

Станешь ты пытаться вникнуть во внутренний мир заики? Грош цена второму плану без первого. Хотя… если вдуматься… ещё большой вопрос – кто из нас заика? Ильич артистам на сцене волю дал… А нам, на поверку, и сказать-то оказалось нечего. Самостоятельно пахать отучились. Привыкли, словно марионетки – выйди оттуда, донеси до зрителя это…

Ухов

Вот я и говорю – такой второй план пропал!

Великанов

А что ж ты на сцену отказался выходить? Да ещё и Мямлину письмо накатал?

Ухов

А ради правды. Я всегда за правду.

Рабинович

Топор тоже за правду. Но… шее от этого не легче.

Великанов

Федьку жалко… Хороший актёр. Почти гениальный иногда. И вот, поди ж ты – амбиции захлестнули. Истинно говорят: гордыня – грех великий!

Тушкин

А вот и он, лёгок на помине.

 

Появляется Войнаровский. Он утерял недавнюю вальяжность – зато глаза приобрели лихорадочный блеск. Чем-то Фёдор Ильич стал напоминать короля Лира, периода изгнания и предательства.

 

Войнаровский

Ну что, иуды, довольны?

Рабинович

Федь, ты такими словами не разбрасывайся, а? Понимаю, что тебе хреново, и, всё-таки…

Войнаровский

Это я разбрасываюсь?! А кто на меня пасквиль руководству писал? Не ты, разве?

Рабинович

Писал. Только не пасквиль, а объяснительную. Ты написал докладную записку. Мне пришлось писать объяснительную – такой порядок. Не я его придумал. Кстати, ничего особого в моей объяснительной не было – изложил то, что было. Честно. Без эмоций.

Войнаровский

Честно?! Ты?! Ты смеешь мне говорить о чести? Ты, поправший все нормы элементарной человеческой порядочности?

Рабинович

Федь, не разводи шекспировщину. Тебе это не идёт.

Войнаровский

А ну вас! Всех! (махнув рукой, трагически уходит)

Рабинович (Великанову)

Да… ты прав Володь, гордыня – грех великий.



 

Шестая сцена

 

Войнаровский задумчиво стоит, физически ощущая вокруг себя давящую пустоту.

 

Войнаровский

Ну, и чего я добился? Ни рыбки золотой, ни старухи, ни разбитого корыта. Пустыня. Ни человека вокруг. Какие-то свиные рыла вместо лиц… так, кажется у Гоголя?

 

Появляется Катюша

 

Войнаровский (ласково)

А, Катенька… Ну, как там у вас? Идут репетиции моего спектакля? Что ж ты глаза-то прячешь? Я ведь не прокажённый.

Катюша

Я…

Войнаровский (сладко, почти приторно)

Ну, иди сюда – я тебя в щёчку поцелую.

 

Катюша подходит, как-то слишком уж нарочито-естественно.

 

Войнаровский (целуя её в щёчку)

Что, Катюш, стуканула на меня? (растерявшейся Катюше) Да успокойся же ты, я на тебя и не сержусь вовсе! На твоём месте, я бы тоже написал, куда надо, во всех подробностях. Думаешь, не знал, на что шёл? Я же не дурак… Если человек поступает, как дурак, он вовсе не обязательно дурак. Просто… иногда невозможно, невыносимо бывает поступить, как положено…

Катюша

Я очень понимаю Вас…

Войнаровский

Что ты можешь понимать? Что вы все можете понимать?!

Катюша

Ну, зачем Вы так про всех? Мы Вас любим. Многие любят. Честно-честно!

Войнаровский (не дослушав)

…Но ты пойми, этот спектакль – мой ребёнок. Он вот-вот родиться должен был! Уже живой совсем… А его, прямо в моей утробе, кромсать начали. (горько-язвительно) Улучшать!.. Ты, Катюш, когда-нибудь носила ребёнка в себе? Господи, что я спрашиваю, идиот? У тебя же дочка. Ну, значит, поймёшь. А я вот не доносил. Не выносил. И теперь уже никогда не выношу, видимо… Невыносимо! Знаешь, я ночами не сплю. Потому, что закрою глаза – а мне мой спектакль снится… нерождённый. Это такая мука! Такая…

Катюша

Фёдор Ильич, Вы бы поберегли себя.

