Просмотров: 35 | Опубликовано: 2017-09-17 05:24:26

Пасодобль

        Матадор

     В то раннее  утро Филя врубил музыку – испанский танец  пасодобль.   

     За окном посветлело. Различались остроконечный забор, овальные контуры деревьев и кустов. Из открытой форточки потянуло свежестью. В комнату залетел большой зеленый жук. Он шумно бился в стекло, падал, вновь поднимался в воздух. И так много раз, пока не вылетел через форточку. Вся деревня еще спала.

     Филя был профессиональным танцором по латиноамериканским танцам. Но и сейчас, в шестьдесят, ему казалось, что он в неплохой форме. У него много сил, чтобы  начать этот опасный пасодобль. Главное, подняться с постели.      

     Он хотел встать, но боль в пояснице отбросила его на спину. Тогда Филя боком сполз на край кровати, поставил на прохладный паркет ноги.

     Пасодобль, будто подгонял рассвет. Танцор подметил за окном листья на деревьях, шершавые темные стволы яблонь.  

     Филя медленно, осторожно встал. Он не верил, что боль куда-то ушла. Она вернется, как только он сделает первый шаг.  Он не двигался с места, а лишь выставил впереди себя воображаемый красный плащ матадора, слегка откинулся назад, по-бычьи наклонил лоб вперед. Он тут же забыл о своем страхе боли, потому что ждал  схватки с настоящим быком – свирепым, крупным, с широкими острыми рогами, от которых сложно увернуться.  Он представил, как черный бык несется на него. Из его рта бьет пена. В спине торчат несколько дротиков, и он встретил своего врага – Филю.  Танцор поджидал его. Черный таран был уже рядом, слышался его хрип и запах животного пота.

     Филя  двинулся быку навстречу,  держа в руках мнимый плащ. Собирался его подставить под бычьи рога – не вышло. Бык его перехитрил, разгадал его трюки, опередил. Все получилось неожиданно, он прозевал атаку врага. Что-то  кольнуло у него в правом боку. Он вскрикнул от боли, согнулся. Словно бык поддел его рогом.

– Проткнул печень, – прошептал Филя.

Заныло правое колено. Боль усиливалась с каждой секундой.

– Этот чертов бык, умудрился ударить копытом в самое больное место, – усмехнулся он.

    Ноги у Фили подкосились.

– Сволочь, он оттоптал копытами все пальцы, – воскликнул он, повалился на пол, – где тореро, отвлеките эту скотину!

     А пасодобль не кончался. Еще не завыли трубы перед самым концом, когда надо загнать в быка свою шпагу – точно в сердце. Подходил последний аккорд. Это позор для матадора валяться на арене, даже если ты ранен. Он с трудом поднялся, выставил перед собой невидимую шпагу.  А плащ опустил к самому полу. Тогда и воображаемый бык нагнул голову ниже, думая подцепить рогами эту ненавистную дрожащую тряпку. Тут Филя и всадил свой клинок по самую рукоять.

     Старый танцор сел в кресло. Сегодня  получилось неплохо. Уж очень хитер и изворотлив, попался соперник. Он дрался с ним на равных. Едва бык не одержал над ним победу, не втоптал в грязь гибельными  копытами.

                                               Прага

     Пасодобль продолжал реветь. Филя вдруг вспомнил чемпионат Европы по латиноамериканским танцам в Праге. Тогда все и началось с этого проклятого пасодобля. Он возвысил его и растоптал, как обезумевший бык.

     Они с женой прошли отборочные испытания, чудом попали в финал. На такой успех они  не рассчитывали – она с криком ворвалась в раздевалку: «Мы в финале!» В ее голосе было столько радости, а в глазах такое удивление, словно они уже  чемпионы Европы.

     Она была невысокая крепышка, курносая, с маленькими синими глазками. Но когда она надевала короткую фиолетовую юбку с разрезом до бедра, фиолетовые туфли на высоком каблуке, то становилась намного выше. Почти одного со мной роста.  А стильная короткая стрижка делала ее похожей на девочку-подростка.

     Когда она влетела в раздевалку, Филя стягивал с себя белую шелковую рубашку с жабо.  Он был уверен, что полуфинал для них потолок, выше не прыгнешь.  Поэтому вначале он ей не поверил: это шутка, розыгрыш.  Так искусно она сыграла, чтоб он не мечтал о финалах. Она посмеялась над ним.

     Они были на излете, следом  наступали молодые. Их танцевальная карьера заканчивалась. Они решили завязать с танцами: годы не те – за тридцать. Но, видимо, судьба и судьи были на их стороне. Некоторые арбитры  одного с ними возраста, другие постарше – всех удивила  отличная спортивная форма спортсменов. Они не только не уступали, но часто превосходили других, выкладываясь до конца. Им дали последний шанс побороться за призовое место. Другого случая не будет.

Через полчаса начинался финал, и они шли на разминку по длинному стеклянному коридору. На улице лил дождь со снегом. Снежные влажные хлопья прилипали к стеклам, сползали прозрачными струйками, будто слезы.

Мимо сновали танцоры, которые вылетели в отборочных турах. Чем они хуже тех, кто проскользнул дальше? Просто, им сегодня не повезло, не было «своих» среди судей. Они останавливались, смотрели на Филю с партнершей с завистью. Не понимали, почему их вывели в финал. Ничего особенного, середнячки, не лучше остальных. Наверняка заплатили судьям. А как же иначе? И хорошие деньги. Все равно будут в финале последними, шестыми.

Она говорила, что им в «тройку» не пробиться: другие сильнее, моложе, а пара номер четыре вообще экс чемпионы Европы. Ей надо выпрыгивать из своей юбки, а ему из своих штанов, чтобы хоть немного приблизиться к ним.

Филя тихим вкрадчивым голосом убеждал жену, что она самая красивая женщина на чемпионате  и техничнее ее нет во всей Европе: они обязаны победить, несмотря ни на что. При этом слове «победить», она зашлась в каком-то нервном смехе, и долго не могла остановиться. То внезапно замолкала, а то вновь хохотала, привлекая внимание окружающих. Люди с недоумением оглядывались на них, улыбались. 

В зале началась разминка. А они стояли в переходе, точно не собирались никуда идти. Он крепко обнял  ее, шепнул в ухо, что надо выходить, будто в последний раз и прочую ерунду. До нее не совсем доходил смысл его слов. Она думала, это треп.  Надо считаться с реальностью: им в призеры не пройти. Неожиданно он стал на колено, поцеловал ей руку, и сказал тихо: «Умрем на паркете» Это выглядело комично, несерьезно – так ей показалось. Шутовство, клоунада. Умереть, чтоб воскреснуть под аплодисменты зрителей. Цирк. Она уже хотела  рассмеяться, но увидела в его глазах такую твердость, что испугалась, посмотрела на него с ужасом, словно надо и в самом деле умереть, чтоб одержать победу. Поставить на кон свою жизнь – рискнуть.

Он был сильнее ее, выжимал из нее на конкурсах  все силы, без остатка. Иногда во время танца она ощущала  боль в сердце, но продолжала танцевать.  А тот убыстрял и убыстрял темп. И она преодолевала себя, терпела. Ни слова, ни крика – только улыбалась ему. Все хорошо. Ни партнер, ни зрители, ни судьи ничего не замечали. И часто после выступлений она несколько дней болела. И он ухаживал за ней: массировал, готовил, кормил.

                                                         Темная лошадка

Он знал, что в финале они «темные лошадки».  В букмекерских конторах Праги их ставили на последнее место. И Филя втайне от жены поставил сто долларов на победу их пары. Конторский служащий взглянул на него удивленно: в случае выигрыша, Филя получил бы в пятьдесят раз больше. 

Танцор  вдруг припомнил, как однажды  очутился на Московском ипподроме  с друзьями. Трибуны гудели. Запах шашлыка витал в воздухе. У окошечек тотализатора выстроились длинные очереди.  Шел заезд на кубок России. Фавориты были всем известны – многие играли на них в тотализаторе. Букмекеры гарантировали  небольшой, но верный выигрыш. Казалось, все заранее предопределенно. Выиграет сильнейший – это был жеребец Помпей, самый резвый – об этом было написано в программке бегов. Но случилось неожиданное.  На финишной прямой, откуда-то сбоку, «полем», вынырнула самая «темная» лошадка.  Ее считали «неходячкой». Он запомнил ее имя – Фиалка. Что-то весеннее было в этой кличке, нежное. Возить детей в парке – это бы ей подошло. Куда ей тягаться с жеребцами Гладиатором и Помпеем. Раздавят, как букашку. В одинаре, на победу, на нее никто не поставил – на табло числился ноль.

Она была светло-серая, с короткими ногами, единственной кобылой в заезде. Остальные жеребцы – крупные, мощные, воинственные. Ей не удастся их обойти.  Но, вероятно ее наездник Камбуров мыслил иначе. У него были на лошадь свои планы – выжать из нее все возможное, и даже больше… Он хотел объегорить весь ипподром, сорвать небывалый куш. Он готовил Фиалку к этому заезду тайно: приезжал на ипподром рано утром, когда остальных наездников не было. Гонял Фиалку по кругу, приучал  к рывку перед финишем. Таких лошадей называют «концевыми» – на финише они вырывают победу.

Наездник посылал Фиалку вперед, больно хлестал вожжами, сек хлыстом с такой силой, что она громко ржала, старалась как можно быстрее умчаться от боли. И как бы быстро она не бежала, наездника это не устраивало. Ему хотелось, чтоб она неслась еще быстрее, обошла всех фаворитов. Те были намного резвее ее, выносливее. Она не в силах их обойти. Но боль гнала ее вперед, где эти муки закончатся.  Там, за финишной чертой, угаснут ее страдания. 

Наездник бил и бил ее. Безжалостно посылал вперед. Она хрипела, ржала, будто просила пощады, жалости. Наездник  не замечал ее мук: ему нужна была  победа.

Так сечь лошадь запрещалось, но судьи в  машине этого не уловили: их внимание было приковано к фаворитам. Люди на трибунах в Фиалку не верили, пока она не опередила троих соперников, обогнав  их на пределе своих сил, когда отключается инстинкт самосохранения.  Ей оставалась опередить рослого Помпея. К нему она медленно подступала.  Кобыла приближалась к нему, ничего не видя перед собой. Она ломилась сквозь черноту, которой не было конца. Ее сердце работало на разрыв. Но она не испытывала боли, а только слышала свист кнута, крики наездника, шум возмущенных трибун: на Фиалку не ставили. Игроки не ожидали от нее такой прыти. Как ловко ее затемнил наездник: ни разу она не попадала в тройку призеров. До финиша оставалось совсем немного, каких-то тридцать метров. На трибунах шумно закричали: ни один не считал ее ни второй, и  ни третьей. Большинство заключили, что заезд куплен, подстроен – судьи получат свою долю.

Наездник Помпея  на всякий случай лениво хлестнул жеребца вожжами. Он стал немного опасаться Фиалку, хотя был уверен, что доведет заезд до победы: Помпей  мог прибавить хода. Но Фиалка рвалась вперед – лишь бы ускользнуть от страшной жгучей боли: Камбуров хлестал ее вожжами.  С оттяжкой, злобно и больно. Кобыла постепенно подкрадывалась к фавориту. Бежала по инерции,  не осознавая где она, и что кричит ей наездник. Она умирала, чтоб превзойти себя.

Соперники прошли финишный столб голова в голову: так показалось со стороны. Фиалка промчалась метров двадцать,  повалилась набок, хрипя и отбрыкиваясь копытами, словно опасалась, что ее поднимут и заставят снова пуститься по кругу под свист трибун.  К ней подбежал ветеринар, но было поздно: лошадь загнали.

Как показал фотофиниш, кобыла обогнала жеребца на нос. Судьи хотели лишить погибшую кобылу победы, но посовещавшись, объявили ее победительницей, под неодобрительные жидкие аплодисменты трибун: все пролетели. И лишь смерть лошади заставили игроков промолчать. Иначе бы раздались свист и нецензурная брань. А наездника, за нарушения правил, на год лишили профессиональной лицензии, перевели в конюхи.

Вначале огласили очередной «котел» – третье воскресенье игроки ипподрома не угадывали в ставке «пять побед», но вскоре на табло появился единственный билет – его взяли в самый последний момент. Последнюю, пятую победу привезла «неходячка» Фиалка. Она опередила собственную смерть.

