Просмотров: 14 | Опубликовано: 2018-05-20 06:54:12

Знамя Победы

I.          Хоть и проходят годы…

 

                                                                                "Человек о народе тоскует, серый гусь об озере тоскует".

                                                                                                  Народная поговорка.

 

1

 

Я родился в селе имени Тельмана Целиноградского района. Ранее оно называлось Кырыккудык (Сорок колодцев). Сейчас здесь располагается шестая бригада совхоза 40 лет Казахстана. В этих краях прошло моё детство и юношество, и поэтому, моему сердцу здесь дорог каждый кустик.

 

Я остался без матери, когда мне было четыре года и, чтобы я не чувствовал отсутствие матери, отец меня баловал в детстве. Помню однажды, отец собирался съездить в Акмолу по делам.

 

- Отец, очень хочу посмотреть город, возьмите меня с собой, - начал я просить отца.

 

- Ладно, возьму тебя с собой, только знай, что тебе придётся утром рано проснуться.

 

Утром мы встали с зарёй и на лошадиной повозке двинулись в путь. Ещё толком не проснувшись, как только мы  выехали с аула, я опять заснул. Потом проснулся ровно в полдень. От солнечных лучей мои щёки нагрелись так, что я вспотел. Отец остановил лошадь возле ручейка и начал разводить огонь.

 

- Сынок, иди к тому роднику и умойся,  пообедаем, - сказал мне отец,  глядя на моё сонное выражение лица.

 

Я, хорошо потянувшись, слез с телеги и пошёл к роднику. Солнце палило.  Ровная степь раскинулась в объятиях синеватой дымки.

 

Хоть и стояла жара, вода из родника была ледяной. Трава возле ручья была сочно-зелёной.  Я с наслаждением умылся, утолил свою жажду и начал валяться на траве.

 

- Сынок, ты наверно проголодался, давай кушать, - сказал отец и расстелил скатерть на траве возле родника. Потом он легко поднялся со своего места и направился к телеге. Отец мой был в теле,  коренастого вида, походка его была лёгкой, энергичной. Он взялся за телегу, подтащил её ближе и прикрыл дастархан от солнца.

 

- Садись здесь, в тенёчке, сынок! - сказал он мне.

 

Эх, что может заменить отцовскую ласку! Внимание и заботу отца той поры,  я не забываю до сих пор.

 

Чаепитие в  степи, в тени повозки,  - разве может быть что-нибудь лучше? Кто его знает.  В общем, помню как  в тот раз, я с удовольствием пил горячий чай, не отставая от отца. Чёрный наш чайник мы кипятили целых два раза.

 

Отец у меня был неразговорчивый. В основном он любил разговаривать пословицами и поговорками. И в этот раз, оглядывая взглядом окрестность,  он серьёзно посмотрел на меня и сказал:

 

- Сынок, эта степь – твоя родина. "Человек чувствует себя свободно на родине, а куга (болотное растение) – в болоте", говорили наши предки. В этих словах есть душа. Эта земля, на которой трава, хоть и желтеет от зноя и не приносит глазам радость, наше богатство.  Колхозы, с момента создания,  вроде приоткрыли дверцу этого богатства, но потом призадумались.

 

Потом он продолжил:

 

 - Завтра ты тоже станешь взрослым  и, если, не станешь главой своего народа, камнем в родном овраге всегда будь, сынок.

 

Отец задумчивыми глазами ещё раз оглядел вокруг всю окрестность и замолчал. Воспользовавшись этим, я задал ему вопрос, давно мучавший меня.

 

- Место,  где родился и вырос, вы всегда хвалите. Но, если, это настолько хорошо, то почему названия их не очень хорошие? Почему город назвали Акмолой? (Белая могила)

 

Отец сверкнул на меня своим взглядом. В этом взгляде угадывалось: "и ты уже дорос до того, что можешь спрашивать меня о любых вещах".  Он ещё немного посидел молча и сказал:

 

- Иди, запрягай лошадь. Мы продолжим разговор в дороге.

 

Худая, гнедая лошадь неторопливо двинулась дальше. Наш неоконченный разговор продолжился.

 

- Сынок, когда-то этот город первоначально назывался Караоткель (чёрный брод), - продолжил свой рассказ отец. –  Много лет назад с Тургайских степей, с берегов реки Есиль,  в наши края переселился один бай. Его звали Нияз.  И вот умер он в Караоткеле. Перед смертью он сильно заболел и, лёжа в постели, позвал к себе своих детей:

 

- "Вы хорошо знаете, что при выезде с Караоткеля есть  одинокий холм. Если со мной что-нибудь случится, то похороните меня на этом холму.  Натаскайте белых точильных камней с места Кызылкозы и обильно положите их на мою могилу. Соорудите из камней подобие юрты, которая будет возвышаться по кругу. Пусть макушка будет высокой. Её издалека будет видно,... в молитвах меня не забудут…" - такое наставление он дал своим детям.

 

Дети исполнили завещание отца и из белого точильного камня соорудили на этом холме конусообразную остроконечную могилу.  С тех пор путники начали говорить, что "пришли не с Караоткеля", а "пришли со стороны белой могилы". Вот так название "Караоткель" постепенно начало забываться,  а название "Белая могила" начало утверждаться. Так и название города поменялось от этого…

 

…  Население аулов в Акмолинской области,  сильно изменилось в середине 30-х годов.  Жизнь и настроение народа улучшились. В каждом доме был достаток, люди часто звали друг друга в гости. И у детей было хорошее настроение. В аульной начальной школе все учились хорошо и на игры времени хватало. Таким образом, наше детство проходило счастливо. 

 

Однако моё детство внезапно закончилось, когда мне ещё не было тринадцати лет.  Хоть и умерла рано моя мама, хоть и называли меня сиротой, благодаря честности отца, его доброте, его заботе, в недостатке я не рос. Но в одну тёмную ночь, кто-то громко постучал в нашу дверь,  и три человека, в чёрных шинелях, ничего толком нам не объяснив, насильно забрали куда-то моего отца. Моё безмятежное детство в ту ночь закончилось, и я осиротел окончательно…

 

2

 

… Август в Алма-Ате – жаркий месяц.  В Акмоле же в этом месяце уже становится прохладно. В один из дождливых прохладных дней, я вышел в путь. Со мной вместе был мой двоюродный племянник, – Картай. Мы хотели найти место, где бы мы продолжили свою учёбу.

 

По мере удаления от нашего аула,  я всё чаще оглядывался в его сторону. В груди меня распирала печаль. Картай же думал, когда же закончится этот нудный дождь, часто поднимая свой курносый нос и глаза к небу.

 

Тому, что я с грустью оглядывался назад, были причины: у меня в ауле остались моя мачеха Ундемес и бабушка Алиман. Когда отец пропал без вести, я остался на руках у Ундемес. И когда соседские дети, все скопом, начали разъезжаться из аула, тогда и я засобирался в путь. На что мачеха мне печально сказала:

 

- Родной мой, другие дети уезжают на учёбу потому, что всё доверяют своим родителям. А ты кому всё оставляешь? Пока не вернётся благополучно твой отец, может, повременишь с учёбой? И Мухтара нет. И ты, если, уедешь, то кто будет приглядывать за скотом, смотреть за очагом Кошкарбая? Других же помощников у меня нет.

 

Мухтар – сын мачехи от прежнего брака. Он был старше меня и учился в Акмоле.

Мечта учиться дальше и привела меня на эту дорогу. Что ожидало меня впереди,  было неизвестно.  У меня в районном центре никого из знакомых не было.  Одежда у меня была ещё не тёплая, дни прохладные. Моё будущее, - как в сплошном тумане. Я ещё раз повернулся и оглянулся назад. Из глаз появились слёзы. Хорошо, что Картай этого не заметил…

 

...- Эй, пацан, в сторону! Ты это к кому приехал, а?

 

Кто-то вышел из кабинета начальника отделения внутренних дел района и, проходя мимо, грубо задел меня в тесном коридоре. Потом резко обернулся.

 

- Эй, тебе говорю! Кто такой?  - широколицый, с головой как казанок, парень, стоял вызывающе передо мной. Я посмотрел на его шинель и на кобуру от пистолета, и догадался, что это кто-то из сотрудников отделения.

 

- Эй, у тебя хоть язык-то есть?

 

- Я… я… - начал я мямлить.

 

- Что тебе надо, я спрашиваю?

 

Я ещё не успел ему ответить, как открылась дверь,  и кто-то сильным голосом спросил:

 

- Это что за шум? Ты на кого здесь кричишь?

 

Негативно настроенный против меня парень, вытянулся в струнку, и произнёс:

 

- Извините, товарищ начальник! Я задержал подозрительного мальчика,… может, арестовать его?

 

Человек, открывший дверь, прыснул от смеха, но быстро сменив тон, сказал:

 

- Всё, хватит! Ступай!

 

Подчинённый стукнул каблуками и ушёл ни с чем. Когда он ушёл, начальник обратился ко мне:

 

- Ну, дорогой, ты ко мне пришёл? Заходи, - сказал он, отойдя в сторонку.

 

Я с радостью зашёл в его кабинет.

 

- Милок, так к кому ты пришёл? – спросил начальник мягким голосом.

 

- Я пришёл к вам, дядя. Я круглый сирота, хочу учиться, - не выдержал я и заплакал.

 

- Почему ты плачешь? А где твои родители?

 

- Мама рано умерла, а где сейчас находится отец,  я не знаю,… - не объяснив толком,  я опять заплакал.

 

До этого разговаривавший со мной вежливо и мягко, начальник, вдруг, закричал:

 

- Эй, а кто тебе сказал, что милиция тебя приютит и даст тёплое местечко?

 

- Помогите, дяденька! – не переставал  я ныть.

 

Начальник взял со стола небольшой колокольчик и позвонил в него.

Зашёл тот же парень с головой как казан.

 

- Слушаю вас, товарищ начальник!

 

- Выпроводи отсюда этого мальчика!

 

- Я же вам говорил только что… - начал милиционер.

 

- Но не трогай его! Только выпроводи, понял? – строго сказал начальник.

 

- Пойдём со мной, мальчуган! – позвал меня милиционер.

 

Подобру-поздорову, я поплёлся за ним. Он меня провёл до калитки, а потом, вдруг, схватил за воротник и швырнул меня на землю.

 

- Больше не смей сюда приходить! Ты меня понял? – сказал он и показал мне кулак.

 

Картай, насупившись стоял на углу, и тут же подбежал ко мне:

 

- Пойдём отсюда!  "От такого злодея держались подальше и божьи угодники"! – выпалил он и почему-то заплакал, - у меня здесь есть один знакомый, пойдём к нему.

 

- Нет, никуда я не пойду, - процедил я сквозь зубы, косо посмотрев на Картая, как будто это он виноват. – Я умру здесь на пороге.

 

- Ой-бай, что им сделается!

 

- Если переживаешь за меня, то принеси мне молоко и хлеб, - сказал я ему и дал  немного денег, которые мне дали мачеха и бабушка.

 

Два дня я ночевал в небольшом саду возле отделения милиции. Спасибо Картаю, он приносил молоко и хлеб. На третий день, с утра, я опять караулил калитку милиции.

 

Через некоторое время  я услышал топот лошадиных копыт и быстро посмотрел в сторону. На двух лошадях, тёмно-гнедой масти, сидели два человека. Я сразу узнал первого, - это был начальник отделения.

 

- Ой, малец, ты ещё здесь слоняешься? – спросил он. В этот раз его голос показался мне не таким грубым как в прошлый раз. Он слез с лошади и отдал её в руки дежурному. Потом, посмотрев на меня, спросил:

 

- А вообще-то, как твоя фамилия? Как зовут?

 

- Кошкарбаев Рахимжан.

 

- Ох, ох, надо же! Перед всем народом известным именем важничаешь, - сказал он и рассмеялся (то ли с издёвкой, то ли в шутку, кто знает).  - Ты, оказывается, крепкий орешек! Твой характер мне нравится. Ладно, пойдём со мной.

 

Когда мы зашли в его кабинет, он дал мне стул. Я не ожидал этого. Как можно перед ним сидеть? Я остолбенел. Неизвестно почему, он сказал:

 

- Какая вина у таких как ты, сирот? – с грустью выдохнул он. Потом, вспомнив про свою должность, он быстро повернулся, подошёл к столу и начал набирать чей-то номер по телефону.

 

- Товарищ Конякина, это я, – Мейрманов. У меня здесь один мальчишка, сирота, всю кровь из меня выпил. Он три дня не отходит от нашего отделения милиции, возрастом лет четырнадцати-пятнадцати. Прошу вас, его определить куда-нибудь.…  У них-то какая вина? Давайте так сделаем.…  Как зовут? … Рахимжан… Хорошо.… Ладно.…  С Кошербаем Амиралиным вы сами договоритесь? Хорошо… 

 

Он положил трубку телефона и с прищуром посмотрел на меня.

 

- До чего же ты счастливчик! Тебя определяют в детский дом. С учебного отделения скоро подойдут и заберут тебя, прямо от наших дверей. Ты подожди пока на улице…

 

Я не сразу понял, что мне сказать от радости. Постоял немного, улыбнулся и сказал:

 

- Спасибо, дядя! – и направился к дверям.

 

- Рахимжан, подожди, - попросил Мейрманов.

 

Я остановился и повернулся к нему.

 

-  Учись хорошо, смотри, чтобы я не краснел за тебя! – дал мне наставление начальник милиции.

 

Я в ответ кивнул головой и вышел. Радости моей не было предела.

 

3

 

… Тайтюбинский детский дом: это четыре красивых деревянных дома. Из них два дома – это спальные общежития. В одном доме жили девочки.

 

Директором детского дома был Сагат Садуов, – светлолицый, добродушный, симпатичный мужчина. Открыто разговаривая с детьми, он получал истинное удовольствие. Он сам лично забрал меня у крыльца отделения милиции на лошадиной повозке. "Кто первым открывает лицо невесты,  тот ближе",  говорят в народе. Этот человек мне показался родным отцом. Дети нашего детского дома очень его любили и называли "папа". А "нашей мамой" была заместитель заведующего районо, которая курировала детские дома,  – Конякина Любовь Ивановна.

 

Я познакомился с ребятами из детдома и с некоторыми даже поговорил по душам. Помню, как ко мне подошёл мальчик, у которого были выпячивающиеся губы:

 

- Как у тебя фамилия-то? – надменно спросил он.

 

- Кошкарбаев.

 

- А, значит баран. Смотри, не забодай нас! А то мы тебе сразу рога пообломаем!

 

- А тебя как зовут?

 

- Жаманкул я, - запомни!

 

Я захохотал.

 

- Эй, ты чего смеёшься?

 

- Плохой…. раб.… Тогда ты, оказывается, среди рабов самый плохой!.. Плохой… раб!…

 

- Что ты тут говоришь?  Ты прочитай моё имя наоборот. Тогда получится "Лукнамаж". А Лукнамаж был одним из ста сподвижников пророка Мухаммеда. Понял, тупица! - сказал он и уставил мне в нос свой кулак.

 

Был ли такой сподвижник или нет, я не знал, но можно ли терпеть чей-то кулак у себя под носом?

 

- Ну, если, ты один из ста сподвижников, тогда я тот единственный твой пророк! - сказал я, подсёк его и ударил. Этот "сподвижник" упал, но быстро поднялся.

 

- Это что за хулиганство?! – раздался чей-то голос. Мы встали как статуи. Это был наш воспитатель, – дядя Айтжан. От него мы получили, причитающиеся нам, подзатыльники.

 

После этого мы с Жаманкулом нормально поговорили и стали друзьями. В общежитии свои кровати мы поставили рядом. "Мужчины, не поспорив, не становятся друзьями!" - так и получилось. А дядя Айтжан, видя мои успехи в учёбе, в знании русского языка, стал меня приближать к себе. Он организовывал всякие конкурсы по художественной самодеятельности.  А Сатыбалды, тоже один из наших учителей, руководил различными кружками,  обучал песням и игре на домбре. В одном из таких кружков я играл на мандолине и постепенно стал помощником дяди Сатыбалды.

 

Так продолжалась моя жизнь в детском доме. Я считал себя счастливым. Главное здесь никто не называл меня сиротой. Как будто бы забылось моё сиротство и одиночество.

 

Детский дом стал мне родным. И одежда у нас всегда чистая. А ещё сверх этого, "наша мама" привезла нам новых вещей. Я впервые увидел Любовь Ивановну. Она посмотрела наши номера художественной самодеятельности и осталась очень довольной, послушала наши песни и игру на домбре,  успела поговорить с каждым.

Когда дошла очередь до меня, то с ней меня  познакомил сам дядя Сагат.

 

- А это тот мальчик, которого я последним привёз с города по вашему поручению.  Учится он хорошо, дисциплинированный, берётся выполнять любую работу. В отличие от других детей и русский язык знает лучше… Умелый… - добавил директор.

 

- А, так значит он настоящий дедушкин внук, молодец! –  улыбнувшись, сказала Любовь Ивановна.

 

Я нечаянно вздрогнул. Первое благодарственное слово услышал в честь моего дедушки. И это сказала "наша мама".

 

- А ну-ка, теперь все вместе исполните какой-нибудь хороший кюй!

 

Домбристы, балалаечники, гармонисты расселись по стульям. Я взял в руки  мандалину и присоединился к ним. Потом, приложив всё своё умение, мы исполнили "Саржайляу". Никогда ранее я так не играл на мандолине.

 

Любовь Ивановна в тот раз со мной поговорила ещё раз.

 

- Рахимжан, - сказала она добродушным голосом, - в Советском государстве нет такого понятия как сиротство. Вот, ты же видишь заботу государства. Продолжай хорошо учиться, будь воспитанным, будь примером для других. Партия и правительство доведут вас до счастливого будущего. А про отца поменьше думай, не переживай, - сказала и замолчала Любовь Ивановна. После этих её слов, я подумал: "Да, не зря все дети детского дома называют её "наша мама".

 

Благодаря  такой заботе, в нашем детском доме я организовал кружок, где под домбру мы пели песни и исполняли кюи. Когда это дело у меня хорошо наладилось, то меня назначили политинформатором. Ежедневно я читал газеты, слушал радио и у нас, в Красном уголке, я делал доклады, проводил лекции, где знакомил всех с новостями. Иногда мои выступления переходили в обсуждения, с горячими спорами. Благодаря моим выступлениям я зародил в мыслях ребят мечту - "Кем я хочу быть!". Многие мои ровесники захотели стать лётчиками.

 

Однажды в нашу комнату пришёл дядя Сагат.  Мы обрадовались и посадили его в середине комнаты. 

- Больше чем у меня, детей ни у кого нет, - довольно сказал он, считая нас своими детьми.

 

Дядя Сагат начал свой разговор:

 

- Дорогие мои, когда вы станете совсем взрослыми, вы не забудете про меня?  Письма писать будете? Или будете говорить: "Да зачем нам сдался дряхлый старик?" - сказал он и захохотал.

 

На что наш друг Торекельды сказал:

 

- Ой, папа, ничего не знаю: я свой самолёт приземлю в Тайтюбе, посажу вас в него, да и прямо к себе домой вас заберу. Тогда Ибрайым и другие будут стоять с открытыми ртами, - сказал он, довольный собой,  и изобразил руками самолёт.

Ибрайым сначала покраснел, потом выпалил:

 

- Я тоже хотел стать лётчиком, но теперь не хочу.

 

- И почему это? – спросил дядя Сагат.

 

- Буду шофёром, - сказал Ибрайым, вздёрнув нос. – Потому, что пока Торекельды на своём самолёте будет летать над Тайтюбе и искать место для посадки, я вас на машине увезу к себе домой.

 

Все мы разом рассмеялись. И Жаманкул не промолчал, и поддел меня.

 

- Я тоже буду шофёром. Мы с Ибрайымом вас никому не дадим, по очереди вас красть будем. Тогда и Рахимжан останется ни с чем! - сказал он.

 

Я тоже не растерялся:

 

- А я буду большим начальником.

 

- Ого, да ты силён, брат!

 

- Да,  а что такого? Стану начальником и возьму к себе шофером Жаманкула! Потом как собственному рабу дам указание: "Езжай, привези к нам домой дядю Сагата!" - буду сидеть и приказывать.

 

Все ребята укатывались от смеха. Только Жаманкулу не понравилась моя идея с "собственным рабом".  Он вспомнил нашу перебранку при первой встрече и с иронией произнёс:

 

- Не получится начальник из барана, на мясо вот самое дело! - сказал он, со злостью посмотрев на меня.

 

- Довольно, дети, прекратим эти разборки, перейдём к конкретному разговору, - сказал дядя Сагат, призадумался, помолчал и продолжил. – У нас в народе труд приносит известность,  кому больше, кому меньше славы даёт. А плохих или хороших специальностей не бывает. К слову,  вот сейчас известен всему Союзу Алексей Стаханов. И кто сейчас может принизить профессию шахтёра? На какой бы вы работе не работали, у вас везде должна быть хорошая репутация, авторитет. Это всё в ваших руках. Самое главное, дети, это иметь цель в жизни, мечту. И по дороге к своей цели вы берите пример с хороших людей… - сказал он, с присущим ему, нежным голосом.

 

Мы опустили головы и закивали в знак согласия.  Дядя Сагат внимательно посмотрел каждому в глаза и дал ещё немного наставлений: что девочек надо уважать, не обижать их, защищать.

 

В нашем детском доме воспитывались девочки – Райхан, Асия, Газиза, Балдыбала.  Они были цветочками на наших вечеринках. Мы с ними играли несколько пьес на сцене нашей самодеятельности. 

 

Эти девочки были учтивы и уважительны к нам. Чтобы не замарать свою хорошую репутацию, они держались подальше от разных легкомысленных шалостей. В нашем детском доме девочки хорошо организовывали различные спортивные мероприятия. Катание на коньках и лыжах возглавляла Райхан. Среди девчонок она была самой сообразительной. Отец Байкен и мать Толеу были в ауле уважаемыми людьми. Она была стройной, светлолицей девушкой. Её вид соответствовал её уму. Когда мы готовились к урокам, то всегда помогали друг другу. Она в основном мне помогала по математике, а я ей по русскому языку.

Детский дом научил нас уважительно относиться к девушкам, уважать всех взрослых, почтительно к ним относиться, быть скромными.

 

В то время со мной случилась история, оставившая в моей душе печальный след.

Вечером я подготовился к завтрашним урокам, книги и тетрадки обернул новой газетой, сложил ручку и карандаш, и собирался ложиться спать, как прибежал один мальчик:

 

- Рахимжан, выйди на улицу, там тебя один человек спрашивает.

 

Я тут же выбежал на крыльцо и увидел женщину, с сумкой через плечо.

 

- Это ты, Рахимжан? Подойти ко мне, - и она обняла меня.

 

Сумка упала на землю.  Это была тётя Ундемес, я узнал её по голосу и тоже обнял её. Хоть она и мачеха, но я соскучился по ней. А когда впервые услышал из её уст "мой родненький", то заплакал в глубине души.

 

-Ой, мой родненький, а ты что, волосы отрастил? – потом, чуть помолчав, продолжила,  - В ауле всё хорошо, еды хватает, одежды тоже. Джигиты, которые уже подросли, начали строить новые дома. Несчастными сидим только мы, одинокие женщины. Мухтар опять поехал на учёбу в Акмолу. Ну, а ты здесь.… Осталась я совсем одна. Вот, за двумя коровами и десятью барашками некому и приглядеть. Один только выход у меня, - смотреть, чтоб очаг Кошкарбая совсем не угас. «Чья кошма, того и локти». Хозяин нашей юрты, как не смотри, ты.  А, если, отец завтра спросит меня: "Куда ты отпустила моего единственного сына?"  Как я скажу ему, что он сам ушёл в детский дом? Дорогой мой мальчик, бросай всё это, - возвращайся домой. Не дай погаснуть очагу отца, завтра я тебя заберу…

 

- Тётя, я подумаю. У нас здесь есть человек, почти как родной нам отец. Я хочу посоветоваться с ним.

 

- Я знаю, что ты умный мальчик. А учёбу можешь продолжить, когда вернётся отец, иди к себе, - сказала она, отдала мне сумку и ушла в чей-то дом на ночёвку.

 

Ребята вдоволь насытились домашней едой, которую привезла мачеха. Но в ту ночь я не смог уснуть. Две противоположные мысли мне не давали покоя. Первая мысль была такая: "Тётя Ундемес говорит правильно. Очаг отца не должен угасать. Надо помогать ей в хозяйстве. Учёба никуда не денется, пока ты молодой возвращайся домой". Вторая была такой: "О каком доме можно говорить? Там есть твой отец или брат?  Не там ли ты видел с малолетства все "прелести" сиротства? Сейчас твоё местожительство – это Тайтюбинский детский дом. В течение двух лет, что было здесь плохого? Сытно питаешься, чистая одежда, хорошая учёба. Здесь никто не скажет дурного слова о твоём сиротстве. Поэтому надо учиться, чтобы стать человеком с большой буквы".

 

Так и ворочался я до утра, а с утра сразу побежал к директору. Всё ему рассказал про приезд мачехи, про свои противоположные мысли, ничего не утаивая.

Дядя Сагат, который никогда не повышал на нас голоса, тем же мягким доброжелательным голосом, опустил меня, как говорится, с небес на землю.

 

- Дорогой мой, оказывается, у тебя ещё нет цели в жизни. Как сказал один мудрец: "В спорах цель – прекращение, в торговле цель – выгода, цель девушки – выйти замуж, цель в дороге – дойти". А твоя цель: долгая дорога. Это – получить хорошее образование и приносить пользу своему народу, не так ли?! Ты хочешь остановиться на полдороги к своей цели? Дым твоего очага, с тобой ли, с тётей ли, а другим он не станет в данное время.  В недалёком будущем,  если, станешь грамотным образованным, то люди будут говорить: "Вот чего достиг, каким достойным джигитом стал Рахимжан, сын Кошкарбая!" - вот истинный дым твоего очага! У тебя мачеха - неграмотная женщина, я её не осуждаю. Но, то, что ты получишь в детском доме, она тебе никогда не даст. Сначала ты должен уяснить это. "Если понимаешь наставления, передай тому, кто хочет понять" - есть поговорка. Я думаю, что ты понятливый, ты понравился мне, поэтому я это тебе говорю. Ну, а как поступать, ты спроси у себя.

 

Эти слова дяди Сагата проникли глубоко в мою душу. Я спросил у него разрешения и вышел из кабинета. Пошёл прямо к воротам детского дома. И мачеха уже туда подошла. Увидев меня, она сказала:

 

- Ой, светик мой, я вчера и не заметила в темноте, что ты уже настоящий джигит. Ну, пойдём…

 

- Тётя, я не смогу с вами поехать в аул.  Что будет, то будет, я буду продолжать здесь учёбу, вы на меня не обижайтесь!

 

Мачеха знала и раньше: если, я что-то скажу, то не поменяю своего решения. Поэтому она ничего не сказала, не поцеловала меня в лоб, просто повернулась и ушла.

Я вернулся в здание детского дома.

 

… В тот год в Тайтюбинском детском доме мы окончили семь классов.  Дальше мы должны были обучаться в другом месте, потому что здесь была семилетняя школа.

После сдачи экзаменов, многие из нас знали, что будем продолжать учёбу в Фабрично-Заводских Училищах.  Когда директор сказал, что "есть училище, которое наряду со средним образованием даёт ещё и учёбу по профессии", то мы дали своё согласие и направили туда наши заявления…

 

И вот теперь, вчерашние круглые сироты, которых сделали людьми и дали образование, должны уезжать из дома, который стал для всех родным домом.

Все дети построились в одну шеренгу. Тем, кто едет в ФЗУ, выдали новую одежду и построили отдельно. Учителя стояли возле большого стола, покрытого красной материей. Первым начал говорить дядя Сагат.

 

- Дети мои, честно сказать, мы с вами не хотим расставаться. Вы росли у нас как дети одних родителей. А мы, в силу своих возможностей, заменяли вам и папу, и маму, учили вас хорошим делам, давали вам знания, узнали все ваши шалости. Мы хотели, чтобы вы выросли смелыми, отзывчивыми, решительными людьми.

Теперь, получив напутствие нашего детского дома, вы стоите на пороге следующей ступени вашей жизни. Правда, мы вас не отвергаем. Но нам всем хочется, чтобы вы стали взрослыми, настоящими людьми. Вы, дорогие мои, поступаете в Балхашское фабрично-заводское училище. Там вы найдёте понравившиеся специальности.  После этого, "сметая всё на своём пути", будете строить железную дорогу, или, наоборот, будете машинистом паровоза. В Караганде,

в Карсакпае, в Жезказгане или в Балхаше будете работать, - это вы сами решите. Многие из вас хотели летать в небе. Ну, если, захотите после окончания училища, вы можете стать лётчиками, что ж, вам все дороги открыты. Однако хоть и нет ни на одной карте мира нашего Тайтюбе,  вы не забывайте это место. Пишите нам письма, не забывайте нас!

 

Дети все расчувствовались, а девушки даже прослезились. Дядя Сагат каждому из нас дал памятные сувениры. От имени ребят, уезжающих в ФЗУ, говорил я:

 

- Вы нас научили любить  родное отечество, быть истинными патриотами Родины. За это мы вам безгранично благодарны, склоняем головы. Первоначально мы не знали куда пойдём, кем станем, а теперь, обещаем оправдывать ваши надежды, клянёмся быть честными гражданами нашей Родины!

 

Впечатлённые ребята выпалили одновременно:

 

- Клянёмся!

 

Пока мы рассаживались по машинам, все учителя и работники детского дома, крепко нас обнимали и целовали. И некоторые плакали…

 

… Никогда мне не забыть суматоху, которую я увидел на акмолинском железнодорожном вокзале. Там царила незабываемая атмосфера. Нас в Акмолу из Тайтюбе привёз сам дядя Сагат. А уже здесь, на вокзале, нас приехала провожать «наша мама» - Любовь Ивановна Конякина. Перед тем как с нами попрощаться, она подарила  каждому коньки.

Но самое главное,  в нашем багаже, при выезде в город Балхаш, были тёплые добрые  пожелания наших учителей,  которые мы никогда не забудем.

 

 

4

 

Оказывается, зима в Балхаше очень холодная.  Пронизывающий ветер с озера Балхаш, заставляет прятать лица.  Но, что удивительно, в такой морозный день, нас ребят, одетых в одинаковую форму, встречали девушки с цветами.  "Вот ведь как: при огромном желании и лютой зимой можно цветы найти!" - подумал я про себя.  Среди встречающих были и взрослые. Одна из них была высокого роста, светловолосая женщина, – Расчёсова Мария Ивановна.  Она была очень внимательна к нам и не знала отдыха, после того как нас встретила. Тут же начала расхваливать город Балхаш. Слова Марии как будто мёдом намазаны. В красноречии она бы и близко не подпустила к себе дядю Сагата.

 

Мы все сели  в машину, крытую брезентом, и поехали.  На  окраине города, в посёлке Набережном, мы зашли в дом номер восемь, где было здание ФЗУ.  Мария, несмотря на позднее время, сразу повела нас в столовую. Горели электрические лампочки, отражаясь в наших глазах.  В этой просторной комнате, всё наше внимание привлёк не стол с белой скатертью, а старинные картины на стенах.

Довольно таки быстро мы привыкли к ФЗУ. Нам всем выдали одинаковую форму. Чтобы мы не потерялись среди чужих людей, у каждого из нас на рукаве была нашивка - "ФЗУ".

 

Мы изучили весь Балхаш. Длинные-предлинные трубы, которые отправляли в небо тучи дыма, оставили неизгладимые впечатления.

В училище была строгая дисциплина, наше стремление к учёбе было сильное. Без разрешения в город просто не выйдешь. Если выходим в город, то с нами обязательно ходит один воспитатель.

 

С утра, согласно школьной программе, мы учились. После обеда уже трудились в мастерской, если, не сказать, что это тоже была учёба.

Знакомясь с производственными профессиями,  мы учились различным приёмам, приобретали навыки и могли выполнять некоторые задания самостоятельно. Помню, как я впервые сам сделал небольшой молоток. Наставник мне поставил хорошую оценку.

 

В училище все уроки преподавались на русском языке. Поэтому ребятам, прибывшим из аулов, учёба давалась с трудом. Кто знал плохо русский язык, уже начали задумываться о прекращении учёбы. Однако, в конечном счёте,  никто не ушёл. Ребята, знавшие хорошо русский язык, взяли своеобразное шефство над аульскими ребятами. Я был закреплён за 5-6 ребятами. Моё "учительство" начиналось с самого утра, с утренней зарядки. Команды я давал на русском языке. Если кто-нибудь из ребят здоровался со мной по-казахски, я тут же учил его, что надо говорить: "Здравствуй, Рахимжан". Хоть они и не знали многих слов, я заставлял их говорить по-русски. Постепенно мои "воспитанники", по сравнению с другими такими же группами, говорили намного лучше.

 

Один раз Таня Кудрина, секретарь комсомольской организации, поддела меня:

 

- Говорят, что ты ребят из-под палки гоняешь, когда преподаёшь русский язык.

 

- Не важен метод, важен результат! – выдал я ей в ответ.

 

Таня, поверив, что это действительно так, обиделась и сделала мне замечание. "Никого никогда я не бил!" - потом еле оправдался я перед ней.

 

Кстати говоря, Таня Кудрина, как секретарь комсомольской организации, была очень шустрой, бойкой девушкой, была очень беспокойная. "Сделаем это, сделаем то!" - постоянно бегала она.

 

Вместе с Марией Расчёсовой они взяли в свои руки все любительские кружки. Мы готовились к городскому конкурсу. На уроки оставалось очень мало времени. Таня поручила мне руководить музыкальным коллективом.

 

Вместе с ней мы участвовали и в спортивных мероприятиях. Примерно через пять-шесть месяцев многие из нас успешно сдавали нормы ГТО,  имели значки разных степеней. Самое трудно было получить знак "Ворошиловский стрелок". Мы очень гордились значками, которые красовались у нас на груди. Потому что, кто не справлялся с нормативами, значки не выдавались.

 

Одним из любимых моих видов спорта было катание на коньках. На коньки, подаренные мне  Любовь Ивановной в Акмоле, я собственноручно прибил ботинки, которые выдали в училище. Теперь катание на коньках было любимым занятиям ребят с училища. Как правильно кататься на коньках меня учила Таня Кудрина. Посмотрев, что с каждым разом у меня получается всё лучше, Таня сказала:

 

- Рахимжан, если бы ты, поддержал меня, то мы смогли бы выступать на городских соревнованиях.

 

После таких её слов я стал намного чаще заниматься. "Давай доведём вчерашний приём до совершенства", -  всё чаще приставал я к Тане.

 

Наконец-то, прошёл городской смотр художественной самодеятельности. Наше училище заняло первое место, и мы не могли нарадоваться этому. Теперь мы сочиняли песни, кюи и начали ставить небольшие пьесы.

 

Наш литературный кружок  тоже работал хорошо. В главной библиотеке нашего училища я впервые прочитал роман "Как закалялась сталь", Николая Островского, потом - роман "Овод", Этель Лилиан Войнич. Прочитал  роман Саттара Ерубаева "Мои ровесники".  Эти три романа произвели на меня неизгладимое впечатление. Я их перечитал снова. Вместе с Таней Кудриной, помню, мы устраивали литературные конференции, где обсуждали роман "Как закалялась сталь". Они проходили успешно и, возможно благодаря этому,  многие ребята учились сочинять стихи.

По прошествии какого-то времени, оглядывая взглядом ребят, прибывших вместе со мной из Тайтюбе и, смотря на себя в зеркало, я увидел, как окрепло моё телосложение, как окрепли мои суставы, как за это время я возмужал. 

 

Время прошло незаметно и вот уже  мне исполнилось семнадцать лет.… Мы все надеялись, что закончим наше училище по плану, но, вскоре узнали о его закрытии, и выпускные экзамены начались раньше. Довольно быстро мы получили свои аттестаты и свидетельства о приобретении специальности и,  попрощавшись со всеми воспитанниками училища, мы разъехались по выбранным местам нашей дальнейшей жизни.

 

 

5

 

… В то время высшее образование было очень редким делом. Так что люди со средним образованием тоже были в авторитете.

Когда я приехал в Акмолу, то меня, с артелью имени Ворошилова, направили в пригородный колхоз "Косшы", в школу для неграмотных, учителем.

Я поначалу приехал в свой аул. Мачеха моя уже вышла замуж. Мухтар,  который учился в Акмоле, обидевшись на неё,  давно здесь не появлялся. Осталась только бабушка Алиман. Она совсем состарилась. Теперь в этом месте меня ничего не держало и я,  не задерживаясь, поехал в колхоз "Косшы".

 

В те годы было много подростков, которые хотели обучаться грамоте. Даже люди среднего возраста, как мужчины, так и женщины, занимались на вечернем обучении. Женщины, у кого были малолетние дети, брали их с собой. Была одна интересная штука: пяти, шестилетние дети, которые приходили учиться в школу, держась за подолы юбок своих матерей, письму обучались быстрее родителей. Помню, как один мальчишка, который ходил вместе с мамой на занятия, обучился чтению и письму за довольно короткое время, и уже умел читать газеты. За такую сообразительность, малыша полюбили все взрослые, и стали называть - "детский помощник учителя".

 

Было лето 1941 года. Все мы и не догадывались о приближении войны, не думали, что немецкие фашисты нападут на наше Отечество. У меня была большая уверенность в силе Красной Армии. Она свою силу показала при боях у озера Хасан, потом на Халхин-Голе, потом в финской войне. Да ещё, сверх того, 23 августа 1939 года между Советским правительством и Германией был подписан, всем известный, "Пакт о ненападении". После этого, казалось, что у советских людей нет никаких трудностей на пути строительства счастливого социалистического государства.

 

22 июня было воскресенье. Все труженики нашего колхоза "Косшы" вышли на сенокос. Мы организовали помощь нашим колхозникам.

Трава была густая, доходила почти до пояса. Сенокосилка, снаряжённая лошадьми, после двух кругов уже делала скирду. Люди не хотели париться на летней жаре, поэтому начали работать с самого раннего утра. Разделившись на несколько групп, люди начали негласно соревноваться друг с другом и, за какие-то два-три часа, всё поле стояло  в многочисленных копнах.

 

Когда люди, пообедав, собирались продолжить работу, увидели, как со стороны аула появился всадник. Жена, вышедшего вместе со всеми на сенокос учителя Нургали, была на последних днях беременности.  Весь народ подумал, что гонец несёт какую-то хорошую весть и сейчас попросит "суюнши" (подарок за радостную весть).

Однако вышло всё по-другому. Всадник резко остановился, я его сразу узнал. Это был дедушка Толеубай, сосед моих хозяев, где я снимал комнату. Лицо его было совершенно бледным.

 

- Ой, аксакал, что случилось такого, чтобы вы так загнали коня? – спросил один из мужчин.

 

Толеубай взял в руки свою старую поношенную тюбетейку и сказал нам, плачущим голосом:

 

- Ох, люди, война началась!

 

- Что он говорит?

 

- Когда началась?

 

- Кермания начала против нас войну, - сказал старик бедным плачущим голосом. – Вам всем сказали вернуться в аул.

 

Земля как будто громко вздохнула вместе с людьми. Рассевшись по имевшимся повозкам, народ направился в сторону аула. И в это время, успокоившийся на время ветер, вдруг, усилился и поднял тучи пыли сзади нас.

 

 

6

 

Конечно, после этого не могло быть и речи о школе для неграмотных. Через два-три дня я попрощался с жителями посёлка "Косшы" и отправился в колхоз имени Ворошилова. В голове у меня была неразбериха, удрученность. "Эх, быстрей бы оказаться на фронте и ударить по ненавистному коварному врагу, - думал я про себя, не беря всерьёз, что мне только семнадцать лет. – Что я теперь буду делать? Буду работать, переносить все тяготы вместе с народом…"

 

В течение какого-то месяца почти все мужчины отправились на фронт. Остались только старики, замужние женщины и дети, рыдающие изо дня в день.