Войнаровский (неожиданно взвившись)

А зачем?! Со всех сторон слышу – береги себя… береги… Да пойми ты, дура, мне сквозняк – лучшее лекарство! А они – форточку закрыли. И… душно мне… смрадно… как в могиле… (тянет носом воздух) Чуешь? Нет? Привыкла, значит, уже. А я – не могу! (почти скандируя) Не-мо-гу!!! Мне воли охота. (неожиданно иронично смотрит на Катюшу) Что, думаешь, старик совсем из ума выжил?

 

Катюша глядит, ничего не понимая. Переход от горя к иронии у Войнаровского слишком уж непредсказуемый.

 

Катюша (через долгую паузу, неестественно-искренне)

Вы – старик?!! Да Вы у нас молодей молодых!!

Войнаровский

Молодей молодых, говоришь? Так я тебе тогда свиданье назначаю. Придёшь? (окончательно ошалевшей Катюше) Плохая ты артистка, Катенька – ничего скрыть не можешь.

Катюша

А я и не артистка вовсе. Я помощник режиссера. Ваш помощник, между прочим! И мне очень-очень Вас жалко!

Войнаровский

Добрая ты, Катюш. Добрая… но глупая. Вижу… осуждаешь. Думаешь, я вот так вот, Дон Кихотом, на мельницы сдуру попёр? Ведь думаешь? Да?

Катюша

И никакой Вы не Дон Кихот. И вовсе даже ни капельки!

Войнаровский

Да нет, Катенька. Дон Кихот. Самый, что ни на есть – и романтичный, как по роли положено, и идиотский. Всю жизнь с мельницами борюсь. И знаешь, (доверительно) ведь победил уже их проклятых… почти. Вот только меня Санчо Панса предал. Спина неприкрыта оказалась, понимаешь… (беззащитно, по-старчески сгорбившись, уходит)

Катюша (сочувственно проводив его взглядом)

Бедняга. Так переживает! Так переживает! Не понимает, счастливый, что дерьмо ставил.


 

Седьмая сцена

 

Кабинет худрука. С той же привычной роскошью. К которой добавился лежащий на столе роскошный букет роз. И снова бушующая Рудина.

 

Рудина (заламывая руки)

Ты меня выживаешь из театра! Я больше не могу работать в такой обстановке! Театр должен быть храмом, а во что его превратил ты?!

Мямлин

Что случилось, Роза Ивановна? Кто посмел Вас огорчить?

Рудина

Ты огорчил! Ты и только ты!

Мямлин (искренне удивлённый)

Я? Чем же на этот раз?

Рудина

На роль Анжелики выписан второй состав.

Мямлин

Ну да. Выписан. Я дал режиссёрскому управлению такое поручение. И что?

Рудина

Меня нагло беспардонно подсиживают. Ты хочешь заменить меня на свою молоденькую фаворитку.

Мямлин

Ах, вот Вы о чём… Ну, во-первых, не фаворитку, а ученицу. Лучшую мою ученицу, прошу заметить. И, во-вторых, не заменить, а только лишь подстраховать. Все мы люди. Мало ли что может случиться?

Рудина

Случиться? Со мной?! (гордо выпрямляется) Не дождётесь.

Мямлин

Розочка Ивановна, но ведь каждый может вдруг взять и… заболеть. Я вот, к примеру, весь прошлый месяц гриппом болел – так прихватило, еле выкарабкался.

Рудина

Ты – мужчина. Мужчины у нас в стране вообще долго не живут.

Мямлин

Ну, спасибо!

Рудина

Я пятьдесят лет в театре…

Мямлин (пытаясь вклиниться)

Вот именно поэтому…

Рудина (не давая ему это сделать)

…вот именно поэтому я требую к себе элементарного уважения. Мне не нужны подпорки, в виде второго состава. Я, слава Богу, не рухлядь.

Мямлин

Роза Ивановна, как Вы могли?!

Рудина

Я, слава Богу, не рухлядь. А потому требую убрать от меня всяких там… дублёров. Ты понял?