Камбуров через жену получил два миллиона рублей – цена  жизни лошади.

Перед пасодоблем они шли впереди, перепутав все карты судьям, весь их расклад пошел не так. Заранее места были распределены: танцоров знали ни один год. И лишь пара под номером шесть из России выступала на первенстве Европы впервые.                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                        

 Ей заранее отводили в финале шестое место. Но они танцевали с такой отдачей и страстью, что  судьи восхитились их отличной спортивной формой. И, видимо, дали им шанс побороться за призовое место. Победителями русских не воспринимали. Это уж слишком.                                                                                                                                                                                                                                                                          

Он крепко держал ее перед собой, откинувшись назад.  Стоял с высоко поднятой грудью, опущенными плечами.  Она глядела на партнера со страхом: знала,  он  беспощаден в пасодобле. И она тянулась за ним из последних сил, когда болело сердце, не хватало дыхания. Она не говорила ему об этом – боялась, он ее бросит. А без танцев для нее смерть. Она не переживет, если он будет танцевать с другой.

Загремел пасодобль, отсчитывая первые такты. Филя  ощутил себя настоящим матадором, который встречает каждый день, будто последний. Он не видел перед собой женщину, свою жену. Она стала для него плащом, которым он укроется от рогов воображаемого быка, спасая свою жизнь – так он перевоплотился в матадора.   

Он подставлял ее под удары зверя – она летала из стороны в сторону, задыхалась. Он не замечал этого – так он вжился в свою роль. Он то вращал ее перед собой, то быстро проводил за спиной, прогибал до паркета. Она  полностью подчинялась его воле.

Он стоял на месте, дразня воображаемого быка плащом-партнершей. Он звал его к себе, раззадоривая красным плащом. И когда бык кидался на него с жаром и бешенством, уходил в сторону, оставляя партнершу сбоку на вытянутых руках. Рог быка скользил по его ноге – так близко он его пропускал. Он чувствовал бычьи рога, которые вспарывали воздух в сантиметре от его груди.

Он выделывал с живым плащом такие пируэты, что ему позавидовал бы настоящий матадор. Он гипнотизировал быка, заставлял подчиниться своей воле. Бык проносился мимо, боднув плащ. Потом разворачивался и вновь набрасывался на танцора.

В конце пасадобля он швырнул ее на паркет, как уже ненужный ему плащ, продырявленный во многих местах, с налипшей бычьей шерстью, грязный и ободранный.

Сейчас она  стала быком, ждущим своей участи. Филя навис над ней,  подняв голову. Он занес над ней руку, точно жаждал всадить в нее шпагу. Она видела, как партнер  возвышался над ней, затем уплывал в темноту, вновь появлялся с поднятой рукой. Она ощутила режущую боль, будто он и в самом деле вонзил в нее клинок.

– Держись, – прошептал ей на ухо Филя, – еще один танец.

     Она исполняла бешеный танец джайв на автомате – через боль, почти теряя сознание.  Иногда не понимая, где она, зачем она здесь? Ее удерживали только сильные руки партнера. Иначе бы она давно  грохнулась на паркет.    

     Музыка была синкопированная, рваная.  Она сбивала дыхание, у нее болело сердце. Она знала, что это финишная прямая, надо рваться вперед из последних сил, преодолевая боль, страх. К тому же ее подстегивал Филя, вынуждал работать на пределе. Он тащил ее за собой, и она стремилась быть ему равной. Сейчас решалась их судьба. Или сейчас, или никогда. И ради этого стоило постараться. Ничего не случится. Все уладится. Это потом Филя не раз будет вспоминать ту «темную лошадку», которая под градом ударов примчалась первая. На излете, почти мертвая, летящая навстречу смерти.

Он видел, что с ней что-то не так. Надо было остановиться, вывести ее с паркета. Взять и вынести на руках. Он полагал, она выдержит: не в первый раз. Потом отлежится, попьет корвалол. Ему  хотелось победы: другого шанса не будет.  Никогда.  И он выбрал победу.

Кое-как они откланялись аплодирующей публике. Он не отпускал ее от себя, чтобы она не упала: она еле держалась на ногах. Он вел ее и постоянно шептал: « Все будет хорошо».  Она  слегка кивала ему в ответ. Ее глаза были закрыты.

Судьи собрались в кружок – с партнершей из пары номер шесть что-то случилось. Джайв они проиграли, но выиграли посадобль. И когда Филя повел ее за кулисы, судьи им аплодировали за волю к победе. Ее тут же увезли на Скорой, и он выходил на награждение один. Он не знал, какое они займут место. Сейчас ему было все равно. Судьи были взволнованы, у женщины-судьи на глазах поблескивали слезы.

Они стали чемпионами Европы. Он позвонил в больницу  – она была в реанимации. На следующий день его пустили к ней на минуту. Она лежала на кровати под капельницей. Он коснулся ее руки. Она взглянула на него равнодушно, вроде не узнала. Потом ее глаза оживились – в них промелькнула радость. Она молча пошевелила губами. Говорить она не могла. Посмотрела на него с грустью. Словно прощалась с ним навсегда. Она знала, что у него появится новая партнерша, но она не ревновала его. Она мысленно уступила место другой. Она пожала ему руку, все простила. Она сделала все, что смогла, даже невозможное. Он передал ей, что они  стали чемпионами Европы. Она радостно улыбнулась, слезы заблестели на ее глазах, поползли по щекам. Она была счастлива в последний раз.

После смерти жены он пробовал выступать с другой партнершей, но на чемпионате России дошел с ней лишь до четвертьфинала. Потом он менял партнерш одну за другой, но видно «темной лошадке» удается победить лишь один раз – он выступал хуже и хуже. Потом возникли проблемы со здоровьем. Он покинул спорт навсегда.

И однажды он понял, что жена была талантливее его во много раз. А он был всегда вторым номером. Тем самым наездником, который хлестал свою лошадь со всей силы, с плеча, чтоб прийти первым. Любой ценой выиграть. А она все сносила, потому что любила его. И цена была слишком высока – ее жизнь. 

Филя получил в Пражской букмекерской конторе пять тысяч долларов за собственную победу. Он был единственный, кто поставил на пару номер шесть из России. На эти деньги он и начал строить  двухэтажный дом в деревне. И возводил его десять лет. Каждое бревнышко, каждый кирпичик кричали о ней, напоминали о ней. Затем он открыл в Зарайске небольшой магазинчик «Корма для домашних животных».

                                        На всю деревню

  Внезапно с треском разлетелось оконное стекло, к его ногам бацнулся камень. Если бы он держался у окна, булыжник угодил бы ему в голову. Филя выбежал на крыльцо. На всю деревню гремел пасодобль: он забыл отключить  динамик на крыше.

Музыка  разрывала  тишину раннего утра. Деревня поневоле вставала, кляла сумасшедшего Филю, который возомнил себя чемпионом Европы по танцам. Какой он чемпион? Калека, инвалид, который еле ковыляет по деревне, а в автобусе ему уступают место старики.

Филя выключил музыку. После оглушительного испанского марша наступила тишина, и только раздавался собачий лай – он подходил ближе и ближе. Словно все деревенские собаки ринулись к его дому.

Сегодня понедельник, а каждый четверг, в полдень из его динамика грохотал на всю деревню пасодобль. И местные собаки и кошки бежали под эти   звуки  на бесплатный обед. Они спешили что есть сил к дому Фили, чтоб отведать непривычного, но вкусного сухого корма для собак. И даже цепные псы силились сорваться с привязи. Они звякали цепью, глухо, задушено рычали. Они потом долго принюхивались через щели заборов к вернувшимся  собакам. От тех пахло необычно вкусно. Привязанные собаки вопили: им так хотелось попробовать эту еду. Наверно, им казалось, что лучше корма не бывает. А хозяин кормит их объедками: щами, да кашей. Изредка бросает крупные кости, которые не удается разгрызть.

Филя сошел с крыльца. Из многочисленных лазов под забором на него с любопытством  всматривались собачьи морды – маленькие и большие. Они глазели с великой надеждой. Хотя сегодня и не четверг, Филя их не обманет, если позвал. Накормит как всегда.  Видимо, хозяин надумал устроить им праздник и в начале недели.    

Собаки остерегались сразу залезать на чужой двор. Они дожидались, когда хозяин вынесет во двор мешок сухого корма. Тогда их ничего не остановит. Даже хозяйская дворняжка Динка. Та недолюбливала гостей, уже заливалась громким лаем. Она носилась вдоль забора, облаивала каждую собачью морду, но близко подбегать  пугалась: из-под лазов на нее скалились хищные пасти.
     А на заборе клубками сидели кошки – они опасались собак. Хотя это был собачий корм, но кошки ели его с большим удовольствием: лучшего им никто не предлагал.

Филя положил не дожидаться четверга, достал корыто, высыпал в него мешок сухого корма. Морды из-под заборов задвигались, высунув красные языки. Собаки медленно стали продвигаться вперед, дружелюбно поглядывая на хозяйку двора – маленькую Динку. Та сразу замолкла, поджала хвост, трусливо попятилась от  забора к своей будке. А  когда две собаки вылезли целиком, Динка струсила, забилась в свой домик, притихла, точно ее там нет.

Сначала к корыту с кормом подступили самые крупные собаки –  овчарка и волкодав. Филя знал их хозяев. Овчарку хозяин оставил во дворе охранять машину, а сам с утра отправился на рыбалку. За ней бренчала цепь – она порвала ее, заслышав звуки пасодобля.   Громадного волкодава с обрезанными ушами местный пьяница вообще не кормил. Пес целыми днями скитался по деревне – уминал и черный хлеб.

Здоровенные собаки раскрывали пасти, хватали серые вкусные шарики, грызли. С их губ падала в корыто тягучая слюна. Мелкие собаки  от нетерпения скребли лапками землю, принюхивались, подлизывали со щек слюну. Лишь один шустрый терьер иногда быстро подбегал к корыту, хватал несколько шариков и с визгом прыгал в сторону. Овчарка и волкодав только для порядка на него рявкали.  Еды хватало на всех. Насытившись, две высокие собаки потянулись к забору, к лазам, чтоб побыстрей спуститься к реке и напиться там чистой воды, пахнущей осокой и лилиями.

Маленькие собачонки окружили корыто. Наконец, настала их очередь. Они очень спешили, словно страшились, что еды на всех не хватит. Они суетливо хватали корм, повизгивали,  крутили хвостиками. Они жадно наблюдали друг за другом, боясь, что соседу достанется больше еды. Собачки  похрустывали вкусными комочками, облизывали мордочки языками, и вновь накидывались на корм.   Наконец, и они насытились, побрели к реке утолить жажду.

Солнце поднялось над лесом, засверкало в окнах дома, отразилось разноцветными бликами на оцинкованной крыше. Несколько кошек спрыгнули с забора, подтянулись к собачьей еде. Они озирались – опасались собак, у которых они воровали их собачью пищу. Они аккуратно брали по одному катышку, грызли, встряхивая головами от удовольствия. Поглядывали на подружек без зависти и злости. А на забор опять опустились воробьи и голуби. Птицам еда достанется в последнюю очередь – то, что останется. Голуби уселись на заборе. Иногда постукивали клювами о дерево, будто напоминали кошкам, что и они проголодались. Нельзя ли поторопиться?

Воробьи же суетились, скакали по  забору, вертели головками, громко, беспрерывно чирикали.  Вероятно, опасались, что кошки не оставят им ни кусочка. 

Наконец, сытые кошки взобрались на забор и равнодушно поглядывали на птиц, которые уже летели к еде. Воробьи  пикировали в корыто, хватали на лету вкусный шарик, взлетали на крышу – боялись, как бы добычу не отняли.

Голуби  действовали основательно. Забрались в корыто, хватали серые шарики, с трудом пропихивали в горло. Высоко поднимали головы, вытягивали шеи, чтоб протолкнуть комочек дальше.

Вскоре гости наелись и исчезли. Тогда и Динка выползла из своей будки, сердито заворчала. Ей приходится прятаться от нахлебников в собственном дворе. Да разве такой голодной оравой покомандуешь? Того и гляди саму слопают. А ее этим кормом не удивишь: она трескала его вволю.

Над рекой еще вился туман. Он постепенно рассеивался, растворялся под лучами солнца, уплывал белой дымкой. На жестких листьях ив поблескивали капли росы.