 

- Люди, так не хорошо поступать.  Подумайте обо всех тех, которые по колено в воде и грязи, воюют на передовой, каждый день находятся среди пуль и огня! А вам чего? Чем рыдать, лучше приложите свои силы для общей победы! – сказал председатель колхоза, собрав всех женщин и аксакалов. После этого все в ауле, "от мала до велика", начали трудиться на благо Родины.

 

Когда созрел урожай, собранный без потери единого зёрнышка,  началась сдача его государству. Мне поручили очень ответственное дело: вместе с шестью-семью женщинами я возил пшеницу в Акмолу.

 

… Наш колхоз хорошо и своевременно справился с задачей по сдаче урожая государству. Теперь мы начали привозить на фермы сено и солому. Вот так одна работа сменялась другой и, время проходило быстро.

 

С фронта в наш аул стали приходить первые похоронки. Сначала мы узнали, что геройски погиб Айтпай, сын Искака. Из этого дома забрали на войну трёх братьев. Потом подобные плохие известия пришли и о братьях Айтпая. Услышав такие тяжёлые новости, я два раза писал заявления военному комиссару, чтобы меня взяли на фронт. Но они остались без ответа.

 

… Прошла первая зима войны, пришла весна. И люди, и колхозный скот, вышли из этой зимы с большим трудом. Но для всех людей, намного труднее зимы, были плохие вести с фронта. А, если, приходили какие-то хорошие вести, то мы, дети и подростки, большой толпой ходили из дома в дом и делились радостью.

Мы хотели укрепить в людях веру в победу.

В то время хорошей новостью для народа было то, что советские войска дали отпор врагу в декабре 1941 года под Москвой. В феврале 1942 года на Северо-Западном фронте была взята в кольцо большая группировка немецких войск под Демьяновском.

Наши агитаторы, прибавив к этим новостям мощи и от себя, ещё больше воодушевляли весь народ.

 

Весной 1942 года колхозники вовремя закончили посевную и хорошо справились с отделением молодняка от маток. Я всё время удивлялся стойкости простых людей. Десять человек делали работу за сто человек, вместо тысячи – работали сто человек.

 

В конце июня настроение народа, хоть и не намного, но улучшилось. Мы услышали о том, что 28-ми бойцам Панфиловской дивизии, Указом Правительства, были присвоены звания Героев Советского Союза.

 

- Все они - казахстанцы! Вот, какие наши земляки - герои, жертвуя собой, защищают нашу Родину! Народ, у которого есть такие батыры, никогда не будет побеждённым! – радовались люди.

 

После этого, через некоторое время, из газет мы узнали, что в Европе, благодаря соглашению между Великобританией и Советским Союзом, будет открыт второй фронт. Это для народа было большой радостью. Конечно, в то время мы и не знали, и не думали, что ни в сорок втором году, ни на следующий год, второй фронт не будет открыт.

 

Проходило время. "Всё - ради фронта! Всё – ради победы!" - с таким лозунгом, не жалея себя,  трудились мои земляки изо дня в день.

 

… Наконец, ко мне пришло долгожданное известие. В конце августа, мне и сыну председателя колхоза Отегена Нурыму, пришли одновременно призывные повестки. В дорогу мы собрались быстро. А что мне долго собираться? Меня ничего не удерживало. Только я заглянул в дом моего дедушки Мусы и попросил благословение у бабушки Алиман. "Вот я и лишилась последнего стебелька", - печально вздохнула бабушка.

 

На повозке, запряжённой гнедой лошадкой, мы двинулись в путь. Нурыма провожала его жена. Меня никто не провожал. Все были на работе.  Но на душе у меня было неспокойно.  "О том, что я ухожу на фронт, не узнала Райхан" - переживал я в душе.

 

Райхан закончила девять классов и не смогла продолжать учёбу дальше. Она работала на местной коровьей ферме, счетоводом. В течение десяти месяцев мы с Райхан виделись всего три-четыре раза.  Разве было время на гуляние? Вот и в этот раз не получилось попрощаться с ней.

 

Думал я про аул, или про Райхан, но я начал оглядываться назад. Когда я посмотрел назад в очередной раз, то увидел всадника, скачущего нам вслед.

Довольно быстро всадник догнал нас и остановился. Я сразу узнал, что это Райхан. Она усмиряла чалого трёхлетку.

 

- А, это моя племянница, хочет попрощаться со мной, - сказал Нурым, прикоснувшись к жене.

 

Я знал, что Райхан приходится Нурыму не родной племянницей, а двоюродной. Поэтому, я сердцем чувствовал, кого она хотела проводить на самом деле.

 

- Дядя, чуть не успела с вами попрощаться! – сказала Райхан. И я заметил, как она скользнула по мне своими чистыми, похожих на чёрную смородину, глазами.

 

Я передал в руки Нурыма поводья и соскочил с телеги. Райхан тоже слезла с лошади, и мы пошли рядом. Поговорили немного. Райхан постеснялась затягивать наш разговор и, подмигнув, показала на жену Нурыма.

 

- Рахим, возвращайся живым и здоровым! Не переживай, что один!

 

- Прощай, Райхан!

 

- Не забывай письма писать, – села на коня Райхан и натянула поводья.

 

- Прощай, племяшка! Сестре передай привет! – сказал, погрустнев, Нурым.

 

Райхан долго махала нам рукой и оставалась на дороге, пока мы не скрылись за очередным пригорком…

 

Позади меня остаётся родная горочка Караоба.  Мне казалось, что она протягивает мне руки, кланяется мне, раскачивается из стороны в сторону.  А на вершине этой горы мне привиделся образ моей бабушки Алиман...

 

… На вокзале в Акмоле – суматоха. Много людей. Составы, гружённые военнослужащими, приходили один за другим.

 

- По вагонам!

 

Услышали мы со всех сторон эту команду и погрузились в вагон. Я помахал на прощание Картаю, который пришёл провожать меня.

 

- Прощай,  родимый край! До встречи, пусть дни будут хорошими!...

 

Поезд дал гудок и двинулся в путь…

 

 

II.         Наступление.

 

 

                                                                                "Сталь закаляется в огне, а батыр в сражениях".

                                                                                                    Народная поговорка.

 

Большинству из моих фронтовых друзей, когда они  впервые встретились с фашистскими агрессорами, было по 18 – 20 лет. Сегодня я сижу и думаю, а ведь они были героями, - те молодые ребята, которые мгновенно закалились на войне! Их отвага и героизм родились от искренней любви к Советской Отчизне, к Коммунистической партии, к своему народу...

 

1

 

… Был октябрь 1944 года. Мы расположились в густом лесу, у которого было удобное месторасположение перед Варшавой. Были обычные осенние холодные дни. Хорошо, что внутри леса мы смогли укрыться от пронизывающего ветра. Мы только недавно присоединились к 150-ой Идрицкой  дивизии 79-го стрелкового корпуса 3-ей Ударной армии. Буквально за несколько дней мы познакомились с историей, ордена Кутузова 2-ой степени, дивизией. В составе этой дивизии я был командиром взвода 674 полка 1-го батальона.

 

Солдаты нашего батальона, наскоро вырыв окопы, расположились в быстро сооружённых деревянных блиндажах. Эти мрачные сооружения, выбившиеся из сил бойцы дивизии, даже не смогли отремонтировать от многочисленных повреждений, по причине усталости и отсутствия времени. Однако солдаты не унывали. В минуты отдыха, когда они утоляли свой голод, выданными сухими пайками, то всегда находили время для шуток и для рассказов о любимой девушке. С передовой слышались залпы орудий. Кто уже был достаточно времени на фронте, не обращали на них особого внимания. А мы же, вновь прибывшие, сразу вздрагивали, при разрыве снарядов недалеко от нас.

 

Вот так вот и шли мы почти в самое сердце Европы, в логово фашистских стервятников. До этой земли советские войска дошли, громя врага в кровопролитных сражениях. Но враг ещё не сдавался и был очень силён. Перед этим врагом, армии многих стран сложили оружие и упали на колени. А сейчас, простые советские солдаты, высоко подняв знамя свободы, приближаются к Берлину. "На овцу напавший волк, сам становится овцой перед настоящим батыром!". Хоть и чуть ли ни ежедневно, советские войска брали в плен различные группы немецких войск, но всё равно мы видели, что у врага ещё много сил. Именно в это время, у нас  окончательно закрепилось мысль, со времени начала Великой Отечественной Войны, что советская армия сможет добить врага, благодаря героизму простых солдат.

 

Сорок четвёртый  год – это не сорок первый год. Наша армия, 26  марта этого года, в районе города Бельцы, на реке Прут вышли на советско-румынскую границу. Первыми это сделали бойцы Второго Украинского фронта. В Москве по этому случаю устроили салют. В этот год, в апреле-мае, советские войска освободили Крым. А 6 июня была высадка союзнических войск в Нормандии: в Европе, наконец, открылся второй фронт. Советская армия освобождала территорию Польши, дошла до границ Румынии, Югославии и Болгарии.

 

Это всё добавляло уверенности в то, что мы победим,  поднимало наш боевой дух. Такие же, как и я, молодые ребята тогда говорили:

 

- Пока мы увидим живого фашиста, уже и война закончится. Так и не сделав ни единого выстрела по врагу, мы вернёмся домой.

 

Но теперь вот, в густом лесу под Варшавой, когда мы услышали первые залпы орудий, мы поняли, что нас ожидает встреча с лютым врагом, лицом к лицу. У каждого из нас была огромная неприязнь к врагу.

 

Всем известно, что заснувшему от усталости человеку, часто снятся беспокойные сны. В первую ночь, здесь в лесу, в мрачном блиндаже, мне тоже приснился такой сон. Мне впервые  приснился мой двоюродный братишка Рахым. "Дядя, я вас, так и не дождавшись, умер в четырнадцать лет. Причина этому – война. Поэтому, отомстите за меня" - просил он, повиснув у меня на шее.

 

В испуге я проснулся и долго не мог уснуть. В глазах мерещился Рахым. Когда я окончил военное училище в городе Фрунзе, нас, молодых офицеров, направили на двухмесячную стажировку в Аягоз. Там я и получил печальное письмо от Райхан о Рахыме:

 

"Надежду народа батыр оправдает, имя батыра народ сохранит!". Во много раз увеличилось число  джигитов, которые встали на защиту свободы и независимости родного отечества, за благополучие своего очага, за будущее своих детей, на преодоление всех трудностей, обрушившихся на голову народа, - писала мне Райхан. -  Но самое интересное, что оставшиеся пожилые мужчины и старики, как будто взбесились и начали делать то, что им в голову взбредёт. Например, в нашем небольшом ауле, пять – шесть стариков "поженились". Девушки и женщины, кто-то  "ради тряпок, кто-то от безысходности", подчиняются им. Конечно, это всё из-за проклятой войны. И вот однажды, на мероприятие, по поводу женитьбы одного старика, собрался бригадир Садык. Он оставил двоих подростков при телеге с сеном, запряжённых двумя волами, а сам вернулся в аул. Этими подростками были четырнадцатилетний Рахым и одиннадцатилетний Салимжан. А в это время начался сильный буран, который затянулся на целую неделю.   Бедные мальчики заблудились. Люди еле-еле нашли их тела только на десятый день.  Я сильно переживала по этому поводу и вот пишу тебе об этом в письме. Пусть земля им будет пухом. Не знаешь когда и где нас судьба, так же как и Рахыма, заберёт когтями снежного бурана! Скорее бы закончилась эта кровавая война…

Райхан".

 

То ли от печальных дум о Рахыме, то ли от взволнованных дум о Райхан, но текст этого письма на протяжении многих лет, отчётливо закрепился у меня в памяти.

Лёжа в блиндаже, продолжая ворочаться, я подумал: "За Рахыма я должен отомстить!" Потом снова уснул.

 

На следующий день мы проснулись рано, - была такая команда. Небо, так же как и вчера, заволокли белые облака. Холодный ветер срывал пожелтевшие листья с верхушек деревьев и кружил их в вихревом танце. Солдаты, раздевшись до пояса, вышли из своих блиндажей и бегали среди деревьев. Они, не обращая внимания на осенний холод, умылись холодной водой и торопливо приступили к завтраку.

 

- Стройся! – послышалась команда. Солдаты начали строиться повзводно. Я тоже со своим взводом встал на правом фланге.

 

В это время большеглазый, чуть сутуловатый командир батальона, капитан Твердохлеб, широкими шагами вышел перед строем. Рядом с ним были политрук Васильченко и парторг батальона, узбек Искаков. Старший адъютант батальона доложил командиру.

 

- Товарищ капитан, батальон по вашему приказу построен!

 

- Вольно!

 

- Товарищи офицеры,  солдаты! – начал командир батальона. -   Большинство из вас не видели врага, ещё не вступали с ним в бой. Тех, кто ещё пороха не нюхал на фронте, называют "необстрелянный". Вам осталось совсем немного времени, и вы пустите пули в ненавистного врага.  Чтобы ваши пули попали точно в цель, вы должны проявить всё своё умение и мастерство, проявить спокойствие. Поэтому с сегодняшнего дня взвод за взводом приступайте к тренировкам. Я приказываю вам: ежедневно уделять тренировкам по 14-15 часов. Как сказал великий полководец Суворов "тяжело в учении, легко в бою!".

 

После этих слов командир батальона дал команду:

 

- Разойдись! Командиры рот и взводов, вместе политруками, – ко мне! 

И он спустился к себе в блиндаж, мы последовали за ним.

 

В блиндаже было тепло. Здесь мы расположились кто на нарах, кто на лавках. Нахмурившись и хлопая ресницами, капитан Твердохлеб начал говорить:

 

- Мы сейчас стоим во втором эшелоне. Но, если, придёт приказ, мы должны срочно перебазироваться в первый. Поэтому, товарищи офицеры, не теряя времени даром, надо максимально хорошо подготовить новобранцев. Сначала надо научить их метко стрелять, показать приёмы рукопашного боя. С утра начинайте с часовой пробежки. Тогда, я уверен, Красная Армия станет ещё сильнее и всей Западной Европе принесёт освобождение от фашистской нечисти. Советские солдаты должны показать свою человечность всем людям, хоть они и будут немцами. Должны показать свою доброжелательность и миролюбие, - вы должны донести это до солдат. Это, правда, что у нас у каждого есть месть на душе. Но ведь не все немцы нам враги. Я вас позвал, чтобы сказать об этом. А теперь, прошу вас взять программу подготовки бойцов и приступить к занятиям.

 

После того, как мы в штабе забрали необходимые документы, мы разошлись по своим подразделениям. Рядом со мной шёл командир нашей роты Батраков:

 

- Рахимжан, после политзанятий я буду у тебя во взводе,  - напомнил он мне.

 

Мне опять вспомнились слова комбата о человечности,  и что у каждого бойца в душе сидит ненависть к фашистам. Например, у украинского паренька Гичко, когда он узнал, что фашисты уничтожили его дом,  из серых глаз летели страшные злобные искры и он, потрясая в воздухе кулаком, крикнул:

 

- Проклятые злодеи, когда я приду на вашу землю, я вам отомщу на ваших родителях и на ваших родственниках!

 

Он буквально сходил с ума, когда вспоминал отца и мать, сестрёнок. Честно говоря, и у меня на душе было желание отомстить за Рахыма, замёрзшего в непроглядном буране. Однако когда я впервые услышал от него такие слова, то всё равно думал, что у Гичко не получится отомстить за близких родственников. А теперь я по-другому увидел смысл слов, сказанных командиром батальона о человечности. Эта мысль не давала мне покоя ни в лесу, ни в поле, ни на политзанятиях нашего взвода. В конце одного из таких занятий я сказал:

 

-  Через некоторое время мы достигнем границ Германии. В этих местах наше продвижение будет намного труднее, чем раньше. Это ясно без слов. Раненый враг просто так не сдастся.  Нас ожидают мощные немецкие укрепления, дополнительные живые силы противника. Но наша доблестная армия, научилась наносить сокрушительные удары по врагу. Однако  мы сюда идём не мстить Германии.

 

- Опа, тогда зачем мы идём? Мы же освободили свою землю от врага? – громко спросил Гичко.

 

- Солдат Гичко, ну-ка, дайте мне свой автомат!

 

- Слушаюсь!

 

Я взял автомат в руки, потом показал всем, что написано на прикладе.

 

- Вот, товарищи, что написано на прикладе рядового Гичко: "Смерть Германии!"

Это правильно?

 

- Правильно, конечно, правильно! – услышал я решительные шумные возгласы.

 

- Нет, не правильно! – были и такие голоса.

 

- Вот и я считаю, что это неправильно! – сказал я и передал автомат обратно Гичко. – Почему? Потому, что Германия – это не одно лицо, а два! Первое – это фашистская Германия, а второе – это простой народ Германии. Смерть Гитлеру, смерть фашизму! Это верно! Пусть навеки сгинут гитлеровские войска, которые воюют против нас! Наипервейшая наша миссия, миссия всех народов Европы, - это борьба с фашизмом. Однако здесь нет вины немецкого народа. Уничтожив всех гитлеровцев, мы освободим немецкий народ от фашистского ига. Мы идём на землю Германии ни как агрессоры, наоборот, как спасители, которые несут свободу от фашизма. Поэтому хочу вас предупредить: не трогайте простой народ, не разоряйте их имущество!

 

- Да пропади пропадом это имущество! – зло выругался Гичко.

 

Отчего не знаю, но я засмеялся. Потом понял, что это не совсем правильно и сказал:

- Эй, Гичко, я с тобой отдельно поговорю! – потом дал разрешение солдатам на перекур.

 

Именно в это время из-за деревянной двери показался командир роты Батраков. Я уже хотел ему доложить обстановку, но он перебил меня:

 

- Я не хотел прерывать твой  разговор с солдатами и переждал перед дверью. Молодец, Рахимжан! Хорошее образование ты получил в городе Фрунзе. Увлекательная речь. А где же солдат…

 

Я понял, что Батраков спрашивает про Гичко и шепнул ему на ухо:

 

- У него всех близких убили фашисты…

 

- Вот оно как… Конечно, при таком раскладе, месть бывает нестерпимой. Но…

 

Солдаты, которые находились в курилке, подошли ближе к нам. Батраков перевёл разговор на другую тему:

 

- Ну, уважаемые, как ваши дела?

 

- Товарищ старший лейтенант, дела-то неплохи. Мы когда начнём воевать, скажите нам? – спросил один молодой солдат.

 

- Да, когда на передовую?

 

- Когда встретимся с врагом?

 

- Теперь уже осталось недолго ждать, товарищи. Считайте, до Берлина рукой подать. Но эту дорогу нам надо пройти с наименьшими потерями, надо нанести молниеносный удар, чтобы освободить всех заключённых узников лагерей, чтобы враг не успел опомниться. Для этого надо больше тренироваться!

 

- Ура-а-а! – раздался наш громогласный крик.

 

- Тогда слушай приказ, - сказал командир роты. – Наш тактический полигон находится в пятнадцати километрах отсюда. Через три минуты повзводно надо выйти на дорогу. Как можно быстрее мы должны быть на полигоне. Строится!

 

Батраков вручил мне маршрутную карту и побежал в сторону другого взвода.

Марш-бросок того дня, тренировки и пробежки следующих дней в течение недели, действительно, были нелёгкими. Но благодаря этим тренировкам, молодое пополнение стало более натренированным, лица стали мужественнее, мышцы рук и ног стали твёрже,  они уже хорошо ориентировались на местности. Мы, молодые офицеры, тоже с нетерпением ждали встречи с врагом. Все находились в ожидании неминуемой встречи с противником…

 

В преддверии первого дня схватки с врагом, перед выдвижением нашей  дивизии  в первый эшелон наших войск, капитан Твердохлеб перед строем, объявлял благодарности рядовым солдатам и офицерам:

 

-  Окончивший Фрунзенское военное училище, лейтенант Кошкарбаев, показал себя закалённым, обученным офицером, - похвалил он меня.

 

Когда командир полка ушёл, я открыл свой дневник, который я вёл, когда учился в училище, и вспомнил прошедшие там дни.

 

… 1944 год. 25 июля. Прошли два года, с того дня, как меня призвали в советскую армию. Я оканчивал Тамбовское военное училище, которое передислоцировали в город Фрунзе, и собирался стать офицером.

 

… Да, в училище была очень строгая дисциплина. С самого утра до позднего вечера хоть бы дали одну передышку! Занятия за занятиями, тренировки за тренировками.… Как будто в лошадиных скачках участвовали. Когда я пришёл в училище, то познакомился с Жанша Жанасовым. Мы сразу подружились с ним. У них в семье было четверо братьев. Все остальные братья были уже на фронте. "И я когда-нибудь там буду" - говорил Жанша.

 

Как не была трудна наша учёба, но настроение у нас было хорошее. Потому, что новости с фронта были хорошие. Окружившие Ленинград немецкие оккупанты, подошли к Москве и, получив достойный отпор, начинают поворачивать обратно на Запад. Каждый день по радио объявляли о наших победах, а мы, курсанты училища, принимали их на свой счёт. Твёрдый голос Левитана звучал гордо. Эта гордость передавалась нам всем и придавала нам силы. Когда мы были свободны от занятий,  мы брали в руки красные карандаши и отмечали на карте города, которые уже освободили советские войска. Потом, разлёгшись пред картой, мы с удовольствием рассматривали её. Но мы не знали, когда закончится эта проклятая война, когда фашисты все умрут, напившись своей крови. Но в душе мы понимали, что рано или поздно мы одержим великую победу.

 

Фрунзе – небольшой город. Дома утопали в зелени, с города были видны замечательные горы Алатау. Однако и за тысячи километров от фронта и в этом городе чувствовалось дыхание войны. Наша казарма находилась точно посередине города. Дворовая территория была безупречной чистоты. Офицеры училища все ранее воевали на фронте. Чтобы мы были подготовленными и закалёнными к трудностям военной службы, они нас соответственно учили и тренировали.

 

Заместителем начальника училища был однорукий подполковник Савченко. Он был с нами от начала до конца. Когда он стрелял по мишеням, своей здоровой рукой, то мы не успевали следить за ним. Он был очень метким стрелком. А когда он обрабатывал чучело штыком от винтовки, то мы все стояли с открытыми ртами! Короче говоря, военное искусство он знал в совершенстве.  А какой он был собеседник! Он был в самом пекле боёв под Москвой, участвовал в обороне Сталинграда. И рассказывал так, что это всё вставало у нас перед глазами.   А когда рассказывал про мужество наших солдат, то у него даже  "слюнки текли".

 

Командир батальона майор Антонов, командир взвода лейтенант Батурин, тоже были отличными стрелками. При стрельбе из пистолета, хоть правой, хоть левой рукой, вся мишень разрывалась вдребезги. Настолько точны были выстрелы. Мы мечтали стать такими же снайперами. В общем, все офицеры училища, как на подбор были умелыми, грамотными специалистами. То, что мы хорошо научились военному искусству, конечно, это их большая заслуга. А их научила всем премудростям военного искусства воинская служба и, конечно, война. Смотря на наших учителей, я часто задумывался. Война – это поле ожесточённой кровавой битвы и поле для героизма, поэтому мне надо быть смелым, с бесстрашным сердцем. Не зря наши деды говорили "героизм не в голове, а в сердце!".

 

16 августа. Мы вышли в поход. Как я устал в этот раз! За два года воинской службы это была самая трудная тренировка. Солнце палило так, что оно с неба было готово упасть на землю. Все мы вышли на сорокакилометровый марш-бросок. Так же с нами был начальник училища полковник Дементьев. Он был на лошади (человек был в пожилом возрасте)  и мы понимали, что пешим ему было бы очень трудно. Но, несмотря на сильную жару, он на гимнастёрке не расстегнул ни одной пуговицы. И нам не разрешал. На каждом из нас было оружия и снаряжения примерно на 20 килограммов. Лошадям, сразу после скачек, вытирали пот и давали остыть. Вот так и мы были похожи на беговых скакунов. Мы обильно потели, но не сохли. У многих гимнастёрки на спине от пота и соли стали белыми.

 

В предгорье Алатау, на крутых склонах горы, мы видели надпись на скале, написанную красной краской: "Смерть фашизму!". Эти надписи были через каждые три-четыре километра. Этот клич как будто призывал нас быстрее ударить по врагу.

Вот так мы здесь обучались ведению войны в горной местности. Три дня и три ночи мы набирали необходимые навыки. Горячей пищи мы не видели три дня. Питались только сухими пайками. Да ещё нам приказали экономить их. И хоть кто-нибудь бы пикнул! Мы все понимали, что этот марш-бросок и изнурительные тренировки, - это беспокойство и забота офицеров о нашем будущем.

 

Самое трудное было на обратной дороге, когда мы преодолевали горную реку. Это нескончаемые брызги и бешеный поток ледяной воды, который сбивает с ног и не даёт расслабиться ни на минуту. Мы все сцепились руками и, помогая, поддерживая друг друга, перешли-таки реку. Как будто наш командир специально изменил обратный маршрут для ещё более трудных испытаний.

 

Никто и не думал нам давать передышку после преодоления реки. Когда на берег вышел последний курсант, мы снова построились и пошли. Послышалась команда: "Запевай!". Мы запели песню и, тут же, наш шаг стал бодрее.

 

С похода мы вернулись к обеду. Мы все сильно устали, но до установленного времени, по распорядку дня, нам не дали разрешения поспать. Мы почистили одежду и обувь, поели горячую пищу и потом нам дали свободное время до вечера. У кого в голове были девушки, такие как Жанша, получив разрешение на увольнительную, отправились в город. А я, уединившись, заполнял страницы своего дневника…

 

10 сентября. Этот день я не забуду никогда. Я сегодня был принят кандидатом в коммунистическую партию.

 

… Безупречно чистая площадь перед нашей казармой. Посередине стол, накрытый бархатом. Возле стола - Красное знамя и почётный караул. В такой обстановке мне вручили удостоверение о принятии кандидатом в партию. На партийном собрании, которое было перед этим, я рассказал всю свою биографию. И как забрали отца, тоже рассказал. Тогда парторг батальона, Нугман Галымжанов, сказал:

 

- Мы в партию принимаем не твоего отца, а тебя. Хорошо знаем, какой ты на самом деле человек, – эти слова я запомнил на многие годы.

 

Выданную мне кандидатскую книжку я положил во внутренний карман гимнастёрки, поближе к сердцу.  И она как будто придавала мне силы.

 

30 сентября.  Не было конца и края моей вчерашней радости. Только-только нас хотели отправить на фронт, как объявился без вести пропавший отец. Он нашёл меня во Фрунзе. Когда я плакал возле ворот отделения милиции, перед отправкой в детский дом посёлка Тайтюбе, то тогда я поклялся себе: "Теперь никто и никогда не увидит слёз Рахимжана!". Вы бы видели мои слёзы и слёзы отца при нашей вчерашней встрече!

 

Отца выпустили месяц назад, и он вернулся в родной аул. Только вчера он нашёл меня, узнав мой адрес от Райхан.

 

Начальник училища дал мне увольнительную в город на целые сутки, чтобы я побыл вместе с отцом. Мы пошли в дом Османкула, местного киргиза. С Османкулом я познакомился раньше, совершенно случайно. Потом иногда пил чай у него дома.

Отец сидит возле меня. Он и раньше был неразговорчив, а теперь стал ещё более замкнутым, но мало-помалу к вечеру разговорился.

 

- Отец мой, – Муса, его отец был, - Кудайкул,  - начал он. - К моему несчастью, у этого Кудайкула было небольшое состояние. На земельных площадях, в данное время принадлежащих нашему колхозу, у деда Кудайкула был собственный участок земли с лощиной. Правда или нет, мне точно неизвестно. Только знаю, что отец мой Муса, был "голь перекатная". Да ты и сам  знаешь об этом. И, если, отец был богач, то куда делось всё его богатство? Вот доносчики и донесли до властей, что дед у меня был баем. Вся вина в этом.

 

- А кто же на вас написал донос?

 

- Зачем тебе это, сынок? Не надо. Сверх этого были ещё заявления, клевета от трусливых шакалов. Не будем ворошить…

 

Дальше я не стал донимать его.

 

И вот сегодня я проводил на поезд родного отца, без вины осужденного, испытавшего трудности заключения. Перед посадкой в поезд он заботливо поцеловал меня и дал отцовское благословение.

 

- Пусть всегда и везде сопутствует тебе удача, сынок! "Тяжесть груза – нар поднимает, тяготы народа – герой поднимает!", "Герой – стена для народа, защита от ветра любого!", - говорили наши предки. Будь надеждой и опорой своего народа! Честно служи ему!

 

- Да сбудутся слова твои, отец!

 

Я стоял на перроне до тех пор, пока поезд не скрылся из глаз…

 

… Дневник, который я вёл в училище, заканчивался этими словами. Тетрадь я положил в кожаную офицерскую сумку и вышел на улицу.   В это время я услышал чей-то голос:

 

- Лейтенант Кошкарбаев, вас вызывает командир батальона!

 

Теперь наша  задача была сражаться с врагом… 

 

 

  2

 

… Нашей дивизии была дана небольшая передышка. Намечалось великое наступление по всем фронтам, шла тщательная подготовка к этому, о чём командир нашего 674-го полка, подполковник Плеходанов, сказал прямо всем офицерам. Однако каковы реальные объёмы этого наступления, направление главного удара и день, до конца были неизвестны. Это была военная тайна.  О том, что это примерно 150 дивизий трёх фронтов, среди которых мотострелковые, танковые дивизии, дивизии воздушных сил, так же как и мы, ожидающие наступления после  подготовок и переподготовок, конечно,  мы узнали позже.

 

… Однажды, во время одной из  тёмных ночей, мы получили заранее условленный сигнал. Многочисленным войском мы вышли из леса. То, что впереди идёт тяжёлый бой мы не видели, но хорошо слышали. Варшаву занимали то советские войска, то опять немецкие. Об этом мы узнали только вчера. Ну, уж в этот раз мы наконец-то встретимся в бою с крупными соединениями врага, думали мы.

 

Однако так  не получилось. То здесь, то там, в различных районах Варшавы, наши отдельные передовые части били врага, и советским войскам оказывали сопротивление лишь разрозненные малочисленные силы противника. Одним из таких советских соединений, которому предстояло встретиться с убегающим противником,  был и наш батальон.

 

… Мы всё видели своими глазами. Город пылает огромным костром. Огонь изрыгал в небо тонны чёрного дыма. Как  большая стая ворон, самолёты сбрасывали бомбы на город.

 

Мы спустились в низину и упёрлись в бурлящий речной поток. Оказывается, это была река Висла.

 

Перед висячим мостом через реку, я в первый раз увидел командира нашей дивизии, генерала Шатилова Василия Митрофановича.   Вверенные ему подразделения перебирались на другой берег реки, - кто на лодках, кто по мосту. Шатилов сам наблюдал за этой переправой с возвышенности  и периодически отдавал приказания. До недавнего времени стрелявшие по реке немецкие артиллеристы, после удара наших передовых войск, будто бы говоря: "Да к чёрту эту Вислу", перестали обстреливать реку.

 

Так что наш батальон, не встретив ожесточённого  сопротивления, одним из первых преодолел реку и вышел на другой берег.  Здесь командир полка Плеходанов дал указание капитану Твердохлебу, чтобы войска не задерживались и двигались дальше в плотном строю. Подполковник был зол и очень возбуждён. Чувствовалось, что он строгий полководец и держит в железной дисциплине свой полк.

 

Разведка нам доложила, что один из вражеских отрядов в спешном порядке движется к ближайшему лесу. Сразу после этого известия меня вызвал капитан Твердохлеб:

 

- Лейтенант Кошкарбаев, - начал он, вынимая карту из планшета. – Враг сейчас движется в этом направлении. Ты со своим взводом должен его обогнать и выйти к нему навстречу. Для этого кратчайшим путём доберитесь до леса и ждите их там, - он показал на карте наш маршрут.

 

- Хорошо, товарищ капитан!

 

- Ну, а мы в свою очередь будем гнать противника сзади. Понятно?

 

… Я кивнул головой. Снег был  глубокий, мы старались передвигаться в тех местах, где его было меньше: когда быстрыми перебежками, когда чуть сбавляя темп. Наконец, мы достигли желаемого места. Я увидел впереди три подлеска. Они располагались друг от друга примерно на расстоянии одного километра. Не зная, какой из них выбрать, я направил своих солдат в центральный лесок. Оттуда хорошо просматривались два наших фланга и поле перед нами. С этого места была отличная возможность ударить врага прямо в лоб.

 

Мы зашли в лес, быстро выкопали в снегу углубления, укрепили их ветками с деревьев и у нас получились хоть какие-то окопы. Я волновался, что немцы уже успели здесь проскочить, и направил несколько разведчиков на поиски следов на прилегающей местности. Однако, все они, возвратившись, сказали, что никаких следов не обнаружили.

 

Через некоторое время мы увидели немцев, идущих прямо на нас.  Одно хорошо, что неприятель двигался неравномерно, растянувшись. Когда передние части подходили к нам, то задние колонны были на расстоянии двух километров. Это нас устраивало, так как их было намного больше нас, примерно два батальона. Если бы они все разом нас атаковали, то быстро подмяли бы нас.

 

По мере приближения к нам немцев, наш пулемётчик Зотов, теряя терпение повторял:

 

- Начнём, товарищ лейтенант!

 

- Потерпи, пусть подойдут поближе! – сказал я, заранее предупредив всех, что открывать огонь  из всех видов оружия, только по моей команде. И вот впереди отряда отчётливо показались лица немецкого офицера и двух-трёх солдат. Изрядно уставшие, они двигались молча. Когда до неприятеля осталось пятьдесят-шестьдесят метров, я дал команду:

 

- Огонь!

 

Мы открыли яростный огонь  из ручного пулемёта, из автоматов, из винтовок.  Никак не ожидавшие опасности в этом месте фашисты, повернулись и начали убегать. А кого сразили наши пули, остались лежать на снегу.  Отбежав на  некоторое расстояние, немцы залегли и открыли по нам ответный огонь. Я приказал своим солдатам не высовываться из окопов, чтобы враг не узнал, что нас здесь всего один взвод.  Спустя короткое время немцы опять пошли в атаку. С нашей стороны на них обрушился повторный шквальный огонь. Но на правом фланге наших позиций, враг подошёл так близко, что нашим бойцам пришлось использовать около пяти гранат. Фашисты вновь отступили. В это время наши главные силы ударили по неприятелю с тыла.

 

- Ура-а-а!

 

- За Родину, вперёд!

 

Снег начал покрываться фашистскими трупами. Мы тоже поднялись в атаку. Но враг не оказывал нам никакого сопротивления: оставшиеся в живых побросали оружие и, поднимая руки, сдавались.  В моём взводе получили лёгкие ранения только два человека.

 

Самым первым меня встретил парторг батальона Искаков и неожиданно обнял:

 

- Поздравляю с первым боевым крещением, братишка!

 

За отлично выполненную задачу, всему составу взвода, командир батальона объявил благодарность.

 

Победоносно дошедшие до стен Москвы в 1941 году фашисты, в данное время представляли жалкое зрелище: безоружные, поникшие, дрожащие.

 

С тех пор, как я окончил военное училище и направлялся на фронт,  я несколько раз видел пленных немцев.  А сейчас, молодые солдаты, увидев фрицев в первый раз, глядя на сдающихся немцев, смеялись им прямо в лицо. "Неужели это те самые звери, которые дошли в сорок первом году до Москвы?", - говорили они.

 

Немцы сами начали строиться и, вдруг, на правом краю этого построения начался какой-то шум. Мы быстро подбежали туда и увидели на снегу немецкого офицера, лежащего с окровавленным лицом. А над ним, размахивая автоматом, находился Гичко.

 

- Гичко, не трогать! – крикнул я. 

 

Он зло посмотрел на меня, повернулся и сильно ударил ногой немецкого офицера.  Потом сказал:

 

- Товарищ лейтенант, может быть это месть за всех моих близких, которых уничтожили фашистские изуверы. Эх, жалко не успел я его пристрелить! – выдохнул Гичко.

 

Прямо сбоку я услышал голос командира батальона Твердохлеба.

 

- Мы пленных не расстреливаем, запомни это, - сказал он.

 

С совершенно бледным, гневным лицом, Гичко произнёс:

 

- Извините, товарищ капитан. На фашистов у меня зуб имеется…

 

Я посмотрел на лица своих бойцов и понял, что все  молча поддерживали Гичко. У всех было чувство мести к гитлеровцам.

 

Мы взяли в плен более ста человек и двинулись в направлении Варшавы. При подходе к городу мы соединились с основными силами дивизии.

 

Наконец-то мы достигли Варшавы. От многих улиц остались одни развалины. Остатки домов кое-где горели, кое-где дымились. Трудно было найти место, свободное от воронок, образовавшихся от авиабомб или артиллерийских снарядов.

 

Мы двигались три часа, пока не вышли с Варшавы. Глядя на всё это,  все подумали: 2вот, что несёт порабощённым народам фашизм и почему мы должны его уничтожить". Как будто бы мы все получили вывод после проведённой политинформации. От увиденных развалин города, наша ненависть к врагу увеличилось, и желание отомстить стало ещё острее.

 

… 18 января наша 150-ая дивизия, находясь в первом эшелоне, преследовала противника. Алексей Семёнович Твердохлеб нам сказал:

 

- Командующий фронтом нам приказал не вступать в бой с немецкими подразделениями, расположенными на нашем пути в близлежащих городах и населённых пунктах, а продвигаться вперёд как можно скорее. Поэтому наш командир полка поставил нашим офицерам особую задачу:  сохраняя максимальную дисциплину и порядок, ночью, без промедления двигаться дальше. Чтобы ни один солдат не отстал и не потерялся…

 

Наша дивизия, полк за полком, двигалась в северо-западном направлении. Командиры полков и батальонов улучшили связь и взаимодействие с ротами и взводами. Где по снежной дороге, где лесными тропинками, а где и по сплошному бездорожью, с трудом продвигались наши подразделения.

 

Неожиданно задул сильный ветер,  поднялась вьюга. И без того трудная дорога стала ещё сложнее. Идя по глубокому снегу, через наметённые сугробы, солдаты начали уставать. Автомашины застряли в снегу. Теперь пришло время перевозить провизию и боеприпасы на лошадях. Однако их нельзя было сравнивать с грузовиками. Положение усложнялось. Мы знали, что, несмотря на метель и вьюгу, нам нельзя отрываться от намеченного графика движения. Поэтому, иногда давали время для небольшой передышки. Так как солдаты, которые выбивались из сил, шатаясь, начали выходить из строя и отставать.  От сильного мороза земля как будто потрескалась и полопалась в некоторых местах. В такую погоду нам было невероятно трудно продвигаться вперёд. Офицеры выходили из колонны: или вперёд, чтобы притормозить колонну, или в хвост колонны, чтобы взять выбившихся из сил солдат под руки и помочь им догнать колонну.

 

Политработники дивизии, такие как агитатор нашего полка, капитан Бегалы Байболатов, в этом тяжёлом походе затрачивали много сил. Когда колонна останавливалась на короткую передышку, они следили, чтобы все нормально отдохнули, чтобы  всех накормили, а выбившихся из сил солдат, сажали на телеги. Во время отдыха, Байболатов раздавал бойцам свежие газеты, которые он получал от руководителей. Также раздавал листовки «Молния», где отмечались проявившие дисциплину и стойкость солдаты. Солдаты и офицеры, хоть и были сильно уставшими, но всегда внимательно слушали все политинформации, новости от Советского информбюро.

 

В один из последних таких минут отдыха, полковой агитатор Байболатов пришёл к солдатам:

 

-  Враг остановил наступление советских войск и создаёт мощные укрепления вблизи реки Одер. Для противодействия нашему Северо-Восточному фронту была образована в Померании армия "Висла". Так, что впереди нас ожидают тяжёлые бои.