Мямлин (окончательно сдавшийся)

Да, Роза Ивановна. Всё понял. Исправлю.

Рудина

При мне звони. Знаю я тебя. Сперва пообещаешь, потом сделаешь вид, что забыл, а потом – вообще спустишь на тормозах.

Мямлин

Роза Ивановна, ну как можно! Сегодня же всё сделаю. В течение часа.

Рудина (удовлетворённо)

Ну, хорошо… Я рада, что мы нашли общий язык. Всегда предпочитаю выяснять отношения с глазу на глаз – без интриг. Ведь только в споре рождается истина! Так ведь, Орфеюшка? Да, кстати, ты убрал надбавку у Войнаровского? Весь театр возмущён.

Мямлин

У Войнаровского?

Рудина

Не паясничай. Если у отца юбилей, это не значит, что сыну повышают зарплату. Передай мне букет.

Мямлин

Какой роскошный! От поклонников?

Рудина (озорно)

Не угадал. Спёрла. С презентации. Надеюсь, мои украденные розы будут долго стоять. Украденное – стоит долго.

Мямлин

Какая Вы у нас… хулиганка, однако. (уколовшись) Ой!

Рудина

Укололся об розу? Так тебе и надо. Не будешь Розу Ивановну обижать. (забирает у Мямлина из рук букет и уходит)

 

Мямлин, бессильным взглядом проводив Рудину, облегчённо выдыхает, вытирает пот и плюхается в кресло.

 

Мямлин (громко, на грани стона)

Зиночка, чаю, пожалуйста. И можно без закуски.

 

Вбегает Зиночка с запотевшей бутылкой водки. Наливает стопку.

 

Зиночка (протягивая стопку Мямлину)

Тяжело, Орфей Дормидонтович?

Мямлин (жадно хватая стопку)

Ох, не говори… не то слово! (выпивает стопку залпом и светлеет лицом) Отлегло… Этак, с Розой Ивановной, совсем сопьюсь… гляди.

Зиночка

Вы б себя поберегли, Орфей Дормидонтович! Разве ж можно так? Только что после болезни!

Мямлин

Вот ты меня и береги, раз такая умная. Ты – побережёшь, и Бог, глядишь… поможет. Бережённого, как говорится, Бог бережёт. Что смотришь так странно?

Зиночка.

К Вам сегодня Войнаровский собирался зайти. Всё выспрашивал у меня, будете ли Вы сегодня. Может… отменить?

Мямлин

Нет. Никак не возможно. Войнаровского нужно принять, во что бы то ни стало. Он и так весь, словно бы с содранной кожей. К тому же, если честно, я перед ним всё-таки где-то виноват…

Зиночка

Вы?!

Мямлин

Ну да. Я. Надо было как-то… деликатнее, что ли, разрулить ситуацию… не доводя до скандала. Надо было… Ведь знал же – ЧТО для него эта постановка! Если бы можно было предвидеть, как оно повернётся… Да ещё и с сыном его… сперва пообещал, затем передумал… По театру – слухи, интриги. Э! Да что теперь-то…

Зиночка

Вы слишком добрый, Орфей Дормидонтович. Так нельзя.

Мямлин

Нельзя, конечно… Как придёт, сразу в кабинет его ко мне – ни минуты пусть не ждёт.

Зиночка

Ага. Поняла. (уходит с бутылкой и тут же заглядывает обратно, прикрывая, при этом, бутылку от посетителя) К Вам Селянчиков.

Мямлин (громко, чтобы в приёмной было слышно)

Заходи, Глебушка!

 

Входит Селянчиков. Восторженно оглядывает кабинет. Видно, что он тут не очень частый гость.

 

Мямлин

А знаешь, мне тебя очень хвалили. Говорят, ты прирождённый педагог. И я очень рад этому.

Селянчиков (смущаясь)

Что Вы, Орфей Дормидонтович!

Мямлин

Смущаешься? Молодец! Пока человек смущается, он продолжает быть человеком. А потом – начинает изображать из себя… человека (громогласно) Да поздно!!