                                                      Заросли

Два года назад перестали выгонять коров пастись: в загонах они давали больше молока. Леса, поля, берега рек заросли крапивой, а над ними возвышались громадные лопухи с занозистыми колючками. А  над лопухами маячили  великаны-борщевики с толстенными стволами, с зонтиками из белых цветов, полными ядовитых семян.

 Сорняки наступали. В одном заброшенном доме крапива пробилась сквозь крыльцо, вымахнула так высоко, что прикрыла двери. А вокруг дома земля покрылась громадными лопухами – они упирались в окна колючками, которые при ветре настойчиво постукивали в стекла. Вроде о ком-то справлялись. Колючки стучали вновь и вновь. Видно, чтобы убедиться, что дом брошен. Тогда там можно разбросать свои семена сквозь разбитые стекла. Авось провалятся сквозь щели на полу в прохладный, влажный подпол.

Вьюны так оплели покинутый дом, что его не было видно – так густо и тщательно они укрывали его от людского глаза. Казалось это небольшой холм, опутанный растениями.

Внутри  дома репейник пророс между досок на полу, расползся по комнатам, выглядывал через открытые форточки фиолетовыми колючками. В подвале  выросли домовые грибы, они разошлись по всему дому, издавали неприятный затхлый запах.

Такой запущенный дом тут же перешел в собственность мышей и насекомых. Они по-хозяйски оккупировали комнаты, словно предполагали здесь обитать вечно. Захватчики расплодились повсюду: в кроватях,  в печке и шкафах. А рыжие муравьи, вгрызлись в заплесневелые бревна, проделали там многочисленные ходы. На полу белели опилки – результат их труда. Постепенно, упористо насекомые подтачивали дом, чтоб тот, в конце концов, завалился.

Приползли змеи, черные гадюки с рубиновыми глазами – им тоже хотелось под крышу, где  тепло, сыро и много пищи. Они охотились за мышами, которые устраивали по ночам, а часто и днем такую беготню, что казалось,  кто-то рассыпчато бьет по барабану  железными щетками.

Дом  Фили расположился на высоком берегу реки Осетр. Бурьян подобрался и к его дому. Первой надвигалась крапива. Она густо сидела у забора, заслонила заднюю калитку – выход к реке. Крапива просунула свои беленькие  цветочки между досок забора, точно разглядывала новые незахваченные земли.  А за крапивой устроились лопухи, с толстыми двухметровыми стволами, с занозистыми острыми колючками. Эти сторожили людей и животных, чтоб прицепиться к ним шипами. Их семена люди разнесут по всей округе.  За репейниками, будто гиганты, вставали  борщевики с красочными белыми зонтами. Их громадные стволы были полны ядовитого сока, чтоб человек не вздумал с ними воевать. Иначе, ему не поздоровится. Он узнает жгучую силу их химического оружия. 

Солнце вставало выше и выше. От земли поднимался теплый воздух. Марево зависло в воздухе. Сквозь серую дымку лопухи и борщевики расплывались, сливались вместе в колючий, ядовитый частокол

Собаки плелись от реки – там они вдоволь напились. Псы надеялись, что у Фили в корыте остался корм. Они обыскали весь двор, но ничего не нашли. Животные были разочарованы: ни корыта, ни корма они во дворе не разыскали.  Кошки показались на заборе. Воробьи и голуби искали в траве крошки сухого корма. Так увлеклись поиском, что не заметили на заборе хищниц. Те втянули головы, внимательно за ними следили. Потом осторожно и мягко спустились на землю, медленно стали приближаться к птицам. Но охота не удалась. Воробьи тут же заметили опасность, вспорхнули на железную крышу дома. А за ними шумно, с треском замахали крыльями голуби, со стуком опустились на железную крышу.

.Филя вышел на косьбу, как на прогулку: в шортах, майке и шлепанцах, которые цеплялись за траву, соскакивали с ног. Ему с трудом удалось приоткрыть заднюю калитку: так обросла она сорняками.  Он протащил за собой    косилку на длинном электропроводе.  Она зашумела, грозно застрекотала, но тут же увязла в толстом стволе лопуха. Электромоторчик надрывался, выл, но помочь человеку не сумел: не хватало сил.

Тогда Филя вынес из сарая топор и штыковую лопату. Вначале, он рубил лопатой борщевик у калитки. Тот был шести метровый, толщиной с телеграфный столб.   Танцор  всадил штык в толстый ствол,  ударил опять и опять, но лишь срезал верхний слой. Тогда Филя  взялся за топор. Он ударил несколько раз. Зонт над борщевиком закачался.  Он словно умолял о пощаде, покачивая белой головой. Филя врезал топором снова – огромный борщевик повалился, сминая лопухи и крапиву.

Солнце поднялось высоко.  Его лучи обжигали не покрытую голову танцора.  Филя не обратил на это внимание: так  был занят работой. Вдруг он ослабел, голова закружилась. Он не осознал, что с ним произошло. Он уцепился за ствол лопуха, надеялся удержаться. Но ствол не выдержал,  принялся медленно сгибаться к земле, рухнул вместе с Филей.

                                                       Маша

Танцора нашла его жена Маша. Она работала бухгалтером в сельском акционерном обществе, и каждое утро приходила к нему, чтоб убраться в доме, приготовить еду. Она родила ему сына Митьку, но жить с ним в одном доме не хотела: слишком много у мужа причуд.

Она принесла на тропу холодной воды, брызнула Филе в лицо. Он медленно разомкнул глаза, не разобрал, где он, кто перед ним. Какие-то бледные пятна то приближалось к его лицу, то удалялось. Его точно рассматривали, изучали. «Что? Зачем? Где я?» – спросил он.

 Наконец, он узнал жену, сына Митьку, который с улыбкой недоверчиво всматривался в него. Будто отец разыграл его. Вроде он нарочно упал, притворился мертвым.

     – Вставай, пасодобль зовет! – крикнул он Филе.

Так постоянно говорил отец мальчику, когда учил его танцевать.

Маша помогла Филе встать, повела в дом. Филя крепко держался за ее талию. Рука соскользнула ниже, здесь она задержалась. Под его рукой  покачивались ее округлые бедра. Она была такая крутобедрая, что раньше таскала сына на спине. Он сидел сзади, как на подушке, уцепившись руками за ее платье. А чтоб он не свалился, она привязывала его к себе полотенцем. Так вместе с ребенком она работала в доме, в огороде. А Митька крепко спал. Так обезьяны носят своих детей. И в ней было что-то от животного: ловкая, быстрая, цепкая.

Маша хотела вызвать Скорую, но Филя запретил. Сказал, что и сам знает, это был солнечный удар, а от ожогов борщевика у него есть аэрозоль.

Филя пролежал в постели до обеда, удивляясь тишине в доме: не слышался его любимый пасодобль. Этот танец стал главным в его жизни, ностальгией. При этих маршевых звуках он забывал о своих болячках, словно их никогда и не было.

Все также ходила по дому Маша, а Филя все размышлял, что если  ниже ее спины поставить стакан с водой – расплещется он или нет? Скорее, нет: так плавно и ровно несла она свое тело.

Вдруг к нему подбежал сын Митька, взял  за руку.

– Пасодобль зовет! – крикнул он громко.

– Врубай, – воскликнул Филя.

Митька нажал на нужную кнопку, приготовился к танцу. Он прогнулся назад, перенес вес на переднюю ногу, защитился маленьким красным плащом матадора на бамбуковой палке – его смастерил ему Филя.

После четвертого удара он притопнул правой ногой, будто дразнил воображаемого быка, произвел три полных поворота, размахивая плащом. Неожиданно остановился, выставляя свой плащ то слева, а то справа. Он, словно сбивал быка с толку, не позволял ему точно прицелиться. Видимо, у воображаемого зверя двоилось в глазах. А мальчишка так долбил каблуками о пол, что звенели чашки в буфете.

Филя  поднялся с постели. Неожиданно он выбросил впереди себя два указательных пальца, будто рожки небольшого бычка, двинулся на мальчика, мотая головой. Он протяжно, воинственно замычал, готовясь к атаке. Казалось, два жестких заскорузлых пальца больно ударят Митьку в грудь. Но мальчик в последний момент  шагнул в сторону. Филя  уткнулся в красный плащ, прошел  с Митькой совсем рядом. Мальчик действовал, словно опытный матадор, пропуская быка рядом с собой. Он не стерегся его рогов.

Маша залюбовалась своим ловким сыном, ей захотелось самой стать быком, чтоб обмануть Митьку. Она  выставила впереди себя два указательных пальца, побежала на него. Она была ловкая, сильная, очень быстрая.  Она меняла направление бега, пыталась запутать сына. То возникала сбоку, то забегала ему за спину. Мальчишка ловко, на мысках поворачивался к матери. Он был очень серьезен. Воспринимал танец, не как игру, а точно настоящий опасный бой с быком. Это была игра с коварным сильным зверем. Филя изумился, когда шестилетний мальчуган этому научился. Правда, он включал ему записи пасодоблей с чемпионатов мира – Митька смотрел их с большим интересом, чем мультики. И теперь он копировал движения танцоров-мастеров.

Маша тоже вглядывалась в сына и не узнавала его. Он не был похож на прежнего мальчика. Он попал в другой мир, где звучат трубы и фанфары, а  на песочную арену выходят матадоры в золоченых костюмах, пикадоры выезжают на лошадях с копьями. А на трибунах рукоплещет публика – она приветствует ее Митьку.

И все же Маша обманула сына. Когда он в очередной раз отражал плащом ее наскок, она внезапно забежала ему за спину, коснулась его выставленными пальцами.

– Я победила! – понеслась она кругами по комнате.

Митька косился на мать хмуро. Злился на себя, что не успел увильнуть от ее рогов.

Филя попросил у Митьки его красный плащ. Тот отдал с неохотой: ему самому хотелось с ним потанцевать. Голову Филя откинул назад, взглянул на Машу острым напряженным взглядом.  Мозговал, как ее обмануть.

Маша хохотала над ним, никак не могла остановиться. Он был похож на клоуна с детской игрушкой. И Митька смеялся, глядя, как отец готовится отбить атаку его мамы, которая даже его провела. А папу она обманет в два счета.

Маша смешно потрясла грудями, наклонилась, приставила два указательных пальца к голове. Волосы упали ей на лицо. Она  походила на сильное опасное животное.

Филя надел очки – так он чувствовал себя увереннее.  Он выглядел смешно с этим детским маленьким плащом. Смеясь, Маша поскакала на него, на ходу поддевая воздух смешными рожками, слегка взбрыкивая ногами в домашних тапочках. Она была уже близко, в метре от него, метила боднуть его в живот.

Филя собрался, ждал. И когда рогатая голова Маши была совсем рядом, он резко повернулся к ней боком. Маша проскочила мимо, лишь слегка задев  его бедром,  упала на диван. Платье у нее поднялось, обнажились белые  круглые ягодицы. На эти прелести он и попался семь лет назад, когда подыскивал в деревне помощницу по хозяйству. И нашел Машу. Она пришла к нему в дом мыть полы. Она подоткнула платье, водила тряпкой по полу. Он увидел ее полные ноги – гладкие, волнующие. Филя не мог оторвать от них взгляда. Она швырнула тряпку на пол, улыбнулась ему. Он сразу осмелел, подошел, обнял ее. Она прогнулась ему навстречу, закрыла глаза. Он поцеловал ее в губы, которые пахли медом. Его пальцы утонули в ее мягких бедрах.

Маша быстро поправила платье, захохотала. Ему показалось, она посмеялась над ним: в последние годы он сильно сдал, не то, что раньше…Филя пробовал улыбнуться, но это вышло как-то виновато, глупо. Он словно извинялся перед ней.

Она опять заходила по дому – мыла, стирала, готовила. А Филя, любовался на нее – какая же он ловкая и сильная. Ему захотелось вновь ее обнять. Как прежде поцеловать в губы, ощутить, как она задрожит, прижмется к нему большими полными грудями. Ему казалось, что он способен на многое, как когда-то.  Он направился к ней, но на полпути застыл. Он испугался ее усмешки.

                                                     Сокольники

    Это случилось  в парке Сокольники, на танцевальной веранде лет десять назад. Был май, 28 число. Стояла летняя жара. Пограничники в зеленых фуражках отмечали свой праздник. Пили водку у фонтана, но в воду не лезли – не напивались до одури,  как десантники.  