 

Вот с такими многочисленными трудностями мы идём на встречу с врагом.

 

Неожиданно, 1 февраля потеплело,  пошёл дождь с ветром. Снег растаял, и дорога превратилась в кашу. Лошади, запряжённые в сани, не могли идти.  Пришлось солдатам самим двигать эти сани: сколько же выпало на их долю испытаний! Наконец, 2 февраля, преодолев пятисоткилометровый пеший путь,  дивизия вошла в город Фандсбург, располагавшийся на польско-немецкой границе. Отмучились мы от вечной ходьбы.

 

… Нашей дивизии дали отдохнуть три дня.  Прибыло и наше снаряжение. Мы привели в порядок обмундирование, подлатали свои сапоги. Помывшись в бане, мы хорошо выспались. Все думали, что время  нашего наступления на врага по всему фронту приблизилось. На самом деле вышло всё иначе. 5 февраля мы получили приказ на оборону.

 

Капитан Твердохлеб довёл до нас нашу задачу: в течение трёх дней  соорудить оборонительные сооружения по всей линии расположения батальона. Мы посмотрели, что наша линия обороны начинается с западной стороны города и тянется в сторону северо-востока.  Хоть и дни стали теплее, но земля так же оставалась мёрзлой. Но мы всё равно должны были рыть окопы и углубления для зенитных и миномётных установок, рыть землянки и сооружать блиндажи. Не хватало лопат, ломов и топоров. А когда ещё сильней потеплело, то в окопах стояла сплошная вода и стены начали обрушаться.

 

Дежурные офицеры всегда были рядом с солдатами. Но не только в качестве руководителей и организаторов. Когда надо было, мы брали в руки лопаты, ломы и кирки. Мы хорошо понимали, что рядовых солдат будут вдохновлять такие действия офицеров.

 

Да, меня поражала открытость, простота, терпеливость русских солдат! Немного отдохнут, а потом, забыв про усталость,  снова берутся за работу, да ещё соревнуются и шутят между собой.

 

Командир отделения Серебряков взялся за Пантелеева и начал подшучивать над ним:

 

- Эй, Ваня, что-то ты в последнее время хмурый ходишь? Расскажи про свои мысли!

 

- А ты что, хочешь помочь?  Однако у тебя не получится…

 

- А-а, наверно хочешь стать генералом? Да, конечно, такое звание я тебе дать не могу. Была бы такая возможность, я бы сначала себя генералом назначил.

 

- Конечно, сначала ты станешь. Ты же старший сержант. На одну же ступень ближе стоишь к генералу.

 

В это время в разговор вмешался шутник Гичко.

 

- Вы же не знаете, о чём беспокоится Пантелеев. А беспокоится он о своей молодой зазнобе из деревни,  о том, что её какой-то там мужик себе забрал.

 

Солдаты, курившие свои папиросы, тут же покатились от смеха.

 

- Да разве стоит переживать из-за этого! Будешь жив-здоров,  вернёшься домой и заберёшь её обратно.

 

- Да, если, любишь свою жёнушку, обязательно заберёшь и отомстишь этому шустрику.

 

- Ничего, что один кобель облизал, а ты заберёшь её назад, не думай что это большой грех.

 

- У этого молодца и вины-то большой нет. "Если тёлка подмигнёт,  бык верёвку сразу рвёт" - говорят в народе!

 

Пантелеев и сам начал смеяться.

 

- О-хо-хо.… Ха-ха-ха…

 

Настолько мне нравятся солдатские шутки и солдатский смех!..

 

… Поначалу, казавшуюся невыполнимую работу, мы закончили в намеченное время. Теперь всё было готово к встрече врага. Но, что поделать, и в этот раз схватиться с врагом по- настоящему у нас не вышло. По приказу сверху, мы оставили хорошо укреплённые оборонительные сооружения и двинулись на запад. Теперь мы узнали, что следующий пункт остановки – это немецкий город Флатов. До него было 32 километра.

 

 

3

 

… Наконец-то подошвы наших ног увидели немецкую землю. В город Флатов мы вошли, выдерживая чёткий строй и порядок: полк за полком. Вода, от растаявшего снега на асфальте, не принесла нам никаких неудобств. Весенний воздух щекотал наши   носы. Вдоль дороги во множестве росли яблони и липы. Дома были построены из красного кирпича,  к каждому микрорайону вела асфальтированная дорога. Земля была здесь плодородная и богатая.

 

674-ый полк,  под командованием подполковника Плеходанова, вошёл в город Флатов раньше других соединений и обосновался в уютном месте, с восточной стороны города. Здесь были сплошные коттеджи. Многие из них пустовали. Хозяева в спешном порядке выехали в западную часть Германии.  Немецкий народ поверил в лживую пропаганду о "кровожадности русских". Это была пропаганда Геббельса из радио, газет и журналов, где были использованы различные фальшивые фотографии. Это мы прекрасно знали. Поэтому немцы, оставшиеся в городе, старались не попадаться нам на глаза. Но, то тут, то там нам встречались бедные немецкие граждане.

 

В этом направлении политработники дивизии делали много работы.  Тема человечности советских солдат, которая была начата ещё в Польше, на германской земле была поднята на более высокий уровень. Политотделы сначала провели совещания на эту тему с политработниками всех  подразделений, вплоть до взводов, а потом довели важность этого до каждого офицера полка. Главная цель здесь была: за развязывание захватнической войны  отвечать будет фашистское руководство и его одурманенные пособники, - это мы должны донести до каждого рядового солдата. И, вправду, если, со стороны офицеров не будет строгого надзора за подчинёнными, если, не будет ежедневной  разъяснительной работы, то годами накопленная злость на немецких оккупантов, может превратиться в неконтролируемую ситуацию, когда "кровь за кровь, смерть за смерть!". Этого допустить нельзя.

 

Политическая работа требовала искусности, образованности, проникновенности в сердца всех воинов, жаждущих мщения.

 

Злость советских солдат на врага, за три с половиной года, достигла наивысшего предела. Настоящий же враг – фашист. В то время слово "фашист" вызывало в каждом из нас неимоверную злобу.

 

Теперь мы вступили на  вражескую землю. Наше окружение сплошь немецкое. Но наш враг только фашисты, - гитлеровские душегубы. Какая вина их детей, стариков, жён?  Уметь отличать это, мы постоянно учили и напоминали нашим бойцам.

Постепенно в головах наших солдат произошёл сдвиг в сознании. Вместо слов: "я отомщу немцам", стали больше говорить: "я отомщу фашистам". Обычно раньше  Гичко, шутник и балагур, когда слышал слово "немец",  то сразу напрягался и как бы готовился к прыжку, словно тигр. А сейчас он узнал кто действительно является врагом и кому надо отомстить…. Вот, каков результат ежедневной разъяснительной работы всех политработников и всех офицеров. Их большая победа…

 

… Итак, мы находимся в самом городе Флатов. Мы все торопили день схватки с врагом: лицом к лицу. На нашем фронте, прямо по центру, советские войска провели удачное наступление, преодолели реку Одер и, смяв сопротивление врага, закрепились на левом берегу, на вражеском плацдарме. Узнав про это, мы сидели в нетерпении. Потому, что оттуда до Берлина рукой подать!

 

- Каких-то 60-70 километров, - сказал капитан Твердохлеб, - следовательно, из этих сил, достигших реку Одер,  кто-либо может первым войти в столицу Германии. Тогда они поставят жирную победную точку в этой  войне.

 

Настроение командира батальона мы все прекрасно понимали. Кто же не хочет участвовать в битве за Берлин! Участвовать в разгроме столицы кровожадного врага!..

 

По линии нашей обороны, в юго-западном направлении, шли ожесточённые бои в Шнайдюмельском котле.

 

Если учитывать утверждение капитана Твердохлеба, то это самое сильное звено в обороне Померании. А город был построен совсем недавно, в 30-х годах, на бывшей немецко-польской границе.  На берегу реки Кюддов,  эта крепость,  - соединение нескольких железнодорожных и автомобильных путей. Этот город был со всех сторон укреплён мощными оградительными сооружениями против танков и живой силы противника. Там и аэродром был.

 

- Товарищ капитан, наши передовые части, которые первыми достигли Одера, почему забыли про Шнайдюмель? – спросил я командира батальона, вызывая его на открытый разговор.

 

- Наши войска, при кровопролитном наступлении в январе месяце, обошли город Шнайдюмель, и зашли в тыл противника. По словам подполковника Плеходанова, в этом городе находится более 25 тысяч солдат и офицеров, более ста артиллерийских орудий, много другой военной техники. Да к тому же они через "воздушный мост" получают пополнение в живой силе, снаряды и боеприпасы, в обратном направлении отправляют раненных солдат и офицеров, - сказал Твердохлеб и, чуть подумав, продолжил: - И, возможно, мы с этой немецкой группировкой в скором времени вступим в бой. Они наверняка попытаются прорвать окружение.

 

Вышло точно так, как он сказал. В один из дней середины февраля, как только прозвучал утренний сигнал о подъёме, меня вызвал к себе капитан Твердохлеб. Мы знали, что, если не было срочных и важных дел, он напрасно не вызывал к себе командиров взводов.

 

Я быстро прибежал в его блиндаж и увидел, что здесь уже собралось несколько офицеров…

Командир нашей роты Батраков тоже был здесь.  После меня подошло ещё человек пять-шесть.

Дежурный по батальону доложил Твердохлебу, что пришли все приглашённые.

 

- Ну, тогда начнём, - сказал комбат.  – Садитесь!

 

Как только офицеры расположились, всегда говоривший не торопясь, спокойно, капитан, подошёл к карте, расположенной на стене,  открыл занавеску и начал:

 

- Я только что вернулся от командира полка, - взял он указку и указал на точку на карте. – Вот здесь располагается наш штаб, вот город Флатов, а вот, взятый в плотное кольцо нашими войсками, город Шнайдюмель. 10 февраля, силами 2-го Белорусского фронта, был нанесён удар по позициям  немецкой армии "Висла", по левому флангу и по центру. Главный удар был в направлении Данцига и дальше,  вглубь Померании. В связи с этим, нашей дивизии приказано разворачиваться в южном и юго-западном направлении. Вы наверно понимаете, что враг может внезапно ударить между двумя соединениями наших войск и, прорвав оборону, он соединится с вражескими силами, находящимися в городе Шнайдюмель. Если они на это пойдут, то мы должны перекрыть врагу все пути отступления. Командир полка поручил нашему батальону занять самый опасный участок, - и он показал на карту.

 

После этого он дал конкретную задачу каждой роте и каждому взводу,  объяснил,  что надо делать. Мы занесли доверенные нам  участки на свои карты и уяснили задачу.

- Теперь, товарищи, собирайтесь в дорогу. До пяти часов утра вы должны достичь и закрепиться на вверенном вам участке. Потом доведите поставленную задачу до каждого солдата…

 

… 150-ая дивизия провела в бою с врагом три дня и три ночи. Вражеские соединения, которые прорывались в Шнайдюмель и немецкие силы, которые были в городе и шли к ним на соединение,  наносили мощные атаки по линии обороны нашей дивизии, в особенности по 756-му полку.  Это мощное давление с двух сторон, никто не ожидал. 756-ой полк, сдерживая оборону с двух сторон, нёс большие потери. Поэтому, согласно приказу командира дивизии генерала Шатилова, наш 674-ый полк последовал им на помощь и ударил из всех видов оружия по противнику, вышедшему из города.

 

Вскоре к нам присоединились дополнительные силы артиллерии и  танков. Они были взяты из резерва. И на новеньких стволах пушек была надпись из белой краски: "Смерть Гитлеру!", а на броне танков была надпись: "На Берлин!"  Два наших полка взяли в тиски шнайдюмельскую группировку и мощно ударили по ней. Оставшиеся в живых немецкие солдаты, в спешном порядке вернулись в город. Теперь все силы были брошены против вражеского соединения,  прорывавшегося в город. Однако мы не знали всех планов фашистов.

 

Твердохдлеб поставил нашу третью роту на самый опасный участок на правом фланге. Враг за одну ночь пытался трижды прорвать плотную линию обороны. Однако, трижды, "не солоно хлебавши", вынужден был отступать с потерями. После этого обе стороны, один за другим, успокоились.

 

 Приближалось утро. В это время командирам надо быть очень бдительными, потому, что уставшие солдаты могут заснуть.  Я прошёлся по всем  четырём отделениям моего взвода.  Несмотря на усталость,  бойцы не спали. Командиры отделений: Гончаров, Серебряков, Пантелеев, - бодрствовали. Пулемётчик Попов находился рядом с  Гончаровым и душевно беседовал с ним. Во время сегодняшнего боя, командир батальона, сам лично,  из командного пункта наблюдал,  как метко тот косил вражеских солдат.  Попов вёл какой-то тихий разговор с командиром отделения. Очень сильный солдат. В тот пятисоткилометровый пеший поход, он брал оружие у уставших сослуживцев, помогал им всячески.

 

Как только я приблизился к ним и только присел рядом, как Гончаров,  обведя взглядом округу, резко схватил меня за рукав и сказал:

 

- Немцы!

 

В это время я увидел трёх немецких автоматчиков, которые шли украдкой в нашу сторону, обходя полуразрушенный дом на левом фланге. Очень хорошая мишень! Попов подумал об этом же и начал настраивать свой пулемёт.

 

- Подожди, не стреляй! – приказал я ему, "их же можно взять живыми" - пришла мне в голову мысль.

 

Потом я обратился к Гончарову:

 

- Возьми с собой двух автоматчиков и следуй за мной, - сказал я ему шёпотом.

 

Командир отделения кивнул мне. Потом мой взгляд упал на Попова:

 

- Сержант, давай захватим этого великана. Пусть оставит пулемёт и возьмёт автомат! Весь день фашисты слышали его пулемёт, а теперь пускай его самого увидят! – сказал я  Гончарову, посмеиваясь про себя.

 

Я давно знал, что Попову нравятся такие шутки. Кто в юности немного хулиганит, а потом бросает все свои вредные привычки, в душе остаётся таким же.  Если, его чуть похвалишь, то он готов горы свернуть. Три немецких автоматчика, двигаясь в нашу сторону, повернули направо. Мы же двигаясь налево, вышли к ним прямо сбоку.  Их трое, нас пятеро. Смотрим, а они все рослые и здоровые, как наш Попов. Я примерно подметил, что место встречи с ними будет на углу яблоневого сада. Через некоторое время мы зашли в тыл неприятеля. У них все взоры обращены только вперёд, о нас они вообще не догадываются. Когда мы приблизились к ним вплотную, я негромко, но чётко произнёс:

 

- Хальт! Хенде хох!

 

Увидев перед своими лицами стволы пяти автоматов, фашисты приуныли и, бросив своё оружие,  подняли руки.

 

Командир роты приказал нам доставить пленных на командный пункт, капитану Твердохлебу. Мы с Поповым доставили их туда.

 

- Да, товарищ лейтенант, это же ваш первый трофей! Поздравляю! – сказал Твердохлеб и крепко пожал мне руку.

 

- Так, а ну-ка, узнаем, кто такие эти верзилы, поговорим, - сказал командир и позвал переводчика.

 

В этот момент земля задрожала как от грома и молний, послышался сильный грохот.

 

- Товарищ лейтенант, за добычу спасибо! Теперь поскорее возвращайтесь в свою роту.  Мы должны начать артподготовку. Скоро нам предстоит наступать. Конкретную задачу узнаете у Батракова, - сказал капитан, надевая свою шинель. – Ну, а с этими потом поговорим…

 

Мы выбежали на улицу. Услышали непрерывные залпы из различных артиллерийских установок, в том числе и из "катюш", в сторону позиций противника. Выстрелы достигали цели по линии обороны противника. Мы прибежали в роту. Старший лейтенант Батраков:

 

- Давай быстрее к себе во взвод.  Через сорок минут начнётся всеобщее наступление.

 

Как только закончилась артиллерийская стрельба, началось наступление. Со всех сторон раздавалось громогласное "ура!", которое наполнило все близлежащие окрестности. Мы тоже подхватили этот боевой клич и ринулись вперёд. Над нами в небе, в сторону врага летели самолёты.  "На Берлин!" - увидели мы надпись на танках, которые догнали и перегнали нас.  Теперь, чтоб не отстать от танков все мы прибавили скорости. Самолёты, которые пролетели над нами недавно, сбросили на вражеские укрепления бомбы и поливали врага из пулемётов.

 

Мы увидели всю мощь наступающих сил: немецкие укрепления были разворочены снарядами от артиллерийских залпов и от самолётных бомб. Уцелевшие от бомбёжек фашисты, начали убегать, бросая свои позиции. Они стремились укрыться в густом лесу, который был сзади них. Мы знали, что нельзя дать врагу достигнуть леса и стреляли по ним из всех автоматов, пулемётов и винтовок. На одной из возвышенностей, Гончаров и пулемётчик Попов, прилегли и открыли огонь по врагу из пулемёта. Я приблизился к ним,  расположился рядом и приказал, следовавшим за мной бойцам, тоже прилечь. Фашисты уже приближались к лесу. Они бежали по низменности врассыпную, в полном беспорядке. Периодически они поворачивались назад, стреляли из автоматов, потом опять бежали вперёд. Однако это не приносило нам большого ущерба.

 

Солдатам, которые были рядом со мной, я скомандовал:

 

- Огонь!

 

От огня пулемёта Попова, от огня наших автоматов и винтовок, враг нёс большие потери. Два взвода, которые находились с наших флангов, тоже поливали врага огнём своих оружий. Танки, обогнавшие нас ранее и разбившие переднюю линию обороны противника, начали разворачиваться и, выходя из леса,  оказались спереди врага. Фашисты начали удирать в противоположном направлении. Дело нескольких минут. Кого не сразили наши пули, сдались к нам в плен, побросав оружие.

 

К нам прибыл связной от командира роты и передал приказ Алексея Филипповича Батракова: не задерживаясь ни на минуту продвигаться вперёд.  "Обосноваться на другом конце леса!" - была установка Батракова.

 

На другом конце леса открытая поляна. Потом через два-три километра опять лес.  Эту всю обстановку я увидел через бинокль.

Неуклюже бежавшие немецкие солдаты, сначала показались, потом опять исчезли. Наверно там у них имелись траншеи. С нашей стороны леса я также увидел несколько замаскированных танков противника.

Я дал взводу немного отдохнуть. Только они расположились на сухих местах леса и принялись за перекур, как из леса вышли Твердохлеб и Батраков. С ними был парторг батальона Каримжан Искаков.

 

- Строится! – дал я команду солдатам.

 

- Вольно, можно сидеть! – махнул рукой Твердохлеб.

 

Командир батальона был в настроении. Он тоже достал из кармана, только что начатую пачку папирос, и начал предлагать бойцам.

 

- Давайте, хлопы, хорошенько покурим по одной.

 

Увидев Попова, который тащил пулемёт, командир сказал:

 

- Молодец, Попов! Герой! И вы все такие же, цены вам нет! С такими воинами как вы, мы не сдадимся врагу. Завтра же будем в Берлине! Батраков, Кошкарбаев! Предлагайте Попова для награды!

 

- Итак, бойцы, теперь за дело:  насколько можно быстро, сооружайте оборонительную линию, сделайте укрытия для стрельбы. Враг готовится к контрнаступлению, хочет нас выбить из занятых позиций.

 

- Товарищ капитан, а сзади нас нет врага, который мог бы ударить по нам? – спросил старший лейтенант Батраков.

 

- Об этом не беспокойтесь. Укрывшиеся в Шнайдюмеле после нашего удара вражеские силы, были позже уничтожены силами 756-го полка. Теперь вам с тыла опасности нет.

 

Когда капитан Твердохлеб ушёл, в нашем взводе остался парторг Каримжан Искаков. У этого офицера был спокойный мягкий характер. У него была очень хорошая черта: он мог любого солдата вызвать на откровенный, дружелюбный разговор про фронтовые дела, про геройства солдат, про предстоящие задачи. "Как ты считаешь, это же так должно быть, верно?" - подбадривал он солдат.

 

В этот раз Каримжан побывал в каждом отделении, и когда солдаты занимались работой по сооружению укрытий и рытью траншей, он старался каждого приободрить и добавить решительности.

Когда он собрался уходить в другую роту,  отвёл меня в сторону и сказал:

 

-  Ну, дорогой земляк, желаю тебе только победы,  - потом немного задумался, прищурил свои карие глаза и продолжил. – Тебе в этот раз будет не так сложно. По секрету скажу, что с двух твоих флангов стоят батареи капитана Овечкина и капитана Гриднева, сам видел. Они пришли на помощь нашему батальону.

 

После полудня наши позиции начали обстреливать артиллерийскими снарядами. Но выстрелы были беспорядочными: они то не долетали до наших окопов, то перелетали их и разрывались в нашем тылу.

 

Вдруг, я услышал чей-то крик:

 

- Танки!

 

Точно в направлении нашего взвода двигалось несколько танков. Я приложился к биноклю. Одиннадцать танков! Вплотную к танкам прижались немецкие солдаты, которых тоже было много.  "Вот чёрт! Откуда они взялись?" - подумал я. Потом я дал команду командирам отделений, чтоб готовили противотанковые орудия и гранаты.

 

Я внимательно смотрел вперёд. Когда враг приблизился к линии нашей обороны примерно на пятьсот метров, мы услышали залпы наших артиллерийских батарей. Выстрелы были удачные. Три передних танка заполыхали.

 

- Молодцы, артиллеристы! – крикнул я громко, как будто они меня слышали.

 

Остальные танки, не обращая внимания на подбитые машины, продолжали двигаться вперёд.  Однако загорелось ещё два танка. Когда до танков и до фашистских солдат оставалось двести метров, с наших флангов заработали пулемёты. Один пулемёт был Попова, за другим находился пулемётчик Зотов. Три танка развернулись и двинулись в направлении позиций отделения старшего сержанта Серебрякова. Увидев это, я не мог лежать спокойно. Прикрываясь деревьями, я прорвался к позициям отделения Серебрякова.

 

Старший сержант и сам видел опасность его положения. Когда я уже приблизился к нему, Серебряков скомандовал: "Приготовить гранаты к бою!"

 

 Как раз в это время я прибежал и прилёг рядом с Серебряковым. Стреляя прямо на ходу, танки приближались к нам. Снаряды разрывались недалеко от нас, позади.  Где-то с тыла мы почуяли запах гари. Это загорелся лес, но туда смотреть, у нас не было времени. Один из танков уже подошёл слишком близко.

 

- Гранаты!

 

В переднюю машину полетело несколько гранат. Танк крутануло как бабочку, он остановился. Открылся нижний люк, и оттуда начали выскакивать танкисты, но Зотов перестрелял их из своего пулемёта. Центральный танк тоже был подбит и заглох. Третий танк направлялся к нам.

 

- Пропускайте его, потом бейте! – крикнул я Серебрякову.

 

Когда танк проходил мимо нас, один из бойцов последовал за ним ползком,  правой рукой он бросил гранату. Она попала точно в топливный бак танка и машина тут же загорелась. И только наш боец успел укрыться за деревянное прикрытие, это был рядовой Исажанов, как вслед ему просвистели автоматные очереди. Я убедился, что из подбитого танка никто не остался целым и посмотрел по сторонам. Наши солдаты стреляли из всех видов оружия. Теперь я увидел, что отделение Гончарова перемешалось с врагом. Я хотел к ним перебраться ползком, на помощь, но Зотов остановил меня:

 

- Товарищ лейтенант, у меня немеет правая рука, ранили наверно…

 

В это время я увидел, что примерно сто фашистов двигается прямо на нас. Я устроился за пулемёт Зотова и крикнул:

 

- Огонь из всех видов оружия!

 

- Товарищ лейтенант, а что если нам сразиться в рукопашной? – предложил Серебряков.

 

- Пока есть возможность стрелять, не надо штыки доставать. Стреляйте! – ответил я ему.

 

Мы дали отпор врагу и немцы опять отступили. И, вдруг, мы услышали крики "ура", недалеко от нас.   Мгновенно вскочив со своих мест, мы тоже поднялись в атаку. Я посмотрел на Зотова: из правой руки у него текла кровь.

 

- Быстро в санбат! – приказал я ему.

 

Мы начали преследовать убегающего врага, стреляли по нему, из чего только можно было.  Рядовой Васильев, который нёс пулемёт Зотова, тоже не отставал от нас. Когда мы вышли из поляны примерно на метров двести, то увидели над головами огненные всполохи. Это были залпы наших "катюш".

 

Перед нами горел лес в нескольких местах. Мы загнали туда противника. Оказалось, что здесь находится вторая линия обороны фашистов. Они укрылись в траншеи, но наши бойцы, достигнув их, бросились в рукопашный бой. У меня не было штыка, был пистолет "ТТ". Я стрелял в фашистов, возникающих у меня на пути, тем самым помогал нашим солдатам в рукопашном бою. Не выдержав нашего яростного натиска, враг снова побежал. В этот момент, не знаю, откуда он взялся, я увидел пулемётчика Зотова, который, расположившись на пригорке, стрелял по фашистам. Я побежал к нему.

 

- Я же велел идти в санбат! – поругал я его.

 

- Санитар меня сам нашёл, товарищ лейтенант! Рана не тяжёлая. Пуля задела мышцу. Я перевязал её и догнал своё отделение, - сказал он, стиснув зубы. Я посмотрел на его совершенно бледное лицо и понял, что рана серьёзней, но ничего не сказал ему.

 

Это был наш последний бой под Шнайдюмелем. В этом сражении только один наш батальон уничтожил больше четырёхсот немецких солдат и офицеров, 182 фашиста мы взяли в плен, подожгли три танка, разбили восемь артиллерийских установок, двадцать грузовых автомашин. Об этом нам доложил  политрук Васильченко.

   "Тогда какое же количество врага уничтожила вся наша дивизия!" - подумал я про себя.

 

Конечно, война, - это война! И мы не обошлись без потерь. Только из нашего взвода погибли одиннадцать человек, шестерых ранили. Один из них – Зотов.  Пуля ему прострелила мышцу на правой руке. Хорошо, что кость не задета. Насильно я его отправил в санбат, но он вернулся оттуда на следующий день.

 

В этом бою под Шнайдюмелем, я был свидетелем многочисленных геройских поступков наших солдат. А про отвагу Зотова и Попова можно говорить постоянно. А, если, сказать про Гичко, то, несмотря на свою худобу, в этом последнем бою он показал свою храбрость. Я видел как он спас от гибели своего командира отделения Гончарова. В ходе рукопашного боя Гончаров оказался против троих фашистов. Он одного из них заколол штыком, второго ударил прикладом от винтовки, но тут на него напал третий немец.  У него был кинжал в руке, и он уже размахнулся для удара, как на него тигром налетел Гичко и сильно ударил по затылку.

Я тоже спешил на помощь к Гончарову, но Гичко опередил меня, сбив его с ног.

 

Так что, в том бою все наши воины показали свои геройские качества. Внутри себя я, конечно, был безгранично рад и горд, что у меня такие геройские ребята.

Мы отдохнули всего полчаса и начали хоронить наших, геройски погибших товарищей. Каждого воина мы похоронили отдельно, сделали надгробие, потом отсалютовали им из винтовок, автоматов и пистолетов. Но до сих пор я переживаю и не могу простить себе, что не записал имён и фамилий, павших смертью храбрых в том бою.

 

4

 

Когда мы приводили в порядок наше обмундирование, поступила команда выдвигаться на марш.

 

- Мы должны пройти пешим походом восемьдесят километров, и достигнуть района на северо-востоке от Шнайдюмеля, - сказал командир батальона капитан Твердохлеб.

– Во время похода каждый офицер отвечает за дисциплину и порядок в своих подразделениях. В то же время не забывайте, что солдаты толком не отдохнули после боя.

 

17 февраля мы достигли города Шнайдюмель. Город был в огне. Мы узнали от нашего политрука дивизии, что в этом городе погибло много наших молодых ребят. Наши подразделения, которым ставилась задача очистить дома и улицы города от гитлеровцев, понесли большие потери. Фашистов здесь было не много, но они, укрылись в домах и, прикрываясь их стенами, расстреливали наших солдат из пулемётов. Поэтому такие потери.

 

- Товарищи, - начал комиссар дивизии, - теперь наша главная задача на данном этапе, - это научиться вести уличные бои. Впереди у нас много немецких городов, которые мы должны будем брать. А вы видите на примере Шнайдюмеля, что раненый враг просто так не сдаст свои города….

 

Этот город мы обошли с северной стороны, и вышли на широкую асфальтированную дорогу, которая вела на запад. Наша рота шла по дороге. Нас обогнала легковая машина, которая, проехав немного дальше, остановилась. Из машины вышел человек, в брезентовом дождевике и присоединился к нашей колонне. На ходу он начал разговаривать с нами. Мы его узнали. Это был командир нашей 150-ой дивизии, генерал Шатилов.

 

- Парни, как, - тяжело вам шагать без отдыха? – спросил он, улыбаясь.

 

Помню, как наш весельчак и балагур Гичко ответил:

 

-  Ничего страшного, товарищ генерал,  на Одере перекурим, а отдохнём уже в Берлине!

 

- До Одера ещё далеко. По дороге нам будут оказывать яростное сопротивление вражеские силы, которые мы должны уничтожить до последнего.

 

- Так-то оно так. Но мы же всё равно идём к Одеру.

 

Солдаты и генерал рассмеялись.  Подвёл итог разговора Попов:

 

- Теперь, товарищ генерал, нам всё равно, куда и как мы идём. Вокруг только немецкая земля. Где бы мы ни встретились с врагом, сердце Гитлера всё равно будет огнём гореть.

 

Находчивый парень Гичко опять вставил свою реплику:

 

- Как только придём в Берлин, Гитлера сравняем с землёй!

 

Генерал пожелал нам удачи и тепло попрощался.

 

19 февраля, к вечеру,  мы прибыли в заданный район. Здесь тоже был небольшой лес, но он был не густой. От разрывов снарядов некоторые места выгорели полностью. Сколько мы будем здесь находиться, – неизвестно, но сейчас это было нашим пристанищем.

 

Для пехоты, после длинного похода, при прибытии в заданный район, сооружение блиндажей, рытьё окопов, - устоявшаяся традиция. Только мы принялись за привычную работу, как меня вызвали к командиру батальона.

 

Он находился недалеко от нас.  Когда я пришёл к нему, Твердохлеб отдыхал на постеленной плащ-палатке. Кожаную сумку и шапку он положил на рацию, стоявшую на полу. Вид у него был уставший. Широко раскрытыми голубыми глазами он смотрел на небо. Он не обращал внимания на прибывших офицеров. Но к указанному времени он резко поднялся и начал разговор:

 

- Возможно, мы останемся здесь до десяти суток. После Шнайдюмеля бойцам не было покоя. Поэтому разрешается хорошо отдохнуть. Пусть все приведут в порядок  форму и оружие.  А с завтрашнего дня начнём бойцов обучать правилам уличного боя.

 

После разговора с комбатом я вернулся к себе. Бойцы успели уже оборудовать один блиндаж. После ужина я дал разрешение на ранний отбой. По периметру мы расставили дежурный караул.

 

На этом месте, в первую же ночь мне приснился сон:  Всё вокруг заволокло лёгкой синей дымкой. Где-то сверху, вся в белом длинном платье, с двумя косичками, спадающими на грудь, с распростёртыми руками, бежала обезумевшая девушка. "Спасите!" - кричала она. "Ой, да это же Райхан!? Райхан!" - крикнул я, и она с ходу обняла меня. Догонявший её какой-то незнакомец остановился и, сожалея, пошёл прочь. Райхан, с заплаканными глазами, сказала:

 

- Рахимжан, и ты здесь оказывается! Как хорошо, что мы встретились! Когда с рассветом вы, мужчины, ускакали на своих боевых лошадях,  спокойствие аула разбил один злодей! Я теперь не твоя, прости меня! Простишь? Наверно это воля Всевышнего, прощай, душа моя! Только отомсти за меня тому злодею, любимый! Прощай! – сказала она и, шаг за шагом удаляясь от меня, исчезла совсем.  Я остолбененл.   Сквозь пелену синего тумана мне ничего не было видно.  Я только продолжал кричать: "Райхан!" В итоге, я проснулся от своего голоса, и потом долго не мог уснуть. Опять вспомнил Райхан…

 

Перед тем, как мы вышли из города Флатова в долгий поход, я получил письмо от её подруги Кадиши. В том письме, Кадиша не сообщала ни о каких несчастных случаях, куда бы попала Райхан.  Я не мог заснуть, приподнялся и сидел в раздумиях. В блиндаже было темно,  солдаты спали без задних ног. Мысли о Райхан не уходили из головы… Я понял, что не смогу уснуть и пошёл проверить своих караульных.

 

… Неделю спустя, отдохнув и подготовившись, мы поднялись с "насиженного места" и двинулись в северном направлении. По дороге мы слышали отдалённые залпы артиллерийских орудий. В небе над нами, туда-сюда летали самолёты, и мы догадывались, что скоро будет новое наступление. Участились удары вражеской артиллерии. Снаряды, пролетая у нас над головами, разрывались где-то позади нас. Враг даже ночью не прекращал обстрелы. "Попадём так в дерево, нет, так хоть листья собьём",  - наверно с такими мыслями проводили они свои беспорядочные обстрелы. Сзади мы слышали залпы наших артиллерийских орудий. Я думаю, что они проводили пристрелку по ориентирам…

 

Ливень лил, не переставая,  наши шинели сильно промокли и стали тяжёлыми. Дорога вообще размокла. Мы сами, словно лошади, тащили артиллерийские пушки.  Все низины были в сплошной грязи.

Вымазавшись в дорожной грязи, мы наконец-то  остановились на отдых в небольшой полуразрушенной деревеньке. На месте домов только высились трубы от печек. Хорошо, что вода в колодцах была чистой.

Позади нас мы услышали гул мотора от мотоцикла. Это был батальонный почтальон, который привёз письма и газеты. Я удивился, как он в такую слякоть добрался до нас.

Для меня писем не было. Я взял для чтения свежий номер дивизионной газеты "Воин Родины".

 

Там было напечатано обращение ко всем воинам советской армии.  "Близится день взятия Берлина!", -  в этой статье был призыв проявить всё своё умение и мастерство, для безжалостного уничтожения врага. Это как бы указывало на предстоящую большую битву. В этом номере газеты была статья и про наш батальон, который возглавлял  капитан Твердохлеб, о геройском подвиге солдат при Шнайдюмеле. Там были напечатаны фамилии рядовых Попова, Зотова, Исажанова, Гичко, а также фамилии командиров рот, - Батракова и Атаева.  Там было упомянуто и про меня.

 

Немного отдохнув, мы построились в колонны и двинулись дальше.  Через некоторое время мы вошли в неизвестный хутор.

 

Было 1 марта. Мы поднялись до рассвета. Нельзя залёживаться, так как линия фронта близко. Вчера ночью мы узнали от наших разведчиков, что немецкие траншеи находятся уже на расстоянии пятисот метров от наших позиций.

 

Как только начало подниматься солнце,  со всех сторон мы увидели в небе зелёные ракеты и услышали залпы гвардейских миномётных орудий. Сразу к ним присоединились и выстрелы из артиллерийских пушек. Мы увидели, что первую оборонительную линию противника заволокло густым дымом. Пользуясь таким прикрытием, мы вскочили с наших мест и побежали на врага. Из-за дыма, фашисты толком не видели нас. Когда в небе появились красные ракеты, то вся наша пехота начала кричать громогласное "ура!"  И в это же время, танки вышли из своих маскировочных укрытий, и пошли в стремительное наступление.

 

Когда мы достигли первой линии обороны противника, то наша артиллерия переключилась на вторую линию обороны врага. Это результат стратегического плана нашего командования.

 

Мы достигли траншей противника, когда густой дым начал рассеиваться. Но мы не увидели  в траншеях ни одного фрица. От многочисленных артиллерийских и миномётных снарядов они попрятались по блиндажам. Командир отделения, старший сержант Иван Золотухин, открыл дверь одного блиндажа и кинул туда одну за другой три гранаты. Тут же оттуда послышались крики и стоны. Мы быстро забежали в блиндаж и увидели там пятнадцать гитлеровцев, получивших различные ранения от гранат. Отделение Серебрякова уничтожило более двадцати фрицев. Рядовые Иван Игнатьев и Толен Рысымбетов косили из ручных пулемётов фашистов, выбегавших из блиндажей. Подоспели наши танки и мы, прикрываясь их бронёй, двинулись на вторую линию обороны немцев.  И здесь они попрятались в блиндажи. Примерно за полчаса мы полностью завладели и этими укреплениями врага.

 

Не обошлось и без наших потерь. В этом бою мы потеряли Зотова, Исажанова, Рысымбетова. Они были бесстрашными парнями. Мы их похоронили. На могиле я сказал речь:

 

- На этой земле мы оставляем своих братьев, героев: Зотова, Рысымбетова и Исажанова.  "И в огне он – герой, и в веселье – герой,  а в битве один - стоит тысячи!", - такими они были храбрецами,... - из глаз моих покатилась слеза, я запнулся, но потом продолжил. – Герой рождается для народа и погибает ради народа. Вы геройски умерли за свободу и независимость своего народа.  Ваш героизм  страна и народ никогда не забудут! А мы клянёмся, что отомстим за вас. Кровь за кровь, смерть за смерть!

 

Мы дали троекратный салют. Сделав три холмистых бугорка, мы поспешили догонять наш батальон.

 

… Несмотря на непрекращающиеся дожди, наша дивизия за два дня похода преодолела пятьдесят километров и остановилась перед озером под названием Вотшвин-зее.  Это было похожее на изогнутый клинок, дугообразное озеро, в ширину от километра, местами до двух, в длину примерно десять километров. Она располагалась с юго-востока на северо-запад.  О том, что наш 674-ый полк будет идти с правого фланга, а наши соседи, 469-ый полк, с левого фланга, мы узнали от командира полка Плеходанова.

 

- На том берегу озера очень много немецкой живой силы и техники. Второй и третий батальоны будут идти впереди. Не забывайте об осторожности. А батальон капитана Твердохлеба будет прикрывать колонну сзади. Марш начинаем ночью. Согласно приказу командира дивизии, мы должны обогнуть озеро Вотшвин-зее по своему флангу до утра.

 

Приказ мы выполнили в точности. Прибыли в указанное место вовремя. Однако  мы позже узнали, что продвигавшиеся впереди нас батальоны Логинова и Давыдова, понесли некоторые потери. Продвигаясь быстро, без перерывов, без предварительной разведки, эти два батальона попали под сильное сопротивление противника. Некоторые отделения 469-го полка, который двигался с левого фланга, оказали им необходимую помощь.

 

Нашему батальону поступил приказ расположиться в деревне Цыцау, которая находилась прямо на берегу озера. При приближении к этой деревне, капитан Твердохлеб направил разведчиков, для выяснения обстановки.  Они узнали, что в деревне укрепились примерно сто фашистских морских пехотинцев. Прилегающая земля была холмистой, очень удобной для обороны. Самое верное было ударить по врагу с трёх направлений.

 

Наш командир батальона долго думал, какое решение принять, какое из них будет самое правильное, чтобы понести меньше потерь. Наконец он отдал приказ трём нашим ротам атаковать с разных сторон: с востока, с юга и с запада. В наш батальон была прикомандирована артиллерийская рота под командованием капитана Романовского. Им был дан приказ открыть огонь по главным укреплениям противника. После артподготовки мы ринулись в атаку с трёх сторон. Но враг не хотел сдаваться.

 

Во время боя капитан Твердохлеб находился в нашей третьей роте и лично руководил боевыми действиями. По сравнению с другими двумя ротами, наша рота Батракова, продвинулась далеко вперёд. С находившимися в первой и второй роте, старшим адъютантом батальона Шепелевым и политруком Васильченко, капитан Твердохлеб с помощью связных, договорился об одновременном ударе с трёх сторон. Третью роту он разделил на три части.