Селянчиков

Орфей Дормидонтович…

Мямлин (не дослушав)

И актёр ты хороший! Такого Клеанта мне выдал, что я рот раскрыл. Талантище! (облапывает Селянчикова в объятиях) Будущее нашего театра. Наша надежда! (моментально переключаясь на деловой тон) Что у тебя ко мне?

Селянчиков

Да вот… на съёмки пригласили. Небольшая роль, конечно, но очень интересная. Съёмки через пару месяцев. А у нас, как раз в это время, гастроль в Астрахань. «Мудрец». Можно вместо меня Ухов съездит? Я с ним договорился. Он может. И роль слуги он уже играл… ну, помните, когда я с аппендицитом слёг?

Мямлин

Съёмки, говоришь? Рад за тебя. Очень рад. Вот только почему роль не главная? Ты достоин главных ролей. Карьера артиста одними театральными работами не делается. Сколько зрителей тебя в театре увидит? Капля в море против кино! А у тебя будущее. Большое будущее. Огромное, я бы даже сказал!

Селянчиков

Значит… можно? Вы разрешаете?

Мямлин

Нет. Нельзя. Ты нам здесь нужен. На главную роль – отпустил бы, не задумываясь. А небольшие роли, уж извини… это не твой масштаб. Не должно орлу куриц изображать. Разборчивее нужно быть. Ведь ты же педагог. Чему ты своих студентов научишь, если сам глупости творишь? (подталкивая Селянчикова к выходу) Иди-иди, Глеб, не разочаровывай меня!

Селянчиков (торопливо)

До свидания, Орфей Дормидонтович…

Мямлин

До свиданья, друг мой, до свиданья… (закрывает дверь за Селянчиковым, подходит к зеркалу, поправляет галстук) И что мне делать с моей добротой? (неспешно возвращается на своё место) Зиночка, чаю!

 

Входит Зиночка с чаем.

 

Зиночка

Что это Вы, Орфей Дормидонтович, такое хорошее Селянчикову сказали? Он весь сияющий от Вас вышел!

Мямлин

Да ничего особого. На съёмки не отпустил.

Зиночка

И всё?! Вы гений.

Мямлин (самодовольно)

Есть немного… (отхлебнув чаю) Зиночка, а ты свои сны помнишь?

Зиночка (очень оживлённо)

Не то, что помню – я их с продолжением смотрю! С того места, где вчера закончила – там сегодня начинаю. Никакого кино не нужно.

Мямлин

Счастливая… А я вот почти всё забываю. Просыпаюсь… и словно бы память стёрли. Так обидно бывает!

Зиночка

Наверное, что-то очень важное забываете?

Мямлин

Наверное… Знаешь, сегодня ночью сон приснился. И такой я там был умный, в этом сне! Такие затейливые каламбуры придумывал, что даже проснулся, чтобы записать.

Зиночка

Записали?! Ой, как интересно…

Мямлин

Записал. (вытаскивает из кармана бумажку, водружает на нос очки, читает) «Ты кто? Конь в пальто. А почему без копыт? Учусь»

 

В кабинете повисает недоумённая тишина. Зиночка не знает, что сказать по поводу услышанного. Глупо льстить не хочется. Сказать правду – можно обидеть. Мямлин убирает бумажку в карман, снимает очки.

 

Мямлин

Вот такая, Зиночка, муть. А во сне – ну так смеялся, ну так смеялся!! Ухохатывался просто.

 

Зиночка напряжённо хихикает. В этот момент в кабинет решительно входит Войнаровский.

 

Войнаровский

Орфей Дормидонтович, мне нужно с Вами поговорить.

Мямлин (с актёрским пафосом)

Фёдор, к чему церемонии? Откуда взялась эта официальщина? Да будет мне позволено перефразировать незабвенного Окуджаву:

Зачем мы перешли на «вы» –

Практически, в концовке бала?

На грош достоинства, увы…

А что-то главное – пропало.

(Зиночке, которая застыла, в ожидании развязки) Зиночка, ты можешь идти…

 

Зиночка уходит с явной неохотой и недовольством – всё самое интересное опять проходит мимо неё!

 

Войнаровский

Официальщина?! На «ты» я разговариваю только с друзьями. А Вы, после всего произошедшего, больше не имеете права таковым называться. И глупо ссылаться на авторитет Окуджавы – в данном случае, это совершенно не уместно!