Она была  в коротком обтягивающем платье, курносенькая, с живыми карими глазами. И еще намного моложе его. Он долго не решался к ней подойти: боялся, она не пойдет с ним танцевать. Когда он пригласил ее на вальс, она внимательно, изучающе оглядела его, смеясь, спросила: «А вы можете?» Видимо, он показался ей старым, не способным ни на что: ни для танца, ни для любви. Но она просчиталась.

После первого круга она часто задышала,  глаза заполнились тревогой. Ее качало из стороны в сторону. Она не попадала в такт, ее ноги заплетались. Филя спросил, как она себя чувствует? Ответа он не услышал. Она глядела на него растерянно и жалко. Но гордость не позволяла ей признаться, что у нее кружится голова. После второго круга женщина повисла на нем. Он едва успел притормозить, чтоб сходу не повалиться вдвоем на пол. Она вдруг обмякла, ноги ее подкосились.  Филя подхватил ее, внимательно поглядел партнерше в глаза.

– Вы в порядке? – спросил он.

Она ничего не ответила, указала на скамейку. Он усадил ее – она больше не танцевала. Только внимательно наблюдала за ним, отмечала, с кем он танцует. Так и просидела до конца танцев.

Такой прыти она от него не ожидала: не догадывалась, что он профессиональный танцор.  И также удивлялась через неделю, когда он позвал ее в гости. Она посчитала это наглостью, невоспитанностью приглашать через неделю знакомства к себе домой. И она никогда бы его не навестила, если бы постоянно не вспоминала тот вальс в Сокольниках. Такая мощь и уверенность исходили от Фили, что она решилась приехать чисто из любопытства: также же силен он в любви?

И уже в постели она вскрикнула от неожиданности так громко, что возмущенные соседи застучали в стенку. Потом она обнимала его, спрашивала, не пьет он каких-нибудь возбуждающих таблеток: слишком он прыткий.  После этой ночи, она  звала Филю «молодым человеком»

Он обучил ее танцевать кубинскую румбу. У нее это получилось. Ее бедра плавно двигались в такт музыке, а руки звали, манили к себе – от них Филя не мог оторвать взгляда.  Они заворожили его, притягивали к себе.  И когда в конце танца, он нежно притянул ее к себе, она посмотрела на него с любовью и радостью.

Он придумал диалог между партнерами, чтобы понять любовную игру танца, его тайный смысл. Когда он привлек ее к себе, и она положила ему на плечо голову, он спросил: «Пойдешь сегодня ко мне?» Она мягко выписала бедрами восьмерку: круг левым бедром, круг правым, затем ответила кокетливо «нет». Она, точно подзадоривала его, разжигала. Она то прижималась к нему, то уходила в сторону, как бы прощаясь. Ее карие глаза смотрели весело и счастливо. Ей нравилась эта игра.

Он звал ее к себе, она отвечала отказом.  Это была какая-то странная игра, где не известен конец. Она оттягивала свое решение до последнего аккорда, последней ноты. Мучила его, томила ожиданием. И лишь в самом конце танца она сказала «да». И у него дома она произносила только «да», потому что сама этого хотела. Она целовала его в ухо, шею, опускалась  ниже и ниже. Сама сбрасывала с себя одежды, опрокидывалась на кровать, с нетерпением тянула к нему руки. Ее острые коготки впивались ему в спину. Она буйствовала громко, надрывно…

Потом он научил ее танцевать пасодобль. И этот танец, наверно, она сейчас танцует в Италии, куда уехала навсегда. Не позвонила, не написала ни строчки. С кем она? Или давно с небесами, где и не вспомнит о нем, тем более о танце.

Ее лицо с годами   забылось, но сейчас она будто стояла рядом.  Курносенькая, круглолицая, с живыми темными глазами – они всегда смеялись.  

    Музыка отбивала первые удары пасодобля. Митька  приготовился – принял стойку, выставил перед собой плащ. Маша перестала протирать стол. Так с тряпкой и застыла перед Филей, лицо которого вдруг преобразилось. Он шевелил губами, вроде с кем-то разговаривал. Маше показалось, что он сошел с ума, а ему казалось, что это не Маша, а Люда стоит рядом, о чем-то спрашивает его не вовремя: звучат первые аккорды пасодобля. Их надо слушать, считать…

     Пролетело четыре удара, надо было начинать, а Филя словно оцепенел, в отличие от Митьки, который выделывал немыслимые пируэты с плащом – принимал на него рога воображаемого быка, уходил в сторону. А то вращался на месте, перестукивая каблуками, будто дразнил зверя, вызывал на атаку.

Маша с восхищением глядела на маленького сына, который так увлекся танцами. Ей не верилось, что в шесть лет он стал таким серьезным. Он хотел стать таким, как Филя. Мечтал объездить весь мир, увидеть настоящую корриду. Филя  ей говорил, что у сына большой талант. Когда ему стукнет семь лет, он отдаст его в лучшую танцевальную школу Москвы. В интернате он будет жить и учиться.

 Маша с благодарностью посмотрела на мужа. Он крепко сжал ее руки.  

– Люда, – сказал он тихо.

– Я Маша.

 Филя не отпускал ее руки. Он еще не мог выйти из своих  воспоминаний. Он сейчас был не здесь, а в Сокольниках десять лет назад. Так окунулся он в прошлое. Опрокинулся в то далекое время, когда он был счастлив, по-настоящему счастлив. Ему казалось, что рядом с ним  Люда. Последняя партнерша по танцам.

Подскочил Митька. Он протиснулся между ними, отпихивал отца, ревновал. Мать принадлежала только ему.

Филя вспомнил тот день перед прощанием с Людой. Это случилось в Сокольниках, осенью. Светило не жаркое солнце. Воздух был чист и прозрачен. Как бывает поздней осенью в солнечный светлый день. Звучало танго. Ложились на мраморный пол оранжево-желтые листья, шурша, разлетались по танцплощадке. Ветер вновь подхватывал их, взвивал к солнцу.

И ранняя осень, и танцующие пары – они точно вернулись из далекого минувшего.  Так ярко он это вспомнил. Она уезжала завтра утром, просила не провожать – она намерилась все начать  сначала.

Внезапно налетел сильный ветер, набежали тучи, полил  дождь – холодный, сильный. Вся танцплощадка нахлобучилась  разноцветными зонтиками, словно огромными разноцветными листьями. Капли дождя разбивались о зонты, заливали танцплощадку. И как раз в это время зазвучал пасодобль. Он вроде бросал вызов непогоде. Все танцоры замерли с зонтиками над головами, дожидаясь конца дождя. А они танцевали вопреки здравому смыслу, наперекор всему. Словно сумасшедшие, шли круг за кругом сквозь дождь, непонимание, насмешки. Многие подумали, что они пьяные. Под винными парами несутся вперед, несмотря на холодный осенний ливень. Дождь хлобыстал по их плащам, стекал на мраморный пол. Брызги взлетали  под их быстрыми шагами, когда они вбивали в лужи такты пасодобля. Стучали каблуками так, что вода хлюпала в их обуви, проникала через плащи. Они были мокрые с головы до ног, но не замечали этого: так захватил их танец.

Митька  отпихивал Филю, потом заплакал. Видимо, ему показалось, что Филя хочет отнять у него маму. Тогда Филя отпустил Машу, взглянул на нее растерянно и виновато. Наконец-то, он вышел из прошлого, осознал, что рядом с ним другая женщина.

– Я Маша, – повторила она.

Филя виновато кивнул. Что-то помутилось у него в голове. Митька плакал, уткнувшись головой в подол матери.

Солнце лилось в дом через большие окна, освещало людей золотистым светом. И мебель, и пол будто покрылись золотой пыльцой.

                                                      Кошки

Он проснулся до рассвета, врубил пасодобль.  Распахнул окно.  Музыка вырвалась на улицу, всполошила тишину. Скворцы поднялись с сухого тополя, заверещали на всю деревню.

    С реки поднимался туман, окутывал все вокруг. Он наплывал серо-белыми клубящимися слоями. Спрятал деревья, забор, как бы их и не было. Влажная пелена окутала Филю, когда он вышел из дома.  

Танцор был в длинном плаще, резиновых сапогах, на глазах защитные очки. Он основательно подготовился к битве с ядовитыми борщевиками.

Он  распахнул  калитку. Вчера он высвободил ее из плена, расчистил от сорняков.  А дальше  на заросшей тропинке обосновались толстоствольные лопухи с широкими листьями и занозистыми колючками.

 Одним ударом топора он рубил лопух за лопухом. Они падали, старались колючками уцепиться за Филю. Видимо, уповали, что тот разнесет их семена по округе для продления их семейства. Затем он размахнулся на шестиметрового борщевика. Рубанул со всей силы. Топор вошел в крепкий ствол, на землю посыпалась зеленая труха. После второго удара, топор вошел еще глубже. После третьего борщевик закачался своим ажурным белым зонтом, медленно повалился, сминая своих соседей, лопухи и крапиву.

Филя срубил еще несколько ядовитых растений, совсем обессилел, повалился на траву: его измотала тяжелая работа. Он был в колючках от сапог до головы. Они даже залезли ему  под кепку.

Филе хотелось долго лежать  и смотреть в небо. Оттуда на него глядело бледно-розовое облачное лицо – оно улыбалось. Затем нахмурилось, вроде  было недовольно его слабостью. 

Поднялся ветер, борщевики нагнули свои головы.  Теперь он смотрел в небо сквозь ажурные белые цветы.  Ему показалось, борщевики выросли до небес – коснулись чистых облаков своими ядовитыми цветами. Словно хотели и там расплодиться, отравить всю вселенную. У него мелькнула мысль, что  старания его напрасны. Ему не одолеть таких исполинов. Однажды он упадет и не встанет.

 Сверху, по расчищенной тропинке неуклюже, медленно спускалась серая жаба. Иногда останавливалась, бегала глазами по сторонам – выслеживала добычу. Ее длинный липкий язык выбросился  к стволу лопуха. Из ее рта торчал большой зеленый кузнечик, сучил тонкими ножками. Жаба встряхнула головой, протолкнула добычу в горло. А на подсохшую тропинку  выползли серые черви, колючие ядовитые гусеницы, золотисто-синие жуки – жабья еда.

По тропинке спускалась рыжая кошка. Она присела недалеко от человека, внимательно на него взглянула, точно ждала, когда тот вновь возьмется за работу, очистит тропинку до самой реки. Наверно, ей казалось странным и непонятным, что тропинка так заросла.  Там, в реке плавают серебристые рыбы с красными  плавниками и желтоватыми  хвостиками. Они очень вкусны. Так аппетитно похрустеть рыбьими косточками. Особенно ей нравились рыбьи головы. Их она разгрызала не спеша, чтоб  не потерять ни одну каплю рыбьего мозга. Она обгладывала головы с такой жадностью, что от удовольствия закрывала глаз

Кошка приблизилась к нему, замурлыкала. Она словно уговаривала его подняться и продолжить работу. Затем взялась тереться о его сапоги, брюки, вроде признавала его, метила. Теперь он принадлежал только ей. Он стал ее котенком, о котором надо заботиться.   Кошка долго мурлыкала, что-то рассказывала ему очень важное. Словно через нее кто-то передавал Филе срочное сообщение. 

Филя погладил кошку и неожиданно почувствовал, как усталость уходит, он наполняется силой.  А кошка постоянно голосила, ходила вокруг него, покуда он не очутился на ногах. И он сам удивился в себе какой-то легкости, воздушности. Кошка неотрывно разглядывала его. И он ее понял: кошке так необходима тропинка к реке, чтоб не замочить шерстку. Она не любила сырости.

     Еще четыре дня Филя вставал до рассвета. С топором и лопатой он продирался сквозь заросли. Рубил, выкорчевывал борщевики и лопухи. С ручной косой врубался в заросли крапивы. Она валилась рядами справа и слева.  Иногда становилось невмоготу. Он слабел. Ломило колени и поясницу. Тогда он ложился на тропинку, глядел в серое предрассветное небо. Глядел долго, нетерпеливо, ожидая увидеть первые признаки рассвета. Небо постепенно бледнело, освещалось золотистым светом, заполнялись им.