 

- Лейтенант Кошкарбаев, ты со своим взводом продвинься до каменистого холма с правой стороны деревни и закрепись там. Когда увидите сигнал красной ракеты, поднимайтесь в атаку. Таким образом, вы отвлечёте на себя некоторые силы врага!

 

Чтобы не медлить с выполнением приказа, три отделения нашего взвода, выбрав направление атаки, начали поливать врага из автоматов и винтовок. Прижатый спереди и сзади противник, на время растерялся. Воспользовавшись моментом, отделение Гончарова захватило в плен двенадцать фашистов.

 

Занявшие оборону гитлеровцы, которые не хотели сдаваться, ещё немного отстреливались, но все были уничтожены и остались на дне каменного склепа.

Разве бывает война без жертв? Но ведь должен быть когда-то предел. Чем меньше потерь, тем лучше победа. Но законы войны не соответствуют нашим желаниям. В этот раз из батальона мы потеряли семерых...

 

Один из них, любимчик взвода, рядовой, киргизский парень Мусылманкулов. Он был простодушный весельчак, шутник,  но когда слышал слово "враг", то сразу его лицо наливалось кровью и жаждало мести. Каким он был храбрым, таким он был человечным, душевным. Слова и выражения из его уст шли пословицами и поговорками, говорил он как будто стихами. Например, он часто приговаривал: "Фашист атакует, то говорим - "гут", когда отступает, то - "Гитлер капут".

Вот так погиб, один из наших храбрых воинов, мечтавший дойти до Берлина...

 

В следующую ночь, на северо-западном берегу озера Вотшвин-зее, был кровопролитный бой с фашистами. Здесь так же, благодаря нашим разведчикам, нашему командованию заранее были известны вражеские укрепления, ориентиры огневых установок, количество живой силы противника. Сотни пушек и "катюш" вели двухчасовой непрерывный огонь по позициям врага, приведя в полный хаос три линии обороны противника. Наши самолёты так же бомбили вражеские крепости. Потом мы, поднявшись в атаку  вслед за нашими танками, преследовали убегающего врага и добивали его из стрелкового оружия.

 

Позже мы узнали, что силы противника в районе озера Вотшвин-зее были больше наших более чем в два раза. Но они не догадывались, что наша дивизия нанесёт им внезапный удар. Фашисты здесь потеряли тысячи солдат и офицеров. Оставленной военной техники тоже было много…

 

79-ый корпус Третьей ударной армии победно закончил операцию в Западной Померании в конце марта. К этому была причастна и наша 150-ая стрелковая Идрицкая дивизия, чем мы все были очень горды.

 

В это время к нам, в 674-ый полк, прибыл лично командир дивизии генерал Шатилов, и за бои за город Шнайдюмель,  за бои близ озера Вотшвин-зее,  вручил ордена и медали солдатам и офицерам от имени Президиума Высшего Совета СССР. Командир батальона Твердохлеб был награждён орденом Красного Знамени. Командиры рот, Батраков и Атаев, политрук Васильченко, были награждены орденом Отечественной войны 1-ой степени. Я тоже был удостоен этой награды. Пулемётчик, сержант Николай Попов, был награждён орденом Красной звезды,   а солдат Гичко получил орден Славы 3-ей степени. Об одном жалеем, что Зотов не смог получить свой орден Красной звезды,  а Исажанов, Мусылманкулов, Рысымбетов не смогут получить ордена Славы 3-ей степени. Многие солдаты были награждены медалями "За отвагу!"

 

А самая большая радость была в том, что наша 150-ая стрелковая дивизия, за победу в бою близ озера Вотшвин-зее, была награждена орденом Кутузова 2-ой степени. Тем самым, она открыла новую страницу своей славной истории. Эта награда дала ещё больше уверенности и решимости всем соединениям дивизии.  В каждом отделении, в каждом подразделении дивизии прошли торжественные митинги в честь получения почётной награды.

 

Дивизия получила свежее подкрепление. Офицерам дивизии было поручено ознакомить вновь прибывших солдат с историей и с боевым путём дивизии. История 150-ой дивизии, традиции воинов и её боевой путь было как поэтическое произведение.

Эта дивизия была сформирована в сентябре 1943 года, под городом Старая Русса, объединением 127-го курсантского полка, 144-ой и 151-ой пехотных бригад. С того времени, за короткое время дивизия стала известна не только в Третьей Ударной армии, но и по всему фронту.

 

Освободив от врага всю Калининскую область, она прославилась и в освобождении Латвии, участвовала в кровопролитных боях за высоту Заозёрную, проявив небывалое мужество и стойкость. Однако настоящая слава пришла к дивизии за бои за город Идрицк. О подвиге солдат и офицеров дивизии, об их храбрости было написано в газете "Правда" и в других центральных газетах.

 

Идрицк – был самым сильным звеном в оборонительных позициях фашистов. Через этот город проходили многочисленные железнодорожные и автомобильные дороги. Близ города находился постояннодействующий аэродром. Подходы к городу были неудобны для танков противника из-за многочисленных оврагов и буераков. Со всех сторон были прорыты траншеи, с различными дотами и дзотами.

Оборонительные сооружения немцы делали несколько месяцев и превратили этот город в неприступную крепость. С другой стороны, дивизия понесла потери при ожесточённых боях за высоту Заозёрную. К тому же, перед Идрицком создавала препятствие река под названием Великая, встав перед дивизией поперёк дороги. За этой рекой противник наблюдал постоянно, не смыкая глаз. Река, в некоторых местах достигала двести метров в ширину и три метра в глубину. При сильном ответном огне противника такую реку преодолеть было очень сложно.

 

Так вот, многочисленные группировки немецкой армии, занявшие оборону в городе Идрицк, были наголову разбиты за считанные дни, 79-ым объединительным корпусом 2-го Прибалтийского фронта. 12 июня 1944 года были новости от советского информбюро: "Выйдя в наступление из Ново-Сокольнического района в северо-западном направлении, Армия 2-го Прибалтийского фронта, разбив оборону противника, за два дня продвинулась на тридцать пять километров.

Таким образом, расширили направление фронта до 150-ти километров. Советские войска, захватив город Идрицк, овладели крупным железнодорожным узлом. Было освобождено большое количество населённых пунктов с населением свыше 1000 человек".  А наиболее храбро проявившая себя в тех боях,  150-ая дивизия, приказом № 207 Верховного Главнокомандующего, от 23 июня 1944 года, была переименована в "150-ую Идрицкую стрелковую дивизию". И уже после этого, за бои за город Шнайдюмель и за бои близ озера Вотшвин-зее, наша дивизия была награждена Орденом Кутузова 2-ой степени…

 

Такие рассказы об истории дивизии, о славных традициях наших солдат и офицеров, имели для новобранцев особое значение.

Молодые бойцы подобающим образом нацелились на продолжение традиций нашего войскового соединения. В каждой роте, в каждом взводе были проведены открытые комсомольские собрания на тему: "Солдат, - будь достоин славных традиций своего подразделения!".

 

 

4

 

… Дивизия в полном составе выдвинулась во второй эшелон. Мы остановились в Мантель-зее. Со всех сторон город был окружён лесом и лесными полянами, от которых пахло весной. С утра, из лесной чащи к нам доносился свист и пение птиц. В небе, пробившись из-за туч и облаков,  солнце разбрасывало свои яркие лучи! В этих местах солнце садилось поздно. Все советские войска вели своё время по московскому времени, а здешнее время было на два часа позже.

 

Да, весна набирала свою силу. С начала войны это уже четвёртая весна. А можно ли сравнить эту весну с тремя предыдущими? Вот, уже заканчиваются бои за Западную Померанию. Венгрия уже почти вся освобождена. Красная Армия, продвигаясь вдоль берегов древнего Дуная, подходила к Австрии. В Западной Пруссии город Кенигсберг был полностью окружён. А в масштабе всей войны, в центре всех событий, над Берлином сгущаются чёрные тучи.

 

Мы все понимали, что война скоро закончится, и закончится удачно для нас.  Но мы в эти последние часы  войны ещё хотим сказать своё слово. Только где, на каком участке фронта? Это пока нам неизвестно.

От расположения нашей дивизии, Одер находился в двадцати километрах. На левом берегу реки закрепились фашисты. Одно нас радовало, что мы получили приказ о подготовке к форсированию реки. На нашу радость о таком известии у капитана Твердохлеба было иное мнение:

 

- Если мы переправимся через Одер и продолжим наступление на запад, - начал он, склонившись над картой, с лично нанесёнными ориентирами, - то наше наступление на Берлин пойдёт значительно севернее, минуя стратегические пункты противника. Если это так, переправившись через Одер, мы займём участок, откуда мы потом начнём наступление. Что мы имеем от этого? Мне не совсем понятно.

 

- Может быть, цель нашего наступления, это повернуть главные силы немцев в другом направлении, - высказал свою мысль Батраков.

 

- И это возможно…

 

Мы меняли расположение наших войск. В этот раз на подготовленные ранее позиции мы двигались не колонна за колонной, не походным маршем. Мы передвигались скрытно по лесам, по-батальонно. В этих лесах скрывались разрозненные группировки фашистских банд. Поэтому командир полка каждому батальону дал отдельный маршрут движения. А командир батальона, в свою очередь, распределил маршруты каждой роте.

 

В этот раз наш взвод попал в интересную историю. Когда мы, согласно нашего "собственного маршрута", углубились в лесную чащу, впереди нас началась беспорядочная стрельба. Наши бойцы быстро залегли, осторожно передвигаясь, закрепились на другой стороне чащи.

 

Стрельба велась из центральной поляны. Я ранее никогда не видел такого вражеского укрепления. Ни блиндажа, ни окопов видно не было. На поляне вкруговую стояли телеги, крытые брезентом. Всё это было похоже на цыганский табор. К телегам были привязаны лошади.

 

Мы открыли ответный огонь. Сначала уничтожили всех лошадей, потом направление стрельбы перенесли непосредственно на врага. Они также вели непрерывный огонь, но интересно, что их пули проходили выше наших голов, или наоборот, врезались в землю за 30–40 метров до нас.

 

- Ой-бай! Да это же сплошные женщины! – через некоторое время заметил один из наших солдат.

 

Мы не могли поверить своим глазам. Действительно, на стрелявших по нам врагах, были длинные юбки.

 

- Эй, да это оказывается преданные Гитлеру женщины, - пробасил Николай Попов.

 

- Тогда, что это за телеги? Однако их много, на целый километр растянулись, - сказал неуверенно Гичко.

 

Женщины, которые сразу не смогли прекратить стрельбу, постепенно успокоились и, увидев, что полностью окружены, начали сдаваться.

 

- Товарищ лейтенант, а у некоторых из них и усы имеются! - сказал Попов.

 

Все бойцы громко расхохотались. Шутник Гичко, который чуть не лопнул от смеха,  продолжил:

 

- Диво-то какое! Гитлер теперь и усатых женщин берёт?!

 

Большинство наших "женщин", оказались мужчинами, переодетых в женскую одежду.

Пленные стояли с жалким видом и были мрачнее тучи. Как оказалось после проверки, это были административно-хозяйственные работники, которые вели дела на захваченных территориях. Теперь посмотрите на них. "Нашли приключения на свою голову" как говорится. Узнав о приближении советских войск, они вместе семьями, на телегах, бросились бежать на запад. Эти злодеи хотели достигнуть германской границы на западе и спрятаться, или как-то перебраться на американский континент. Когда пришла Красная Армия, многие из них переоделись в женскую одежду и хотели так спастись от справедливого возмездия. Застигнутая врасплох утка ныряет задом! Не так ли?!

 

В прошлом, не считаясь с просьбами ни одного народа мира, фашистские кровопийцы, сейчас показали свою натуру, которая вызывала смех и отвращение. Увидев, какие они на самом деле, мы ещё больше поверили, что победа близка. Каждый солдат, на этом небольшом участке лесной поляны, прочитал философию войны и понял суть нашего беспрерывного наступления.

 

Отдать бы этих узурпаторов на суд простых солдат. Растерзали бы?  Они же не жалели наших людей. За четыре года войны в Украине, в Белоруссии, в Молдавии, - кровь многочисленных жертв, на их же совести. Кто даст гарантии, что они не участвовали в завоевании "жизненного пространства?" А по-другому, кроме как хозяева,  они ведь не могли себя вести на завоёванных территориях. А теперь стоят и строят из себя "бедных родственников".

Командир батальона приказал доставить всех пленных в штаб дивизии…

 

… Наше новое месторасположение было не таким уж и плохим. Мы заселились в двухэтажный особняк померанского помещика. Загон и другие надворные постройки хозяйственного назначения были в хорошем состоянии. Комнат в этом доме было много. В комнатах была добротная  мебель,  постельные принадлежности были в надлежащем порядке, посуда вся была без трещин и сколов.  Хозяин дома, узнав о приближении советских войск, скорее всего сбежал в лес.

 

Расставив караульных со всех сторон, я отправился в штаб батальона. Капитан Твердохлеб и политрук Васильченко были в хорошем настроении. Они тоже расположились в доме какого-то богача. Возле дома наш повар резал свинью, но никто не знал, где он её раздобыл.

Старший адъютант Шепелев и  наш командир роты Батраков крутились возле него, довольно потирая руки.

 

- Как устроились? – спросил меня командир батальона.

 

Я доложил обстановку и продолжил:

 

- Одна только неувязка: у нас нет свиньи, которую можно зарезать, - сказал я с хитрецой. – Если мы одного барашка зарежем и бульон попьём, это же не будет неправильно?

 

- Невелика беда, приходи к нам в гости, - сказал капитан, улыбаясь, потом подумал и добавил,  - наши интенданты, как обычно, остались далеко позади. Неизвестно когда они подтянутся.  Чтобы не сидеть голодными я распорядился зарезать свинью. Ничего предосудительного здесь не вижу, потому, что с Украины, из Белоруссии и из Молдавии были угнаны тысячи голов скота. Я думаю, что не будет преступлением, если, наш батальон употребит в пищу какую-то малую долю гитлеровского богатства. Подумай, как сытно накормить своих бойцов. Только напоминаю: чтоб ни один человек не занимался мародёрством!

 

Когда я вернулся в свой взвод, то увидел, что солдаты пригнали в загон одну корову и три-четыре барашка.

 

- Откуда всё это? – спросил я.

 

- Это всё находилось в самом дальнем загоне. Мы вас ждём, чтоб спросить разрешения на забой, - сказал старший сержант Серебряков.

 

Я вспомнил наказ командира батальона и сказал:

 

- Разрешаю резать, но только столько, чтоб мясо в точности определили для приготовления одного обеда на весь взвод.

 

Опять я был поражён советским солдатом! Фашисты на нашей земле не то что скотину, а людей перестреляли же? А эти ребята, чтобы зарезать скотину, оставленную немцами, ждут разрешения своего командира. Я после этого был уверен, что наши воины не позарятся на имущество гитлеровцев, подтверждая поговорку - "у разорённого народа и верёвку не бери".

 

Всё равно я позвал всех командиров отделений и передал слова капитана Твердохлеба. И сказал, чтобы не забывали про караулы. Конечно, в тот день мы сытно поели мяса, запивая горячим бульоном.

 

С утра мы продолжили учебно-тренировочные занятия. Сначала мы проделали все упражнения в составе взвода, а потом проверили в отдельности каждого солдата. После этого в составе целой роты мы должны были незаметно добраться до указанного места, учились преодолевать водную преграду, учились приёмом захвата вражеских траншей. А через несколько дней провели тренировку уже в составе батальона. Присутствовали приглашённые офицеры дивизии, которые пристально следили за нашими движениями. Особое внимание в тот раз мы уделяли тренировкам по преодолению водной преграды. Такие тренировки у нас  ранее проходили на берегу озера  Мантель-зее.  Это озеро было не уже Одера.  Днём и ночью, на надувных лодках, мы несколько раз преодолевали озеро. Штабом полка во все взвода были направлены специальные инструкции по правилам преодоления водных преград.

Когда у нас появлялось немного свободного времени от тренировок, то мы доставали из своих карманов небольшие русско-немецкие словари и учились немецкому языку. Получается или не получается, но мы старались друг с другом разговаривать по-немецки. Шутник Гичко своим приятелям задавал разные вопросы:

 

- Как будет по-немецки: дайте мне воды, пожалуйста, пить очень хочется?

 

Солдаты, угорая от смеха, спрашивают у него:

 

- А тебе это зачем?

 

- Всякое может случиться! Тогда я нормально смогу попросить воды у фрицев, не так ли? – сказал он и рассмеялся.

 

Изучение немецкого языка разбудило в нас страстное желание приблизить встречу с Берлином. Теперь мы только и были в ожидании дня наступления.

 

5

 

Лес был густой. Солнце уже уходило за горизонт. 674-ый полк был построен в полном составе. Было много генералов. Я в первый раз видел такое их количество.

 

- Смирно! Равнение налево! – была дана команда.

 

В строю все вытянулись и повернули головы налево.

 

- Товарищ генерал-полковник, 674-ый полк по вашему приказанию построен. Готов к выполнению боевых заданий! – отрапортовал наш командир полка подполковник Плеходанов главнокомандующему Третьей Ударной Армии В.Кузнецову.  Справа от генерал-полковника стоял командир 79-го корпуса, генерал С.Перевёрткин. Слева стоял командир 150-ой дивизии, генерал В.Шатилов.

 

- Здравствуйте, товарищи! – приветствовал строй Кузнецов.

 

- Здравия желаем, товарищ генерал! – ответили солдаты.

 

Потом командир полка скомандовал:

 

- Вольно!

 

- Товарищи, я только вчера вернулся из Москвы, - сказал генерал Кузнецов и запнулся, но потом продолжил. – Верховный Главнокомандующий Сталин сказал, что четыре года войны довели до изнеможения наш народ, что наша армия устала, и поручил закончить войну в ближайшее время. Поэтому, теперь ваша главная цель – столица фашистских кровопийц - Берлин!

 

-Ура-а-а! Ура-а-а! – закричали солдаты.

 

Командующий армии зорким взглядом оглядел весь строй и потом, от имени Президиума Верховного Совета СССР,  повесил на грудь ордена и медали большому количеству солдат и офицеров.

Приезд командующего армией, его сочувствие и уважение к рядовым солдатам, его забота,  оказали на всех нас незабываемое впечатление.

 

… Вот и Одер! Наконец-то дошли до дикого, обладающего быстрым течением, Одера.   Вода была чёрная,  мутная от грязи. Казалось, что в глубине этого потока спрятана какая-то зловещая тайна. Фашисты очень надеялись на укрепления, сооружённые на Одере. Однако, решимость советских солдат, их веру в победу не могли сломить ни то, что один Одер, - десять таких Одеров!

 

Да, оборона Берлина для  гитлеровцев начиналась здесь, на Одере.  Буквально в феврале месяце, некоторые армейские соединения 1-го Белорусского фронта, в районе Кострина, продвигаясь по левобережью с юга на север, овладели двумя плацдармами шириной с трёх до пяти километров.  Фашисты предпринимали несколько попыток скинуть наши войска в реку. Но у них ничего не получалась. На этом плацдарме наши подразделения хорошо закрепились.

 

Кюстринский плацдарм находился от Берлина всего лишь в 60 – 70-ти километрах. Завтра или позже, но гитлеровцы знали, что наступление на Берлин начнётся именно отсюда. Поэтому, советские войска, ранее закрепившиеся на этом плацдарме, были окружены противником, который соорудил непроходимую круговую оборону.

 

Наши разведчики установили, что на другом берегу Одера, немцы организовали три участка обороны. На всех этих участках были минные заграждения, противотанковые рвы,  различные заграждения с колючей проволокой. До Берлина было много водных преград. Одер, Шпрее, Неисе, Даме…

 

Все подходы поблизости этих рек были оборудованы дотами, дзотами, траншеями и блиндажами, покрытых бетоном.

Свою неминуемую гибель Германский рейх оттягивал всеми способами. Под ружьё призывали и пожилых и подростков, - шестнадцатилетних мальчишек. Создавали из них фолкьс штурмовые отряды ("народные дружины"). Но то, что в ряды "Гитлерюгенда", фаустников, записывали  совсем сопляков, мы, конечно, узнали позже. Немецкое командование создавало на подступах к Берлину две большие армейские группировки, которые назывались "Центр" и "Висла". Для создания двух пехотных армий и двух танковых армий, фашисты собрали почти один миллион солдат, десять с половиной тысяч миномётных и артиллерийских установок, полторы тысячи танков и самоходок, три тысячи самолётов, более трёх миллионов фаустпатронов. Это всё нам стало известно только после всех боёв. А в то время об истинных силах противника под Берлином знало только высшее руководство: командующие фронтов, командующие армией и командиры корпусов.

 

Над нами нависла тёмная-тёмная ночь. На восточном берегу реки Одер большое скопление наших войск. Много живой силы и бесчисленное количество техники. На танках, на бортах машин, на стволах артиллерийских орудий красной краской было много надписей: "На Берлин!", "Смерть Гитлеру!", которые были видны и ночью. Хоть и в одном месте было большое скопление людей и техники, но большого шума не было. Такая "тишина" таила в себе какой-то секрет, который мы  чувствовали. Все мы с нетерпением ждали, когда откроется этот секрет.

 

Наконец, небо как будто разорвалось от грома и молний. Были включены мощные прожектора, в небе отражались следы от залпов десятков тысяч артиллерийских орудий. В землю будто врезались иголки. Одер, только что казавшийся чёрным, с мутной непрозрачной водой, вдруг, забурлил, закипел.

Наш батальон находился вблизи реки в боевой готовности.  На глади реки, пристально присмотревшись, я увидел какие-то поперечные сооружения.  Что бы это могло быть?

 

Увидев, что я внимательно смотрю в темноту, политрук Васильченко сказал:

 

- Ты видел это? Мы думали, что на реке и на берегу полное спокойствие, а нет. Оказывается наши войска, пользуясь кромешной темнотой, на различных участках реки успели соорудить надувные понтонные мосты.

 

С вражеского берега в небо взметнулись множество ракет, сделав светлой всю окружающую местность.

 

- Это не мост, а переправа, сплетённая из разных технических деталей, - сказал я.

 

В это время немцы открыли плотный огонь по переправе из пушек и миномётов. Мы видели, как фашисты попали по двум переправам, и в воде показались какие-то люди. Оказывается, это были солдаты, которые пытались починить досками мостик. По позициям врага, откуда вёлся огонь по переправе, наши артиллеристы открыли ответный огонь. Кто-то на лодках, кто-то на плотах заполнили поверхность реки и двинулись на противоположный берег. С вражеского берега по нашим войскам открыли шквальный огонь из стрелкового оружия. Да ещё и снаряды летели в реку.  Эх, сколько жизней унесла эта переправа через Одер! Об этом трудно говорить.

 

Нашему батальону тоже был дан приказ на переправу. С прикреплённым к нашему батальону артиллерийским отделением, мы шли по понтонному мосту. С левой и с правой стороны от нас ложились вражеские снаряды. Хорошо, что мы переправились на западный берег без особо крупных потерь. Из нашей партии только последнее самоходное орудие пошло ко дну.

 

На удачу, наши артиллерийские установки, находившиеся на левом берегу реки, прямо с берега открыли огонь по второй линии обороны фашистов. А сколько вражеских сил находится на первой линии обороны, нам было неизвестно. Поэтому командир батальона Твердохлеб  не стал форсировать события, а в ожидании окончания переправы всех подразделений нашей дивизии, приказал укрепиться на занятом плацдарме.

 

Немного вздремнуть, не было ни времени, ни возможности. Солдаты разных взводов, сделав себе укрепление, смотрели в сторону реки. Всю ночь над Одером не прекращался огонь.  Наши артиллеристы, своим непрерывным огнём создавали хорошие условия передним шеренгам наших войск, чтоб они быстро переправились на другой берег.  Все подразделения, особо не задерживаясь, переправлялись через реку. К утру на западном берегу собралось большое количество наших войск.

 

Начало светать. Прямо перед нами, примерно в 150-ти метрах от нас, мы увидели немецкие траншеи. Фашисты вели беспорядочный огонь из пулемётов. Они хорошо не видели наши позиции, так как боялись подняться из своих укрытий. Но наши батальонные связисты успели протянуть телефонные провода между нашими ротами и взводами.

 

В один из моментов, батальонный связной ползком добрался до меня и сказал, что на связь вызывает командир батальона. Телефонный аппарат связисты установили под толстым поваленным деревом. Я ползком быстро переметнулся к дереву, и второй связной передал мне трубку телефона.

 

- Лейтенант Кошкарбаев слушает, - сказал я негромко.

 

- Говорит шестнадцатый, - ответил мне так же негромко Твердохлеб.  – Нашему батальону дан приказ начать наступление и провести разведку боем.  Ваш взвод и взвод Гриченкова находятся наиболее близко к противнику, поэтому первыми немецких траншей достигните вы. Вторая рота будет наступать с фланга.  Объясните каждому солдату, что надо быстро подняться в атаку и двигаться стремительно. Каждому заранее доведите его задачу. Сигнал для атаки – красная ракета. Начинаем через полчаса. Я сам буду в твоём взводе…

 

Что такое разведка боем, нам было известно. Ранее мы проводили такие же операции. Надо в стремительной атаке уничтожить как можно больше врагов, а самим понести минимальные потери. Конечно,  враг не будет молчать и откроет по нам шквальный огонь из своих огневых точек. Расклад был такой.

 

Я, передвигаясь по нашим окопам, пробежал по всем отделениям. Одно название, что окопы: в них полным полно было воды. Солдаты на это не обращали внимания, они направили свои взгляды на траншеи противника, сдерживая гнев внутри себя.  Старший сержант Пантелеев, напрягшись по-кошачьи, был как один сгусток энергии. Я ему объяснил главную задачу и пошёл в отделение Серебрякова. И здесь все солдаты были перепачканы в грязи. Попова спина была видна из окопа. Он не обращал внимания на грязь и воду и при моём приближении заулыбался. Я показал в сторону врага и подмигнул. «Всё понял» как будто ответил он мне и погрозил кулаком в направлении противника.

 

Старший сержант Гончаров не изменил своим старым привычкам. Как будто условия для него были другие, как будто он лежал на сухом матрасе, - форма его была не сильно запачканная. Бойцы отделения были в неподвижном положении, как каменные изваяния.

На левом фланге у нас находился взвод Гриченкова. Они тоже ждут сигнала об атаке. Парторг батальона, старший лейтенант Каримжан Искаков и старшина Штельмах, также в этом взводе.

Я в своём взводе пришёл в отделение Серебрякрва, которое располагалось в центре.  Как только в назначенное время позади нас в небо взмыла красная ракета, меня как будто кто-то потянул за уши и я мгновенно вскочил.

 

- Вперёд! За Родину!

 

Вся рота тут же подхватила.

 

- Ура-а-а!

 

Гитлеровцы не ожидали, что советские войска выскочат прямо перед их носом, и вначале опешили. Однако они быстро опомнились и открыли огонь по взводу Гриченкова, которые первые атаковали на левом фланге и теперь укрылись в траншеях. Передние шеренги прилично покосило, задние шеренги начали отступать. Посмотрев на их действия, примерно десять человек из нашего взвода тоже побежали назад.

 

- Стоять! Назад! – приказал я им.

 

Собственный голос мне показался чужим, наверно изменился от злости. Я схватил автомат наперевес, побежал и преградил дорогу отступающим солдатам. Как получилось, я не знаю, но я сделал автоматную очередь поверх их голов.

 

- Стоять, ложись! – скомандовал я им.  И отступающим и мне как раз необходимо было лечь на сырую землю.

 

- Братишки, это же не сорок первый год! Теперь фашисты должны убегать от нас! Вы что делаете?

 

- Мы посмотрели, как отступает тот взвод, и решили, что была такая команда, - сказал один из бойцов.

 

Через некоторое время мы снова поднялись в атаку…

 

- Вперёд, на Берлин!..

 

Когда мы приблизились к гитлеровским траншеям, к нам на помощь прорвались основные силы нашего батальона. Началась рукопашная схватка. Я увидел, что на меня кинулись три фашиста с винтовками со штыками и выпустил по ним автоматную очередь. Но я не заметил опасность сбоку от меня.

 

- Ах ты, собака! – быстро оглянулся я на чей-то крик.

 

Какой-то громила хотел ударить меня по затылку, но Гончаров успел вонзить штык в его грудь. Разве есть время на благодарность во время боя? Мы спешили выгнать фашистов с траншей и блиндажей. Отделение Серебрякова показало себя с отличной стороны. Пилотка Попова совсем свалилась на бок.  Вот, молодец! Если бы была битва на дубинках, то он один уничтожил бы целое войско!

 

Траншеи начали освобождаться от врага. Когда мы заняли их, оставшиеся две роты, поднялись в наступление. Командир батальона первым пришёл в наш взвод. Он наблюдал за моими действиями и действиями наших бойцов из наблюдательного пункта, подошёл ко мне и крепко обнял:

 

- Спасибо, дорогой, спасибо! – сказал он мне. Потом: - Немедленно направляйте всё оружие на врага! Теперь он бросит все силы, чтоб выбить нас из завоёванных позиций. Будьте внимательны!  - приказал он нам. В тот день командир батальона Твердохлеб надолго задержался в нашем взводе.

 

Мы немедленно  выполнили все установки командира батальона, закрепились в траншеях и блиндажах фашистов, выставили караул лицом к врагу.  Прочна наша оборона. В траншеях и в блиндажах было сухо. "Гут траншея! Данке, фрицам!" - шутили бойцы.

 

Не зря же говорят: "Получил по башке, посиди в стороне". Так и мы засели во вражеских траншеях, в ожидании контрнаступления фрицев.  Оставшиеся в живых фашисты закрепились во второй линии траншей и стреляли по нам из пулемётов и автоматов.  Но эта стрельба не доставляла нам особых хлопот. Без мощной поддержки артиллерии, гитлеровцы и шага не могут ступить. Однако, если, их артиллерийские установки начнут "говорить", то у нас есть более чем достойный ответ.

 

Алексей Семёнович Твердохлеб осмотрел вражеские позиции в бинокль, немного поразмышлял и сказал:

 

- Фашисты сейчас не будут на нас нападать. Они уже догадались, что они были выбиты из первой линии траншей силами одного батальона.

 

Потом подумал немного и опять приложился к биноклю.

- Враг не такой уж глупый. Он знает, что наша атака была разведка боем. Поэтому они ожидают наступление основных наших сил. Вот тогда они откроют настоящий огонь из всех видов оружия, что у них здесь имеется, и превратят воду в реке Одер в кровавый поток. Понятно тебе? – сказал он мне.

 

И я про себя знал, что враг затаился в ожидании удара наших главных сил.

 

- Где связной? – спросил командир батальона.

 

- Я здесь!

 

На этой суровой войне наши сапёры и связисты всегда находятся на передовой, показывая чудеса героизма! Вот и сейчас, батальонные связисты успели протянуть полевую связь до этих немецких траншей, которые мы захватили только недавно.

 

- Соедини-ка меня с командиром полка.

 

Твердохлеб доложил подполковнику Плеходанову о своих соображениях.

 

- Да, первую траншею немцы сдали, долго не сопротивляясь. Надо обсудить с вами дальнейший план действий.…  Да…  Понятно, товарищ третий.… Будем ждать.… Да… подходы к траншеям заминированы, поэтому танкам опасно здесь продвигаться. Правильно было бы сначала направить сюда сапёров…

 

После окончания разговора с командиром полка, Твердохлеб моментально через связных позвал к себе командиров рот и взводов.

 

- Насколько хватит терпения врага? Теперь они попытаются вернуть траншеи обратно,  - сказал капитан. – Поэтому, будем всегда наготове. А, если, враг пойдёт в наступление, то нам приказано до завтрашнего утра продержаться в этих траншеях. Если мы вытерпим, то вся дивизия переправится через Одер.

 

После этих слов командир батальона каждой роте и каждому взводу поставил отдельную задачу, переговорив с каждым наедине. Приказал, чтоб все взаимодействовали друг с другом и оказывали необходимую помощь.

 

Предположения Твердохлеба оправдались. Не выдержав долгого молчания, к вечеру, заговорила немецкая артиллерия, с планами уничтожить наш единственный  батальон. Всю ночь ни врагу, ни нам не было покоя. Всё-таки, под прикрытием артиллерии, фашисты три раза выходили в наступление. Но их траншеи, которые из года в год основательно укреплялись, были для наших солдат хорошей защитой. Три безуспешные атаки стоили им множество человеческих потерь.

 

Перед рассветом капитан Твердохлеб вызвал меня к себе:

 

- Под прикрытием ночи,  со своим взводом зайдите с левого фланга врага и прямо сзади выйдите на линию вторых траншей противника. Тихо и неподвижно лежите там до наступления наших основных сил. Когда мы поднимемся в атаку, тогда и вы начинайте стрелять!

 

- Есть, товарищ капитан!

 

Я вернулся в свой взвод и довёл до личного состава приказ командира батальона. Потом каждому отделению поставил конкретную задачу. Конечно, поручение комбата выполнить нелегко, потому что врагу ничего не стоит уничтожить всего лишь один взвод. Сверх этого, известно, что за второй линией обороны у врага есть и третья, самая мощная, линия обороны.   Если враг будет отступать, то мы окажемся на его пути. Хоть и осознаём, что сил у нас мало, но надо выполнить приказ. Поэтому, надо быть предельно осторожными.

 

Когда пригибаясь, а когда и ползком двигаясь вперёд,  перед самым рассветом мы были на заданном участке. Бойцам я запретил разговаривать и тем более курить. Все солдаты сами знали, что это очень опасное задание. На нашу удачу место, где мы расположились, было с углублением.  Было что-то наподобие окопа.

 

Долго не ждали. Всю ночь переправлявшиеся через реку, основные силы нашей дивизии с рассвета пошли в наступление. Над нашими головами со свистом пролетали снаряды нашей артиллерии, которая била по третьей линии обороны врага.

Стоило только в небе появиться сигналу красной ракеты, как вся окрестность наполнилась суматохой и криками.

До моих ушей донёсся крик капитана Твердохлеба:

 

- Вперёд, в атаку!

 

Мне было понятно, что это был отличный план нашего комбата: зайти в тыл врага и открыть по нему внезапный огонь. Знал, что враг будет в полной растерянности. "Надо изменить психологию немцев, потрепать их нервы, при проведении наступления надо бить по их нервам", - говорил капитан. Вспомнил я его слова.

 

- Вперёд! Ура! – закричал я всем голосом и  ринулся на врага прямо с тыла.

 

Когда за мной бросились солдаты моего взвода и тоже закричали «ура!», то вся поляна покрылась мощным криком, как от целого полка.

Враг, на самом деле, сильно перепугался. Фашисты, которые первоначально уделяли внимание только нашим силам, наступавшим спереди, теперь начали покидать траншеи и убегать. До укреплений врага мы добежали в один момент вместе с другими отделениями батальона и начали поливать врага свинцовым ливнем.

 

Через некоторое время капитан Твердохлеб доложил командиру полка, что вторая линия траншей полностью занята нашими войсками. В течение часа подоспели сапёры и очистили от мин промежутки между траншеями и участки, находящиеся у нас впереди.

Отдых у нас не получился, так как гитлеровцы открыли огонь по второй линии траншей. В то время к нам прибывали новые силы на подкрепление. Теперь в наступление пошли наши танки.

 

Как только пехота поднялась в атаку вслед за танками, вдруг, из впередистоящего кирпичного дома по нам открыли огонь из крупнокалиберного пулемёта. Три-четыре наших бойца попали под огонь. Мы отстали от танков. Тот проклятый пулемёт не давал нам поднять головы. Танки же направляют всю свою ударную мощь на третью линию обороны противника. Но никто из танкистов не обращал внимания на пулемёт в кирпичном доме, который продолжал свою стрельбу. А ведь эту огневую точку противника можно было погасить всего лишь одним снарядом.

 

Твердохлеб подозвал к себе своего ординарца:

- Давай быстро к танкистам, покажи им вон ту огневую точку. Пусть уничтожат её скорей! – приказал он ему.

 

- Есть, товарищ капитан!

 

Не успел связной добраться до танка, как перед ним взорвалась мина. Он получил тяжёлое ранение и не мог двигаться. Я всё это вижу. Твердохлеб искал глазами кого бы следующего направить к танкистам и посмотрел на меня. Я лежал рядом с ним. Мысли командира батальона я предугадал. Любой ценой надо было вытащить ординарца из-под огня. Я оглянулся кругом и увидел, что рядом с нами лежали сплошь рядовые молодые солдаты. Их ли я пожалел или другая мысль возникла, не знаю, но я резко поднялся и полетел вперёд. На бегу я слышал, как рядом свистят пули. Я достиг нашего раненого товарища, взвалил его на свои плечи и снова побежал. Мы добрались до траншеи и с  уступа рухнули прямо вниз. Упали вовремя, потому что сразу после этого рядом с нами разорвался снаряд. Хорошо, что остались живы. Ординарец получил ранение в икроножную мышцу. Тут же прибежал санитар и начал оказывать ему помощь.

 

- Товарищ лейтенант, я вам всю жизнь обязан буду, - сказал мне ординарец, пожимая мою руку.

 

- Хорошо, хорошо. Не надо меня благодарить. "Сам погибай, а товарища выручай!" -  мы же все знаем этот закон войны?! – ответил я ему, улыбаясь.

 

В это время сзади я услышал хриплый голос командира батальона:

 

- "Думай, как пойдёшь вперёд, помни, как придёшь назад!" - это про лейтенанта Кошкарбаева! У меня нет офицеров, от которых я хочу избавиться. Я тебе приказ не давал! Чтоб это было в последний раз!

 

- Есть, товарищ капитан!

 

- Вперёд, все в атаку! – закричал капитан во всю мощь своего голоса.

 

То пулемётное гнездо погасили танкисты. С криками "ура!" мы ринулись в атаку.

В тот день  подразделения нашей дивизии захватили все вражеские укрепления на берлинском берегу Одера…

 

… Каждый военный знает, насколько дорогими и невосполнимыми бывают потери солдат, во время минут отдыха в промежутках между боями.  Нам было приказано готовиться к выдвижению во второй эшелон наступления. Наши позиции должны были занять другие свежие подразделения. Во время этого ожидания  нас постигло большое горе.  Неожиданно мы потеряли сильного, энергичного, смелого бойца Попова. Он два раза высовывался из окопа и осматривался по сторонам.

 

- Не поднимай свою голову из траншеи, нарвёшься на шальную пулю, сиди не дёргайся! – предупреждал я его.

 

Никогда не уклонявшийся в бою от вражеских пуль наш герой, был убит, когда высунулся в третий раз.  Неизвестно откуда прилетевшая шальная пуля попала ему прямо между глаз. А может это был снайпер?

 

Как раз в это время подошла наша замена. Надо было место быстрее освободить от тела Попова. "Эх, наш герой, ты поторопился умереть", - сильно переживая, сказал я про себя. Но какая польза от наших сожалений. После проведения необходимых похоронных обрядов, мы похоронили Попова под обгорелым деревом. Сверху его могилы поставили памятный камень и дали салют…

 

"Путь к сердцу солдата лежит через его желудок" - когда-то сказал Наполеон. Кто бы, что не говорил, но это верные слова. На новом месте нашей дислокации солдаты пообедав, разошлись по местам отдыха. Некоторые занялись беседой между собой, некоторые начали писать письма родственникам и друзьям.

Прибежал батальонный связной и сказал, что меня зовёт командир батальона.

 

- Товарищ капитан, прибыл по вашему приказанию! – доложился я Твердохлебу.

 

- Вон в том доме работает партийная комиссия. Идите туда, - сказал мне командир.