Мямлин (дождавшись ухода Зиночки, меняет тон на повседневный)

Слушай, кончай. Мы здесь одни. Хочешь мне морду набить? Так набей.

Войнаровский

Хочу. Но не набью. Много чести будет руки марать. (решительно) Ладно, на «ты». Но уж ты, милый мой, выслушай всё – будь любезен!

Мямлин

Давай. Я весь внимание. Может быть, чаю? (громко через закрытую дверь) Зиночка!

Войнаровский (возмущённо)

Я сюда не на чайную церемонию пришёл!

Зиночка (заглядывая в кабинет)

Звали, Орфей Дормидонтович?

Мямлин

Спасибо! Нет.

 

Зиночка исчезает. Сбитый с толку, Войнаровский пытается собраться с мыслями. Он ожидал встретить яростное сопротивление – но никак не доброжелательного слушателя. Мямлин терпеливо ждёт, максимально приветливо. Наконец, Войнаровскому удаётся сконцентрироваться.

 

Войнаровский

Кто ты такой, чтобы снимать меня с постановки?

Мямлин

Я? Вообще-то, как бы… художественный руководитель этого театра. Ты забыл?

Войнаровский

Я не о том. На твою должность мне плюнуть и растереть. Истинное искусство не признаёт ни должностей, ни званий. С чего ты взял, что смеешь быть режиссёром? Кто дал тебе право влезать в мой творческий процесс?!

Мямлин

Федь, я восемь спектаклей в нашем театре поставил. И пять, по приглашению, в других театрах – в том числе, в Финляндии и во Франции. Между прочим, в спектаклях, поставленных здесь, почти всегда ТЫ играл. И здорово играл! Честное слово, здорово! Иногда – просто гениально! Ты, Феденька, не просто артист – ты артист с большой буквы! Кстати, я и спектакли-то, как правило, ставил именно с расчётом на тебя.

Войнаровский

Ну… какие спектакли ты ставил, я промолчу.

Мямлин

Зачем же молчать? Скажи. У нас тут разговор начистоту.

Войнаровский

Дерьмовые спектакли ты ставил. Ни-ка-кие!

Мямлин

Вот так вот, значит…

Войнаровский

Вот так вот. И других ты поставить не мог! Ты, Орфей, конечно же, хороший актёр, но режиссёр – это совсем другая профессия. Ей нужно учиться! Хотелось бы напомнить тебе, что у тебя даже нет режиссёрского образования! А у меня оно – ЕСТЬ! И не тебе учить меня, как надо ставить спектакли.

Мямлин (язвительно)

То есть, ты хочешь сказать, что в искусстве всё решает бумажка? Должность, звание для искусства значения не имеют, а бумажка об образовании решает всё. Ты непоследователен. Помнится, званием своим ты всегда очень гордился.

Войнаровский

Я-то как раз последователен. Я долго и напряжённо учился…

Мямлин

Это там тебя научили теории пресловутой структуры?

Войнаровский (не замечая иронии)

Нет. Там учили азам профессии. Тем самым азам, которые и тебе не мешало бы освоить… раз уж ты всё-таки занимаешься режиссурой. А структура – это уже, извини, высший пилотаж. Это – моя собственная философия. Философия, выстраданная всей жизнью! Философия, объединяющая в себе мироздание и театр, свободу и обустройство этой свободы, вдохновение и актёрский ансамбль.

Мямлин

Звучит красиво. А на практике?

Войнаровский

А на практике… Спектакль – материя. Актёры – атомы, из которых строится материя.

Мямлин (подытоживая)

И режиссёр, конечно же – Бог.

Войнаровский (ничуть не смущаясь)

Да! Режиссёр подобен Богу. Ведь, собственно, Бог и был первым режиссёром. Именно он настроил струны мировой арфы. Он создал вселенную. Он населил этот мир персонажами, то есть, планетами. Он расставил планеты по своим местам, в соответствии с законами структуры. И это – главное! Ведь далее, подчиняясь планетарным законам, планеты стали абсолютно свободны! Понимаешь ты, бесконечно свободны!!