В предпоследний день работы он лежал на тропинке без сил.  Мелькнула мысль, что ему отсюда не выбраться. Так и пролежит до вечера, пока Маша не найдет его живого, или мертвого. Опять будет ругать, зачем ему эта тропинка? А он и сам не знает зачем? Это все дурацкий пасодобль – он толкает его на какие-то глупые поступки, которые никому не нужны. И важны лишь ему.

 К Филе медленно приближались три кошки, они точно требовали скорее браться за работу. Хватит отдыхать. А он полагал, что на сегодня хватит: он едва жив. А кошки касались его, топтались по нему. И он вроде разобрал сквозь их мурлыкание слова «пора, пора».  Они подгоняли его, чтоб он поспешил.  К своему удивлению, Филя легко встал. Ноги сделались пружинистые, сильные.

Он врубился с топором в заросли лопухов. Филя даже удивился своей силе – мощи своих рук. И сзади он распознал одобрительное мяуканье кошек. Они, будто подстегивали его идти вперед, побыстрее добраться до реки, где начнется иная жизнь, полная чудес и неожиданностей. И он им поверил.

На шестой день где-то впереди, сквозь заросли, показалась  река. На воде блеснул луч солнца. Солнце отражалось в воде, а у самого берега, в тени высокой ветлы держались серебристые плотвицы. Они пошевеливали желтыми плавничками, помахивали красными хвостиками. 

Кошки в нетерпении громко завопили. Они, видимо, надеялись, что человек тут же одарит их вкусной рыбой.

     Под водой виднелся затопленный мосток – его когда-то соорудил Филя для рыбалки. Филя разделся на берегу, ступил под водой на крепкие толстые доски. У самого края мостика он остановился. Вода была теплая, ласковая. Филя нырнул солдатиком, ушел в воду с головой.

.Он погружался глубже и глубже, пока не коснулся  ногами илистого дна. Они вошли в ил по щиколотку. Здесь была трехметровая яма. О ней никто не знал. Он вынырнул, поплыл, разводя руки в стороны.  Он доплыл до противоположного берега, повернул назад. Кошки на берегу кричали на разные голоса, точно боялись, что он утонет.

И когда он торопился к дому по очищенной им тропинке,  кошки шли следом, обнюхивали срезанные стволы борщевиков, фыркали – на них дохнуло ядовитым запахом.

                                                     Рыбалка

Уже в доме Филя почувствовал жжение на руках. Кожа горела, будто плавилась. Он включил вентилятор. Тот сперва затарахтел, потом набрал обороты, заработал бесшумно, ровно. Прохладная струя воздуха смягчила боль.

Вскоре зашла Маша. Она промыла ему руки  холодной водой, побрызгала аэрозоль на поврежденную кожу, дала Пенталгин.

– Ты себя погубишь, – сердилась она.  

     Митька приставал к отцу со словами «пасодобль зовет», но тот не отзывался. Танцору было не до танцев. Не хотелось говорить – только спать. Ему не верилось, что он закончил такую трудную работу – проложил тропу среди чащи ядовитых растений. Это казалось чудом, волшебством.  И лишь рыжая кошка, сидящая на заборе, знала всю тайну. Это она с подругами одарила человека  энергией. Теперь кошки ожидали от него подарков: свежей рыбы.

Вечером он прошел на открытую веранду. Здесь стояло кресло. Отсюда сверху были видны заросли сорняков-исполинов, сквозь которую пробивалась его тропинка. Она подсохла, потемнела, уходила вниз.    

Снизу от реки поднималась рыжая кошка. Она издалека уловила Филин взгляд, присела, поглядывала на человека с интересом. Она, словно хотела передать ему свои пожелания: пора забросить удочку.  Филя вдруг подумал о рыбах, живущих в реке, огромных медно-золотистых лещах, которые взрыхляли на дне реки ил, чтоб найти мелких червячков, или сочных больших личинок серой стрекозы. И надо предложить им свой деликатес, который в реке не водится, особую приманку.

Филя поставил варить прикормку для рыбы – два килограмма пшенки. Варево булькало на плите, густело. Запах пшена расходился по дому. А у крыльца прохаживались три знакомые кошки, тянулись носами к вареву, вроде оценивали его        качество. Филя помешивал кашу, пока она  не загустела, стала липкой, вязкой. Он оставил кашу остывать.

Пшенная каша была теплая. Филя влил туда две ложки  подсолнечного масла, всыпал растолченного собачьего сухого корма. От приманки приятно пахло семечками и сушеным мясом. Он добавил жмыха, помешал варево руками, перетирая комочки. Филя взглянул на рыжую кошку на заборе – ему показалось, что та  замяукала одобрительно.

     Он пробирался по тропинке к реке, а следом за ним вышагивали три кошки: рыжая, черная и сероватая в полоску. Они увязались за ним с порога. Терлись о его ноги, перебегали дорогу, озорно заглядывали в глаза, точно хотели, чтоб Филя их погладил. Они, будто предчувствовали, что скоро полакомятся свежей рыбкой. Да  вволю, сколько захотят.

У реки Филя разделся, полез с пластмассовым ведром каши в воду. Вначале он ступал по затопленному мостку, затем осторожно шагнул на илистое мягкое дно. Он зашел в реку по грудь, сделал еще шаг, и ушел с головой под воду. Он медленно опускался на дно глубокой ямы. Наконец его  ступни утонули в иле. Здесь он перевернул ведро, вывалил кашу на дно. Затем оттолкнулся ногами, с шумом всплыл, держа ведро донцем вверх. Потом он долго сидел на притопленном мостке, свесив ноги, болтая ими в теплой воде, как в детстве. 

Чуть выше грохотал перекат. Там когда-то была мельница. Громадные жернова перемалывали зерно. Теперь от нее остались огромные камни. Вода перекатывалась через них, шумела, плавно уносилась дальше по реке, шевеля желтые лилии по берегам.

Вдруг он увидел перед собой пузыри. Они появились там, где лежала прикормка. Пузыри расходились по течению, лопались, вновь вскипали. На дне собралось много рыбы. Они взрыхляли кашу вместе с илом, глотали эту смесь с жадностью. Вкуснее они ничего не пробовали. Кашу разносило течением, привлекая новых рыб. Они, словно собрались со всей реки в Филиной яме, одурманенные необычным запахом собачьего корма. Внезапно поверхность реки забурлила. Это рыбы оторвались от каши и бросились вверх. Крупная плотва и голавчики выпрыгивали из воды, в панике разбегались во все стороны. Следом за ними выскочила большая щука с раскрытой пастью. Ее острые игольчатые зубы были не меньше двух сантиметров. Это была донная щука: темная, с коротким туловищем и широкой спиной.  Веса не менее пяти килограммов. Она схватила  плотву, та затрепыхалась в ее острых зубах.

Филя быстро выдвинул длинное удилище, наживил на крючок четверку бойких красных червей. Они переплелись между собой в клубок, помахивая хвостиками. Он осторожно закинул удочку. Приманка медленно осела на дно. Черви расцепились, потянули крючок в разные стороны, но свинцовое грузило держало их на дне. Из воды торчал красный поплавок. Он раскачивался на воде, клонился в разные стороны, ожидая поклевку. Неожиданно поплавок резко  качнулся, мелко задрожал, лег на воду  – это рыба приподняла насадку со дна, медленно заглатывала. Филя резко подсек. Кончик удочки согнулся, запружинил под ударами рыбы. Филя не дал ей уйти в глубину, сдержал натиск, медленно поднимал наверх. В воде мелькнул серебристый бок рыбы, исчез в глубине. Она упорно тянула вниз, хотя Филя придерживал леску.

Филя  вытянул рыбу на поверхность реки. Подлещик глотнул воздуха, лег боком на воду. Филя выбросил его на берег. Тут же к рыбе подскочили три кошки. Они давно ожидали улов, не сводили  с человека больших зеленых глаз. И наконец, они дождались своей награды – человек их не подвел.  Они громко кричали, драли  подлещика когтистыми лапами.

Филя снял рыбу с крючка, бросил кошкам. Подлещик подпрыгивал, бил хвостом о землю. Хищницы разом наскочили на добычу, рыча и повизгивая. Черная кошка цапнула подлещика за голову, держала, пока он не затих. Тогда и ее подружки вцепились зубами в рыбу. Втроем они быстро разорвали подлещика на части. Каждая устроилась с куском рыбы отдельно, стараясь побыстрее съесть свою долю, затем постараться откусить кусочек у подружки.

Тем временем Филя подцепил плотву – ее он также подарил кошкам. Следом  на обед он подкинул  им серебристого голавчика.

Кошки наелись, и только играли с живой рыбой. Мягко дотрагивались лапками, порыкивали. Голавчик подпрыгивал, прятался в крапиве, серебристой змейкой вился между ее стеблями.

В очередной раз лег на воду поплавок. Филя подсек. Вначале он не сомневался, что крючок зацепился за пружинистую корягу: он не ощутил рывков рыбы. Он дернул еще раз. И тут он почувствовал сильную потяжку. Удилище согнулось в дугу – крупная рыба уверенно,  потащила удочку к свисающим над водой веткам ивы. Там лежала  коряга – Филя нащупал ее прошлым летом, когда оторвал несколько крючков. Видимо рыба хотела обмотать леску вокруг коряги, попытаться сорваться с крючка.

Большая рыба ушла под берег, в коряги.  Филя пытался ее оттуда вытащить силой – не получилось. Наверно, она обмотала леску вокруг сучьев, чтоб ее не достали. Тогда Филя ослабил леску.  К его удивлению, рыба сама вышла из коряги, направилась в глубину, в яму, где она всегда таилась. Филя натянул леску. Тяжелая рыба медленно поднималась вверх – она устала.  Под водой промелькнул ее медно-золотистый бок. Это был огромный лещ, килограмма на три, не меньше.

Филе удалось поднять леща на поверхность воды. Он был широкий, как сиденье венского стула. Рыба вдохнула воздуха, сразу успокоилась. Лишь пошевеливала желтыми плавниками, часто хлопала мясистым ртом. Филя медленно, осторожно волочил ее по воде. Лещ не сопротивлялся, одурманенный воздухом, ослепленный солнцем. И вот он в подсачнике, а затем в  металлическом садке.

Филя опять забросил удочку. Поплавок тут же ушел на дно. Попался мелкий голавчик. И тут из-под берега метнулась к голавчику щука. Послышался громкий всплеск, вода забурлила. Щука круто развернулась, забрала голавчика за спину, потащила к берегу, под ветками ветлы остановилась, чтоб направить добычу головой  в пасть, проглотить. Но жертва оказалась упорной, не хотела лезть к ней в утробу – ее сдерживала леска.

Филя подтягивал щуку к берегу, которая не хотела выпускать наживку. Хищница тянулась за леской, не понимая, кто ее тащит к берегу.  Еще бы секунда и она оказалась в глубоком подсачнике, откуда не выпрыгнешь. Но щука в последний момент приметила западню, выпрыгнула из воды свечкой, разинула пасть, выплюнула голавчика, скрылась в глубине.

     Когда солнце ушло за лес, в садке плавали  три крупных леща, несколько увесистых плотвиц, килограммовый желтый линь. Филя  оставил садок с рыбой в воде, привязал к мостку.

                                                    Коррида

Утром Маша принесла с реки садок с живой рыбой. Она была  удивлена  тяжелым лещам.  Они были живы, били хвостами о металлическую сетку.  Такой рыбы здесь никто не ловил. Их шестилетний сын приносил с рыбалки только пескарей и ершей.

Митька взял большого леща в руки, тот вырвался, упал на пол, запрыгал по комнате, оставляя на паркете мокрые следы. Митька погнался за рыбой, схватил ее. Та выскользнула из его рук, плюхнулась на пол,  застучала хвостом.

     Наигравшись с лещом, маленький Митька отправился на корриду, на ближайший лужок за домом Фили. Там был привязан на веревку маленький бычок с едва выступающими рожками.  Колючки гроздьями свисали с его черной шерсти. Он с удивлением и любопытством поглядел на мальчика, который размахивал перед ним какой-то красной тряпкой. Видимо, бычку причудилось, что с ним хотят поиграть. Такая радость редко бывала в его жизни. Бычок заинтересовался необычной игрой. Ему захотелось сначала понюхать тряпку – нельзя ли ее съесть? А если нельзя, то от досады боднуть ее рожками. Он замычал, попытался вырвать из земли кол, к которому был привязан. Уж очень ему хотелось приблизиться к той играющей тряпке.  Но железный кол был надежно вбит в землю.  Так ему и не удалось освободиться. Тогда он запрыгал по кругу, взбрыкивая маленькими копытцами. Он словно хотел испугать мальчика, мол, ко мне не подходи, зашибу. А Митька приблизился к бычку, топнул ногой о траву, призвал несмышленыша на честный бой: он не боится его копыт. Бычок оторопел: он никогда ни с кем не дрался. Бычок трусливо отскочил от маленького матадора. Он заносился по кругу, убыстряя и убыстряя бег. Вскоре он бегал с бешеной скоростью. 