 

Сердце у меня забилось. Перед этим, несколько дней назад я написал заявление: "При решающем штурме  фашисткой столицы, Берлина, хочу быть коммунистом, поэтому прошу вас принять меня в ряды ВКП(б)". "Моё заявление находится на рассмотрении в парткомиссии, поэтому и вызывают", - думал я про себя.

 

Моё предположение оправдалось. На совещание партийной комиссии я зашёл третьим. Мне не задавали много вопросов. "За что вы награждены орденом Отечественной войны 1-ой степени?", "Есть ли потери во взводе при вчерашнем наступлении?", "Как настроение у солдат?" - ответил я на все вопросы. Среди потерь нашего взвода я особо указал на нелепую обидную смерть нашего отважного пулемётчика Попова, на что один из членов комиссии сказал:

 

- Да, Попов был героем. Если бы он был жив, то сегодня был бы избран кандидатом в члены партии.

 

В тот день я был принят в ряды Коммунистической Партии Советского Союза. Это было 15 апреля 1945 года.

 

После парт комиссии я сразу направился в штаб командира батальона. Рядом сидели Васильченко и Искаков. Они сразу заметили радость на моём лице, вскочили со своих мест, поздравили меня крепким рукопожатием. Командир батальона обнял меня два раза и поцеловал. Потом спросил:

 

- Рахимжан, сколько тебе лет?

 

- Двадцать один, - сказал я улыбаясь.

 

- Двадцать один говоришь? Да в этом возрасте стать членом Коммунистической партии большое счастье, братишка, большое счастье! – сказал Алексей Семёнович.

 

И вправду, я родился в семье простого крестьянина, в  степях Сары-Арки, воспитывался в детском доме, - что может быть большим счастьем для скромного казахского парня?  Разве я забуду этот день?! Конечно, никогда не забуду!

 

- Всегда быть верным делу партии, беспрекословно выполнять любые поручения! Клянусь! – ответил я поздравлявшим меня Твердохлебу, Васильченко и Искакову.

 

- Впереди Берлин, - сказал комбат, похлопывая меня по плечу. – До него нас ожидают ещё бои. Если будешь также храбро воевать, уничтожать как можно больше фашистов, то, как молодой коммунист ты оправдаешь все надежды партии. Но, не совершай безрассудных поступков, не загуби свою молодость.  Соответствуй званию офицера. Напоминаю, что я не одобряю действий, подобных вчерашнему поступку.

 

Комбат прочитал нравоучения в мой адрес.  Потом он  рассказал  Васильченко и Искакову о том, как я вынес вчера из под огня раненного ординарца.

В этот раз я ещё раз убедился, что у нашего комбата благородная душа. До начала войны он работал механизатором в деревне Богун, Курской области. На фронте он поднялся от простого рядового до командира батальона. Бойцы всегда его уважают. За такое отношение он проявлял к своим подчинённым истинно отцовскую заботу.

Алексей Семёнович не любил долгие посиделки в штабе. Большинство времени он проводил в  ротах и взводах.

 

- Товарищ лейтенант, идите в свой взвод и отдохните, - сказал он, слегка улыбнувшись.

 

- Есть, товарищ капитан! – ответил я, согласно армейскому порядку.

 

… Когда я вернулся в свой взвод, то увидел среди бойцов какой-то переполох. В расположение нашей дивизии, для выдвижения во второй эшелон,  прибыли артиллеристы и танкисты.  При большом скоплении солдат в одном месте привычно возникает ритуал налаживания взаимопонимания. Старший сержант Гончаров объяснял нашим гостям положение дел во взводе.

 

Командир батареи артиллеристов, капитан Сагитов, познакомил меня с тремя-четырьмя офицерами. В полуразрушенном доме, в одной из уцелевших комнат мы все вместе пообедали и вели беседу.

Артиллеристы, оказывается, держались среди простых пехотинцев высокомерно. Любимое выражения у них было: "Артиллерия – бог войны!" Не только артиллеристы, но и лётчики, и танкисты имели о себе особое мнение.  Лётчики сравнивали себя с соколами и орлами, танкисты били себя в грудь и называли себя богатырями со стальной бронёй.  Да, тогда протопавшие пешком от Москвы до Берлина пехотинцы кто же?

 

Сагитов опять хотел вставить что-то про "божественность" артиллерии, но я не выдержал и перебил его:

 

- На этой войне без пехоты все "боги" и на копейку не потянут. Завтра, на улицах Берлина, что вы будете делать без пехоты? Сколько и куда бы вы ни стреляли из своих пушек, пока не ступит на землю нога пехотинца, победа не будет считаться! Не зря мы "царица полей!".

 

Капитан Сагитов захохотал:

 

- Эй, "царица полей", ты что на "бога" обиделся?

 

Немного посмеявшись, Сагитов посмотрел на меня вдумчивым взглядом и сказал:

 

- Всё это шутки, лейтенант. Конечно, мы давно признали, что пехота "царица полей". Вся суть в том, что у каждого рода войск в общей победе есть своя заслуженная доля. А, если, каждый будет тащить одеяло на себя, тогда ничего не получится.

 

Я кивнул ему в знак согласия.  Сагитов, улыбаясь, молча посидел немного и продолжил:

 

- Когда фашисты подошли к Москве, то народ говорил: "Наше дело правое, победа будет за нами!". В ожидании Победы, эта вера, с каждым днём только укреплялась. А сейчас, с приближением к фашистской столице, психология наших солдат меняется удивительным образом. Заметил?

 

Есть правда в его словах. Потому, что стало видно, когда наши войска начали громить фашистское вороньё на их территории, когда стало видно, что приближается штурм их столицы, - настроение и поведение наших солдат намного улучшилось.

 

- И психология гитлеровцев тоже изменилась, - сказал я.

 

- Да, раньше они: "Хайль Гитлер!" - везде кричали, а теперь, когда сдаются, сразу кричат: "Гитлер капут!", - сказал один из офицеров артиллеристов, громко смеясь.

 

- Это правда. Однако пока что враг просто так не сдаётся.

 

- Хорошо, что они уже отказались от собачьей геббельсовской пропаганды о "русских агрессорах".

 

- Но впереди нас ждёт немало подлостей и хитростей от фашистов.

 

Потом я рассказал артиллеристам про происшествие, которое случилось с нами. Было это так.

Где-то в райне старой границы между Польшей и Германией, под городом Кутно, есть одна деревня. В этой деревне в  один из дней, вечером, мы расположились на отдых. Я разместил бойцов своего взвода, расставил караулы и пошёл отдыхать в небольшой домик. Николай Гончаров раздобыл где-то солому и затопил печку. Я тогда не спал более суток из-за совершаемого марша, был сильно уставшим. Затопили печку, в доме стало тепло, и я заснул. Я проснулся от какого-то шума и переполоха. Быстро вскочил и выбежал на крыльцо.

 

- Что случилось? – спросил я часового.

 

- Было четыре-пять человек. Все они убежали, кроме одного! – доложил мне дежурный и указал на человека, лежащего на земле. – Этот шёл впереди всех, я крикнул: "Стой!". В ответ я услышал выстрелы. Тогда я тоже ответил.

Мы подошли к человеку, лежащему на земле, и посветили ручным фонариком.

 

- Вот так да! Это же монах! – вскрикнул удивлённый сержант. – Вот и пистолет рядом с ним лежит.

 

- Ого, на самом деле стрелял! – сказал я.

 

Когда мы сняли с убитого монашескую одежду, мы увидели офицерский мундир и удивились. А ещё у него на груди был железный крест.

 

- Вот видите, на какие уловки идёт враг. Будьте осторожны! – сказал я и снял с шеи фрица сумку.

 

По сигналу тревоги я поднял всех бойцов. Командир роты Батраков доложил о происшествии командиру батальона. Мне было дано поручение, со своим взводом проверить все ближайшие окрестности. Мы прочесали лесопосадку, проверили даже заросли ивняка. Однако никого не обнаружили. На обратном пути мы нашли коробку от противогаза, заполненную хлебом и свиным салом.

Через некоторое время, согласно заранее обговорённому договору, я запустил в небо три ракеты. По сигналу к нам на лошадях прискакали около десяти артиллеристов.  Мы им рассказали про наше происшествие и стояли, внимательно озирая окрестности.

 

- Они уже успели спрятаться, - сказал один из артиллеристов. – Вон в той стороне есть один женский монастырь. Отдохните до утра, а потом проверьте его.

 

Как только рассвело, мы направились в монастырь. Он вкруговую был ограждён кирпичной стеной.  На входе в монастырь было установлено два пулемёта и можно было подумать, что здесь не божеская обитель, а что-то другое.

 

Под высоким куполом, топот наших шагов был громко слышен. Ниже картины с названием «Вынос Креста» аккуратно были сложены ящики с патронами.

 

- Кто здесь есть? Выходи! – крикнул я громко.

 

С боковой двери, осторожно переставляя свои ноги, подняв руки наверх, вышли шесть женщин. Мне показалось, что последняя из них, посмотрев на меня, указала плечом на железную дверь, которая находилась позади.

 

- Проверить! – сказал я Николаю Гончарову и указал на ту дверь.  И в это самое время прогремел мощный взрыв.

 

Когда мы зашли в комнату за железной дверью, то на полу увидели два трупа, в одежде монахов. Когда мы раскрыли их сутаны, то под ними увидели офицерские мундиры. На груди у них тоже были железные кресты. Обыскивая монастырь дальше, мы взяли в плен ещё троих "монахов".

 

- Кстати, в свином сале, найденном нами в лесу,  в коробке от противогаза, позже был обнаружен яд… - сказал я, посмотрев на капитана Сагитова.

 

- Да, от фашистов можно ожидать всякой гадости, - ответил он.

 

Один из офицеров, сидевших с ним рядом, добавил:

 

- Мы тоже недавно чуть не выпили воду из отравленного колодца. Если бы капитан не приказал проверить, то мы бы здесь сейчас не сидели, - сказал он и засмеялся.

 

Закончив на этом разговор, мы вышли на улицу проверить караульные посты. Напротив дома, где мы расположились, был большой сарай. Там разместились наши бойцы. Я решил посмотреть, как устроились мои подчинённые, и зашёл внутрь.  Дежурным был недавно прибывший в наш взвод молодой узбек. Прищурившись от яркого света, увидев меня, узбек бегом приблизился ко мне. Потом резко развернулся, побежал обратно и крикнул:

 

- Смирно! Таваиш лейтенант!..

 

- Тс-с-с!

 

Всё равно солдаты проснулись. Я дал распоряжение командиру отделения, что необходимо заменить дежурного и вышел на улицу.

 

-  Замечательный у тебя дежурный, - сказал Сагитов и смеётся. Я тоже засмеялся.

 

Проверив все посты, мы вернулись отдыхать. Как только моя голова дотронулась до, сложенной вчетверо шинели, я моментально заснул. Как обычно мне приснился сон.  "Дорогой мой, не проголодался ли ты? На, отведай нашей еды!" - сказала бабушка Алиман, протягивая мне хлебный каравай. Я начал брать хлеб, но тут же проснулся…

 

Наутро в наш батальон прибыло новое подкрепление. В основном это были молодые солдаты. Среди них были и военнослужащие Красной Армии, освобождённые из плена и вернувшиеся в строй. Молодые ребята хорохорились: "Враг, враг говорите. Покажите мне врага, он получит тумака!". Один из них хочет быть автоматчиком, другой – пулемётчиком.

 

- Ребята, а вы можете стрелять из автомата или пулемёта? – спросил я их.

 

- Ну, конечно, умеем. Не зря же нас два месяца обучали, - сказал один казахский парень.

 

Стремление молодых бойцов внести свою лепту для общей победы, вызывает восхищение. Никак не измерить и ненависть к фашистам наших военнослужащих,  побывавших в плену. В начале войны, по разным причинам попавшие в плен, они несколько лет терпели различные унижения, побои и голод. По-своему, бедные люди.

Обычно, когда в воинское подразделение прибывает новое подкрепление, то офицеры и сержанты проводят большую работу, чтоб новобранцы быстрей влились в новый коллектив.  Создают непринуждённую обстановку. Бойцов надо как следует накормить и разместить на отдых. Это непростая большая ответственность.

В один из дней мы приняли новое пополнение и разместили по подразделениям. Получили довольно много оружия и боеприпасов.

 

К вечеру все офицеры были срочно вызваны в штаб батальона. Командир батальона начал:

 

- Товарищи офицеры, я прошу вас ещё раз провести среди личного состава разъяснительную беседу о высоком звании советского солдата, об его морально-боевых качествах, об его человечности, - попросил он нас. Действительно, с тех пор как мы ступили на немецкую землю, этот вопрос всегда присутствовал на наших политинформациях.

 

- Товарищи, - продолжил капитан Твердохлеб, - завтра выдвигаемся в наступление, поэтому надо быть наготове.

 

Потом командир батальона разъяснил каждому подразделению свою задачу, после получения общей команды о наступлении.

 

- Впереди нашей дивизии находятся вражеские оборонительные позиции, шириной примерно в пятнадцать километров. На подходах к ним установлены минные поля, расположены траншеи в два-три ряда. То есть в направлении нашего наступления, у фашистов имеются три линии обороны. И каждая из них в полный профиль в две траншеи. На нашем пути любой дом, в каждом посёлке и каждой деревне, превратится в неприступную огневую точку, - сказал капитан и задумался.

 

Таким образом, наша дивизия должна была взломать все укрепления противника, а к вечеру следующего дня захватить деревню Кунерсдорф. А наш полк должен был в этом наступлении находиться в первой линии атаки.

 

- Товарищи, в этом нет ничего секретного, сказал комбат и посмотрел на нас. – Командир полка сообщил мне о возможных силах противника, о завтрашней нашей задаче,  и наказал передать вам всё без утайки. А вы, в свою очередь, доведите всё до личного состава своих подразделений. Завтра каждый солдат должен чётко понимать свою задачу. Добавлю: разведка нашей дивизии, и разведка других дивизий в течение последних трёх-четырёх дней проводила разведку и добыла много полезной информации. Теперь мы хорошо знаем огневые точки противника, знаем, что здесь сосредоточены два крупных соединения врага: объединённая мотодивизия и 309-ая пехотная армейская дивизия, именуемая "Берлин". Хорошо мы изучили и прилегающую территорию. Выявили слабые стороны противника. Ещё, товарищи, наши сапёры разминировали определённые участки на пути нашего наступления. Эти участки обозначены маленькими флажками.

 

Командир батальона нам наказал усилить посты, основательно проверить оружие и боеприпасы у подчинённых, довести до каждого бойца его задачу, дал разрешение сделать отбой пораньше.

 

- Всё начнётся после артиллерийской подготовки. Сигналом к наступлению будут три красные ракеты!

 

Согласно приказу капитана Твердохлеба,  я провёл инструкцию в своём взводе. В самом конце нашей установки к нам подошли командир роты Батраков и полковой агитатор, - Бегали Байболатов. Они побеседовали с вновь прибывшими бойцами. Спать мы легли раньше обычного времени.

 

Ночью я проснулся от содрогания земли и выскочил на улицу.  Удивительное зрелище! Линия фронта вся сверкала в красных и зелёных лучах. Грохот стоял такой силы, что земля буквально дрожала. Со стороны противника, разрывая темноту ночи, в небо взмыли множество ракет. Я посмотрел на часы. Часы показывали пять часов утра. Это было московское время. А местное время было три часа ночи. Середина ночи. Это была ночь на 16 апреля.

 

Реактивные снаряды один за другим разрывали ночное небо. Раньше такого я никогда не видел.

 

- Вот, братишка, и началось! – сказал капитан Байболатов на казахском языке.

 

- Вот это да! Столько снарядов выпускает только одна артиллерийская батарея нашей дивизии? Какая сила! – сказал я, не скрывая своего удивления.

 

- Нет, это весь Первый Белорусский фронт наступает! Понял? На Берлин! Фашистская столица в каких-то 70-ти километрах отсюда!

 

Я увидел много незнакомых мне офицеров. Это тоже показывало, что настаёт время решающей битвы.

 

С передних рядов были выпущены зелёные ракеты. Это был сигнал к всеобщему наступлению. Артиллеристы направляли снаряды в дальние уголки вражеских оборонительных позиций. В этот раз мы пошли в наступление молча, без привычного крика «ура». Таков был приказ.

 

Двадцать минут беспрерывного артиллерийского обстрела, дали свои плоды: первая линия вражеских укреплений была почти полностью разрушена. Оставшиеся в живых фашисты не оказывали большого сопротивления, поднимали руки и сдавались в плен. Однако всё же были слышны выстрелы из неразрушенных блиндажей и дзотов.

До утра мы узнали от командира батальона, что в результате атаки, наши войска заняли семь километров вражеских укреплений.

 

Наши штурмовики и бомбардировщики, группами, направляли свои удары на дальние оборонительные рубежи фашистов. Чем дальше мы продвигались вперёд, тем ожесточённее было сопротивление врага. Несмотря на мощный артиллерийский обстрел, батареям не удалось разрушить все оборонительные сооружения немцев.

 

Нашей третьей роте был дан приказ обойти с тыла посёлок Гросс-Барним и нанести удар по группировке немецкого гарнизона, расположенного там. Другие подразделения нашего батальона должны были ударить по центру, а также по флангам противника. Задание третьей роте дал непосредственно командир полка Плеходанов.

 

Чтобы добраться до тыла немецких войск в Гросс-Барниме, мы пробирались порядком через лес и потом вышли на равнину.

В Гросс-Барниме было много огневых точек фашистов, сооружённых из добротного кирпича и направленных в разные стороны. Небольшое, но крепкое укрепление. Если бы мы пошли в открытое наступление, то понесли бы много потерь. Приказ подполковника Плеходанова о заходе нашей роты в тыл врага, было правильным. Когда мы приблизились к посёлку, фашисты открыли по нам сильный огонь.   Мы поспешили укрыться в низинах с кустарниками таволги. За всеми  нашими действиями командир полка Плеходанов следил с наблюдательного пункта. Наша артиллерия начала стрелять по немецкому гарнизону, а две  роты автоматчиков пошли в наступление с северной стороны под прикрытием трёх-четырёх танков. Мы тоже поднялись с мест и кинулись к посёлку.

 

При входе в посёлок три-четыре наших бойца были сражены огнём противника. Один боец поднялся в атаку прямо за мной, это был молодой солдат из вчерашнего подкрепления. Он не отставал от меня и бежал рядом, но, вдруг, резко упал. Я тут же лёг рядом с ним. Пуля попала ему в живот.

Раненый боец заговорил с остановками.

 

- Товарищ лейтенант! – сказал он с трудом, - Вот, не дойдя до вражеской столицы… умираю…

 

- Не умрёшь, братишка!

 

Как раз в это время мимо пробегал санитар, с собакой, запряжённую в маленькую тележку-носилки. Я позвал его и попросил доставить до санитарного батальона раненного. Доставлять раненных солдат в санчасть на собачьих тележках было новшеством фронтовых медиков. На моих глазах собака-санитар увезло молодого бойца в сторону тыла. Об одном сожалею, что не успел запомнить его фамилию, и его дальнейшая судьба мне до сих пор неизвестна.

 

Вражеские солдаты, встретившие советские войска в укреплениях на краю посёлка, не выдержав натиска, начали отходить в посёлок и попрятавшись, вели огонь из каждого дома. Но наши войска продолжали непрерывно наступать со всех сторон, и фашисты, оставляя своих многочисленных раненных, начали убегать из посёлка.

 

Батраков собрал командиров взводов:

 

- Убегающий враг, скорее всего, держит направление на Вибрисберг. Направление атаки полка меняется в эту сторону. Поэтому, не мешкая, надо преследовать врага. Таков приказ командира батальона.

 

Наши батальоны 674-го полка передвигались так стремительно, что словами не описать. И никто не мог нас остановить. Выполняя приказ, мы вошли в Вибрисберг на хвосте у неприятеля. Зачистка села от фашистов не заняла много времени. Когда закончились боевые действия, уже стемнело. Чтобы в безопасности разместиться в этом большом селе, командир батальона дал указание выставлять в караул от каждой роты по отделению. У нас первым заступило в караул отделение Серебрякова. В середине ночи их должны были заменить бойцы отделения Гончарова.

 

Три взвода роты были расселены в шесть домов. В домах были оставлены домашние вещи и бытовые принадлежности в исправном состоянии, хозяева наверно не успели их забрать с собой. Интенданты начали забивать скот, для приготовления пищи солдатам. Солдатам был дан специальный приказ: пригнать коров в село и загнать по сараям. Кстати, недавно к нам из штаба пришло известие, о том, что из Советского Союза было угнано в Германию около миллиона голов скота. Поэтому, встречающуюся по дороге скотину, мы собирали в специальных пунктах, в местах пребывания советских войск.   Гичко  был недоволен директивой советского командования: "Бережно относитесь к домашним животным. Завтра, освобождённый от фашизма немецкий народ, для пропитания будет нуждаться в любой скотине".  С негодованием в голосе он сказал:

 

-  Что это такое, кормить немцев? Зачем их кормить, повесить  мало!

 

Я сначала сделал вид, что не услышал этих слов, но потом, наедине, сказал ему:

 

- Ты давай заканчивай с такими неуместными выражениями, брат. Сколько раз можно говорить, что не все немцы фашисты. Ты сам в этом убедишься, - напомнил я ему.

 

Я убедился, что со времени боёв за Вислу, продвигаясь вперёд, наши солдаты привыкли терпеть все трудности. Я как командир взвода, старался изучить характер каждого солдата, узнать больше о его прошлой жизни, о его планах и мечтах.  Солдат же не только воюет, убивает врагов, но он ещё и  обладает благородной душой, он хозяин своего характера.

Например, взять покойного Попова. Если на него немного повышали голос, то он менялся, приводил себя в порядок. Если его немного поднять, похвалить, то он мог горы свернуть. А, если, взять вечного хохотуна Гичко, готового на любые шутки, то его всегда надо было сдерживать, чтоб он не совершил какой-нибудь необдуманный поступок. 

Или, например, если, нашему узбеку Икрамову сказать: "Эх, какой же народ живёт в Советском Узбекистане! Какие там яблоки, какой там урюк и изюм! А какие девушки там, в пёстрых платьях и тюбетейках! Есть ли другая мечта, полюбить такую девушку?", - то эту тему он дальше сам развивает. Интересная вещь получается. Когда Икрамов всё больше распаляется в рассказе, то он становится всё более щедрым. Так водку, которую он собирал в своей фляжке несколько дней, начинает раздавать товарищам. Он сам не курил, но всегда собирал выдаваемую махорку. Во время очередного рассказа он и махорку всем раздавал. Когда махорка заканчивалась, то на своём языке он выдавал:

 

- Помилуй, боже! Эти хитрецы всю махорку уничтожили! – погладит себя по щекам и уходит.

 

Говоря по-другому, Родина – это широкое понятие, но каждый отдаёт своей республике, своему району, родному аулу или родной деревне, особую честь.  Для каждого человека Родина начинается там, где была обрезана его пуповина. Когда хвалили Узбекистан, то Икрамов становился открытым душой и щедрым, потому что это было связано  любовью к своей республике.

 

Когда мне вспоминается такое внимание и любовь к своему народу со стороны Икрамова, то в памяти всплывает вот это одно происшествие:

 

Когда в Целиноградской области, в каком-нибудь районе, выпадала очень морозная, снежная зима, то районные скотоводы испытывали большие трудности. Толщина снега такая большая, что трактора и машины не могут ездить. Работы набирается в это время выше головы: сено, которое было складировано возле сараев, надо перетаскать, дать скотине, да ещё надо новые партии сена подвезти из дальних сеновалов. Чтобы сохранить колхозный скот в лютую зиму, государственные организации делали всё что могли. С зимовки на зимовку перебрасывались люди на лошадиных упряжках. Государственные служащие приходили на помощь работникам совхозов. Но всё равно рабочих рук всегда не хватало. Вот, в одну из таких зим,  в районном центре сидели по своим домам многочисленные пенсионеры. Со стороны властей проводилась работа по привлечению пенсионеров к авральным работам. Но она была малопродуктивной.

 

Тогда первый секретарь райкома партии пришёл в радиорубку местного узла связи  и прочитал речь, всем труженикам района, доведя до каждого жителя трудности суровой зимы:

 

-  Родные соотечественники! Суровая зима нас зажимает. При нынешнем положении мы можем лишиться всего нашего поголовья и завтра пойти с палкой по миру. Тогда где же наш героизм, где же единство народа? С испокон веков пришли наши предки на акмолинскую землю пасти и выращивать скот. Всегда помогали друг другу. Где же эти крепкие традиции? Омар, сын Ахмета, Саги, сын Байдаулета, Али, сын Мекеша, Муса, сын Жанпоза и другие аксакалы, поднимавшие колхоз своими руками, не пора ли приняться за работу? Если не в силах держать вилы и перебрасывать сено, так постойте рядом и заряжайте энергией других. Граждане, кто любит свой народ, свою землю, кто способен работать, запрягайте лошадей в сани, берите с собой вилы, грабли, жерди и завтра утром приходите к зданию исполнительного комитета. Мы верим, что вы придёте на помощь, верим в ваше чувство достоинства!

 

- Наутро, - продолжал человек, рассказавший мне эту историю, - перед зданием исполкома собралось много народа: кто на санях, кто пешком пришёл. Большинство пенсионеров, но способных работать людей. В ту зиму эта добровольная бригада, переезжая с зимовки на зимовку, помогла сохранить общественный скот.

 

Вот так я убедился, как сильны народные традиции в пробуждении чувства долга, какой силой обладают правильно сказанные слова.

 

Вот и на фронте также. Можно к каждому бойцу подобрать умные нужные слова, чтоб пробудить его честь и достоинство.

А ещё, всем солдатам нравится общая тема, пробуждающая все откровенные чувства, - это тема любви. Интересно было наблюдать как женатые мужики, внимательно слушали рассказы холостяков о своих похождениях, а потом в ходе разговора, не выдерживали и включались в разговор. Обычно:

 

- Когда я ещё не был женат на Нине…

 

Или:

- Моя Маша была ещё девушкой. Один раз… - начинали они свои рассказы. Потом попробуй их останови.

 

Много достойных рассказов о чистой любви довелось мне услышать от ребят в перерывах между боями. Когда приходило письмо от любимой, то у бойцов вырастали крылья, поднимался боевой дух.

 

Вот и сейчас, рассказав обо всех впечатлениях последнего боя, бойцы переключились на любимую любовную тему. В это время меня вызвал командир роты.

Батракову досталась большая комната. Есть добротная мебель. Два хороших дивана, посередине был большой стол, вокруг которого было примерно десять стульев. Над столом висели две десяти рожковые люстры. В доме было очень светло.

Пока я докладывал о своём приходе, сзади открылась дверь, и я  услышал чей-то голос:

 

- Товарищ старший лейтенант, привели немецкого офицера.

 

- Откуда?

 

- Здесь, в маленьком сарае поймали его. Мы пошли туда за дровами… Он спрятался в углу за сложенными дровами. Мы увидели его раньше и не дали ему выстрелить.

 

- Где пленный?

 

- В столовой. У него зуб на зуб не попадает. Только одно бормочет: "Гитлер капут".

 

- Приведите!

 

Бойцы завели в комнату длинного фрица. Он как увидел в комнате трёх советских офицеров, задрожал с новой силой.

 

- Гитлер капут! Рус гут!

 

С помощью переводчика Батраков спросил у него:

 

- Вы до сих пор не поняли, что советские войска не остановятся, пока не возьмут Берлин?

 

- Согласно приказу, каждый гарнизон, хоть маленький, хоть большой, должен сражаться до последнего солдата, - ответил немецкий офицер.

 

- И какой вы думали получить результат?

 

- Это хоть какая-то задержка советских войск на пути к нашей столице. Это оттянет штурм Берлина вашей армией. Геббельс недавно сказал, что испытано новое орудие небывалой силы…

 

- Да, надежда ваша сильна, герр фриц!

 

Батраков дал распоряжение переправить пленного в штаб батальона и обратился к нам:

 

- Присаживайтесь. Давайте сначала чай попьём! – предложил он нам. В это время как раз собрались все командиры взводов.

 

- Видели этого фрица? – сказал со злостью Батраков. – Говорит, что был приказ сопротивляться до последнего солдата. Что этим Гитлер хочет выиграть?

 

- Хочет оттянуть срок своей погибели, в противном случае, все же люди знают, что приходит срок разгрома германской столицы. Сегодня, не только один наш фронт, но и 2-ой Белорусский фронт и 1-ый Украинский фронт начали Берлинскую операцию, - сказал политрук Васильченко.

 

- Чтобы продлить на несколько дней жизнь Третьему рейху, бросать в пекло войны сотни тысяч людей, это же полное безумство!

 

Да, когда началась Берлинская операция, мы между собой уже обсудили, что сопротивление фашистов бессмысленно. Когда мы начали одновременную атаку по всем фронтам, - в пять часов утра по Московскому времени, ударив из тысяч артиллерийских и миномётных  орудий, применив включение тысяч прожекторов с воем сирен, то  немцы подумали "о новом виде оружия у советских войск".   Тогда мы ещё не знали, что сопротивление фашистских войск усилится. Мы не знали, что Гитлер и фашистское руководство, договорились о беспрепятственной сдаче Берлина союзническим войскам, чтобы потом договориться с ними.

 

- Пока враг не бросит все силы в бой, он не успокоится, - продолжил Батраков. – Наша дивизия сегодня собирается захватить город Кунерсдорф. Видите, до него ещё пять-шесть километров. Враг нам ещё покажет свою силу. Командир батальона приказал ждать сигнал атаки. А наша первая задача, - объяснить каждому солдату, что до лёгкой победы очень далеко. Когда враг упрётся в стены Берлина, он будет похож на раненного тигра и покажет свой дикий нрав. Доведите это до каждого солдата.

 

… 17 апреля мы подошли к реке с названием Фридландершторм. Это водная преграда, - одна из защитных линий города Кунерсдорф. На наших картах, обозначенная как большая деревня, Кунерсдорф оказался небольшим городом. Его одноэтажные и двухэтажные дома, гитлеровцы превратили в укреплённые огневые точки. В течение двух дней боёв, взятые в плен сотни немецких солдат и офицеров, рассказали, что после Одера это вторая линия оборонительных укреплений. Об этом нам сказал капитан Твердохлеб. И вправду это так.

 

На другой стороне Одера, командирам взводов и рот были розданы карты, с нанесёнными районами по направлению к Берлину. Там были обозначены сёла и посёлки, небольшие города, реки и озёра, высотное укрепление Зеель. Однако линии оборонительных укреплений указаны не были. Я на своей карте всегда отмечал день и время, когда мы завладевали очередным пунктом (карта у меня хранится до сих пор, как память о тех военных годах жизни).

На берегу реки Фридландершторм, в редких лесных зарослях, капитан Твердохлеб собрал командиров взводов и рот. Он раскрыл карту и показал, ранее неизвестные  нам, ориентиры.

 

- С восточной стороны города (а не села, как указано на карте), имеются противотанковые заграждения. Если брать показания пленных, то в высотных домах установлены наблюдательные пункты и пулемётные огневые точки. А с западной стороны города установлены огневые точки, в лесу замаскированы дзоты и доты, блиндажи. Самое опасное то, что сам город и подходы к нему защищают отборные части эсэсовцев. Известно, что они живыми не сдадутся.  Пусть каждый боец это хорошо запомнит, - сказал командир батальона.

 

- Показания пленных и данные нашей разведки указывают, - добавил батальонный старший адъютант Шепелев, - что, несмотря на малочисленность пехотных сил противника, имеются семь миномётных батарей и две-три дивизии артиллерии. Сверх того, ещё у них есть десяток самоходных установок. Короче, впереди нас ждут неслабые силы фашистов.

 

- Да, это всё вы хорошо должны помнить, - сказал Твердохлеб, поддерживая руководителя штаба. – Но ведь и у нас сил много. Главное,  что наших артиллерийских установок много больше, но есть информация, что у них нет танков. А нашу дивизию поддержит целая танковая бригада.

 

После этих слов командира, мы нанесли на свои карты новые ориентиры и разошлись по своим подразделениям.  Когда я подходил к своему взводу, меня окликнул командир роты. В это время солнце уже садилось за горизонт.

 

Батраков сбил лёгкую улыбку с лиц командиров взводов:

 

- Ситуация изменилась. Только что позвонил командир батальона. Через реку будем переправляться рано утром. Наш полк будет наступать на врага прямо с фронта. Дайте солдатам отдохнуть. Огонь не разжигать. По всему берегу усильте караулы.

 

Получив указания командира роты, я пришёл в свой взвод с левого фланга, где находилось отделение Серебрякова. Бойцы расположились в траншее, оставленной фрицами. Я разъяснил сержанту предстоящую задачу, приказал усилить охрану, раздать солдатам хлеб и консервы, проверить боеприпасы, а потом направился в другое отделение. Два отделения находились друг от друга недалеко, примерно в тридцати метрах.

 

Отделение Гончарова расположилось на открытой лесной поляне. Сам Гончаров и его воины, не видели, как я подошёл к ним. Сидели совершенно беззаботно. Кто-то рассказывал смешную историю, бойцы рассмеялись. Когда они увидели меня прямо перед глазами, то резко поднялись со своих  мест.

 

- Это что за смех? – спросил я Гончарова строгим голосом. Потому, что мне не понравилось их беспечное поведение.

 

- Да вот, Рахматуллин свой сон нам пересказывает…

 

- Почему нет охраны?

 

- С тыла и спереди есть караулы по два человека.

 

- А с флангов?

 

- Я подумал, что с флангов выставлять охрану нет необходимости. С двух сторон же располагаются два взвода: первый и третий.

 

- Нет, это неправильно. Приказываю с двух сторон поставить караулы!

 

Гончаров незамедлительно выполнил мой приказ.

 

Я тоже, как и они,  молодой, и хотел узнать у бойцов, над чем они так смеялись:

 

-  Ну, теперь поведайте мне, почему смеялись?

 

- Сон Рахматуллина нам растолковывал Икрамов…

 

- И что это был за сон?

 

Гончаров был большим рассказчиком и начал:

 

- Во сне Рахматуллин неимоверно вырос в высоту и увидел, как горит Берлин. "Вот, проклятые, так вам и надо", - начал кричать он. Притом одна его нога упиралась в небо, а другая в землю.

 

Это Икрамов растолковал так:

- Эй, башкир, когда видишь сны,  будь сдержанным. Этому учись у брата своего, узбека, смотри мне, чтоб такие сны больше не снились. Ходули твои заплетутся, и ты не сможешь дойти до Берлина.

 

Над находчивостью Икрамова и я посмеялся.  И вправду, он мог быстро находить такие шутки. В основном он вспоминал шутки Ходжи Насреддина, начиная: "Как говорил наш уважаемый узбекский эфенди…"

 

Один раз сам по себе выпалил:

- Эх, попался бы мне сейчас Гитлер! Отколошматил бы его куда попало!

 

Мы все рассмеялись. Прозванный "богом" ручного пулемёта, великан Васильев, заметил:

 

- Эй, ты сначала винтовку научись правильно держать. Не ешь свинину, пьёшь только бульон, исхудал совсем. Если и пригонят к тебе Гитлера, найдётся у тебя силёнок ударить его? – задел он его самолюбие.

 

- Ты сначала пригони ко мне этого ублюдка. Потом увидишь, что я с ним сделаю!

 

- Икрамов, ответь, пожалуйста, ни с того ни с сего побить Гитлера, откуда у тебя появилась идея? – спросил я.

 

- Это всё телёнок нашего Ходжи Насреддина, - со всей серьёзностью начал он, - в один из дней какая-то муха его укусила!  Задрав хвост, он, как угорелый, носился по аулу. Тогда Ходжа Насреддин поднял с земли хворостину, подошёл к привязанному быку и начал его хлестать по бокам.

 

- О, эфенди, какая вина быка? – спрашивают люди. Ходжа отвечает:

 

- Вся причина в нём. Если б не было быка, где бы телёнок научился "быковать"?

 

Вот так и с Гитлером, если б, он сказал своим бандитам: "Прекратить сопротивление, прекратить кровопролитие, мы проиграли!", - тогда не было бы от фрицев никакого сопротивления, никакого кровопролития. Вся напасть в Гитлере! Вот какая причина побить его…

 

Я сказал старшему сержанту, что ещё вернусь в его отделение, потом пошёл в первое отделение и его бойцов  передвинул  ближе к солдатам отделения Гончарова.

 

Это была неспокойная ночь. Командиров взводов два раза вызывали к Батракову, один раз к Твердохлебу. Основной разговор был о том, что надо на рассвете переправиться через реку. Какая рота, в каком месте будет переправляться, во сколько, где закрепится на противоположном берегу, - всё надо было обговорить заранее.

 

Капитан Твердохлеб сказал, что наш батальон будет переправляться через реку в четыре часа утра, на участке, расположенном на расстоянии двух километров от нашего правого фланга.

 

Я вернулся к себе и хотел немного вздремнуть, как услышал выстрелы ракет с противоположного берега. Кажется, фрицы вели огонь по реке.  Поспать времени совсем не было. Без двадцати четыре нас всех поднял дежурный. Как и было запланировано заранее, мы тихонько выдвинулись к штабу батальона дивизии и под руководством капитана Твердохлеба, рота за ротой начали смещаться вправо.

Река была не очень широкой. Но глубокая, вброд не пройти. Сапёры успели соорудить понтонный мост. Перед мостом мне встретились полковые оперативные офицеры. Артиллерия, самоходные машины и танки переправились на тот берег ночью. Потери тоже были немалые. 

 

Перед нами переправился батальон Давыдова. Наверно, у них завязался бой с противником, так как была слышна сильная стрельба на вражеском берегу. Нашему батальону поступил приказ как можно быстрее завершить переправу. С противоположного берега началась беспорядочная стрельба артиллерийских установок. Воспользовавшись благоприятной ситуацией, мы через мост переправились на тот берег быстро и без потерь. Когда достигли берега, мы начали закрепляться на нём. Батальон Давыдова в это время успел сменить свои позиции. Гитлеровцы обстреливали вхолостую их прежние позиции.

 

Капитан Твердохлеб вернулся от командира полка. Наблюдательный пункт Плеходанова находился на нашем левом фланге, на незаметном бугорке. Со всех сторон лесные заросли.

 

- Артиллеристы всю ночь, не зная покоя, обстреливали огневые точки противника, и успели многие разбомбить, - начал комбат, молча посидел немного, потом продолжил: - Нашему полку дан приказ ударить врага прямо с фронта. Другие полки дивизии, возможно, успели подойти к городу с других сторон. Наступление начнётся тридцатиминутной артподготовкой, одновременно всеми силами. Сигнал к наступлению – две зелёные ракеты. Роты должны находиться ближе друг к другу, оказывать друг другу помощь при наступлении.

 

Лишь забрезжил рассвет, наша артиллерия открыла огонь. Мы видели, как снаряды разрывались как в самом городе, так и возле него. Прямо сзади нас заработали "катюши". Её снаряды со свистом уходили в небо и, пролетая над нашими головами, падали на вражеские позиции. Прошло полчаса, и мы увидели в небе две зелёные ракеты, - началось всеобщее наступление. Из своих укрытий, сделанных из стволов деревьев,  веток и травы, выскочили танки и открыли огонь из своих пушек. От криков "ура", от стрельбы со всех сторон закладывало уши. Несмотря на поддержку танков, когда мы достигли первой линии обороны противника, мы вынуждены были отступить.

 

Эсэсовцы оказывали нам ожесточённое сопротивление. Неожиданно, по врагу, который располагался прямо перед нами, с тыла открыло огонь какое-то подразделение наших войск.  Фашисты опешили. Воспользовавшись благоприятной ситуацией, наши бойцы быстро повыскакивали из своих укрытий и успели заскочить во вражеские траншеи. Начался ближний бой. Повсюду рукопашные схватки. Никого не узнать, но большинство красноармейцев. Я увидел, как наш пулемётчик Васильев косил из своего ручного пулемёта убегающих гитлеровцев.  И у нас были потери. Прямо перед моими глазами был убит Икрамов. Когда я направлялся к нему, то увидел, как из немецкой траншеи выскочил политрук Васильченко. В руках у него был пистолет, через плечо планшет:

 

- Вперёд, за Родину! – крикнул он и побежал вперёд.