Мямлин

Погоди, я запутался. Применительно к театру, планеты – это кто? Актёры?

Войнаровский

Да.

Мямлин

А атомы тогда кто? Тоже актёры?

Войнаровский

Ты придираешься. Через планеты я лишь объяснил тебе суть подлинной свободы.

Мямлин

Ага… уже яснее.

Войнаровский

Театр тоже должен быть свободным! И только тогда он сможет донести до людей высшую истину об этом мире. Чтобы люди, попав на спектакль, ощутили вкус свободы, почувствовали жажду к свободе! Везде – в повседневной жизни, в работе, в политике. Искусство должно дать народу свободу! Искусство должно освободить дух от цепей, которые стали настолько привычными, что даже уже не замечаются. Я многие годы шёл к этому. Шёл не для того, чтобы ты всё порушил.

Мямлин

Чем-то это мне напоминает Скрябина. Он ведь тоже мечтал преобразовать мир, посредством искусства… Я не ошибаюсь? Искусственное преобразование мира, так сказать.

Войнаровский

Ты прав. Идея не нова.

Мямлин

Ну и как у Скрябина – получилось?

Войнаровский

Ты и сам прекрасно знаешь, что он не успел. Смерть помешала.

Мямлин

А ты – успел… Федь, твой идеализм вызывает у меня безусловную симпатию. Но… какое отношение всё это имеет к жизни, к театру? Ты прав, люди жаждут свободы. Но ты никогда не задумывался, какой именно свободы они жаждут?

Войнаровский

Что значит какой? Свобода – понятие объективное.

Мямлин

Нет. Люди жаждут той свободы, которую могут осознать. А осознать они могут не слишком много, увы… Сколько было попыток освободить русского раба? Сосчитать сможешь?! Пытались… пытались, а он всё за свои цепи держится! Ему, видите ли, больше терять нечего – только они у бедняги и остались! Вцепился в них… и хоть ты что с ним делай! Ему – свободу, демократию… а он всё о царе-батюшке вздыхает. Ему твердят – выбирай! Ан, нет – руки заняты… цепи держат… голосовать нечем!

Войнаровский

Именно это и нужно менять. Именно ради этого…

Мямлин (перебивая)

Давай, конкретно: вот ты, Фёдор, дал артистам свободу. И что – приняли они её?

Войнаровский

Они должны были дозреть.

Мямлин

Дозреть? До чего?

Войнаровский

До понимания. Дозревшее яблоко должно упасть на голову Ньютону. И вдохновить его на открытие новых горизонтов!

Мямлин

Вообще-то, падают обычно червивые яблоки.

Войнаровский

Не передёргивай.

Мямлин

Ну ладно, предположим, упало сочное-наливное. Символ свободы, на грани искушения. А туда ли оно упало?  Что, если под яблоню присел отдохнуть не великий Ньютон, а простой садовник? Нужна ли ему эта дозревшая свобода? Шишка на голове – вот и весь результат твоего воздействия.

Войнаровский

Но человек должен работать над собой. Он должен двигаться вперёд. Пусть через шишки, пусть через недопонимание…

Мямлин (перебивая Войнаровского)

И где он, этот перёд? Где? Ты вёл всех вперёд, а спектакль, извини меня, оказался в заднице.

Войнаровский

Просто актёры не успели осознать.

Мямлин

Актёры просто… растерялись! И нельзя их в этом винить. Они всего лишь люди. Человек не может быть свободным. Свободен только Бог.

Войнаровский

Человек должен стать богоподобным!

Мямлин

Ага! Непременно! Ещё добавь, что человек – это звучит гордо. Ты пытался создать спектакль, в котором на сцене все богоподобны. И каждый свободен. Ты пытался создать спектакль, где каждый делает, что хочет. Так ведь?

Войнаровский

Да.

Мямлин

А желания этого каждого растут с каждой минутой. И перестают соответствовать желаниям тех, которые рядом. Тех, которые тоже боги. И всё взрывается! Всё трещит по швам! Потому, что свобода – яд. Яд, полезный в малых дозах, но в больших – убивающий!

Войнаровский

Ты циник.

Мямлин

Я – реалист. Сцена, полная богов – утопия! Переизбыток богоподобности приводит к убогости!