     – Подлый трус! – крикнул Митька, – сразись со мной!

     Мальчик выбежал ему навстречу, выставил перед его мордой красный щит, который показался бычку какой-то неведомой угрозой. Трусливый бычок развернулся, поскакал в обратную сторону. Он не мог понять, зачем к нему привязался этот шалун, что он хочет? А Митька не унимался. Он хотел разозлить бычка, заставить на него напасть. А бычок устал носиться по кругу. Он остановился, и только лупился на мальчика глупенькими глазками.  Терпение Митьки кончилось. Он намерился доказать этому трусу, что он сильнее и смелее его в десять раз. Он отбросил плащ в сторону, вцепился в рожки трусишки, пытался повалить  на землю. Он гнул его голову к траве, навалился сверху. Но бычок оказался очень силен. Он так взмахнул головой, что мальчик сам оказался на траве. Не ожидал Митька такого исхода. А бычок тупо уставился на него, громко мычал, будто праздновал победу. Он даже застучал копытцем о землю, точно грозил в следующий раз затоптать мальчишку. Но Митька не желал сдаваться. Он вскочил, опять замахал перед противником красным плащом. Но тот, видно устал от бесполезной беготни, мельтешения тряпки перед глазами. Он отвернулся от  назойливого мальчишки, принялся с хрустом рвать траву, пережевывать. Это более приятное занятие, чем без толку бросаться из стороны в сторону. К тому же он убедился, что мальчишка не так уж и силен.

Наверно, Митька разочаровался в трусливом бычке, свернул плащ матадора, отправился искать настоящего  быка, грозного противника, который не будет уклоняться от схватки, а сразу бросится на него, наклонив рога. И он его разыскал. Двухгодовалый бык Платон, ростом с Митьку потягивал воду у ручья. Он был прикован к цепи. Бык пил долго, иногда поднимал голову, отфыркивался, тряс башкой с острыми рогами. Тяжелая  цепь  звякала.

Митька не  спустился к ручью, он ждал противника у старого высохшего тополя, стоя по колено в траве. Он встряхивал своим красным плащиком, призывал быка бросить глотать воду, сразиться с ним насмерть. Но вероятно глупый бык не слыхал о каких-то битвах: ему и здесь хорошо. Он словно не замечал Митьку, не бросал пить, громко фыркал от удовольствия. Ему приключения ни к чему: он всем доволен. Что ему какой-то мелкий мальчишка, который размахивает красной тряпкой.

Митька рассердился на труса, который не принимает его вызов. Притворяется, что не замечает маленького матадора. На арене в него бы давно вогнали пару дротиков, чтоб разозлить.  Тогда бы он вмиг отыскал своего обидчика – Митьку. Рассерженный мальчик кинул в быка палку – она попала тому в спину. Наконец, двухсоткилограммовый  бык удостоил его внимания – повернул к нему морду, с которой капала вода. Он, видимо, уяснял, что нужно этому сопляку, которого сейчас  он растопчет. Мальчик вновь показал ему красный плащ – животное заинтересовалось красной тряпкой. Этот мальчишка бросил ему вызов. И он готов помериться с ним силами, проучить его.  Он сметет несмышленыша со своей дороги. Бык развернулся, ломая кусты, уставился на мальчика недобрым взглядом, облизывая длинным языком морду. Он вроде раздумывал, стоит ли связываться со слабаком, тратить силы. Но Митька продолжал дразнить его алой тряпкой, нарывался на неприятности.

Рогач медленно  поднимался к мальчику, ломая кусты, с треском сминая сухие лопухи. Он шел с серьезным намерением разобраться с мальчишкой и его красным плащом. Исподлобья на Митьку глядели холодные беспощадные глаза. Митька оробел, красный плащик затрясся в его руках, но убегать он не собирался. Это позор для матадора. Его выгонят с арены с позором, под свист трибун. Мальчик подставил впереди себя смешную защиту – маленький плащ. Хотя ему и было страшно, но он не сомневался, что обманет быка: недаром он так долго учился танцевать пасодобль.

Бык надвигался на него, гремя цепью. Пока он подходил из любопытства. Единственно, что его раздражало – это дрожание плаща в руках мальчишки. Не красный цвет, а  именно дергание этой тряпки. Платон чаял избавиться от этого раздражающего мелькания. Он был в двух метрах от Митьки. От быка пахло навозом и травяной жвачкой. Но мальчик упорно стоял на месте, держа плащ чуть в стороне: он рассчитывал обмануть Платона, увернуться от его рогов. Бык придвинулся к плащу, понюхал, затем лениво поддел рогами. Но тряпка только взлетела вверх, вновь оказалась перед его глазами, шевелясь и подрагивая. Платон озверел. Он мотнул головой с еще большей силой. Митька дрожал от страха, но не убежал – что он потом скажет отцу, который учил его смелости. Митька притопнул ногой и снова взмахнул плащом перед бычьей мордой.

Мальчик наклонил плащ до самой земли. Тогда и бык опустил башку. Видимо сожалел, что мальчик ничего вкусного ему не предложил, кроме красной тряпки, которая ничем не пахнет, а всего-навсего мельтешит перед глазами, злит. Платон со злости саданул по плащу передним копытом, вмял его в траву. Митька хотел поднять плащ, но бык  встал на тряпку обеими тяжелыми копытами, тупо вытаращился на мальчишку. Мол, сейчас проделаю  с тобой тоже самое. Митька сильно дернул плащ на себя, но бык не помышлял уступать. Он топтал его плащ, отфыркиваясь и глухо мыча.  Митька разозлился на животное. Он  сыскал у высохшего дерева толстую палку,  ударил быка по спине. Тот освободил плащ, скакнул в сторону, выставил острые рога. Не ожидал он от мальчишки такой подлости. Даже хозяйка не лупила его палкой, а лишь иногда легко хлопала жичиной.  Митька подобрал свой плащ, опять затряс им, приглашая быка не быть трусом, броситься на него в атаку. Платон тяжко вздохнул. Мол, придется проучить наглеца.

Бык лениво пошел на Митьку, и внезапно рванулся с места. Он поскакал на мальчика, наклонив рога. Митька был готов к атаке быка – недаром он так часто танцевал пасодобль, имитирующий корриду. Он шагнул в сторону, пропустил животное под плащом. Он  ощутил, как от быка повеяло теплом и лопухами, которые он недавно жевал. Рога Платона прошли в пяти сантиметрах от Митькиного бока. И если б не тренировки в пасодобле, эта игра могла закончиться плачевно.

Бык проскочил мимо, врезался рогами в сухой тополь. Старая кора шмякнулась на землю. Тополь закачался от сильного удара, с него полетели желтые листья, легли на зеленую траву. Затем Платон развернулся, лягнул дерево копытами, словно оно виновато в его промахе. Долго торчал на месте, будто прицеливался, чтоб на этот раз не промазать. Подбросить мальчишку рогами, затоптать копытами. Митька все дразнил его своим красным плащом, звал к себе.

– Иди, иди сюда, подлый трус! – злился он.

Платон сходу рванулся вперед, точно обиделся на слово «трус». Он смял перед собой куст шиповника, сшиб лбом толстый борщевик.  Митька не дрогнул. Но когда бык был совсем близко, Митька растерялся.  Он хотел убежать от этого волосатого чудовища, но он выстоял. И вновь бык пронесся мимо, боднув плащ. Но так близко, что оставил на штанах мальчика  свою шерсть.  В этот раз Платон так разогнался, что сходу вырвал кол, к которому был прикован, увяз в трясине у ручья. От бессилия он заревел так громко и зло, словно на него набросился какой-то неведомый в этих краях хищник. На рев быка из дома выбежала Маша. Она увидела своего сына с подрагивающим плащом в руках, а внизу ревущего быка.

– Ах ты, паршивец! – закричала мать.

Она не догадывалась,  в какой опасной схватке побывал ее сынок.

Митька праздновал победу. Взметнул над головой плащ, кричал «ура!»  Тут он и рассказал матери обо всем. Маша побледнела, запретила заниматься пасодоблем. От него одни неприятности. Она силой увела сына в дом, хотя Митька хотел сразиться с быком еще раз. Снова испытать радость победы. Когда тот выберется из болота.

После этого случая Маша прятала плащ матадора, давала только с ним танцевать. А быка еле вытащили из болота четыре мужика, привязав к его рогам веревку.

                                                   Тропы к реке.

Вся деревня узнала об огромных Филиных лещах. Эта весть разошлась мгновенно, потому что в здешней реке таких подводных монстров не видали. Начали поговаривать, что  по ночам в реку заходят и десятикилограммовые  лещи. Эти кашей, червем брезгают, превратились в  хищников – им малька подавай. Будто эти рыбины  приплывают в эти тихие места с Волги, через Оку. Лишь там водятся такие гиганты. 

Вся деревня вышла на бой с сорняками: появился интерес. Уж очень захотелось сельским жителям рыбки. Да не простой, а крупной, жирной. Чтоб наесться вдоволь, на халяву.  Они и представить себе не могли, что такая рыба ходит рядом, а подобраться к ней нет никакой возможности: весь берег захватил занозистый ядовитый сорняк.

По утрам слышались тарахтенья сенокосилок, стук топоров и лопат. Из каждого дома расчищали  тропы к реке – там бродили косяки гигантской рыбы. Многие  заключили, что если у сумасшедшего Фили все выходит, то нормальные люди поймают рыбы куда больше.  Только готовь  сковороду и скороварку. Как усидишь дома, когда в реке такое богатство гуляет.  И даже баба Катя, живущая на краю деревни, попросила племянника за два литра водки помочь ей подобраться к реке, где она будет всегда с большой рыбой – та сама придет к ней тайными подводными путями.  Уж как-нибудь у нее хватит сил вытащить на берег весомую рыбу. Она бросится на нее, придавит к земле  животом.

Работа шла целый день, до глубокой ночи: люди торопились первыми подобраться к реке, чтобы сорвать куш. Изловить как можно больше рыбы и забить ею холодильники. Кое-кто заранее запасались коптильнями, чтобы лакомиться копчеными золотистыми лещами.

Многие сельчане трудились по ночам, освещая себе путь фонарями, или разжигали  костры. Отсветы пламени освещали борщевики, которые ночью казались еще выше и толще, словно деревья. И когда они падали, доносилось «Берегись!», чтобы людей не коснулись жгучие стволы и листья.

Некоторые пострадали от борщевиков: выходили на косьбу по-летнему – в одних трусах и тапочках. Вскоре их кожа начинала краснеть – они это списывали на крапиву, говорили, что это полезно от радикулита и ревматизма. Затем бедолаги покрывались волдырями, у них повышалась температура. Таких немедленно увозили в больницу. Там над ними потешались и смеялись: горожане не верили в каких-то лещей-великанов в местной речке. О них в этих местах не слышали – это враки. А врачи-психиатры ставили больным диагноз – гигантомания. Им объяснили, что их чародей Филя, видимо, обладает гипнозом. Он и внушил им эти бредовые мысли. Это обман, галлюцинации. Им вежливо советовали после излечения от ожогов, попить успокоительные лекарства, или полежать в психбольнице, чтоб вытравить из сознания картины фантастической рыбалки.

 

                                               Рыбная лихорадка

Первые счастливчики подобрались к реке, бросали в воду пшенную кашу ведрами, тазами, корытами. В местном магазине скупили всю крупу, и даже дорогую гречку. Хлеб сметали с прилавка магазина в день привоза за десять минут, несмотря на жалобы пенсионеров и дачников. Пропали  макароны,  вермишель и кукурузные хлопья. Все это добро шло  рыбам. Подкормка застилала  дно реки, уносилась течением. 