 

Разве можно здесь остаться в стороне? Я тоже закричал "ура!" и ринулся в атаку. Вот так, с боем, мы зашли в город. Из многих домов велась по нам стрельба. Но, такому мощному натиску советских войск, вряд ли сейчас нашлась бы какая-нибудь преграда. Ещё и удача была на нашей стороне. Когда закончился бой, мы узнали, что танки были не нашей дивизии, а 9-го корпуса. Они били прямой наводкой по огневым точкам врага, расположенным в домах. Фашистские фаустпатроны тоже остались не у дел. Но всё равно враг долго держался. Кунерсдорф был освобождён от фашистов только к одиннадцати часам утра. Теперь мы добивали эсэсовцев, убегающих с города, но их было немного. Большого сопротивления они нам не оказали, примерно десять человек были взяты в плен.

 

Как раз в это время меня нашёл батальонный связной. Я узнал его. Это был штабной писарь Лагутин. "Познав все страдания от красивого почерка, хотел повоевать, но со штаба не отпускают", - постоянно говорил он. Лагутин подошёл ко мне:

 

- Ух, вырвался из штаба! Связной командира батальона получил ранение, поэтому меня попросили, - сказал он и вручил мне листок бумаги.

 

"Возвращайтесь, место сбора у городской ратуши", - было там написано, и стояла подпись капитана Твердохлеба.

 

- Товарищ лейтенант, - сказал мне в ухо Лагутин, - у меня к вам одна просьба.

 

- Да, говори.

 

- Сын у меня в каждом письме спрашивает: "Папа, сколько убил фашистов?". Как я завтра посмотрю ему в глаза?

 

Я на него посмотрел и засмеялся. И в это время из колонны пленных выскочил один фриц и начал убегать в сторону леса.

 

- Вот, стреляй в того фашиста! – сказал я ему и протянул свой автомат.

 

Лагутин, с какой-то особой злостью, застрелил убегавшего врага.

Когда я иногда вспоминаю Лагутина, то всегда удивляюсь, какую же ненависть он в тот момент имел к фашисту…

 

Никогда не забуду 20 апреля 1945 года. Как раз в этот день мы вновь вышли на передовые позиции. Шло сражение за Претцель. Город Кунерсдорф остался позади, опустевшим. Претцель – это сравнительно небольшой город, почти как большая деревня. Здесь нам фашисты не оказали большого сопротивления. Они немного постреляли в нашем направлении, потом сели по своим машинам и уехали в направлении Берлина.

 

Когда мы входили в этот населённый пункт, то я заметил, что у меня болит голова. Как будто и лоб вспотел. Я провёл ладонью по лбу и увидел на руке кровь. И передняя часть шинели, оказывается, была вся в крови. Наверно ранили, подумал я. Но сгоряча, в пылу боя,  я ничего не заметил.

 

В это время рядом был командир батальона:

 

- Ты что, ранен? – спросил он, внимательно рассматривая моё лицо.

 

Я вытер лоб ещё раз. Кажется, пуля задела правую надбровную часть лица. Смотревший на меня капитан, сказал:

 

- Пуля прошла по касательной над правой бровью.

 

Санитар смазал мне рану йодом и обвязал голову бинтом. Через некоторое время головная боль начала затихать.

 

- Эй, казах, - сказал Твердохлеб, который всегда шутил со мной, - Если я что-то понимаю в жизни, то ты до ста лет жить будешь. Почему? Да потому что тебя пуля не берёт!

 

На его шутку я ответил своей шуткой:

 

- Это правда, что немец стрелял прямо в мой лоб. Но у меня же в голове есть броня! - сказал я смеясь. – Пуля зашла мне в висок, стукнулась об броню,  отскочила, и на обратном пути, как бы говоря "зря, что ли я прилетала", нанесла мне эту рану над бровью.

 

После таких моих слов, командир батальона начинал подшучивать при встрече:

 

- Как дела, чугунная голова?

 

Как я говорил ранее, я не забуду 20 апреля. Это не из полученного лёгкого ранения. 20 апреля – это как праздничный день для всех советских воинов и всего советского народа. Потому, что в этот день началось всеобщее наступление на Берлин. Начинался штурм Берлина!

 

… Наша дивизия, овладев Претцелем,  остановилась в лесу, расположенном с его правой стороны. С нами рядом расположились артиллеристы, прибывшие из другого места. В обеденное время в их расположении началась какая-то суматоха.  Присмотрелись, а там полным-полно офицеров высокого ранга. Вдруг, артиллеристы стали разворачивать свои пушки, выстроили их на краю леса и начали наводить свои прицелы. Мы, ничего не понимая, подошли к ним ближе, сзади. К артиллеристам подъехала легковая машина, из неё вышел незнакомый нам офицер в чине полковника и сказал твёрдым громким голосом:

 

- Готовьте пушки для стрельбы по Берлину!

 

Наводчики, заряжающие, подносчики снарядов тут же забегали, приготовили свои орудия и встали возле них, в ожидании команды.

 

Наше терпение тоже кончалось. "Дожили всё-таки!" - сказал я про себя. 

Примерно через десять минут, послышался растроганный голос командира батареи:

 

-  За муки и страдания наших родителей, за наших жён и детей, за свободу и независимость нашего народа, за погибших братьев и братишек, за сестёр и сестрёнок, по Берлину –  огонь!

 

Артиллеристы с удвоенной энергией начали дёргать за шнуры пушек.

Первый, второй, третий… небывалый нескончаемый грохот орудийных залпов заполнил всю округу. Вылетавшие из пушки снаряды, словно молнии с синеватым оттенком, разрывали небесную гладь, и устремлялись со свистом в направлении Берлина.

Мы, не смыкая глаз, смотрели в сторону запада. Примерно через минуту мы услышали разрывы выпущенных снарядов и над городом начали подниматься клубы густого чёрного дыма.

Когда артиллеристы выпустили по Берлину большое количество залпов, этот полковник крикнул:

 

- Это начало наступления! – и поздравил артиллеристов с первой стрельбой по Берлину.

 

Потом он оглянулся вокруг и увидел нас. Подошёл и сказал:

 

- Это моё поздравление и к вам относится, товарищи! Сегодня день рождения Гитлера. Только что выпущенные снаряды, - это подарок фюреру от нашей доблестной Красной Армии!

 

Близлежащие окрестности заполнили крики "ура!". В это время часы показывали 13 часов 50 минут.

В тот день во всех ротах прошли митинги, посвящённые этому событию.

 

- Впереди Берлин! Ура! – поздравляли бойцы друг друга.

 

Да, впереди оставалась  только столица фашистов – Берлин…    

 

 

III.        Знамя Победы!

                                                                                "Если враг не сдаётся, он будет уничтожен" 

                                                                                            М. Горький

 

1

 

Фашисты называли город Кюстрин "ключом к Берлину", потому, что после него советские войска без особого сопротивления продвинулись дальше и расположились на удобных позициях перед кровожадной столицей фашистов, – Берлином.

 

Мы продвигались по шоссе, ведущей прямо на Берлин. Возле разрушенных домов, на высоком заборе, мы увидели надпись из чёрной краски: "Вот она, проклятая Германия!". После этого места мы шли к Берлину уверенным гордым шагом. Военные грузовики, танки, артиллерийские установки, буксируемые машинами, тракторами или лошадями, обгоняли нас всю дорогу.

 

- Они же быстрее нас в Берлине будут, - сказал я солдатам, не скрывая своей ревности.

 

- Да не переживай сильно. Всё равно они в Берлин без пехоты не смогут войти, - сказал, улыбаясь, шагавший вместе с нами агитатор политотдела полка, Бегалы Байболатов.

 

… 20 апреля, после полудня, мы вошли в город Каров, который расположен совсем рядом с  Берлином, с северо-восточной стороны. "Ух, дошли-таки до Берлина!" - выдохнули солдаты. Однако и в этот раз наш приход в этот город особо не отличался от наших приходов в крупные города Европы, совершённых ранее.  Когда мы заходили в город, немцы по нам открыли огонь. В этот раз огонь по нам вёлся из двухэтажных домов, прикрытых листьями деревьев, и прямо с садов, с приусадебных участков. Но стреляли как-то не организованно, иногда и мешая друг другу.

 

В домах и между домов было много фрицев с автоматами, по которым мы открыли плотный огонь. Кроме того, "заговорила" вся полковая артиллерия. Но гитлеровцы не желали сдаваться и продолжали отстреливаться. Лишь к вечеру мы завладели большей частью города. Полки нашей дивизии, 469-ый и 674-ый, атакуя с обоих флангов, к концу дня объединились и расположились рядом. Солдаты и офицеры перемешались друг с другом. Одни только разговоры про штурм Берлина.

 

Мы стремились забраться на самые верхние этажи многоэтажных домов или на башни. Хотели посмотреть на центр Берлина. Но всё равно у нас это не получилось. К вечеру столица была в плену чёрных клубов дыма. А с приходом темноты мы видели только светящиеся окна далёких домов.

 

К десяти часам ночи, вся артиллерия 79-го корпуса, открыла огонь по Берлину. Информацию об этом до каждой роты довели политруки полков и агитаторы. У всех  было небывалое стремление быстрее сразиться с врагом. И  у всех было огромное желание раньше других достичь центральных районов Берлина.  Никто не сомневался, что будет такое соревнование. Бойцы знали и без слов, что впереди их ждёт жестокая битва, не на жизнь, а на смерть. Прежде чем окончательно поставить врага на колени, придётся пожертвовать чьими-то жизнями. Все это прекрасно понимали. Но что удивительно, когда я беседовал с солдатами или с офицерами, то ни от кого не слышал разговоров про смерть. Кто бы ни был, все они рассказывали, как они после войны вернутся домой, к мирной трудовой жизни.

 

- Близится час полного уничтожения врага, - сказал парторг батальона Каримжан Искаков. – Но, в этот период каждый солдат, каждый офицер стремится показать всю свою смелость, всю свою решительность, как и всю свою осторожность. В германскую столицу, для выполнения главной задачи, спешит не только наш 1-ый Белорусский Фронт. Вы и сами видите из газет, что 2-ой Белорусский Фронт под командованием маршала Рокосовского наступает с севера, 1-ый Украинский Фронт под командованием маршала Конева пробивается к Берлину с юга. Убегающие от этих фронтов фрицы, создадут прочную оборону у стен города и в центре столицы, не так ли? Так, что последняя битва с фашистами будет не слабой. Мы должны хорошо подготовиться к этому.

 

Уместно  сказать, что по сравнению с другими командирами рот нашей дивизии, Батраков был уже пожилым человеком. Если надо было принять решение, то он, иногда, неоправданно медлил, а иногда, не думая, принимал быстрое решение. Эту черту его характера знали не только мы, но и руководство батальона. Поэтому, они нашу третью роту из глаз не теряли. В частности, командир батальона Твердохлеб и парторг Искаков часто у нас бывали. Политрук полка, капитан Байболатов, тоже не забывал дорогу к нам. Все мы, и сам Батраков, понимали, что чрезмерное внимание к нам со стороны руководства было не с целью держать нас в строгости, а помочь в чём-либо, дать дельный совет. Ещё хорошая польза от такого внимания это то, что многие фронтовые новости мы узнавали раньше других. Вот так, наш командир роты, часто общаясь не только с командиром батальона и командиром полка, но и дивизии, получал бесценный опыт в общении с ними.

О том, что Гитлер на свой день рождения ждал "подарка" не только от Советской Армии, но и от своих фашистских соратников, мы услышали от старшего лейтенанта Искакова.

 

- Накануне 20 апреля Геббельс произнёс речь по немецкому радио: "Немецкий народ, не волнуйтесь. Фюрер хорошо знает, что делать. До настоящего времени мы готовим новый вид оружия, которое человечество ещё не знало. Это оружие поставит последнюю точку на участии русских в этой войне.    Это будет день 20-го апреля, - день рождения фюрера", - сказал Каримжан, смеясь, потом остановился и продолжил. – На день рождения Гитлера Берлин, и вправду,  вдоволь "получил новое". Тысячи наших пушек своими снарядами разнесли в пух и прах не только окраины Берлина, но и до центральных районов добрались.

 

… Ближе к ночи наша рота расположилась в двухэтажном особняке. Окна все были разбиты, без стёкол. Однако это был самый разгар весны, было не холодно, и мы не замёрзли. Во все стороны мы выставили охрану. На долю моего отделения достались две большие комнаты на первом этаже. Солдаты и не думали засыпать.

 

- Ну, наконец-то наши подошвы топчут Берлин, - сказал один из бойцов.

 

В этот момент в комнату зашёл старший лейтенант Васильченко:

 

-  На эту землю и раньше ступала нога русского солдата. Мы идём по дорожкам наших дедов.

 

- Товарищ старший лейтенант, расскажите нам о славных походах наших дедов, - попросил один из бойцов.

 

- О, это длинный разговор, - сказал Васильченко, садясь на стул. – Завтра вам предстоит нелёгкий бой, так что лучше всем вам отдохнуть.

 

… В Берлине всеобщая паника. Жители города, поняв, что фашистам приходит конец, разбегались врассыпную. На окраинных улицах полным ходом ругань и скандалы.

Утром мы полностью завладели городом  Каров. Гитлеровцы сотнями сдавались в плен. А кто не сдавался, отступали к центру Берлина.

 

Мы, в ожидании нового приказа, расположились в парке города Каров, расположенном со стороны Берлина.  В этот момент к нам подошёл старшина Штельмах. В руках у него была пара новых кирзовых сапог.

 

- Где Гичко? Гичко, на возьми вот это!

 

В его голосе мы заметили гневные нотки. Это нам было понятно. Вчера у Гичко отлетели обе подошвы на сапогах. Капитан Твердохлеб заметил, что Гичко бегает в таких сапогах. Командир батальона тут же отругал старшину Штельмаха, что он ненадлежащим образом следит за обмундированием солдат. Гичко надел новенькие сапоги:

 

- Спасибо, старшина! – засмеялся Гичко. Потом он вытащил из своего кармана кусочек мела и на голенище старых сапог написал: "Дошли до Берлина!" и повесил на одну из веток близстоящего дерева.

 

В этот момент пришли командир батальона Твердохлеб и парторг Искаков. Твердохлеб получил очередное звание майора, в честь вхождения в Берлин. Форма у него была новая, и погоны блестели на солнечных лучах.

 

- Постройте роту! – приказал он Батракову.

 

- Рота, строится! – голос Батракова вышел каким-то хриплым.

 

- Смирно! Товарищ майор, рота построена по вашему приказанию!

 

- Вольно! – скомандовал комбат и решительным голосом начал говорить.

 

- Товарищи!  Я только что вернулся с командного пункта командира дивизии.  Васильченко и Шепелев пошли в другие роты, а я пришёл к вам, донести приказ генерала Шатилова. Сначала он попросил сказать вам, что каждый солдат должен осознать, что битва за Берлин будет очень трудной. Да и вы сами это знаете. Враг просто так не сдастся. Это видно из сложившейся ситуации, - сказал Твердохлеб и далее рассказал нам о трёх линиях обороны противника. – Первая, – с этого места и далее до поворота автострады, вторая, – на въезде в большой город, на самом его краю, третья, – со всех сторон городских железнодорожных путей. Согласно данным нашей разведки, город  поделён на восемь оборонительных секторов. В девятом секторе, вероятней всего, находятся центральные городские учреждения, Рейхсканцелярия и рейхстаг. Чтобы дойти до центра города, надо  преодолеть многочисленные заграждения.  Каждый дом - крепость, каждая улица, каждый канал – оборонительная линия, городские площади – целая сеть заградительных сооружений. Фашисты приготовились защищать столицу до последнего солдата, до последнего патрона. По приказу Геббельса сотни тысяч городских жителей были выгнаны на защиту "третьего рейха", - сказал майор, немного подумал и продолжил. -   Фашистское командование подготовила тактику ведения  уличных боёв, и выпустило вот такую инструкцию. Вы прочитайте, -  и вручил её Батракову.

 

"Не вступать в открытый бой с советскими солдатами. На дошедшие до Берлина железнодорожные эшелоны, отдельные соединения, автомашины, склады боеприпасов, командные пункты, совершайте ночные скрытные нападения. Уничтожайте все линии связи противника и не давайте врагу ни минуты передышки!" - было в этой инструкции немецкого командования. Эта инструкция попала к нам через пленного. То, что прочитал нам Батраков, уже было переводом.

 

- Вы думаете, что германские правящие круги до сих пор не верят в своё поражение? Конечно, верят. Но они привлекают не только сотни тысяч немецких солдат и офицеров, но и многих мирных жителей миллионного Берлина, для того, чтобы оттянуть время своей неминуемой гибели. Наше командование это хорошо понимает.

 

Командир дивизии нам рассказал про геббельсовскую пропаганду о создании "новейшего вида оружия", рассказал о том, что позже, среди немецких солдат распространили слух, что "армия генерала Венка, громя все заграждения советских войск, спешит на помощь Берлину", чтобы укрепить веру немецких солдат, чтоб они не разбежались. Все понимали, что при продвижении к центру Берлина бои будут более ожесточённые, более опасные для наших солдат.

 

- В последние часы войны не надо давать дорогу многочисленным жертвам. Поэтому во время открытых боёв с фашистами, во время их пленения, во время отдыха, надо соблюдать предельную осторожность и внимательность. Кто будет выбиваться из правил, будет наказан, - подытожил комбат. Потом он сообщил, что дальнейшее наше направление, это, расположенное на северо-западе Берлина, - река Тегелер-зее.

 

- У кого есть вопросы?

 

Вопросы, конечно,  были о дальнейшей судьбе не только нашего батальона, но и всей дивизии. Уже про себя я думал, как правильно задать вопрос, но меня опередил командир роты.

 

- Товарищ майор, - начал он и достал маленькую карту, - если смотреть на карту, то наше направление на Тегелер-зее находится на краю города. Тогда мы не сможем попасть в центр Берлина, а  будем воевать на окраинах столицы? Если мы будем охватывать город с окраин, то другие части Красной Армии первыми водрузят знамя на рейхстаге?

 

Комбат немного сдержался, но всё равно ответил жёстко:

 

- Во-первых, приказы командиров не обсуждаются, товарищ старший лейтенант, во-вторых, на войне не надо проявлять особое рвение к славе.  Мы воюем не ради славы,… в-третьих, кто первым войдёт в центр Берлина, ещё не решённое дело. Но, как бы то ни было, большая честь для любого подразделения, что оно участвует в  едином штурме Берлина. Вы это учтите, товарищи…

 

В том, что майор Твердохлеб начал отвечать жёстко, потом в конце смягчился, мы увидели какую-то отцовскую заботу о нас. И вправду, наше окружное направление, было на самом деле, как бы соединение двух точек на карте по прямой линии. Этот отрезок начинался на северо-западной окраине города, отсекал  пригороды столицы, не проходя через центр. Чего скрывать, каждый из нас мечтал лично участвовать в разгроме фашистских учреждений, из которых столько лет исходили преступные приказы и указания.  Все они находились в центре Берлина.  Но закон войны – исключительный закон: приказ есть приказ! И мы все, какой бы ни был приказ, должны его исполнить беспрекословно.  Вот и от комбата мы услышали, что "приказы не обсуждаются!"

 

Майор Твердохлеб прошёл вдоль строя:

 

- Кое-кому не мешало бы, и подлечиться, - сказал он.

 

Действительно, в строю находилось немало легко раненных бойцов, у которых были перебинтованы рука, шея или голова.

 

После некоторого молчания послышался голос одного из бойцов:

 

- Когда возьмём Берлин, тогда и будем лечиться, товарищ майор.

 

- Самое главное – это вернуться домой живым с победой, а наши жёны уже сами нас долечат, - вставил другой боец. 

 

- Правильно говоришь, - поддержал третий.

 

Фразу "вернуться домой" я услышал как бы с другой стороны. Раньше, когда заходил разговор о возвращении домой, то всякий думал, что это предположение или мечта. А теперь, как только мы достигли Берлина, то поняли, что заканчивается война, и мы стоим на пороге новой мирной жизни.

 

… Наш батальон был снаряжён как первый штурмовой отряд. В то время в нашей дивизии было сформировано несколько таких отрядов. При формировании таких отрядов батальону автоматчиков добавляли 6-8 лёгких пушек и 4-5 танка. Вместе с тем такому батальону добавляли по одному сапёрному взводу и по одному химическому взводу.  А сам батальон разделялся на две группы, чтобы в каждой группе бала рота автоматчиков, четыре пушки, три-четыре противотанковых орудия, два станковых пулемёта и два-три танка.

Главное, что где бы ни было, в каждом полку создавались такие батальоны, - первые штурмовые отряды.

 

Батальон, возглавляемый майором Твердохлебом, тоже был первым штурмовым. Мы были рады и гордились перед другими подразделениями, что именно нам выпала честь быть первым штурмовым батальоном. Командир батальона, получив самостоятельность, брал на себя ответственность за командование таким усиленным подразделением.  Именно это необходимо было при ведении уличных боёв.

 

Центр города со всех сторон, начиная с окраин, представлял непрерывную цепь оборонительных сооружений. Это нам стало ясно, когда мы достигли города Бланкенбург, граничащего с Берлином в районе реки Тегелер-зее.   На улицах города сопротивление немцев было очень жестоким. Чтобы погасить сопротивление врага нам приходилось делить силы батальона на отдельные группы, для ведения  локальных уличных боёв. Хорошо, что при наступлении нашей роте помогали два-три танка.  Их в свою очередь охраняли пехотинцы от фашистских фаустпатронов.

 

Двух-трёх этажные здания города обстреливались из пушек. В городе было непонятно, где фронт, а где тыл. По нам велась стрельба и спереди, и сзади, и с флангов. Мы видели, что командир артиллерийской батареи и майор Твердохлеб находились рядом. Так что артиллеристы подавляли огнём своих пушек огневые точки, находящиеся в домах, на пути нашего наступления.  Воспользовавшись такой помощью, мы кидали гранаты в разбитые окна домов и потом, поливая из автоматов, врывались в дома. Таким образом, наша рота к вечеру повыгоняла фашистов из многих домов.   В подвалах и на чердаках домов было уничтожено много фрицев.  Было взято много пленных, кричавших "Гитлер капут!".  Наши потери тоже были немалыми.

Чрезмерно сильное сопротивление нам оказали в центре города Бланкенбург, в одном трёхэтажном здании. Там со второго этажа, время от времени велась стрельба из малокалиберной пушки. В придачу, велась стрельба из станковых пулемётов и из автоматов. Победить врага в этом бою силами одной роты не получится. На нашу удачу, узнав о нашем положении, комбат выделил нам в помощь танки и 57-ми миллиметровые пушки. Танки и пушки выпустили по этому дому несколько залпов. Долго не раздумывая, мы ворвались в этот дом. За каждый этаж завязывалась рукопашная схватка. У каждого нашего солдата в сумке было несколько гранат. Поэтому, поднимаясь на второй этаж, мы бросали три-четыре гранаты, потом стреляли из автоматов. Наши малокалиберные пушки, пока мы были на нижних этажах, стреляли по третьему этажу. Фашисты, оставшиеся в живых от таких обстрелов, спешили на второй этаж. Среди них было много раненных. Но они не переставали сопротивляться.

 

Нам был дан приказ выйти на улицу. Потом по второму этажу начали стрелять 57-ми миллиметровые орудия, а по первому этажу – 45-ти миллиметровые пушки. После нескольких залпов мы снова ворвались в дом. За исключением нескольких одиночек, больше сопротивления нам фашисты не оказывали. Кто остался в живых, мы повыгоняли на улицу. Среди них был офицер, раненный в правую руку. Его рану перевязал наш санитар. Один из артиллеристов, обстреливавших этот дом, хорошо знал немецкий язык. Он поговорил с пленным офицером и сказал нам, что этот дом защищали заключённые, которых выпустили с тюрьмы. С ними рядом сражались с нами и сами полицейские.

 

- Да, когда же такое было, чтобы преступники и полицейские были в одной упряжке? – спросили мы у офицера.  Он что-то невнятное пролепетал и его увели.

 

Оказывается, фашисты выпустили из тюрем Берлина всех заключённых, и под присмотром полицейских, бросили на оборону города. Защищавшие этот дом прибыли сюда лишь вчера.

 

Мы знали, что в Берлине нам будут противостоять наиболее подготовленные, отборные  немецкие силы: живыми не сдающиеся эсэсовцы, подразделения гестаповцев, отряды гитлерюнговцев, фаустпатронщики из местных жителей. Но не ожидали, что преступники, выпущенные из тюрем, и их "новые союзники" будут вместе защищать столицу. Даже и не догадывались! Это наглядно напомнило нам, что последние дни войны будут самыми сложными.

 

В тот день, когда мы освобождали от фашистов город Бланкенбург, всеми силами артиллерии нашей дивизии, был произведён артобстрел центральных зданий города Берлина, который продолжался около часа. Об этом мы узнали от капитана Бегалы Байболатова. Настроение наших солдат заметно улучшилось…

 

Наутро мы увидели, как умножилась наша армия. Кто из какого полка сразу не узнаешь, а расспрашивать, не было времени.  С силами, намного превосходящими силы противника, наша дивизия завладела городом Панков и двинулась дальше. Здесь мы продвинулись на позиции, которые были запланированы ранее.

 

Толи от бессонно проведённых последних двух дней, толи от бесконечных боёв, когда постоянно закладывало уши от выстрелов и разрывов снарядов,  я почувствовал, что голова моя загудела.

 

Когда мы вышли из города Панкова, в нашу роту пришёл майор Твердохлеб:

 

- Товарищи, направление нашего наступления изменилось, - сказал он с радостным видом. -  Нам поступил приказ: завладеть южными районами города Рейнинкендорф и выйти на Берлин с восточной  стороны.

 

Мы повернули в южном направлении и при вхождении в город Рейнинкендорф вступили в уличные бои с противником. В этот район с другой стороны  ранее дошла другая дивизия, поэтому сопротивление фашистов в этот раз было незначительным.

 

Утром все советские войска пошли в наступление на германскую столицу со стороны рабочего района Берлина под названием Плетцен-зее.  В течение двух-трёх часов мы овладели этим районом. Из разбитых окон уцелевших домов, в знак того что они сдаются, мы увидели белые простыни.

 

До вечера 674-ый полк вместе с другими подразделениями дошёл до железной дороги, которая проходила с востока на запад. Все мы были очень уставшими. С тех пор как мы достигли пределов Берлина, наш полк совсем не отдыхал. Руководству дивизии это было известно,  поэтому наш полк в полном составе перевели во второй эшелон и до утра разрешили отдохнуть.

 

Мне удалось вздремнуть на короткое время,  но неожиданно прибежал политрук батальона Васильченко. На его лице я заметил какую-то радость.

 

- Рахимжан, слышал новости? – спросил он громко, чтобы все услышали. – Войска Второго Украинского фронта вышли на Эльбу и встретились с американцами. А самое главное мы только что узнали из штаба дивизии: наш 1-ый Белорусский фронт и 1-ый Украинский фронт соединились западнее Потсдама. Теперь Берлин взят в полное окружение. Теперь действительно "Гитлер капут!".

 

- Ура!

 

Наше подразделение расположилось в полуразрушенном доме,  в уцелевшей части четырёхэтажного дома. Вдвоём с Васильченко мы обошли всех наших бойцов и сообщили эту радостную весть. Потом я проверил все караулы, выставленные по всему периметру нашего места дислокации. Только потом я отправился отдыхать…

Меня разбудили слишком рано, но так как я крепко заснул, то мне удалось хорошо отдохнуть.

 

- Вас вызывает товарищ майор, - сказал мне связной  командира батальона.

 

В огромной комнате, где расположился штаб батальона, было полно солдат. Все они спали.

 

Я уже приложил руку к голове и хотел доложить о своём прибытии, но комбат жестом остановил меня:

 

- Не разбудить бы солдат. Они устали от многодневных беспрерывных наступлений, - сказал он шёпотом. Потом он внимательно посмотрел на карту перед ним и подозвал меня к себе.

 

- Лейтенант Кошкарбаев, хочу дать тебе поручение, - сказал командир, прищурив глаза, немного подумал и объяснил суть задания. – Сейчас возьмёшь одно из своих отделений, до рассвета пройдёшь до позиций врага на другой стороне от железной дороги и сделаешь разведку. "Языка" взять не возбраняется.

 

Я вернулся в свой взвод, по одному разбудил ребят из первого отделения, собрал их вместе. Командир этого отделения Гончаров во вчерашнем бою лишился одного уха. Ему обработали рану,  перебинтовали голову, но он наотрез отказался ложиться в санбат.

 

Стояла кромешная тьма. Я находился во главе отделения, и  мы тихонько перешли железнодорожную линию. Некоторые участки города горели и были видны на фоне тёмного города. Впереди в небо периодически взмывали вражеские ракеты.

Мы увидели, что в том месте, откуда стреляют ракетницы, проходит линия обороны противника. Мы выбрали впереди нас какой-то разрушенный дом и ползком двинулись в его направлении. Надо было быть очень осторожным, не производить ни малейшего шума. На пути к этому дому не было никаких укрытий и нам пришлось ползти, максимально прижавшись к земле.  Когда мы добрались до нашего ориентира, я разделил отделение на три группы. Из разбитых досок дома мы сделали кое-какое замаскированное прикрытие. Примерно через час наблюдения я увидел трёх людей, идущих в нашем направлении.

 

- Ложись! Если это немецкие солдаты, то брать в плен живыми, - прошептал я бойцам.

 

С автоматами наперевес, трое фашистов, подверглись нашему внезапному нападению. Они даже не успели произвести ни малейшего шума. Рты мы им закрыли тряпочными кляпами, завязали руки и потащили в сторону наших позиций.

Когда мы переползали через железнодорожную линию, то сзади нас в небо взметнулась ещё одна ракета. Мы успели укрыться за насыпью на нашей стороне путей. Однако враг нас заметил и открыл по нам огонь из пулемётов и автоматов.

Наконец мы благополучно доставили трёх пленных, с завязанными руками, в наш штаб.   Я оставил отделение Гончарова и пленных перед штабом, и вошёл в дом.

 

- Тсс… - показал мне пальцем связной и сказал шёпотом. – Комбат только что прилёг. Хочет часок поспать. Я тоже шёпотом ответил ему, что мы взяли трёх "языков" и хотел выходить, но увидел, что майор вскочил со своего места. Он, оказывается, услышал.

 

Майор Твердохлеб застегнул все пуговицы на своём кителе, и мы втроём вышли на улицу.

 

- Штаб полка недалеко. Проводить всех туда! – приказал он и пошёл вперёд.

 

Штаб подполковника Плеходанова и вправду был рядом. Он располагался в подвале  полуразрушенного высотного дома. Майор зашёл внутрь, доложил и вышел обратно. Рядом с ним вышли два офицера штаба. Один из них был переводчиком. Он немного поговорил с пленными и потом куда-то увёл их.  Командир батальона нам дал разрешение вернуться к себе, а сам остался в штабе полка.

 

На рассвете мы пришли в своё расположение. Вскоре по позициям врага заработала наша артиллерия. Командир батальона, возвратившись из штаба полка, объявил благодарность всем лицам, участвовавшим в ночном мероприятии.

 

- Вы взяли ночью хорошего "языка". Один из них офицер, который обладал некой информацией по расположению своих войск. Сейчас наша артиллерия работает по пунктам, которые подсказал пленный офицер. Теперь до нашего наступления осталось недолго.

 

Через полчаса все ближайшие окрестности заполнили многочисленные мощные крики "ура!". Наши войска, при поддержке танков и артиллерии, успешно преодолели оборонительную линию вдоль железнодорожных путей, и бросилось в атаку на канале Фербиндунгс.  Наступавшие вместе с нами подразделения 171-ой дивизии на этой линии остановились. Враг здесь оказывал им очень серьёзное сопротивление. Шла кровавая битва за один из неразрушенных мостов. Как видно к фашистам пришло новое подкрепление, слышны были выстрелы их пушек и других видов оружия. В тот день мы не смогли завладеть мостом. Нашему полку был дан приказ перейти во второй эшелон. Мы слышали, что после взятия этого канала, всей нашей дивизии, через район Моабит, предстоит двигаться к югу, по направлению к Шпрее. Потом повернуть на запад и вновь наступать.

 

Последняя оборонительная линия – Моабит. Это очень важный район, заслоняющий административный центр Берлина. Оттуда и до рейхстага рукой подать…

Канал Фербиндунгс мы прошли на следующий день. Сапёры успели разминировать потрёпанный со всех сторон мост, и лишь пешие части смогли через него переправиться. А танки и самоходные установки переправлялись через канал по понтонным мостам.

 

Впереди нас была полоса из чёрного густого дыма.  Ничего толком разглядеть невозможно. После переправы через мост, по приказу майора Твердохлеба, мы, развернув свои фланги, встали в линию наступления. Политрук Васильченко подсказал нам, что эту дымовую завесу сделали наши химики:

 

- Теперь наше направление, вероятно, район Моабит, - сказал он.

 

Бежим в наступательных порядках. Уже начали выходить из дымовой защиты. Тут же услышали град выстрелов в нашу сторону. Мы закрепились на правом берегу канала, уже в районе Моабит. Здесь фашисты контратаковали нас два раза.  И оба раза, разбивая лоб о каменную стену, отступали на свои позиции. Начала стрелять наша артиллерия. По звуку выстрелов и создаваемому грохоту, мы поняли, что также стреляют из 152-х миллиметровых гаубиц. Мы сознавали, что пушки такого калибра окажут неоценимую помощь в подавлении мощных оборонительных редутов района Моабит. Этот район легко нам не взять.

 

Теперь и мы пошли в наступление. Вот уже и завязались многочисленные рукопашные схватки между оставшимися фашистами в первой линии обороны Моабита с нашими передними наступающими силами. Но борьба здесь продолжалась недолго. Мы имели преимущество в живой силе и, с криками "ура!", ринулись вперёд.  Время от времени то тут, то там, разрывались фаустпатроны.  В один момент я увидел, как командир отделения Хаби Фазиатуллин, упал как подкошенный.  Я быстро подбежал к нему, прилёг рядом, спросил:

 

- Хаби, что случилось?

 

- По-моему я остался без ноги.

 

Я сразу посмотрел на его нижнюю часть тела. Одна его нога, в кирзовом сапоге, лежала отдельно от тела. Фаустпатрон попал прямо в ногу и оторвал её.  Я начал звать на помощь, подбежали два-три человека. Мы схватили Хаби и спустили внутрь траншеи. Один из бойцов достал из кармана баночку с йодом и начал обрабатывать рану, другой начал перевязывать марлевой повязкой обрубок ноги. 

Хаби быстро побледнел. Но всё же у него хватило мужества пошутить:

 

- Ничего, товарищ лейтенант. Нет большей радости, чем оставить ногу в Берлине, - выдавил он, сжимая зубы.

 

Сзади нас догнали наши танки. Они взяли на прицел дома, из которых вёлся по нам огонь, и начали стрелять по ним.  Я приказал двум солдатам, которые оказывали помощь сержанту, доставить раненого в санитарный батальон, а сам присоединился к наступающим под прикрытием танков, нашим бойцам.

 

Когда мы начали приближаться к крайним домам, то почувствовали, что встречный огонь стал мощнее. Возле меня бежал рядовой Пантелеев, который был ранен в левую руку, но продолжал наступать, держа автомат в правой руке. Рядом бежал боец Киреев, прибывший к нам с последним пополнением. В течение короткого времени он показал себя смелым решительным бойцом, не кланяющимся пулям. Вот и сейчас, пуля попала ему в живот, а он закрыл её рукой и не вышел из боя, продолжая наступать в общей атаке. В этот момент я увидел санитара, оказывающему помощь одному из наших бойцов. Я подбежал к санитару и указал на Киреева.  Быстро взял у него всё необходимое и догнал раненого Киреева:

 

- Братишка, тебе уже нельзя бежать, - сказал я и повалил на землю. Как раз в это время к нам подбежал санитар.

 

Стреляя по разбитым окнам домов, мы проходили по улицам Моабита. Справа от нас стоял пятиэтажный дом, из окон которого фашисты беспрерывно стреляли по нам.  Мы начали окружать этот дом. Рядом с собой мы увидели пушки.  Я узнал сержанта, Василия Кривоноса,  который со своим расчётом, развернул сорока пяти миллиметровые орудия и бил по этой пятиэтажке.

 

- Поливай, Василий, поливай! – крикнул я ему.

 

Он продолжал беспрестанно стрелять. И в это время два наших танка тоже начали стрелять по дому. Воспользовавшись такой ситуацией, мы поднялись в атаку и побежали. С другой стороны два взвода под командованием Батракова поддержали нашу атаку. Все мы одновременно добежали до злополучного дома. В разбитые окна первого этажа мы бросили несколько гранат и со всех сторон ворвались в дом. Этот дом мы зачистили довольно быстро и двинулись дальше.

 

… Другие подразделения нашей дивизии выбили фрицев из концлагеря, который был в этом районе, и начали освобождать политических заключённых.  Мы как раз были там, в разгар этих действий.

 

Среди тысяч освобождённых из тюрьмы Моабита было много людей немецкой национальности. У заключённых были обезвоженные лица, тела – кожа да кости. Они хотели захватить оружие и восстать против гитлеровцев. Представителей Красной Армии, которые принесли им освобождение, они крепко обнимали и целовали. Их радости не было предела.

 

Через железные ворота, которые были разнесены танковыми ударами, на территорию тюрьмы заехали две легковые машины и остановились перед заключёнными. С передней машины вышел командир 150-ой дивизии генерал Шатилов. Тут же он был окружён благодарными заключёнными. Мы тоже приблизились к нему. Мы сразу не поняли суть всех криков и жалоб заключённых, они были на разных языках. Но один голос мы разобрали, он был обращён к генералу на русском языке:

 

- Товарищ генерал, они все просят дать им возможность отомстить Гитлеру и всем фашистам.

 

- Ты сам кем будешь? – спросил его генерал.

 

- Я – советский офицер. У меня единственное желание: взять  оружие в руки и уничтожать гитлеровцев.

 

Генерал всех попросил успокоиться, поднял правую руку вверх и сказал:

 

- Вы не питались целую неделю,  должны сначала подлечиться, набраться сил. А  уничтожить врага до конца у Красной Армии хватит и своих сил.

 

В тот момент из подвалов неразрушенных домов на улицу начали выходить женщины и дети. Они в страхе оглядывались по сторонам, а потом, увидев на дорогах мёртвых лошадей, начали отрезать большие куски мяса с задних конечностей. Я подумал про себя: "Ещё бы немного и они все погибли бы мучительной голодной смертью".

 

Увидев  всё это своими глазами, генерал Шатилов приказал своим интендантам, чтобы все закрытые продовольственные магазины быстрее открылись, а голодных людей приказал накормить из полевой кухни.

 

В это время мне вспомнились слова-назидания Гитлера своим солдатам: "Если встретится тебе русский, пусть он будет старик или младенец,  или женщина, не жалей никого, убей его. Это долг каждого истинного арийца". Эти слова Гитлера мы слышали много раз от пленных фашистов. А теперь Советские войска пришли в Берлин, и наш генерал даёт приказ своим подчинённым, что надо накормить всех голодных немцев.  Это и есть советский гуманизм, проявление человечности…

 

Мы перешли на северный берег реки Шпрее,  и пришли к многоэтажным домам, которые были освобождены нашими передовыми подразделениями. Здесь тыловикам был дан приказ накормить всех бойцов. Наш батальон расположился на первых двух этажах полуразрушенного многоэтажного дома. За последние двое суток это был первый горячий обед.