Войнаровский

Ты просто не дал мне времени.

Мямлин

Ты говорил о структуре, а актёры ждали от тебя режиссёрского разбора. Актёрского показа, на крайний случай. Ты вообразил, что у них такие же мозги, как у тебя? И взаимопонимание – только вопрос времени? А у них мозги – другие! И сами они другие!! С людьми нужно говорить на понятном им языке. Артистам нужно давать установку. Точную, чёткую установку – что им делать, ради чего делать, какими средствами делать. Тогда они свободно смогут двигаться в указанном тобой направлении. Оркестру нужен дирижёр. Иначе получится не оркестр, а шум. Оркестранты смотрят на дирижёрскую палочку, подчиняются ей и радуются получившемуся звучанию. А потом, в перерыве, привычно ругают дирижёра. Такова сволочная натура человеческая. Но в душе у них всё равно звучит гармония. Свобода – это подчинение с удовольствием. Если подчиняешься без удовольствия – значит ты раб. Значит нужно найти в себе удовольствие от подчинения. И стать свободным.

Войнаровский

Ты говоришь страшные вещи. Это какой-то тоталитаризм… ты не можешь так думать… ты… ты… (хватается за сердце, начинает медленно оседать)

Мямлин (стремительно кидаясь к нему)

Зина, врачей сюда! Срочно!!! И скорую. Вызывай скорую!!!

 

Гром. Вспышка молнии. Затемнение на сцене.


 

Восьмая сцена

 

Снова кабинет Войнаровского. Он – снова худрук. Действие вернулось к первой сцене. Войнаровский с Мямлиным всё ещё стоят около зеркала.

 

Войнаровский (продолжая фразу, начатую в первой сцене)

…и не ты ко мне, а я к тебе в кабинет пришёл, предварительно, как идиот, полчаса в предбаннике отсидев.

Мямлин (плачущим голосом)

Что ты… вы… такое говоришь?! (испуганно отшатывается от зеркала)

 

Войнаровский продолжает всматриваться в зеркальную гладь.

 

Войнаровский

Вот уж действительно… театр в зеркале перемен… Орфей, ничего такого в зеркале не видел?

Мямлин

Нет. А что я должен был там увидеть? Зеркало, как зеркало. Старое, правда… мутноватое немного.

Войнаровский

Мутноватое. Это ты точно подметил… В мутной воде интересная рыбка ловится… иногда. Ну, не видел… и ладно. И не нужно, значит, чтобы увидел. А то искушения могли бы начаться, гордыня, опять же…

Мямлин

Какая гордыня, Фёдор Ильич?!

Войнаровский

Мы же на «ты» – забыл?

Мямлин

Может… лучше, всё-таки… на «вы»? Мне как-то так проще. Приличнее… то есть… я хотел сказать – привычнее…

Войнаровский

Нет, Орфеюшка, мы не должны искать лёгких путей! Привычное, знаешь ли, всегда отдаёт рутиной. Нужно преодолевать колею. Мы с тобой – люди старой закваски. И если не мы, то кто же? Нужно давать пример нынешней молодёжи, нужно… (звонит мобильник) Извини. (в трубку) Да-да. Да что ты говоришь?! Серый глазки открыл?!! Да они у тебя просто стахановцы какие-то. Как? У серого серые глазки? Это он маскируется, поганец… (сурово) Что? Рыжего отпихивает? Передай ему, что я с ним разберусь. Да-да! Именно так и передай. И Мурке передай, чтобы порядок навела. Ишь, удумали – рыжего обижать! Ну ладно, некогда мне тут. Мурку – в носик. (отключает мобильник, пристально смотрит на Мямлина) Орфей, тебе котёнок не нужен? К юбилею.

Мямлин

Мне… котёнок?

Войнаровский

Ах да, извини, забыл – у тебя же полный дом собак. Псарня, прости господи. Небось, взятки берёшь борзыми щенками?

Мямлин

Какими борзыми? Дворняжки… (с неожиданным пафосом) Самая последняя дворняжка – вернее самого благонадёжного кота!

 

Повисает пауза, очень неуютная для Мямлина.