 Большинство сельских рыболовов были разочарованы. Вместо  много килограммовых лещей, попадались мелкая плотва и некрупные подлещики. Не для того они трудились день и ночь, тратили деньги на подкормку, чтоб ловить такую мелочь. На одни лекарства и лечение от борщевика, сколько рублей потрачено. Не говоря о купленных морозильниках и коптильнях, которые пропадали без дела. И только Филя не переставал каждый день удивлять Машу своими лещами-монстрами, которые  ему одному цеплялись на удочку. К нему  домой приходили люди толпами, чтобы убедиться в его редкой добыче, понаблюдать, как Маша чистит медно-золотистых лещей  во дворе. Некоторые подбирали чешуйки, словно вещественное доказательство. Старики сравнивали чешуйку с пятикопеечной советской монетой.

– Всю жизнь у реки, – говорил старик Пахомов, – а таких поросят,  не видывал. Где им тут жить – мелко.  Поедят и уходят к себе домой, в свои ямы.

      Но где эти ямы, никто из местных жителей не ведал. И неширокая речка им стала казаться таинственной, загадочной и опасной. Наверняка над этими бездонными ямами крутятся водовороты – они могут  ненароком утянуть на страшное дно.

– Эти лещи-мутанты, – добавил дачник из Москвы, – не иначе под Чернобыльский дождь попали. Вот их и прет. На местном корме так не разжиреешь.  Их есть нельзя.

    Филю быстро зачислили в  колдуны, который своими чарами околдовал не только молодую Машу, но и привлек к своему мостку у реки самую крупную рыбу. Та на его заговоры выбирается из-под вековых коряг, поднимается из глубоких неведомых ям. И будто из  Оки и Волги, а может с самого Каспийского моря к нему двигаются косяки рыбы, чтоб у колдуна никогда не кончался удачный улов.

Сельчане  подбирались  к Филиному уловистому месту, чтоб посмотреть на его рыбалку хоть одним глазком. Сперва они следили за ним из кустов ивняка – нет ли у него каких-то  секретов, не произносит ли он каких-либо заклинаний. Ловили каждое его движение, каждое слово.  И во всем видели какие-то таинственные знаки. Каждый его жест, даже как он забрасывает удочку, затем подтягивает к себе, они принимали за продуманные, хитрые уловки, которыми надо воспользоваться.

Дискобол-спортсмен записал у себя в блокноте, что Филя надевает червя на крючок не с головы, а с хвоста, и не три, а четыре штуки. При том не прячет жала крючке в черве, а выводит наружу.

Потом втихаря, когда Филя уходил с рыбалки, сельчане занимали его место. Особая борьба шла за его мосток, где мог встать лишь один человек.  Другие устраивались  справа и слева от мостка по пояс в воде. Рыболовы путались лесками, ругались. Каждый винил не себя – другого. Шумом, гамом, толкотней они распугивали всю рыбу.  Попадалась одна мелюзга. Одному счастливчику, деду Похомову, все-таки удалось поймать большого леща. Когда он тащил его к берегу, рыба ходила из стороны в сторону, перепутала все лески, и даже зацепилась за несколько чужих крючков. Несколько поплавков резко ушли под воду. Леща тащили в разные стороны, и каждый думал, что удача обломилась именно ему.

– Мой! – крикнул продавец магазина, – чую, килограмм на пять.

– Нет, мой! – тянул на себя удочку школьный учитель, – сегодня у меня удача: так  звезды говорят.

– Молчать! – участковый отбросил удочку, полез за рыбой в воду, – от меня не уйдешь!

– Такого в магазине не купишь, – тащил за леску дачник из Москвы.

– Абсолютный личный рекорд, – торжествовал бывший спортсмен-дискобол.

– Я же подсек первый! – сердился старик Пахомов.

Участковый схватил в воде огромного медно-золотистого леща, потянул за собой все удочки.

– Говорил, не уйдешь?!  Мой крючок с особым загибом. Не подходи, застрелю!

Рыболовы навалились на участкового, подмяли, вырвали широкую тяжелую рыбину. Долго распутывали лески, ругались, матерились, покамест не нашли счастливца – деда Пахомова.

Старик нес громадного леща через всю деревню, чтоб похвастаться. Мужики, женщины и дети выходили из домов, чтоб взглянуть на это чудо.

О такой  рыбе здесь не слыхали. Даже из Астрахани, с Волги таких лещей на рынок не привозили. Началась рыбная лихорадка.

     Мужики рванули на Филин мосток.  Рыболовы разместились плечом к плечу, а разноцветные поплавки на воде выстроились в ряд. Они покачивались на воде, ожидали поклевки. Рыболовы установили живую очередь. Каждому давалось на рыбалку по часу. И пока  рыболовы-счастливцы лупились на поплавки, очередники подступали, мучали советами. Каждый считал себя в этом деле знатоком.

–Закинь подальше, – советовал бывший спортсмен-дискобол.

–Стоять на месте! – командовал местный участковый.

При поклевке советы увеличивались. Когда рыболов подсекал рыбу, кричали «рано», когда кто-то медлил с подсечкой, орали «поздно»

 Вдоль реки петляла общая тропа. Теперь рыбаки из города выискивали незанятое местечко, с топорами врубались в прибрежные ивы, чтоб забросить удочки. Иногда они занимали прикормленные места местных жителей: случались драки.  И всегда побеждали местные: их было больше. Но все заканчивалось общей попойкой: всех примеряла мечта о небывалых лещах. Каждый хотел отличиться, удивить родню  уловом.

Когда Филя уходил с рыбалки, рыба вмиг съедала всю его подкормку с собачьим кормом, некоторое время гуляла у пустого дна, затем разбредалась по всей реке – разыскивала остатки каши вдоль берега в траве, под пудовыми камнями, у рачьих нор.

Удовольствие от ловли рыбы Филя получал меньше и меньше из-за многочисленных наблюдателей. Они надзирали за ним из кустов, лежали  на траве у берега, сидели на складных стульчиках.  Словно забрели в театр одного актера-Фили, на его мастер-класс. Это внимание его раздражало, лишало удовольствия от рыбной ловли. Были и те, кто раскладывали закуски: свежие огурцы, помидоры, хлеб. Открывали бутылку водки, ждали, когда Филя поймает первого леща-крупнягу. Как только рыба клала поплавок на воду, они разливали водку по стаканам, при подсечке чокались, чтоб не сорвалась. А когда лещ переваливался на траве с бока на бок, выпивали за удачу, за  здоровье Фили, желали, чтоб он и впредь удил не меньше. А лучше,  больше.  

                                               Ночные гости

В этот день Филя уехал в город на рейсовом автобусе, в Зарайске задержался по делам, приехал поздно ночью на такси. Вероятно, воры следили за ним. Дождались последнего автобуса, в котором Фили не оказалось. Подумали, что танцор остался в Зарайске.

     Под утро Филю разбудил лай Динки. Он предположил, что опять она лает на ежа, который, видно, отыскивал в траве крошки от собачьего сухого корма. Но собака не унималась, потом неожиданно затихла – только слышалось ее приглушенное рычание. 

     Трусиха Динка залезла в свою будку, оттуда  на кого-то огрызалась. Филя и на это не обратил внимания, перевернулся на другой бок. Но тут его внимание привлек тихий скрежет внизу – кто-то пытался взломать  дверь: послышался громкий треск.

Филя привстал на постели, прислушался. Грабителям никак не удавалось проникнуть в дом: дверь была дубовая, прочная. Филя осторожно вышел на балкон. Троих незнакомцев едва освещал уличный фонарь.  Филя разглядел их. У одного из них был ломик, которым он орудовал: ломал дверь. Двое других нервно перетаптывались, оглядывались по сторонам. Они о чем-то перешептывались, оглядывали дом. Вдруг они приметили открытую форточку на первом этаже. Один из них подставил спину, другой взобрался на нее, просунул руку в форточку, пытался найти шпингалет, чтобы открыть окно. Верхний шпингалет он опустил, оставался нижний.

Филя хотел позвонить в полицию, но та приедет из города через час, а грабители будут в его доме через две минуты. Взломают дверь и ворвутся в дом.

– Кто там?! –  бросил он в темноту.

Трое мужчин затаились под окном. Один из них застыл на спине сообщника. Все замерли, чтоб казаться незаметными. Но Динка разобрала голос хозяина, осмелела, выскочила из будки, залаяла на незваных гостей. Бандиты насторожились: им не к чему привлекать к себе внимание.

– Я сообщил в полицию! – крикнул Филя.

– Открывай, хуже будет, – пригрозил один из бандитов.

Самый маленький вор полез в форточку – все решали секунды. И тогда Филя включил пасодобль. Динамик на крыше заревел на всю деревню. Испанский марш будил людей – они просыпались, материли Филю, который опять что-то напутал. Не спится ему по ночам –  танцует. Он хочет, чтоб вся деревня танцевала под его дудки – под этот нерусский танец пасодобль и днем и ночью. И куда тот пасодобль  зовет, лишь Филя знает. Когда-нибудь этот проклятый танец его доконает. И никто его не спасет. Жаль Митьку: без отца останется.  Некоторые намеревались в очередной раз разбить ему окна, для науки. Чтоб не забывался.

Но особенно разволновались местные собаки. Видимо им причудилось, что Филя надумал их дополнительно подкормить этой ночью. Они неслись к его дому с громким лаем, стараясь, обогнать друг друга. А впереди мчался голодный волкодав, чтоб по праву первым отведать угощение.

 Собачью лавину невозможно было остановить. Их лай приближался  ближе и ближе. Псы неслись со всех сторон, словно окружали бандитов, чтоб те не разбежались. Воры не могли понять, как эта музыка  привлекла животных со всей деревни. С каких это пор деревенские собаки разбираются в музыке?

Когда злобный лай волкодава раздался совсем близко, грабители ломанулись к забору, бросив ломик и сумки для Филиного добра. Налегке легче удирать. И вовремя: волкодав уже пролезал под забором, громко сопя и фыркая в предвкушении сытного ночного ужина.  А следом за ним из-под заборов выныривали более мелкие собачонки. Все вынюхивали корыто с кормом. Нигде его не было. Видно, его кто-то  утащил. Они ощутили запах незнакомых людей. Раньше они их здесь не встречали. А грабители бежали к забору. Да так быстро, что это встревожило собак: надо их тут же догнать. Они чужие. 

Бандиты продрались через колючий шиповник вдоль забора, порвали рубашки, в кровь покарябали руки и лица –  они спешили спастись от собак. Они так поспешно убегали, что волкодаву и другим собакам показалось, что беглецы и стянули их вкусный корм, съели до их прихода. Воспользовались их отсутствием, украли. И теперь убегают с полными желудками. Это собак особенно возмутило: не оставили им ни крошки.
     Грабители уже взбирались на забор, когда волкодав и другие собаки вцепились в их брюки, не пускали. Они повисли на них. Ткань трескалась. Собаки выплевывали куски брючной ткани в траву. Чтоб в другой раз неповадно было воровать чужое. Те отбивались ногами, матерились. Наконец, с разорванными штанинами они перелезли забор, бросились бежать.

Филя  отблагодарил своих спасителей. Вынес корыто, насыпал туда сухого корма. Собаки визжали от счастья, взлаивали. В очередной раз Филя их не обманул. Не зря они так спешили. И даже большой волкодав подпустил к корыту остальных собак, словно равных. А на заборе сидели три кошки – поедали корм глазами.

Расцветало. Темные облака на небе постепенно светлели, зажигались изнутри светло-желтым светом. В это утро окна Фили остались целы.

                                                          Айта

 Утром Маша прибежала к Филе вся в слезах: их акционерное общество обанкротилось, она лишилась работы, а коров продают всем желающим. Правда, жаждущих держать животных не нашлось: сельские жители  покупали молоко в местном магазине. Особенно переживала Маша за корову Айту, что в переводе с калмыцкого означает «отличная»: она не требует особой людской заботы. Однажды зимой та удрала с фермы, целый месяц прожила в лесу, добывая траву под снегом, жевала ветки. Шерсть у нее отросла  длинная, густая. Когда ее нашли, она вздумала улизнуть от людей: одичала.

Филя спросил у Митьки, хочет ли он завести корову? Митька очень обрадовался. Видимо, хотел с ней изображать корриду. Но Филя сразу предупредил, что корову он купит для молока. К тому же эта порода коров не требует хлева, а лишь навеса. Ей достаточно зимой подстилки из соломы, да теплого пойла раз в сутки.