 

Майор Твердохлеб вернулся из командного пункта командира полка Плеходанова и собрал всех офицеров батальона в большой комнате, которая была оборудована под штаб.  Он начал, по привычке, неторопливый основательный разговор:

 

-  Находящийся на нашем фланге 756-ой полк, в данное время ведёт бой за Мольткенский мост.  Фашисты его называют мостом младшего Мольтке. Почему его так назвали? Младший Мольтке был ярым милитаристом, был главой кайзеровского штаба,  был организатором и идейным вдохновителем Первой мировой войны.  Мост назвали в его честь. Вот здесь, на родине государственной политической агрессии, мы даём бой фашистам. Что именно с этой земли распространилась агрессия по всему свету, понимает и сам немецкий народ, - сказал майор.

Командир батальона довёл до нас, что Берлину держать оборону осталось совсем недолго. Он рассказал, что наша дивизия будет двигаться к центру Берлина в северо-западном направлении. Другие подразделения 1-го Белорусского фронта продвигаются к центру Берлина, проводя кровопролитные бои в западных, северных и восточных районах немецкой столицы. 

 

- Дополнительно к вышесказанному, войска 1-го Украинского фронта наступают на врага с юга. Теперь, защищающие Берлин немецкие войска в суматохе, перемешались между собой.  На защиту Берлина у них остались считанные часы. Самое главное, товарищи, это то, что наша дивизия теперь, при продвижении в центральные сектора обороны противника, будет являться наконечником всех наших наступающих сил. Для этого наш полк стоит сейчас во втором эшелоне. Потому, что для разгрома оборонительных укреплений в центре города понадобятся свежие силы, - добавил он.

 

- Да, за последние двое суток, наши ряды заметно поредели, товарищ майор. В каждой роте осталось по 40-50 человек. А вы помните, сколько было бойцов, когда мы входили в город Каров, на краю Берлина, - подытожил начальник штаба Шепелев.

 

- Конечно, об этом я сказал командиру полка. Он связался со штабом дивизии. Сегодня-завтра к нам должно прибыть подкрепление. Пока приходится довольствоваться тем, что есть…

 

Командир батальона приказал довести до каждого солдата предстоящие задачи. Мы, конечно, с радостью передали всё нашим солдатам. Мысль о том, что мы будем участвовать в штурме главных учреждений фашистской Германии, нас очень вдохновляла и поднимала наш боевой дух.

 

Глубокой ночью 28 апреля наш батальон был поднят по сигналу тревоги. Нас всех опять собрал майор Твердохлеб. Нам он приказал раскрыть наши планшеты и нанести план взятия Берлина. На стену он повесил большую карту.

 

- Вот, посмотрите на эту изогнутую в трёх местах линию, - это река Шпрее. Она тянется на север. Если мы по правому берегу протянем прямую линию, то она упирается в цифру «105», видите? Возле этой цифры, рядом, имеется надпись «рейхстаг». В верхней части изогнутой линии, чуть левее,  находится Мольткенский мост. Он направлен на юго-восток. Вот от этого места, до первых стен рейхстага, как указано на карте, - 550 метров. От начала моста начинается дорога в направлении юго-востока, где упирается в большое белое здание. Запомните его, - это посольство Швейцарии. Напротив этого здания, на другой стороне улицы находится разноцветное, но в основном красное большое здание, с большим участком земли. На карте города этот дом хорошо виден.  Со всех сторон этот дом окружён кварталами. Этот красный дом – дом Министерства внутренних дел Германии,  так называемый в народе «Дом Гиммлера». Чуть ниже этого дома, по левую сторону находится Кроль-опера.  Это значит театр оперы. Фасад этого здания выходит как раз на двери рейхстага. Между ними находится вот эта окружность. Называется Кёнигплац. По-нашему будет называться Королевская площадь. От красного здания до стен рейхстага  по юго-западной стороне - 360 метров. Ещё запомните, что с южной стороны рейхстага находятся Бранденбургские ворота, растянувшиеся на двести метров. Товарищи, почему я вам так подробно всё показываю на карте и рассказываю о предстоящем сражении? Потому, что во время боя у вас не будет времени каждый раз сверяться с планом, с картой. Поэтому, каждый офицер должен наизусть выучить месторасположение всех зданий, все ориентиры местности. Это нужно для того, чтобы во время нашего стремительного наступления не разорвалась связь между отделениями, взводами и ротами…

 

В это время зазвонил телефон и Твердохлеб начал разговаривать по телефону:

 

- Да, так точно.… Всё готово.… А, это хорошо.… К вам… Хорошо, товарищ подполковник. Сейчас приду…

 

Он положил трубку полевого телефона, проверил, все ли застёгнуты пуговицы на новой гимнастёрке,  расправил клапаны карманов, подтянул ремень и сказал:

 

- Ну, товарищи, для пополнения наших рядов прибыло новое подкрепление. Меня вызывает командир полка. Наверно по этому поводу. Готовьтесь встречать новых бойцов. Я сейчас вернусь. 

 

Однако мы не ожидали, что видим своего любимого командира в последний раз, что слышим в последний раз его неторопливую рассудительную речь.

 

Ещё мы не успели выйти из дома, как услышали рядом громкий взрыв.

 

- Командир батальона подорвался! – услышали мы чей-то крик.

 

Мы мигом выскочили на улицу. Возле правого угла нашего дома мы увидели  примерно десять человек, столпившихся вокруг кого-то. Я протиснулся сквозь  толпу. Майор навзничь лежал на земле.

 

Я увидел политрука Васильченко. Он обхватил Алексея Семёновича за талию и приложил ухо к его сердцу. Через некоторое время он поднялся и снял головной убор с головы.  В его глазах мы увидели слёзы. Мы тут же поснимали свои головные уборы и склонили головы. Я не смог остановить горячую слезу, выступившую из глаза. Буквально только вчера Алексей Семёнович вновь шутил со мной: "Эй, жив-здоров, чугунная башка? Не только твоя голова, но и всё твоё тело стало чугунным.  Вот так и иди дальше!" - как будто я услышал вновь вчерашнюю его реплику.

 

Теперь, вот он лежит на земле. Не ждали мы его смерти, а только ждали его приказов.  Недаром говорят, что "герой достоин одной пули".

Прямо рядом с нами мы услышали какой-то новый грохот. В это время мы услышали голос Серебрякова, который выглядывал с третьего этажа дома:

 

- Командира батальона убил вот этот мерзавец.

 

Мы оглянулись по сторонам и увидели, что Серебряков выкинул с верхнего этажа немецкого офицера в форме СС. Серебряков спустился к нам и начал объяснять:

 

- Обе ноги этого офицера были разбиты опорой оконных перекрытий. Во время вчерашнего боя он наверно был ранен, потерял сознание. Сегодня он пришёл в себя, уцепился руками за подоконник и выглянул в окно. Он увидел советского майора, спешащего куда-то, и бросил гранату.  Рядом с ним лежал пистолет, весь в свежей крови. Он выстрелил себе прямо в висок. Больше никого я там не обнаружил, сказал сержант.

 

Мы подняли тело майора Твердохлеба, принесли его в комнату на втором этаже и положили на деревянный пол.

Старший адъютант Шепелев сообщил о трагическом происшествии руководству и через некоторое время пришли генерал Шатилов и подполковник Плеходанов.

Поминальный митинг открыл парторг батальона Каримжан Искаков.  Речь его была краткой, но содержательной.

 

- Для каждого солдата нашего батальона, Алексей Семёнович был не только авторитетным командиром, но и заботливым отцом, - сказал он. – Теперь мы лишились нашего любимого человека. Со своим бесстрашным сердцем он был примером для нас.  За такого благородного нашего товарища мы отомстим фашистам, на крыше рейхстага мы поднимем флаг в его честь!

 

Командир полка тоже произнёс речь. Он вспомнил о его человечности, о его отличных знаниях в военном деле.

 

-  Теперь вас на штурм рейхстага поведёт капитан Давыдов. Вы его хорошо знаете. За смерть Алексея Семёновича хорошенько отомстите фашистам! – закончил он.

 

Мы похоронили Майора Твердохлеба и дали троекратный салют. Я заметил, что среди наших поредевших рядов стояли молодые бойцы, прибывшие только недавно.

После того как отсалютовали, все солдаты молча начали строиться. Нам поступил приказ идти на помощь 756-му полку, который со вчерашнего дня вёл бой за Мольткенский мост. Мы возглавили свои отделения, взвода и двинулись по направлению к Шпрее.

 

Мне  вспомнились слова командира полка: "Теперь батальоном будет командовать капитан Давыдов, вы его хорошо знаете". Мы, конечно, знали, что капитан Давыдов командовал в нашем полку другим батальоном. Но какой он командир? Нам было неизвестно. Для этого нужно значительное время. Это обстоятельство может повлиять на ход военных действий. Мы ему должны всячески помогать и, если надо, советовать…

 

… Мольткенский мост до сих пор стоял неразрушенным.  Гитлеровцы ожесточённо сопротивлялись, и на атаки советских войск отвечали своими контратаками, пытаясь полностью разрушить мост. Наш полк вовремя пришёл на помощь нашим подразделениям, воюющим за этот мост. Первый батальон артиллерийской дивизии капитана Сагитова вышел на правый фланг и начал обстреливать немецкие позиции на другом берегу реки. К нему присоединилась ещё одна артиллерийская батарея и начала обстрел из тяжёлых гаубиц. Прямо перед мостом были подбиты и горели ярким пламенем три-четыре фашистских танка.

 

Батальон, рота за ротой, поднялся в атаку. Артиллерийский обстрел вражеских позиций артиллеристами Сагитова принёс нам огромную пользу. Впереди нас двигались два наших танка, и мы преодолели мост, с относительно небольшими потерями.  Сразу набросились на оборонительные укрепления врага. Оставшиеся в живых фашисты не прекращали сопротивляться. Используя поговорку: "Настоящий косарь косу не выбирает, настоящий герой оружие не выбирает", наши солдаты уничтожали врага не только из своего оружия, но и из немецких автоматов. Многие наши бойцы воспользовались и немецкими фаустпатронами. У наших солдат  были дисковые автоматы, с 71-им патроном. Они очень хорошо зарекомендовали себя в уличных боях.  С тех пор как мы вошли в Берлин, у нас уже не было винтовок и карабинов. И в глубокой траншее, и в бетонных блиндажах происходили рукопашные схватки. Шум от беспрерывной стрельбы, от грохота гранат заложил уши. На нашу удачу к нам на помощь пришло ещё несколько танков. Они стреляли по противнику из пулемётов, били из своих пушек по бетонным блиндажам и помогли уничтожить вражеские огневые точки.

 

Мост полностью перешёл в наши руки, и по нему перешло на другой берег большое количество советских войск и военной техники. Танки и самоходные установки, выходя на другую сторону реки, сразу открывали огонь из своих пушек по белому дому. Это здание было посольством Швейцарии, как нам сказал, ранее, майор Твердохлеб.

 

Фашисты не смогли удержать натиск многочисленных советских войск и начали убегать врассыпную. Убегали они в основном по направлению к белому дому. Они хотели присоединиться к своим подразделениям, которые оттуда вели по нам ответный огонь. Но большинство фашистов были уничтожены на площади между мостом и белым домом. В порыве стремительного наступления мы добежали до белого дома. Там шла ожесточённая перестрелка между нашими и фашистскими войсками. Я чувствовал, что при приближении к этому дому, наши ряды заметно поредели.  Но не было ни времени, ни возможности оглядываться по сторонам и считать потери. Все ближайшие окрестности заполнил мощный крик "ура!" и ещё сильней подхлестнул нас вперёд. Добежав до каменной ограды посольства, сержант Серебряков упал как подкошенный. Только что он стрелял из своего автомата и кричал "ура!". Когда я увидел как перед мостом, он очередью из своего автомата, уничтожил сразу с десяток фашистов, то про себя подумал: "Эх, если будет сын, пусть будет таким!". Как говорил про него наш бывший командир батальона: неподдающийся никаким пулям, - герой в "броне". Вот какой он был. Я его считал настоящим героем, как и геройски погибших Попова, Пантелеева, Киреева, Зотова, Исажанова, Рысымбетова.… Жаль.

 

Я добежал до каменного забора, прилёг возле Серебрякова и чуть приподнял его голову.

 

- Това…рищ… лейтенант… В…пе…рёд! – с трудом произнёс он. И указал на белый дом.

 

Потом, перед смертью, он как будто что-то вспомнил, смазал пальцы кровью, исходящей из груди, и начал писать на белой стене забора: "Сереб…" - успел он написать и затих. Сил у него только на это и хватило.  В это время ко мне подбежало десять бойцов во главе с Гончаровым. Я снял головной убор, печально посмотрел на солдат и сказал:

 

- Как только очистим этот дом от фашистов, давайте похороним Серебрякова прямо в этом месте.

 

Нельзя сейчас останавливаться, потому что наши другие отделения воюют уже внутри дома. Мы должны им помочь. Из разбитых окон дома мы слышали беспорядочную беспрерывную стрельбу, крики, грохот.

 

В доме посольства мы воевали с фашистами до поздней ночи. Я уже не помню, сколько этажей было в этом здании, но мы с трудом освобождали комнату за комнатой, этаж за этажом. Мы не переставали стрелять, продвигаясь вперёд, использовали для защиты толстые мраморные опоры, дверные проёмы, лестницы. Бросали много гранат. Так как нас было намного больше врага, то продвигались мы относительно быстро. Невозможно было разобрать кто из какого взвода или отделения. Было много раненных.  Нашим санитарам прибавилось работы.

 

К ночи 29 апреля значительная часть пристроек посольства перешла в наши руки. Я услышал от незнакомого офицера, что командный пункт командира 756-го полка, полковника Зинченко, обосновался тоже в этом доме. Из нашего полка в освобождении этого дома был задействован только первый батальон капитана Давыдова. Нашему батальону была придана противотанковая штурмовая батарея под командованием капитана Романовского.

 

После полного освобождения главного здания посольства от фашистов, мы расположились на отдых на четвёртом этаже, в одной большой комнате. Как только мы получили разрешение на отдых, так сразу попадали, - кто, на разбросанные на полу книги и бумагу, кто на разбитые столы и стулья, а кто быстро заснул,  просто прислонившись к стене. 

 

Через некоторое время, мы проснулись от грохота, похожего на землетрясение, и выскочили на улицу. По московскому времени было семь часов утра. На другом краю широкой дороги мы увидели большой пожар. Вдали, из-за пламени огня показалось чёрное высокое здание.

 

Старший лейтенант Батраков и командир первой роты старший лейтенант Атаев как будто с неба свалились и оказались рядом со мной.

 

- Другие батальоны нашего полка, подошедшие ночью, атаковали этот дом с левого фланга. Вон там виднеется здание, - это "Дом Гиммлера". Наши артиллеристы обстреливают его, - сказал Батраков.

 

Он начал разговаривать с капитаном Давыдовым.

 

Я опять посмотрел в сторону полыхающих домов.

 

- Соберите свой взвод. Через двадцать минут начнётся всеобщая атака на "Дом Гиммлера", - сказал мне старший лейтенант.

 

От разрывов снарядов дрожала земля и эхом била по нашим мозгам. Наверно вся артиллерия дивизии стреляла. Стены гиммлеровского дома дрожали, оконные стёкла выпадали целыми блоками.

 

Как только затихла артиллерийская канонада, наш батальон первым поднялся в атаку. Бойцы начали выскакивать из дверей и окон здания посольства, пролезали через проёмы от разрывов снарядов в каменной ограде, и бежали со всех сил вперёд.  А в самой передней линии атаки бежал мой взвод.

 

- За Родину, ура! – кричу я на бегу во весь голос. От всеобщего "ура!" каждый боец становится ещё смелее, не чувствует себя одиноким.

 

Со всех сторон мы слышали свист пуль. В разных местах взрывались фаустпатроны. Мы бежим в направлении огромного шестиэтажного дома, который растянулся почти на квартал. Фашисты забаррикадировали окна этого дома кирпичами, сделали в них амбразуры. Из маленькой дырки поливает свинцовым огнём пулемёт. К счастью, мы добежали до дверей "Дома Гиммлера" живыми и, используя в качестве защиты толстые входные колонны, забросали гранатами комнату охраны здания и мощным натиском закрепились на лестничной площадке первого этажа.

 

Мы были сильно рады, что сумели сделать маленький задел для полного захвата этого громадного дьявольского дома, который ежесекундно изрыгал свинцовую смерть. Теперь мы были уверены, что, если, мы открыли вход в здание Министерств Внутренних Дел Германии, то и остальные помещения возьмём рано или поздно. К нам на помощь подоспели новые силы, и мы сцепились с фашистами в рукопашной схватке.

 

Эта была самая трудная схватка, с тех пор как мы с боями продвигались к столице от самой Вислы.  В тот день я был несказанно рад за храбрость и боевые действия старшины взвода Гончарова, рядовых: Гичко, башкирского парня Рахматуллина, освобождённого из концлагеря и присоединившегося к нам Демидова, многих других бойцов. Удивительно, когда у них заканчивались патроны в своём автомате, то они вешали автомат на шею и, мгновенно подняв немецкие автоматы,  стреляли уже из них.  Откуда, мне было неизвестно, но у каждого бойца на поясе было два-три пистолета различных марок. Они и их использовали, когда надо. Я тоже был не обделён пистолетом.  Но у нас было много автоматов. Когда у нас была необходимость,  мы использовали магазины с патронами, погибших наших товарищей…

Примерно к полудню мы завладели первым и вторым этажом этого дома. Теперь бой шёл на третьем этаже. Вот так, не имея ни минуты на отдых, мы воевали внутри дома. В народе есть поговорка: "Хоть и сорок лет идёт гибель людей, но каждый умирает своей судьбой". Вот так и я поверил, что у меня есть свой ангел-хранитель. Потому, что до сих пор жив. Только пуля, отскочившая рикошетом от стенки, "погладила" меня над бровью.  Большую горечь у меня вызывал тот факт, что ряды бойцов, ворвавшихся в этот дом, уменьшались.  Хорошо, что прибывавшее сзади подкрепление пополняло наши ряды.

 

Я открыл одну из дверей комнаты на третьем этаже и увидел возле окна фашистов, стреляющих из пулемёта и фаустпатронов по нашим бойцам, которые бежали к зданию.  Пока они не увидели меня, я бросил гранату и укрылся за стенкой, рядом с дверным проёмом. Потом из автомата начал поливать по всей комнате. Не понял, откуда взялся Гичко, который крикнул:

 

- В углу, в углу! Смотрите! – и мы вдвоём начали стрелять по фашистам, укрывшимся в углу комнаты.

 

- Кончено, товарищ лейтенант, - сказал он, довольно улыбаясь.

 

Потом добавил:

- Фашисты, которые стояли в углу, вроде поднимали руки…

 

- Неужели? Мне показалось, что они собираются кидать гранаты в нашу сторону, - ответил я ему с иронией. Мне действительно так показалось. Потому, что в такой мясорубке глаза солдата залиты кровью.

 

Вместе с Гичко мы спустили автоматы вниз через окно, потом пересчитали количество убитых фрицев в комнате. Здесь было уничтожено двенадцать фашистов.

 

- Сколько твоих, сколько моих? – спросил я у Гичко, улыбаясь.

 

- Разве бывает разлад среди  братьев? Пусть все будут вашими, товарищ лейтенант, - любезно сказал он.

 

Мы подняли немецкие автоматы, снаряжённые патронами, и побежали в сторону следующего этажа…

 

Да, тот страшный бой в дьявольском доме, подетально вспомнить трудно.

Позже, после окончания войны, в газете "Правда", военный журналист Мартын Мержанов, опубликовал статью - "Так это было". В этой статье он описал события кровавого боя, который был 29 апреля, в "Доме Гиммлера":

"В штабе корпуса мне целый день рассказывали про то, как взвод Кошкарбаева первым ворвался в  "Дом Гиммлера", про их боевые действия внутри дома, от начала до конца. Опять всё по-новому, - сколько уже раз! – менялся характер боя: вчера только они воевали на улицах Моабита в составе отрядов, рот и взводов, завоёвывая улицу за улицей. А в этот раз бой очень долго длился только в одном доме!  Здесь невозможна была операция по пленению фашистов (я позже обследовал этот дом). Прихожие и залы, кабинеты и лестницы, чердаки и подвалы, - всё было ареной боевых действий.

За это здание два полка сражались, им сопутствовала удача и подстерегала неудача, битва шла с переменным успехом: в разгар боя, этажи и комнаты переходили из одних рук в другие. Гитлеровцы всячески пытались избежать поражения, но в конечном итоге их не спасли ни автоматы, ни пулемёты.

К вечеру, батальоны С. Неустроева и В. Давыдова, овладели значительной частью огромного здания. Отделения батальона К. Самсонова заняли северо-западную часть дома и несколько комнат на первом этаже. Однако бои внутри дома ещё долго не прекращались". (1)

 

(1)М. Мержанов. "Так это было", издательство "Казахстан", Алматы, 1977, 134 стр.

 

К этим словам я бы добавил рассказы советских воинов, которые участвовали и видели всё своими глазами, либо слышали от верных друзей, о событиях того дня, о героизме рядовых солдат при штурме этого дома.

 

И вправду, в тот день советские воины проявили удивительный героизм. До этого я вскользь упомянул о героизме старшины моего взвода, - Гончарова. А описать все его геройские действия в том бою и места не хватит. Но не только он совершал подвиги в тот день, он своим примером других бойцов вдохновлял на геройские поступки. Когда в самом начале мы бросили несколько гранат в комнату охраны и начали воевать за первый этаж, он взял с собой трёх бойцов и спустился в подвал здания. Там они молча, не проявляя себя, продвигаясь с особой осторожностью, проведя разведку встречающихся помещений, подошли к входной двери другого большого помещения подвала. Потом резко открыли дверь и бросили восемь гранат в длинный коридор. Сразу начали стрелять из автоматов, пока фашисты не опомнились. Положив всех фрицев, Гончаров закрыл накрепко двери подвала, оставил там трёх бойцов для охраны, а сам присоединился к нам. На втором этаже, когда мы схватились с фашистами в рукопашной, я видел как Гончаров, прикладом своего автомата свалил, одного за другим, трёх фрицев.

 

В обед,  мы с командиром батальона 756-го полка, капитаном Неустроевым, а также с бойцами 380-го полка дивизии (которые пришли на помощь через два часа), всеобщими усилиями загнали фашистов на верхний этаж. Я уже и забыл только на какой именно этаж. Вдруг,  мы увидели, как с верхнего этажа к нам спускается Гончаров.  Перед собой он вёл здоровенного немца, одетого в военно-морскую форму, скрутив его руку за спину. А у самого Гончарова из другой руки сочилась кровь.

 

- Этот сукин сын укусил меня, - пробасил он.

 

- А как теперь нам с ним разговаривать? – спросил я у Гончарова. Он приподнял плечи, как будто говоря: "Откуда мне знать!", а потом, улыбнулся во весь рот, сказал: "Айн, момент!", - и выскочил куда-то.

 

Я начал снимать автомат с шеи и хотел поставить на пол, как немец стал кричать:

 

-  Найн, найн! Гитлер капут, капут! – он подумал, что я его хочу расстрелять.

 

Через некоторое время Гончаров привёл какого-то старика, который был весь в пыли. Но зато этот старик был в галстуке!

 

- Вот, он будет переводчиком, - сказал Гончаров.

 

- Вы знаете по-русски? – спросил я старика.

 

- Да, знаю.

 

- Спросите у него, откуда он здесь взялся?  Почему они не сдаются,  зная, что им будет дарована жизнь?

 

Старик-переводчик мои вопросы перевёл на немецкий язык. Морской офицер, с дрожащими губами, начал что-то быстро отвечать.

 

- Так, что он говорит? – спросил я у старика, не дожидаясь пока фриц замолчит.

 

- Их только вчера сюда доставили с моря на самолёте. Всего примерно  тысяча моряков прибыло в Берлин. Точное количество он не знает. В рейхстаге им особую задачу поставил сам Гитлер, - сказал переводчик.

 

- Гончаров, - сказал я, обращаясь к Николаю, - от этого пленного будет польза. Отведите его командиру батальона!

 

- А как же я найду командный пункт капитана Давыдова? – спросил Гончаров.

 

- Пока и я не знаю, узнай сам, где-то на первом этаже.

 

- Кстати, товарищ лейтенант. Мы в подвале заперли фашистов.

 

- Когда же ты успел?

 

Николай рассказал нам утренние события.

 

- Если так, то я пойду с тобой, - сказал я.

 

На первом этаже, ведя двоих пленных перед собой, мы шли по длинному коридору.

 

- Рахимжан! – услышал я чей-то голос и вздрогнул.

 

Я увидел подбегающего Васильченко. С ним было примерно десять солдат.

 

- Жив, чугунная голова? – сказал он и обнял меня. В тот момент я вспомнил майора Твердохлеба. Только он называл меня "чугунная голова".

 

Я доложил ему по поводу наших пленных. Он приказал двум автоматчикам:

 

- Доставить этих двоих пленных к командиру батальона!

 

- А где сейчас командный пункт? – спросил я в свою очередь.

 

- Они сами знают, - ответил политрук и отправил автоматчиков. Сказал, что с утра не было никакой связи с нашим штабом. – Командный пункт пока располагается на нижнем этаже, в правом крыле здания, в угловой комнате. Мы вошли в это здание примерно через час после вас. Вот только сейчас удалось найти тебя.

 

Я сказал ему, что мы направляемся в подвал, где Гончаров запер фашистов.

 

- Тогда идём вместе, - предложил старший лейтенант. Мы, прихватив и его солдат, пошли в сторону подвала вслед за Гончаровым. Там ещё стояли солдаты, которых оставил Гончаров. Коридорная дверь подвала была вся в дырках.

 

- Фашисты немного постреляли и перестали, поняли, что бесполезно, - доложил один из охранявших дверь, солдат.

 

Гончаров осторожно подошёл к двери и убрал длинную доску, подпиравшую её. Подозвал знаком солдат. Потом он резко открыл дверь: в руке он держал гранату, приготовившись её бросить в случае необходимости:

 

- Ханде хох! – крикнул он.

 

Перед большой дверью мы тоже направили свои автоматы в сторону противника. Один из фашистов успел открыть огонь. Старшина тут же бросил гранату. Мы тоже дали очередь вглубь подвала и ринулись вперёд. Примерно двадцать гитлеровцев подняли руки и сдались нам. Многие из них были ранены. Из наших бойцов один погиб, другой был тяжело ранен.

 

- Утром нас было здесь семьдесят пять человек. Мы были беспечны и были застигнуты врасплох, - начал говорить один их фрицев на ломаном русском. С его слов мы поняли, что сделала с ними группа Гончарова. Они провели неожиданную молниеносную атаку и уничтожили много фашистов.

 

Пленных немецких солдат и офицеров мы вывели на первый этаж, а затем отправили в штаб батальона.

 

- Я должен зайти к командиру батальона, - сказал Васильченко. – А вы возвращайтесь к своим бойцам. У нас есть приказ командования, - сегодня полностью очистить от фашистов "Дом Гиммлера". Объясните солдатам поставленную задачу. Я позже присоединюсь к вам, - закончил он, повернулся и собирался уходить, но что-то вспомнив, развернулся опять в нашу сторону.

 

- Кстати, чуть не забыл, - сказал Васильченко, приближаясь ко мне, - Первое, капитан Байболатов слышал, как ты по телефону докладывал генералу Шатилову, что твой взвод первым ворвался в "Дом Гиммлера".

 

- А где сейчас Байболатов?

 

- Недавно он был в командном пункте капитана Давыдова. И второе: из нашего полка участвовали в бою за этот дом только один первый батальон. Остальные батальоны, во главе со штабом, пока находятся  в здании швейцарского посольства.  По-моему их там держат, чтобы получить подкрепление и набраться сил перед штурмом рейхстага. Учтите, что мы намного ближе их к рейхстагу. И в последнем главном штурме, первыми должны участвовать мы. Для этого нам надо быстрее уничтожить всех фашистов в "Доме Гиммлера"… А представить сержанта Гончарова к награде нам надо не забыть…

 

Однако, как бы мы не спешили с полным освобождением дома, задача эта была очень не простой. Фашисты с нижних этажей скапливались на верхних этажах и отчаянно сопротивлялись. И патроны у них не заканчивались. Этот дом изо дня в день превращали в арсенал оружия и боеприпасов. Да ещё то здесь, то там внутри здания что-то горело, и едкий дым впивался в наши глаза. Когда опустилось солнце, то дела стали ещё хуже. И без того тёмные комнаты здания, стали вообще непроглядными. В комнатах, которые мы отвоевали, мы открыли все двери и окна, повыбивали все кирпичные баррикады на подоконниках со стороны улицы, и дым начал постепенно рассеиваться.

 

Гитлеровцы, воспользовавшись дымом и темнотой периодически контратаковали. Так, четвёртый этаж здания,  три раза переходил из рук в руки. 

Хорошо, что решимость наших солдат для достижения победы ничто не могло уже поколебать. К тому же они быстро приобретали различные навыки и прибегали к различным хитростям при ведении боя внутри огромного дома. Например, у каждого бойца на поясе имелся большой фонарик. В "Доме Гиммлера" они очень пригодились.

Вот, группа бойцов, примерно из десяти человек, возглавляемая старшиной Гончаровым, погналась вслед убегающим с третьего на четвёртый этаж фрицами, и на четвёртом этаже спряталась с левой стороны большой двери. Вслед за ними, тот час, последовали другие автоматчики. Когда снизу подошла эта  группа, то группа Гончарова, держа в левой руке фонарики, одновременно резко их включила и, ослепив фашистов, начала стрелять из автоматов, держа их в правой руке. А прибывшие следом автоматчики бросили несколько гранат вглубь коридора и начали стрелять по фашистам, которых высвечивали бойцы группы Гончарова.

 

Эта тактика использовалась на каждом этаже. Однако в этом доме было очень много дверей. Мы знали, что "Дом Гиммлера" шестиэтажный. Но мы не знали, сколько комнат на каждом этаже, как они расположены, какие их размеры, в каких местах на этажах лестницы.  Поэтому от нехватки информации и возникали трудности.   Например, мы выдавливаем немцев с нижнего  этажа на верхний этаж в одном месте, а они по другой лестнице спускаются обратно вниз и стреляют в нас сзади. Но мы научились и этому противостоять. Совсем приловчившись, мы гнали фашистов наверх, при этом громко кричали и шумели. А часть бойцов мы оставляли на прежнем этаже, которые укрывались за столами или в тёмных углах. Сначала не знавшие о такой нашей тактике, гитлеровцы, спускались на этаж и хотели уже нападать на нас сзади, но попадали под огонь наших укрывшихся в засаде солдат, которые поливали их из своих автоматов.

 

Когда мы с переменным успехом воевали за четвёртый этаж дома, то рядом со мной находился рядовой Демидов, который отправил на тот свет немало фрицев. В один из моментов боя, он споткнулся о ножки большого кресла, но продолжал стрелять из своего автомата. Жаль, через некоторое время и в него попали. Фашистские пули пробили ему руки, а несколько попали прямо в грудь. Я начал перевязывать его раны.

 

- Хоть и недолго я им мстил, но я отомстил им сполна. Мечта моя сбылась. Доживите до победы! – выдавил он с трудом и затих…

 

При освобождении от фашистов "Дома Гиммлера", Демидов показал себя героем. Также как и совершали подвиги вместе с пехотинцами другие: лётчики, танкисты, артиллеристы, связисты,  медицинские работники. Тем самым исполняли первостепенный долг перед Родиной и народом.

 

Будет уместно упомянуть и Абдимажита Ташкенбаева, который внёс свой вклад для достижения Великой Победы. Он был в 150-ой дивизии офицером-связистом. У меня вызвало изумление, какую он показывал стойкость и мужество при доставлении срочных пакетов в штаб полка. Хочу рассказать читателям, с какой ответственностью подходил к выполнению поручений Абдимажит, о его героизме…

Ташкенбаев, рассматривая карту центрального Берлина, задумался. Всё его внимание было на рейхстаг. С места, где сейчас находится штаб дивизии, до рейхстага всего полкилометра. А в рейхстаге сидит Гитлер. Раньше, когда заходил разговор о Берлине, то он казался таким далёким, а сейчас Главная канцелярия 3-го Рейха находится прямо под боком.

 

- Гриша, как ты думаешь, в какую сторону побежит Гитлер? – спросил Абдимажит у своего помощника Григория Гартуна, который находился рядом и снаряжал магазин автомата патронами. Белорусский парень прищурил свои карие глаза и сказал:

 

- Откуда я знаю, куда побежит эта собака.  Бегством он от нас не спасётся.  Вчера связисты обменивались информацией, что Гитлера хотят взять живым.

 

- Да, хорошо было бы взять это чудовище живым.

 

Этот разговор прервал начальник оперативного отдела штаба дивизии подполковник Офштейн.

 

- Лейтенант Ташкенбаев! – сказал он официальным тоном. – Этот пакет надо срочно доставить в штаб 674-ого мотострелкового полка. Запомни, в этом пакете есть приказ командования, касающийся штурма "Дома Гиммлера" и рейхстага. Короче, - очень важный пакет, не потеряй. Удачи тебе! – он вручил пакет лично в руки Ташкенбаеву, резко развернулся и вышел из помещения.

 

Ташкенбаев до этого хорошо запомнил на карте основные объекты центра столицы и прилегающие улицы.

Штаб дивизии располагался в одном из многоэтажных домов. Линия фронта проходила как раз на этом уровне. Но в обстановке ожесточённых боёв в Берлине, эта линия была условной. Наши подразделения и немецкие силы разделяли небольшие улицы. Чтобы добраться до полка Плеходанова, Ташкенбаеву предстояло преодолеть несколько улиц.

 

… Руководство дивизии хорошо знало молодого парня богатырского телосложения, воспитанного, без промедления исполняющего любые поручения. Он руководству нравился. Младший лейтенант Ташкенбаев прибыл на фронт после окончания офицерского училища в январе 1945 года. С тех пор прошло всего четыре месяца, но он уже успел заслужить авторитет. Недавно он получил звание лейтенанта.

Я хорошо помню, как прошло его первое знакомство с начальником штаба дивизии полковником Дьячковым и начальником оперативного отдела Офштейном.  Вновь прибывшие молодые офицеры, были построены по приказу командования. Проходя вдоль строя, Дьячков остановился возле худощавого, подтянутого, высокого роста, смуглого парня:

 

- Товарищ младший лейтенант, как твоя фамилия, откуда родом? – спросил он.

 

- Младший лейтенант Абдимажит Ташкенбаев. Казахская ССР, Джамбульская область, Мойынкумский район, колхоз им. Карла Маркса.

 

- А, прибыл с колхоза им. Карла Маркса на родину Маркса, чтобы сбросить с неё цепи фашизма! - сказал, смеясь,  Офштейн.

 

- Так точно!

 

В этот момент начальник штаба задал неожиданный вопрос:

 

-  Ну,  младший лейтенант, если, так точно, то ответь мне,  какова по уставу главная обязанность офицера-связиста? Сказали вам в училище?

 

- Сказали.  Согласно 43-ей статьи Устава сухопутных войск Советского Союза, офицер-связист должен быть быстрым, со стальными мышцами, обладать соколиным глазом, постоянно "держать ухо востро", быстро принимать правильные решения. Вместе с тем, он должен без запинки повторить полученное задание, ясно знать куда, кому, в какой срок он должен вручить вверенные ему документы. Он должен не допустить, чтоб полученные документы не попали в руки врага.

 

- Ты комсомолец?

 

- Так точно, товарищ полковник!

 

Дьячков ухмыльнулся и сказал:

 

-  Молодец! Бодро говоришь, - потом посмотрел на Офштейна и добавил, - Товарищ подполковник, всё же нашёлся тебе офицер-связник.

 

- По ходу посмотрим…

 

Начиная с того дня, Абдимажит был назначен связным офицером штаба дивизии. В течение четырёх месяцев он многократно, под огнём и пулями, безупречно выполнял поручения своего командования.

 

При настоящих кровопролитных боях в Берлине, отыскать штаб батальона или командный пункт, было нелёгкой задачей. Какое подразделение, где сражается, было неизвестно.  Сразу найти командира какого-либо подразделения было большой удачей. Но, однако, как бы не было трудно, приказ надо выполнить до конца.

Пакет был срочным и важным, как сказал сам начальник оперативного отдела. Быть может это его последнее поручение. Если падёт рейхстаг, тогда и конец войне. Не так ли? Так, думал Абдимажит.

 

… Ташкенбаев петляя между различными укрытиями, пробираясь между домами, прячась за горящими машинами и танками, пригибаясь, чтоб его меньше было видно со стороны, бежал к штабу 674-го полка. Рядом с ним свистели пули. То справа, то слева разрывались снаряды. Он должен добежать до высокого белого дома, обложенного гранитом, на берегу реки Шпрее. Командный пункт командира полка подполковника Плеходанова должен быть там.

 

Вдруг, с многоэтажного дома на другой стороне улицы, по нему открыли сильный огонь. Абдимажит быстро лёг на, простреленный во многих местах, асфальт. Пролежал пару минут неподвижно. Когда огонь немного поутих, он заскочил в ближайшие ворота и спрятался за каменную опору. Но и здесь было небезопасно.  Потому, что фашисты могли из окна кинуть гранату или выстрелить из фаустпатрона. И прощай тогда.

 

Вот, в окне дома, расположенного справа, он увидел чью-то тёмную фигуру. Абдимажит направил в ту сторону свой автомат. Там был фашист, который выставил из окна дуло своего автомата и начал стрелять по Ташкенбаеву. Наш офицер-связник в свою очередь открыл ответный огонь и сразу побежал на другую сторону улицы. В этот момент он увидел, что наперерез ему бегут три фрица, в чёрной форме. Абдимажит выстрелил по ним и, не останавливаясь, быстро побежал в сторону белого дома.  Когда он приближался к дому, то почувствовал, что его ногу как будто пронзило током.

 

- Попали всё-таки, - подумал про себя Ташкенбаев.

 

Но, несмотря на ранение, он продолжил свой бег и, добежав до дома, спрятался за углом. Отдышался немного. Тут же услышал шум  быстро приближающихся шагов на асфальте. Он выглянул из-за угла и увидел двух бегущих фашистов. Когда они совсем были близко Абдимажит, вскинув автомат, выстрелил в них. Эти два фашиста упали навзничь. Ташкенбаев только теперь почувствовал боль в левой ноге.  Превозмогая боль, он продолжил бежать вперёд.  Наконец он добежал до штаба! Когда он заходил в дом через деревянную дырявую дверь, то навстречу ему вышел солдат.

 

- Солдат, ты с какого полка?

 

- С полка Плеходанова.

 

- Я ранен, - продолжил Абдимажит, -  должен срочно быть у командира полка, помогите мне.

 

Незнакомый солдат знал комнату, где располагался штаб полка, поэтому Плеходанова найти было нетрудно. Боец увидел, что из ноги офицера-связиста льётся кровь:

 

- Товарищ лейтенант, давайте сначала я перебинтую вам ногу, - сказал он и вытащил из кармана бинт.

 

- Нет, нет…. Позже.…  Только помогите мне добраться до штаба.

Ташкенбаев упёрся на правое плечо незнакомого солдата, и они спустились в подвал. Там он доложился майору Жаворонку, который исполнял обязанности начальника штаба:

 

- Вам срочный пакет из штаба дивизии! – произнёс он с трудом.

 

Сопровождавший его солдат сказал:

 

- Товарищ майор, он ранен.

 

В этот момент из другой двери вышел сам подполковник Плеходанов и быстрым шагом подошёл к присутствующим. Он хорошо знал штабного офицера-связиста.

 

- Лейтенант, ты ранен?

 

- Так точно, товарищ подполковник!