 

Войнаровский (задумчиво)

Нда… Значит, котёночка ты у меня не возьмёшь. С чем же тогда пришёл?

Мямлин

Да вот… юбилей у меня.

Войнаровский (нетерпеливо)

Это я уже слышал. Дальше что?

Мямлин

Дальше? Дальше попросить у тебя хотел…

Войнаровский (почти грубо)

Денег? Подкину немного. Что ещё?

Мямлин (нерешительно)

Да нет, деньги мне не нужны. Я хотел попросить у тебя… постановку пьесы. Но, если нельзя, то оно, конечно… я понимаю…

Войнаровский (озадаченно)

Интересно… Я бы даже сказал – очень интересно! И ты, Брут, постановку, значит, возжелал? Нда…

Мямлин

Брут? А что, разве кто-то ещё просит? Ну да. Я понимаю… очередь… Театр большой, желающих много.

Войнаровский.

Нет. Никто ничего уже не просит. Никто и ничего. Допросились, на свою голову. Не обращай внимания, это я… так. Что ставить собираешься? Современное?

Мямлин

Что ты?! Ни в коем случае! Классику и только классику. Мне кажется, классика сейчас гораздо современнее звучит, чем всё современное новаторство. Такого, порой, навертят, что отмыться хочется. Нет. Никакого новаторства! Обычную классику буду ставить – без мата и раздеваний. Ну… если разрешишь, конечно.

Войнаровский (всё более заинтересованно)

Без мата и раздеваний?! Однако… новаторски. И кого хочешь? Шекспира? Чехова? Мольера? Постой-постой… Ну да, конечно же, Мольера! Готов спорить, что угадал!

Мямлин

Ничего не понимаю. Ты что – мысли читаешь, что ли?

Войнаровский

Читаю, Орфеюшка, читаю. Хочешь, дальше прочту? Или нет – лучше, давай так. Держи листок бумаги, ручку… Держишь? Прекрасно. А теперь… я отвернусь, а ты напиши на листочке название пьесы. (отворачивается) Написал? Теперь сложи листок и спрячь его у себя в кармане. Готово?

Мямлин

Готово… Спрятал. Но ведь это невозможно…

 

Войнаровский неспешно поворачивается. Смотрит на Мямлина с некоторой даже жалостью – как на убогого.

 

Войнаровский

Я думаю, ты хочешь поставить «Мнимого больного». Более того, я в этом совершенно уверен.

 

Теперь уже Мямлин – на грани сердечного приступа. Происходящее никак не умещается в его сознании. Войнаровский с интересом наблюдает за произведённым эффектом.

 

Мямлин

Как? Откуда?

Войнаровский

Ну что, попал?

Мямлин

В яблочко. Но как?!

Войнаровский (с саркастической ухмылкой)

Полезно, знаешь ли, иногда бывает посмотреть в зеркало… Особенно, если это зеркало мутное. Ставь, Орфеюшка, Мольера – я только за! Думаю, это будет знаковый спектакль – исторический. С большой длинной историей…

Мямлин (радостно)

А помнишь, Феденька, ты, когда мы ещё студентами были, тоже хотел «Мнимого больного» поставить? Как политическую пьесу. Вот умора-то!

Войнаровский

Умора… умора. Такая умора, что уморить способна. Чаю хочешь? Отметим предстоящую премьеру? Зиночка, чаю нам с Орфеем Дормидонтовичем!! И никого не впускать! Хотя нет… вижу – ёрзаешь. Поделиться хочешь радостью своей с родными и близкими… покойного. Шучу это я так! Шучу! Ну иди… иди… не задерживаю. Рад за тебя, Орфеюшка! Очень рад.

Мямлин

Нет, ты помнишь, как хотел сделать нотариуса щупальцами спецслужб? (громко заливисто хохочет)

Войнаровский

Помню… помню…

 

Войнаровский закрывает дверь за счастливым Мямлиным. Неспешно подходит к зеркалу, всматривается в него. Задумчиво отходит от зеркала, выходит на авансцену.

 

Войнаровский (в зал, потирая руки)

«Мнимого больного» хочешь поставить? Ну-ну…

 

Занавес







 

Публикация на русском