Вскоре у  Фили начала жить корова Айта, которая должна была вот-вот отелиться. Когда она шла, то ее объемный живот слегка покачивался из стороны в сторону. Чтоб ее не намочил дождь,  хозяин построил для нее навес – нанял приезжих таджиков.

Филя привязал корову на длинную веревку у тропинки к реке, чтоб она свыклась с  местом. Айта ходила на веревке по очищенной Филей тропинке, целый день хрустела лопухами да борщевиками. Она вгрызалась в их толстые стволы, валила на землю рогами. Ела с большим удовольствием и смаком, будто вкуснее ничего и не бывает. Особенно ей полюбилась крапива. Она захватывала ее мягкими влажными губами, нисколько не боясь ее жгучести. Медленно задумчиво перемалывала – с ее морды капала зеленая слюна. Затем она ложилась в тени высокой ветлы, пережевывала жвачку. Два раза в день, утром и после работы Маша водила ее к реке. Корова с шумом заходила в воду, сосала воду долго, отфыркиваясь и мотая головой. Даже пыталась уплыть на другой берег, но Маша крепко держала веревку, не пускала: корова еще не привыкла к месту.

За несколько дней корова расширила тропинку вдвое, превратила в широкую тропу. Она работала лучше сенокосилки, да и с пользой для себя. Часть сорняков съела, часть сломала, растоптала копытами. Поваленные сорняки сохли под солнцем, желтели.

Через две недели корову отпустили пастись свободно, лишь открывали для нее заднюю калитку. Она далеко не уходила, паслась у тропы, продолжала расширять. Филя приучил ее ровно в двенадцать часов дня возвращаться домой – ее ждало солоноватое пойло с комбикормом, картофельными очистками.

А по четвергам, ровно в двенадцать на всю деревню звучал пасодобль.  Это был памятный день для Айты. В этот день корову дружелюбно встречали местные собаки. Они заискивали перед ней: крутили хвостами. Та жила во дворе, это была ее территория.  Айта с ними поладила, только иногда недовольно ревела на них, когда они слишком громко лаяли – нарушали ее покой.

Айта потягивала свое пойло, а собаки грызли  сухой корм. Иногда они отрывались от еды, подозрительно посматривали на корову. А вдруг она захочет их корма. Такая толстая все проглотит, не поперхнется. Но Айта не обращала внимания на собак, она старалась побыстрей выпить густой суп - пойло, добраться до любимых картофельных очистков.

В один из летних дней Айта отелилась. Она спустилась к реке, забралась в самую гущу зарослей, где у нее родился теленок. Она долго облизывала его языком, пока он не встал, не присосался к ее вымени. Затем она вывела его на тропу, подошла с ним к забору, точно хотела показать своего теленка людям. Первым их заметил Митька. Он выбежал из дома, чтобы погладить теленка. Тот дрожал на тонких ножках, тыркался в вымя матери. Но Айта разъярилась на мальчика – выставила рога. Защищала детеныша, словно к нему подбиралась опасность. Не подпустила она и Филю – пришлось тому убегать, захлопывать за собой калитку. И единственно Маше с ведром пойла она разрешила подойти поближе: она признала в ней хозяйку, главу всей людской стаи. Корова пила пойло, иногда поднимала голову, оглядывалась – нет ли опасности для ее теленка. Она была начеку.

Вечером, как всегда Филя рыбачил на своем мостке.  Айта паслась у реки с теленком.  Приперлись наблюдатели – местные жители, чтоб посмотреть на колдовскую рыбалку Фили. Они громко шумели, размахивали руками, поздравляя Филю с очередным лещом. Вся эта шумиха, гам так разозлили корову, будто люди угрожали ее глупому теленку, хотели его съесть. Она разъярилась. Напала на сельчан. Зеваки разбежались кто куда. Некоторые залезли на деревья, другие бросились в воду, в том числе и Филя: в бешенстве корова не узнала своего хозяина.  Как раз  в это время он подсек крупного леща, но увидев разъяренную Айту, бросил удочку в реку. Теперь удилище медленно уплывало к другому берегу, ныряло кончиком в воду.

Айта некоторое время постояла с теленком на берегу, потоптала копытами берег, словно грозила людям на будущее – держитесь от моего теленка подальше.

                                                          Зима

Снег осыпал густые заросли лопуха и борщевика, наслоился на  льду реки. И в тиши слышался скрип снега под копытами Айты и ее телочки Маши – они спускались по тропе к реке, чтоб полакомиться  ивовыми ветками. Рыбаки  забыли про свои лунки и мормышки, неотрывно наблюдали за коровами. Наверно, им казалось, что животные убежали из дома, где их не кормят. Один из рыболовов даже позвонил в полицию, сообщил о заблудившихся животных. Оказывается, это был не первый звонок, беспокоили полицейских и из Общества охраны животных, требующих принять меры к нерадивым хозяевам. Но вскоре многое прояснилось, встало на свои места – порода у коров такая.

Вдруг в зимней тишине разнеслись звуки пасодобля. Сегодня был четверг – рыбаки знали об этом особенном дне. Рыбаки оживились, приникли к своим коротким удочкам: они с утра дожидались эту музыку. У них была такая примета, что под эти звуки по четвергам  начинает клевать рыба – тяжелые лещи. Правда, самых больших лещей таскал лишь Филя у своего мостка. Вчера он поймал такую рыбину, что та не прошла в лунку: пришлось срочно сверлить рядом вторую. Леща вытащили из лунки  с ободранной спиной. 

Услышав звуки испанского марша, Айта оторвалась от ивового куста, потянулась по тропе вверх. Она сразу уяснила, что сегодня особенный день, когда со всей деревни прибегают собаки, кошки, прилетают птицы, чтоб вкусить хозяйского угощения.

Айта прошла с теленком через открытую калитку во двор. Дверца была такая узкая, что корова еле протиснулась через нее. Маша сразу дала им теплого пойла, приступила к дойке коровы. Молоко брызгало в подставленное ведро, наполнялось. Айта иногда отрывалась от вкусного пойла, посматривала на собак у корыта с кормом,  на кошек – те сидели на заборе, внимательно следили за дойкой. Видимо, кошки надеялись сегодня получить миску теплого молока.

Кошки спустились с забора, подбежали к корове, чтоб поприветствовать ее. Они терлись о ее ноги – метили. Корова отвлеклась от еды, полизала их шершавым языком – они ей приглянулись. Она полюбила кошек, привязалась к ним. Ей нравилось их мурлыканье – за это она отдала бы им все свое молоко, если бы смогла. Затем кошки сели в сторонке. Они мяукали, перебирали от нетерпения лапками снег. Они не отводили взглядов от ведра с парным молоком. Но вот, наконец, кастрюля полна теплого молока, и Маша отлила в железную чашку молока и кошкам. Те жадно хлебали молоко мелкими глоточками, облизывая красными языками свои мордочки

Насытившись, кошки терлись боками о валенки Маши, как бы благодарили.  Потом они вновь торопливо залезли на забор: опасались собак.

А на корову расселись воробьи. Они копошились в ее шерсти, искали паразитов. Иногда клевали корову очень больно, но та терпела. Корова стояла спокойно, только иногда подергивала шкурой. Она понимала, что птицы желают ей добра.

Сытые, довольные собаки издалека принюхивались к корове, точно хотели еще и молока. Но близко не подходили, предпочитали общаться на расстоянии: остерегались ее рогов. Айта глазела на них без страха, даже с любопытством: они стали для нее своими, словно живущими с ней в одном дворе.

  Районное начальство изменило расписание автобусов. Теперь по четвергам, ровно в двенадцать  прибывал в деревню дополнительный автобус из города – по просьбам рыболовов Зарайска.

Вот и сегодня он был набит рыбаками, которые буквально висели друг на друге, не могли вздохнуть свободно. Открыть двери было нельзя.

– Отойдите от дверей! – орал водитель автобуса.

В конце концов, люди вывалились из автобуса, понеслись к реке, боясь, что закончится музыка. Им казалось, что под нее приплывают крупные лещи. Их чем-то привлекает пасодобль. Пробегая мимо дома Фили, они кричали ему: «Не выключай!» Они скатывались вниз к реке по Филиной тропинке, начинали яростно сверлить лед на Филиной яме. Лунки ложились так близко друг к другу, что, казалось, лед не вынесет такой большей тяжести людей, проломится. Людей утянет на дно под бодрые звуки испанского марша.

      Никто не  знал, что Филя решил завязать с зимней  рыбалкой: хороший клев был лишь по перволедью.  Рыба постепенно опустилась в свои дальние зимние ямы, забилась под коряги, камни. И хотя звучал пасодобль, цеплялась мелкая плотва, окушки, ерши.  Рыбаки возмущались, кляли Филю, который всю неделю не выходил на лед, не приманил  рыбу своими колдовскими заклинаниями. Вспоминали Филю недобрыми словами, грозились кулаками в сторону его дома. Другие полагались, что в следующий раз им повезет.

     Но многие были уверены, что не сможет Филя прожить без рыбалки – от нее нет лекарств. Но не через неделю, не через две Филя не вышел на лед. Вскоре дополнительный рейс в Белынычи отменили.

                                                        Первый шаг     

     Маша с сыном пришли в тот день к Филе под вечер. Обычно танцор тут же просил Митьку включить пасодобль, чтоб начать с ним урок. Но в этот раз он лежал молча, не слышал их прихода.  

– Пасодобль зовет! – закричал Митька.

Филя не отвечал.  И лицо его будто улыбалось во сне. Казалось, ему приснилось что-то веселое, радостное.

– Пасодобль зовет!  – вновь заорал Митька во весь голос.

     Отец не просыпался. Митька понял, что это не понарошку: так крепко он никогда не спал. Что-то случилось. Маша вызвала Скорую, а Митька плакал и все повторял: «Пасодобль зовет!» Словно хотел разбудить отца, чтоб тот вскочил, приготовился к танцу. Как всегда.

Филя едва различил чей-то голос, который  был очень далекий и невнятный. Он не желал возвращаться в тот шумный мир, где звучат людские речи. Они напоминали ему о прежней суетной жизни. Он никого не помнил, точно никогда не был на земле. Не прожил там столько лет.

Он летел над рекой, где когда-то ловил рыбу, проходил сквозь прохладные влажные облака, парил над цветущими лугами и синими озерами. Под ним бесшумно качались высокие сосны – рыжие, зеленые, с золотистыми шишками, вроде на праздничной елке. Он не узнавал эти места. Вокруг были покой и тишина. Вроде на неведомой тайной планете.

  Филя, словно прощался с землей, которую не увидит никогда. Но печали он не испытывал. Еще немного и Филя улетел бы в иные миры, о которых люди мало знают. И откуда не было внятных вестей. Видимо, там хорошо, если уже сейчас он ощущал радость. Но тут до него донеслись звуки пасодобля. Это Митька врубил музыку на всю деревню: на  крыше заорал мощный динамик.

Филя не понимал, откуда несутся звуки этого испанского марша. Они остались позади, в далекой жизни, о которой он ничего не помнил. Как они могли подняться на такую высоту? Здесь даже ветер не слышен. 

Пасодобль возвращал его на землю, куда его  не тянуло. Эти звуки были  нотами борьбы, тревоги и боли. Ему не хотелось больше страдать. Он жаждал покоя. Но неожиданно он  услышал собачий лай, кошачьи визги, голоса птиц. И еще он различил детский голос: «Пасодобль зовет!» Это был голос Митьки. Он узнал его. Ему пора вернуться туда, где он кому-то нужен – маленькому сыну.

Он открыл глаза. Силуэты двух людей расплывались перед ним, их лица были искривлены, смазаны. Вначале он не угадал их. Не распознал жену и сына, будто не видел их много лет. Он приподнялся на кровати, сел. Филя осознал, что он снова на земле, у себя дома, где  не был давно – так ему показалось.

Пошатываясь, он встал. Танцор хотел исправить ошибку: пасодобль не должен кончаться никогда. И тут испанский марш начал отбивать первые удары – прелюдию новой битвы. Он был готов.

Его под руки поддерживали Маша и Митька. Филя отвел их руки. У него пока есть силы, чтобы стоять на ногах, встретить черного быка, который  несется на него, всхрапывая от ярости. Он опять промчится мимо, задев его своей черной шерстью. Он досчитал до четырех и сделал первый шаг…

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Публикация на русском