 

- Немедленно оказать помощь! – приказал командир полка и взял пакет из рук майора.

 

- Санитара! Где санитар? – начал кричать майор Жаворонок и побежал наверх. И быстро вернулся назад с санитаром.

Плеходанов подошёл в Абдимажиту, когда ему перевязывали ногу:

 

- Молодец, лейтенант! – в его голосе была радость. Потом он обратился к майору:

 

-  Отправьте лейтенанта в госпиталь и сообщите в штаб дивизии, что командир полка ходатайствует о присвоении ему ордена Красной Звезды.

 

- Товарищ подполковник, у меня не тяжёлая рана. Разрешите мне здесь остаться! – попросил Абдимажит.

 

- Нет, нельзя. Ранение есть ранение… - ответил Плеходанов и скрылся за дверью…

 

Пока Абдимажит вместе со штабом полка остался в здании посольства. Наутро из штаба дивизии пришёл другой связной Григорий Гартун. Начальник штаба дивизии, узнав о ранении лейтенанта в ногу, прислал его на помощь.

 

29 апреля, когда начался штурм "Дома Гиммлера", Ташкенбаев не мог присоединиться к бойцам. Но в здании посольства он выбрал себе место у окна, выходящего на улицы, и отражал периодические контратаки фашистов.

 

Когда мы вели ожесточённый бой за каждую комнату, за каждый этаж в "Доме Гиммлера", Абдимажит, с помощью Гартуна, пришёл к нам на помощь. Ещё на другой стороне улицы я увидел перепачканное лицо и сразу узнал моего земляка.

 

- Нога проклятая не даёт ходить… - сказал он и замолчал. Потом обнажил, на своём чёрном от сажи лице, коралловые зубы и сказал: -  Эй, земляк, оставь мне тот лишний автомат. Ты себе найдёшь ещё.

 

Я ему отдал трофейный автомат и пошутил:

 

- Что у тебя за вид? – и громко рассмеялся.

 

- Эй, а сам-то? Найди где-нибудь уцелевшее зеркало и посмотрись в него, - ответил он и тоже рассмеялся.  Потом он перекинул взгляд в сторону улицы и начал туда направлять автомат. Там вдали показалось несколько немцев…

 

Воспользовавшись темнотой ночи, оставшиеся части нашего 674-го полка, несмотря на непрекращающиеся выстрелы с немецкой стороны, перебрались по Мольткенскому мосту и уже по освобождённой улице быстро добрались до "Дома Гиммлера". Это намного улучшило наше положение. Здание министерства внутренних дел Германии было освобождено к утру. Но к этой победе путь был очень труден. Пока уничтожили врага, наш батальон очень поредел. В истории Великой Отечественной войны золотыми буквами написано, что  "Дом Гиммлера" был полностью освобождён от гитлеровцев на рассвете 30 апреля…

 

 

2

 

Я немного вздремнул. Парторг батальона, старший лейтенант Каримжан Искаков, разбудил меня:

 

- Рахимжан, вставай, просыпайся!

 

Я протёр руки руками и с трудом поднялся.

 

- Беги на нижний этаж, - сказал Каримжан. – Там в штабе батальона, люди из партийной комиссии выдают партийные билеты вновь принятым членам.

 

От этих слов я проснулся как ошпаренный и забыл про усталость. Тут же бросился бежать вниз. Когда я был на месте, то увидел, что в очереди стоят примерно десять человек.

 

- Лейтенант Кошкарбаев! – услышал я чей-то голос, когда дверь открылась.

 

- Я здесь!

 

- Войдите!

 

Членский билет мне вручил председатель партийной комиссии дивизиона майор Зенькин.

Он сильно пожал мою руку:

 

- Вы были приняты в члены Коммунистической партии на Одере.  А партийный билет получаете в доме фашистских головорезов, – в "Доме Гиммлера". Это никогда не забудется, вы сами это хорошо понимаете, товарищ лейтенант. Мы верим, что вы всегда будете преданы делу партии.

 

В соответствии с армейским  уставом, я приложил правую руку к виску.

 

- Всегда быть преданным Коммунистической партии, - клянусь! – сказал я торжественным голосом.

 

И вправду, для меня не было большей радости и большей важности. Я и не думал, что получу партийный билет в "Доме Гиммлера", - откуда шла тирания и мучения для человечества. Как сказал майор Зорькин, есть большая важность, что мне вручили партийный билет именно в этом доме.

 

Мы начали обследовать "Дом Гиммлера", который мы с трудом и с большими потерями освободили в течение суток. Сейчас в этом доме не было ничего интересного. Двери и окна, как и вся мебель, были разбиты. В некоторых комнатах догорали какие-то вещи и мебель. В какую бы комнату мы не зашли, там был полный погром, и друг на друге лежали трупы фашистов. Картина была душераздирающая. Среди трупов мы не видели наших погибших однополчан. Подразделения, которые подошли позже, собрали их и похоронили.

 

Один из солдат, обследовавших дом вместе со мной, сказал:

 

- На верхнем этаже находится кабинет Гиммлера, давайте туда пойдём, - и возглавил группу.

 

Кабинет фашистского палача был огромным. И здесь ничего целого не осталось. На полу лежала разбросанная бумага. В углу стоял большой железный сейф.  Он был в плачевном, разбитом  состоянии, двери его покосились. На фронтальной стене висел портрет Гитлера. Портрет был весь в дырках от автоматных очередей. Бойцы с моей группы тоже начали стрелять по нему. В это время один незнакомый лейтенант залез на сломанный стол Гиммлера и, улыбаясь во весь рост, закричал:

 

- Эй, парни! Гитлеру и так капут! Идите сюда, разбирайте часы!

 

И откуда он нашёл часы, не известно. Тем, кто протягивал руки, он раздавал карманные часы с чёрным циферблатом.

 

- Берите, берите! Гиммлер, когда в панике покидал свою ставку, он поручил мне: "Вручи каждому солдату, кто захватил мой дом и вошёл в мой кабинет!".  Лейтенант, возьми и ты, - сказал он, обращаясь ко мне, и протянул часы.

 

Как будто действительно, Гиммлер, на самом деле дал ему такое поручение, он торжественно раздавал всем часы, которые были в коробочках. Я тоже взял одни швейцарские часы и сказал всем: "Видать гитлеровские палачи приготовили эти часы советским солдатам, чтобы немного сгладить отношение к себе".  Потом эти трофейные часы (сейчас эти часы находятся в музее Центрального Комитета ЛКСМ Казахстана) я настроил на московское время, завёл их и положил в карман. Когда я спустился вниз, то увидел как командир артиллерийской батареи полка капитан Сагитов, вместе с бойцами, поднимают на второй этаж 76-ти миллиметровое орудие.

 

- По рейхстагу будем бить отсюда, - сказал он.

 

- А в какой он стороне? – спросил я, приближаясь к окну. По правде говоря, я ещё не видел здание рейхстага.

 

- Стань подальше от окна, - предупредил меня Сагитов. – Гитлеровцы периодически стреляют из рейхстага. Смотри, чтоб не попали.

 

Я отступил немного назад и в это время прибежал боец из моего взвода Рахматуллин:

 

- Товарищ лейтенант, вас вызывает командир батальона.

 

Я пришёл в штаб батальона, который расположился на первом этаже дома. Там был капитан Давыдов и старшие лейтенанты: Васильченко и Искаков. Я доложил о своём прибытии.  В это время вошёл Батраков.

 

- Пришёл по вашему вызову, - сказал он командиру батальона.

 

Капитан посидел молча некоторое время, потом начал:

 

- Товарищи, нашему батальону приказано установить на рейхстаге знамя победы. Чтобы успешно исполнить этот приказ, мы создадим штурмовую группу. В её составе должен быть командир разведроты полка, старший лейтенант Сорокин.

 

- Возглавить эту группу, с нашего батальона хотим поручить опытному офицеру, лейтенанту Кошкарбаеву. Алексей Филиппович, вы не против? Кандидатуру Кошкарбаева предложил товарищ Васильченко.

 

- Лейтенант Кошкарбаев, командуя своим взводом, одним из первых ворвался в "Дом Гиммлера". Я считаю, что и знамя победы, он успешно доставит в здание рейхстага, - ответил Батраков.

 

Я чуть приподнялся и хотел доложить, что я готов выполнить приказ, но Давыдов дал мне знак не торопиться.

 

- Не торопись, сначала послушай, - сказал комбат, взвешивая каждое слово, - до окончания войны остался один день.  Эти товарищи были очевидцами, как ты, от самой Вислы, не прячась от пуль ни в одном бою, дошёл до рейхстага. Запомни, задание очень трудное и очень ответственное.   Чтобы дойти до цели ты должен сам лично, своими глазами посмотреть весь маршрут до здания рейхстага. Пойдём к тому окну, посмотрим, - сказал Давыдов и, прислоняясь к стене,  довёл меня до окна.

 

Это окно было наполовину заложено кирпичом. Немного пригнувшись, мы с капитаном стояли возле окна.

 

- Возьми бинокль, посмотри через проём на ту сторону площади. Не поднимай голову,  шальная пуля попасть может, - медленно сказал Давыдов.

 

Я взял бинокль и посмотрел через проём, подсказанный капитаном.

 

- Ну, и что ты видишь? – спросил он.

 

- Вижу огромную юрту.

 

Все сидевшие в штабе одновременно рассмеялись.

 

- Да, фашисты приготовили большую юрту и приготовились встречать тебя, - сказал Василий Иннокентьевич, смеясь. – Внимательно посмотри.

 

- Вижу большое здание, похожее на юрту.

 

- Это и есть рейхстаг. То, что ты называешь юртой, - это его купол, - сказал в свою очередь Васильченко. – Сюда ближе, что попалось тебе на глаза?

 

- Вижу, кто-то стреляет на этом краю площади.

 

- Ты чуть подожди. Подойди сюда. Когда с двух сторон ведётся такой плотный огонь, ты рейхстаг толком не рассмотришь. Когда стрельба поутихнет, тогда посмотришь, - сказал комбат и сел на своё место. Потом он взял  папиросы из кармана и закурил: - Ещё раз хочу повторить, если ты, выполняя это задание, погибнешь, то мы будем себя считать виноватыми. Если, вдруг, ты не хочешь идти, то я не буду заставлять. Найдём кого-нибудь другого. Хорошо подумай.

 

Честно скажу, о чём я думал в тот момент, я не помню. Но не забуду, как ответил без задержки:

 

- Я прошу вас включить меня в группу, которая доставит знамя победы на рейхстаг!

 

- Я ждал от тебя только такого ответа, - сказал мне Васильченко и крепко пожал мне руку.

 

- А за командира взвода кого хочешь оставить? – спросил Давыдов.

 

- Я думаю, старший сержант Николай Гончаров справится. Он сейчас является мне помощником, - сказал я и посмотрел на командира роты.

 

- Он боец, который вызывает доверие, - поддержал меня Алексей Филиппович.

 

- Тогда быстренько сходи в свой взвод, - сказал капитан.

 

Мы вышли вдвоём с Батраковым.

Я попрощался с бойцами моего взвода рукопожатиями, потом вернулся в штаб командира батальона. Там уже сидели разведчики нашего полка, которые должны были идти со мной. Капитан Давыдов познакомил меня со старшим лейтенантом Сорокиным, рядовыми: Булатовым, Провоторовым, Лысенко, Орешко, Пачковским и Бреховецким.

 

- Запомните, - инструктировал нас Давыдов, - с левой стороны от вас находится площадь, именуемая Кёнигплац. Напротив вас стоит рейхстаг. До него находятся, вырытые врагом траншеи, заполненные водой. Установлены орудия, которые будут стрелять по вам прямой наводкой. А теперь, счастливого вам пути! Удачи!

Политрук батальона, старший лейтенант Васильченко, вручил мне кусок красного материала и флагшток, сделанный недавно из сломанной оконной рамы. Я всё завернул в плотную чёрную бумагу.

 

-  Желаю вам удачно добраться до рейхстага и закрепить там наше знамя победы! – сказал он и обнял меня на прощание.

В это время возле "Дома Гиммлера", поблизости от нас, усилился огонь. Снаряды врезались в здание и с грохотом разрывались.

 

- Не торопитесь, выдвигайтесь, когда утихнут обстрелы, - сказал капитан Давыдов. – Через некоторое время и мы пойдём в атаку.  Встретимся в рейхстаге!

Мы всей группой подошли к окну и ждали удобного момента, чтоб выпрыгнуть из окна. Я считал, что до рейхстага мы доберёмся довольно быстро.

 

Фашистские главари разрабатывали план "Барбаросса", по молниеносному захвату Советского Союза, именно в этом здании.  Теперь рейхстаг видит окончательный "реальный результат" того плана…  Его фашисты превратили в последний оборонительный пункт…

 

Конечно, я ничего не знал тогда об истории флага, который мне вручил политрук Васильченко, для водружения на рейхстаг. То, что было мне известно (как и многим другим), рейхстаг –  гнездо фашистских стервятников. Рейхстаг – главное государственное здание фашистской Германии. Поэтому здесь собрались фашистские солдаты и офицеры, чтоб её защитить. Что это невозможно, они прекрасно знали. Но всё равно они пока не сдаются. Поэтому, несдающийся враг должен быть уничтожен. Все мои мысли были об этом, когда я взял в руки свёрнутое знамя победы…

 

3

 

… Из окна, обложенного кирпичом, через проём я посмотрел на прилегающую территорию. Вроде бы огонь поутих. Я расстегнул свою ватную гимнастёрку и спрятал знамя, затянул посильней ремень и посмотрел на часы. Время показывало ровно одиннадцать часов. Ребята из нашей группы собрались возле окна и, словно тигры, приготовились к прыжку. "Вперёд, товарищи!" - скомандовал я и первым прыгнул из окна на Королевскую площадь. Враг, как будто ждал моего прыжка, и открыл шквальный огонь. Я заметил, что не смогу лежать на этом открытом асфальте и начал оглядываться. Неподалёку я заметил небольшую воронку от снаряда. Ползком я добрался до воронки и провалился туда. В этот момент на меня сверху кто-то свалился.

 

- Это я, - Григорий Булатов! – услышал я.

 

- А где другие?

 

- Я не знаю.

 

Еле повернув шею, я посмотрел назад. Окно, из которого мы только что выпрыгнули, подвергалось сильнейшему обстрелу. "Другие ребята в такой обстановке не смогут прыгать" - подумал я про себя. Теперь нам задерживаться в этой воронке очень опасно. Впереди я увидел трупы  лошадей, перевёрнутые пушки, несколько подбитых танков.

Потом мы с Булатовым наметили цель, до которой надо добраться, и потихоньку ползком вылезли из воронки. Гитлеровцы непрерывно обстреливали "Дом Гиммлера" снизу до верхних этажей. Когда осколки от снарядов и пули ложились рядом с нами, мы с Булатовым сильней прижимались к земле. Дыхание наше стало затруднительным, так как наши носы стали забиваться каким-то противным едким запахом.

 

От "Дома Гиммлера" до рейхстага было каких-то триста метров. Но для ползущего человека это расстояние кажется намного длиннее.  Вид на рейхстаг отсюда, конечно, был как не из окна. Мы отчётливо увидели его. Внешний вид у него был грозным, с серыми стенами, - высокий дом с куполом.

 

Тихо, очень медленно, ползком мы продвигались вперёд. Перед нами начали разрываться фаустпатроны. Нам пришлось спрятаться за перевёрнутую пушку и довольно долго ждать. Невозможно было голову приподнять.

 

Наступать вместе с другими бойцами под крики "ура" или проводить контратаки на врага, - это никак несравнимо  с тем, как мы сейчас ползём на открытом асфальте, под градом пуль и снарядов.

 

Используя в качестве защиты широкий лафет сломанной пушки, я немного выглянул и посмотрел вперёд.  Из Тиргатен парка враг вёл мощную стрельбу. Стреляя из автоматов и пулемётов, фашисты контролировали всю площадь, обстреливали из пушек участок между швейцарским посольством и "Домом Гиммлера".  

Когда мы почувствовали, что пули полетели у нас над головами и били позади нас, мы, пригибаясь как можно ниже, поползли в сторону нашего горящего подбитого танка.  Но, не дойдя до танка, мы упёрлись в трупы немецких солдат и, укрываясь ими, пролежали ещё какое-то время.   Все трудности, выпавшие нам в тот момент, сейчас трудно описать. На наших коленях и локтях не осталось ни одного живого места.  Ладони тоже были все стёрты и исцарапаны. Гимнастёрки наши потяжелели, став мокрыми от нашего пота.

 

Я посмотрел на часы. С того момента, как мы выпрыгнули из окна "Дома Гиммлера", прошло уже три часа. В то время как расстояние, которое мы преодолели, было не более пятидесяти метров.

Впереди нас мы увидели, всю продырявленную, трансформаторную будку. До неё – открытое пространство. Не было ничего, за что можно было бы укрыться. Теперь даже ползти не получится. Если мы с Булатовым резко поднимемся, то враг не успеет поменять свою тактику. Может быть, мы успеем добежать до будки. Я просчитал все варианты и сказал Булатову, лежащему рядом:

 

-  Ну, Гриша, быстро петляя, беги к той будке. Всё, бежим!

 

Я резко подскочил и во всю прыть помчался вперёд. Со всех сторон я услышал свист пуль. В общем, добежали мы до будки и залегли там.

 

- Гриша, как ты? Пуля не зацепила?

 

- Да вроде нет. Сами как?

 

- И я в порядке… - ответил я ему и, прячась за будку, начал тихонько рассматривать территорию впереди.

Где-то в метрах пятидесяти я увидел длинную высокую земляную насыпь. Она специально была навалена на край канавы, чтобы танки не могли пройти.

У нас пересохло в горле. С собой нет ни капли воды.  Продвинутся немного вперёд, не было подходящего момента. Пока мы лежали и  думали, что бы предпринять, над площадью пролетел наш самолёт.  И в этот момент наша артиллерия, расположенная возле реи Шпрее, открыла огонь по рейхстагу и парку Тиргартен. Со стороны рейхстага сила огня уменьшилась. Воспользовавшись такой ситуацией, мы помчались к земляной насыпи и с ходу перепрыгнули через неё, и сразу оказались, почти, что по грудь в воде.

 

- Ты в порядке?

 

- Я в порядке!

 

Вода в канаве была мутная и покрылась бурой тиной. От жажды у нас кипела кровь в венах, поэтому мы непроизвольно глотнули из канавы. Мне показалось, что я выпил густой чай со сметаной, отчего я сразу вспотел.  Мы помыли лицо и руки, и немного отдохнули. Правая сторона канавы соединялась с каналом, и мы пошли в том направлении. Во-первых, из канавы ничего не было видно и невозможно было подняться наверх, во-вторых, на канале был поломанный мост. Мы с трудом зацепились за детали моста, поднялись наверх и укрылись в каком-то углублении.

 

Там мы немного отдохнули, тихонько выползли оттуда и, используя земляную насыпь как прикрытие, выглянули в сторону врага. Вот оно, логово проклятых тиранов – рейхстаг, рукой подать. Примерно сто метров, не больше. В этот раз мы увидели его более чётко. Вон, показалась мощная скульптура всадника. Он, подняв руку, как будто говорил всем: "Прекратите это кровопролитие!" Как будто я услышал его голос и вновь посмотрел на рейхстаг. Эх, как близко находится логово фашистов!..

Но до него нет ничего, за что можно было бы укрыться. Стрельба не прекращалась ни на минуту. Как будто этого было мало, немного сзади и сбоку от нас прогремел выстрел нашей пушки. Снаряд просвистел у нас над головами и взорвался, не долетев до рейхстага.  Мы пригнулись. "Вот это да!  Не хватало, чтоб нас убило или ранило от наших снарядов! Жалко будет! Нет, так нельзя лежать в ожидании своей смерти. При первой возможности надо двигаться вперёд!" - подумал я про себя.

 

- Гриша, давай переждём в прежнем месте!

 

- Это правильная мысль, товарищ лейтенант. С двух сторон огонь усилился, - сказал Булатов, спускаясь вниз.

 

Не знаю, сколько мы пролежали в углублении. Чтобы найти какой-нибудь выход, я периодически выглядывал из укрытия. Булатов наверно про меня думает: "Вы же офицер, почему не придумаете тактический ход?", и изредка внимательно посматривал на меня.  В нашей яме было очень сыро. Сверх того, наша форма вся промокла в канаве, и мы начали постепенно замерзать. У меня сильно давило в висках, наверно, от того что приходилось думать о выходе в сложившейся ситуации. В такой экстремальной обстановке вспоминается всё прошлое. Вот и теперь, с тех пор как мы лежали без движения вперёд,  у меня перед глазами, в прощальном караване, начали мелькать все прожитые дни.

Сначала вспомнилась моя мама, которая умерла, когда я был мальчишкой. Перед самой смертью, тщательно подбирая слова, она сказала:

 

- Жеребёночек мой, кто же теперь тебе будет защитой? – как будто только вчера они были сказаны. Бабушка, мачеха… обвинение, которое свалилось на отцовскую голову.… Вспомнился Тайтюбинский детский дом, - все-все промелькнули перед глазами. Этот детский дом и раньше периодически мне вспоминался,  снился по ночам. Те, кто заменял нам и отца, и мать, были мне очень дороги. Вот и сейчас они стояли у меня перед глазами. Как будто это было вчера. То, что я не знал трудностей сиротства, их заслуга. Дядя Сагат, учительница Айтжан, любимая девушка, - все промелькнули в моей памяти.

 

Первым, кто учил меня военному делу,  был Атамкул Шындалиев.  Вспомнились и другие офицеры Фрунзенского училища. Вспомнил и полковника Дементьева, который в сильную жару не разрешал расстегнуть ни единой пуговицы. Как будто он стоит передо мной и говорит: "Будь стойким, лейтенант!" Его заместитель, однорукий Савченко, командир батальона Антонов, лейтенант Батурин и другие. Как будто они ругали меня: "Мы же тебя учили, как надо воевать, как надо бить фашистов! Почему не двигаешься?".

 

Вспомнил всех однополчан, погибших за Родину совсем недавно. Видеть их перед глазами как живых, тяжелее всего.

В то время я думал, что у меня имеется три отца. Первый, -  это мой родной отец Кошкарбай. Второй, - директор детского дома, Садуов Сагат. Третий, - командир батальона, Алексей Семёнович Твердохлеб. Майор Твердохлеб, который и ругал нас, и критиковал с умом, который был для всех подчинённых защитой и опорой, имел в этом списке особое место. Вот и сейчас,  образ погибшего только вчера, майора Твердохлеба, встал у меня перед глазами, как будто говоря: "Отомсти за меня врагам, вставай!".  Вслед за ним и Попов, и Серебряков, своей кровью написавший фамилию на каменном заборе,  а также, совершившие подвиги Киреев и Пантелеев…  Они тоже просили отомстить за себя, просили водрузить знамя победы в логове фашистов, - рейхстаге.

 

Испытавший много трудностей отец, подошёл ко мне с суровым взглядом и сказал: "Единственный мой! Ты же не тот джигит,  из той поговорки: "дома - оратор, а в споре - нет, дома - герой, а с врагами - нет".  Ты же знаешь: "Герой умирает один раз, а трус – тысячу раз!". Вставай, пусть знамя победы вдохновит тебя, беги вперёд!  Только не погибай, род Кошкарбаевых не прерывай!". - как будто кричал он на меня.  "Нет, отец,  не погибну. Я влюблён в  жизнь!" - ответил я ему…

 

Я вспомнил про знамя победы, спрятанное под гимнастёрку, освободил его от чёрной бумаги, которую выкинул в сторону канала. Потом в нагрудном кармане взял карандаш и на флаге, с краю, написал химическим карандашом: "674-ый стрелковый полк, летенант Кошкарбаев, красноармеец Булатов". Григорий с удивлением посмотрел на меня, как бы спрашивая: "Что это значит?".

 

- Гриша, это на крайний случай. Если, вдруг, мы умрём,  то пусть о нас узнают солдаты, которые пойдут после нас, - пояснил я ему.

 

- Это вы правильно сделали, товарищ лейтенант. Бережёного бог бережёт, - сказал Булатов.

 

- Теперь, что бы ни случилось, мы должны пойти к той насыпи на краю канала и попытаться что-нибудь сделать.

 

Я ещё раз посмотрел в сторону рейхстага. Пули летят словно ливень. 2Что за нескончаемые патроны!" - подумал я про себя.  И с нашей стороны тоже стреляют не меньше.

 

Вдруг, сзади мы услышали крики "ура!". Мы резко обернулись назад.  Увидели, что советские войска пошли в наступление. Но фашисты открыли по ним шквальный огонь из рейхстага, из Тиргартен парка и из Бранденбурских ворот, положили много наших солдат. Атака захлебнулась. "Эх, сколько погибло бойцов!" - сожалел я.

 

Теперь наша артиллерия начала стрелять по рейхстагу и с этажей "Дома Гиммлера", и с набережной реки Шпрее, и с Мольткенского моста.  Уже начали стрелять из мощных гаубиц и "катюш". Снаряды, выпускаемые с двух сторон, пролетали прямо у нас над головами. Здание рейхстага исчезло в клубах пыли и дыма.  Мрачно-серое гнездо фашистских змей начало гореть в разных местах.

 

Залпы артиллерии заставляли дрожать землю и гулким эхом разлетались по ближайшим окрестностям в течение часа. Мы с Булатовым пригнули ниже свои головы и, еле-еле выглядывая из-за земляного вала,  ждали подходящего момента.

По истечению значительного времени, со стороны рейхстага огонь начал ослабевать.  То ли от клубов синего дыма, то ли от пыли штукатурки здания,  но площадь впереди нас покрылась туманом. Через завесу тумана едва проглядывался рейхстаг.  Если мы помчимся под прикрытием тумана, то до самого рейхстага фашисты нас могут не заметить. Поэтому мы затянули пояса перед рывком.

 

-  Помчались! – сказал я и рванул с места.

 

Булатов вылетел как птица и начал обгонять меня.

 

- Не оглядывайся, беги вперёд! – кричал я ему.

 

Когда я уже добежал до порога лестницы рейхстага, я почувствовал, как будто меня кто-то сильно ударил по правой ноге.  Григорий до этого места опередил меня где-то на два метра. Мы быстро спрятались за большой каменной опорой. Вовремя успели укрыться, так как сразу же рядом услышали разрыв снаряда и скрежет многочисленных осколков об опору.

 

Мы с Григорием смотрели друг на друга и улыбались, как бы спрашивая друг друга: дошли или не дошли?  Слёзы появились на глазах. В теле была какая-то непонятная дрожь. Конечно же, это было радостное волнение.

Используя колонну в качестве защиты, мы  посмотрели на рейхстаг.  Сначала я увидел большую, плотно закрытую дверь, снаружи заколоченную досками крест-накрест. Увидел каменные столбы и мраморные колонны, увидел большие окна, которые были наглухо обложены кирпичами, забаррикадированы мешками с сухим песком.

 

А где знамя? Знамя победы? Оно было уже у меня в руках. В какое же место прикрепить его?  Хорошо было бы установить  как можно выше. Я увидел, что на окне первого этажа, на самом верху, ближе ко второму этажу, разрывом от снаряда выбито пару кирпичей. Самое подходящее место.

Я подошёл к этому окну.

 

- Гриша, залезай мне на плечи. Видишь небольшой проём в кирпичах наверху этого окна? Закрепляй там наше знамя! – сказал я и передал Булатову деревянное древко, обёрнутое красным материалом.

 

Булатов был  небольшого роста, худощавого телосложения. И весит, наверно, не так много. Я стоял, прислонившись к стене рейхстага, а он ловко запрыгнул мне на плечи. В это время, что-то грохнулось на землю под мои ноги.

 

- Что случилось? – спросил я, стиснув зубы. Я еле стоял, так как моя нога начала неметь. Я только сейчас начал понимать, что ранен.

 

- Один кирпич нечаянно уронил, - сказал мне Булатов. Потом: - Я водрузил знамя, товарищ лейтенант! – добавил он и соколом спрыгнул вниз.

 

Я сделал шаг назад и посмотрел наверх.

 

- Ура! – сказал я негромко.

 

Знамя победы на рейхстаге! У Булатова – улыбка до ушей. Он радуется как ребёнок. Это и не удивительно: ему только девятнадцать лет.

 

В это время, стихший ветер немного усилился и начал колыхать наше знамя.  Мы присели за мощной опорой. Мы в четыре глаза смотрели на знамя победы! Оно  играло с ветром и  как будто приглашало к себе наших бойцов. Когда мы установили знамя на здании рейхстага, я посмотрел на часы: время было половина седьмого вечера.

 

Через некоторое время я начал растирать свою онемевшую правую ногу и почувствовал мокроту.

 

- В мою ногу, наверно,  попала пуля, Гриша. Правое бедро вообще промокло.

 

- Вот  напасть. Ни одного же сухого места не было у нас на пути, товарищ лейтенант! - сказал Булатов, вытер пилоткой пот с лица и рассмеялся.

 

Потом он посмотрел на мою правую ногу:

 

- Подождите, и вправду, кажется, кровь видна, - и он быстро достал из кармана марлевый бинт и йод.  – Покажите мне свою рану, давайте я перевяжу.

 

- А что смотреть-то, сними свой кинжал с пояса и разрежь галифе.

 

Гриша сделал, что я сказал и, осмотрев рану, сказал:

 

-  Прямо в бедро вас пуля прошила. Кость вроде цела, -  и он начал обрабатывать рану йодом. Рана начала жечь. Только после того, как туго перевязал рану, боль начала стихать и жжение уменьшилось.

 

Что кость цела я, и сам знал, когда держал Булатова на своих плечах. Если бы кость была повреждена, то держать взрослого человека на плечах, было бы совсем нелегко.

 

- Если не помрём, долго будем жить, братишка, - сказал я Грише, смеясь.

 

- Нет, товарищ лейтенант. Мы теперь не умрём! И без этого за эти триста метров пути до рейхстага мы сто раз умирали и сто раз воскресали! Хватит и этого!

 

В словах Булатова была чистая правда. Теперь хорошо подсчитал что, мы с Гришей эти триста метров пути шли семь часов (с 11-ти часов утра, до 6-ти часов вечера), плотно прижавшись к земле, где умирая, а где воскресая!

Если мы всем скажем, что "нам и в голову не пришло бояться смерти2, - то кто нам поверит! Конечно, у нас были такие мысли, что ещё немного, и мы умрём, либо от пули, либо от осколка снаряда. Это правда. Когда мы преодолевали последние сто метров и мчались во всю прыть, как гонимая вихрем трава перекати-поле, нам казалось, что вот-вот пуля догонит нас и заберёт нашу жизнь. Разве эта мысль покидала нас? Нет, не покидала. Пуля догнала меня только у самого рейхстага, пробив мне бедро. А ведь могла попасть в какой-нибудь жизненно-важный орган. До чего же дорога эта жизнь!

 

- Мы живы, Гриша, живы! Поэтому мы счастливчики!..

 

Как только я сказал это, с левой стороны от себя мы услышали шум бегущих шагов на каменной брусчатке перед рейхстагом. Мы быстро вскочили, повернулись в сторону шагов, направили туда свои автоматы и приготовились к стрельбе.  Если это враг, то мы решили внезапно открыть стрельбу, когда они подойдут ближе.

Тут мы увидели наших бегущих солдат, которые от удивления остановились в замешательстве.

 

- Вот это да! Смотрите, ребята, наше штурмовое знамя! – выкрикнул один из них.

 

– Как оно оказалось здесь?

 

Увидев, что это наши бойцы, мы вышли из укрытия. Это была группа автоматчиков и взвод связистов, которые разворачивали телефонные провода полевой связи. Командовал ими майор.

Как положено по уставу, я хромая подошёл к старшему офицеру и доложил:

 

- Знамя победы закрепили на рейхстаге лейтенант Кошкарбаев и красноармеец Булатов.

 

- С какого полка?

 

- Мы из полка подполковника Плеходанова.

 

- Молодцы, ребята, молодцы! – сказал майор и ещё раз посмотрел на знамя.  – Я заместитель командира 756-го полка, майор Соколовский. Поздравляю вас с тем, что вы первыми установили на рейхстаге знамя победы!

 

- Служим Советскому Союзу! – ответили мы.

 

Майор Соколовский, стоя на ступенях перед главным входом в рейхстаг, разговаривал по телефону со своим командиром.

 

- Товарищ первый! Я говорю от стен рейхстага! Бои частично идут внутри здания и сзади.  Да,  да… оставшиеся в живых фашисты, наверно, сквозь землю провалились. Со стороны "Дома Гиммлера" особо выстрелов не слышно… Да, да … А у нас здесь большая новость: лейтенант Кошкарбаев и красноармеец Булатов, из полка Плеходанова, раньше нас  установили знамя победы на стенах рейхстага. Да, я поздравил их от вашего имени… Да… Пока неизвестно сколько осталось живых гитлеровцев… Хорошо… хорошо…

 

После этого, примерно через пять минут, со всех сторон мы услышали крики "ура!".  Батальон 756-го полка, под командованием капитана Неустроева, достиг рейхстага. Среди них были Сьянов, Егоров, Кантария.

Солдаты батальона Неустроева взломали дверь и побежали внутрь здания.  С этой стороны никого не осталось.

 

Честно говоря, у нас немного упало настроение, что до этого места раньше нашего батальона добрался батальон другого полка.

 

- Что стоишь? Беги! Зови бойцов нашего полка! – крикнул я на Булатова, как будто это он один был виноват в задержке бойцов нашего батальона.

 

Булатов как будто только этого и ждал. Он мигом снял свои сапоги, выкинул их и помчался в сторону "Дома Гиммлера".

 

Через некоторое время подошли наши батальоны: первый, под командованием Давыдова и второй, под командованием Логвиненко. Таким образом, в семь часов в рейхстаге было три батальона. Все три батальона были подразделениями нашей 150-ой дивизии.

 

Теперь бойцы этих трёх подразделений начали зачистку первого этажа. В одной из комнат мне была оказана медицинская помощь. Санитары-девушки, которые пришли с нашими батальонами заново обработали мне рану на ноге и хорошенько перебинтовали.

 

- Здесь у вас сквозная рана, через два-три дня боль должна пройти. Но пока напрягать вам ногу ходьбой не надо, - сказали санитарки.

 

При таком великом событии кого заставишь лежать? Немного хромая, я присоединился к нашим солдатам. Мы со своим взводом обследовали комнаты первого этажа. Кабинеты, в которых было темно, мы осмотрели с помощью фонариков.

Поздним вечером, из подземного бункера, с поднятыми руками вышел генерал медицинской службы фашистов. Он был высокого роста, с худощавым, тонким лицом. Ему было около пятидесяти лет. На нём был форменный китель.

 

Один из наших офицеров, не помню точно, с помощью переводчика сказал генералу, чтобы он спустился в бункер и сказал своим сослуживцам, что сопротивляться бесполезно. Чтобы зря не стреляли и выходили сдаваться. Немецкий генерал незамедлительно исполнил наш приказ. Потом этого генерала увёл в штаб нашего 674-го полка, разведчик по фамилии  Провоторов.  Впоследствии он получил звание Героя Советского союза.

 

Примерно в десять часов вечера, в рейхстаг прибыл командир 756-го стрелкового полка, полковник Зинченко. Рядом с ним был незнакомый мне подполковник. Он поздравил всех бойцов с приближающейся победой. Радостные крики "Победа!" мы услышали перед рейхстагом на исходе дня, 30-го апреля. На 1410-ый день войны.

 

Потом полковник Зинченко подошёл к командиру батальона Неустроеву и спросил:

 

- Где знамя?

 

- Знамя нашего батальона на втором этаже. А штурмовые знамёна наших подразделений мы закрепили рядом со знаменем, установленным  этим лейтенантом, - и Неустроев указал на меня.

 

Нет, я не про эти знамёна говорю, - сказал полковник. – Я спрашиваю, про Знамя под номером пять, который мы получили от командования Советской Армии?

 

- То знамя в штабе полка.

 

Зинченко тут же позвонил начальнику штаба полка, майору Казанову.

 

- Знамя, которое нам вручило советское командование, приказываю доставить в рейхстаг! Поручите это надёжным бойцам. Срочно! – приказал он.

 

В этот момент внутри рейхстага послышалась стрельба. Наверно, фашисты, укрывшиеся в подвалах, вышли обратно. С верхних этажей здания, из отверстий в окнах,  тоже посыпались выстрелы. Солдаты ринулись в помещение рейхстага. Послышались разрывы от гранат. Этот бой длился недолго. Через десять-пятнадцать минут снова стало тихо. Гитлеровцы опять попрятались в свои подземные лабиринты.

 

В одиннадцать часов и внутри здания, и снаружи, я услышал крики "ура!". Прихрамывая, я вместе со всеми, вышел на улицу. Солдаты подбрасывали свои пилотки и каски вверх, их взгляд был обращён на крышу рейхстага.

 

- Ура! Знамя Победы, Знамя Победы! – кричали бойцы.

 

Я тоже вытянул шею и поднял глаза вверх, на семидесяти пяти метровый купол. Серое логово гитлеровцев полыхало в одном углу. От вспышек этого пожара, на самом верху купола, ещё ярче был виден,  развивающийся на ветру красный флаг. Да, это было Знамя Победы!

 

Вдруг, откуда ни возьмись, возле себя я увидел Григория Булатова. Он прокричал мне прямо в ухо:

 

- Ура, товарищ лейтенант! Знамя Победы! А младший брат этого Знамени – флаг победы, был нами установлен на рейхстаге! Это огромное счастье!

 

Я молча обнял Гришу и несколько раз поцеловал в лицо.

 

 

* * *

 

 

… Ночь с 30-го апреля на 1-ое мая была очень тёмной. Каждая рота была ответственна за закреплённый участок. Между командирами батальонов была установлена телефонная связь.

 

Свободным от наряда бойцам, дали разрешение отдохнуть. Нашей роте дали разрешение отдохнуть  в полном составе. Мой взвод, как и наша рота, с начала боёв за Швейцарское посольство до настоящего момента, толком не отдыхала. Мы были первыми в "Доме Гиммлера" и в рейхстаге. Но мы не хвастались этим. Ведь к этой победе мы пришли с большими потерями. Командир батальона, майор Твердохлеб, погиб за три дня до рейхстага. Дошедший, со мной вместе до Берлина от самой Вислы, двадцати двух летний  старший сержант Николай Гончаров, с бесстрашным сердцем, тоже погиб… Он не добежал до этого проклятого рейхстага несколько метров, подорвавшись на мине. Командир первой роты нашего батальона, таджик, старший лейтенант Атаев был ранен, а потом был раздавлен фашистским танком. Позже присоединившийся к нам, за короткое время показавший себя геройским парнем, восемнадцатилетний парнишка Рахматуллин получил серьёзное ранение.  Когда я узнал про его ранение, то почувствовал себя так, как будто у меня кто-то отрезал кусок мяса. Такой добродушный открытый парень тоже подорвался на мине. Лишился обеих ног.

 

- Его отправили  в санбат, - позже мне сказал санитар.

 

Таких смертей и ранений было много. На нашем доблестном пути к победе, только в одной Берлинской операции, погибли и получили тяжёлые ранения сотни тысяч советских солдат. Проклятая война, твои законы до того строги, до того жестоки!..

 

… Со вчерашнего дня, не прекращавшие кровопролитную битву солдаты, как только легли на пол, сразу же уснули.  Наш взвод расположился в большой зальной комнате с каменными стенами, где не было окон. Что было здесь раньше, кто знает?  Однако здесь было безопасно, не слышно постороннего шума. Я тоже немного поспал на диване, который стоял в углу комнаты.

 

Утром меня разбудил политрук батальона, старший лейтенант Васильченко. Я быстро вскочил и тут же упал обратно. Вчерашняя лёгкая рана напомнила о себе с удвоенной энергией.

 

- Рахимжан, - начал Васильченко, присев рядом со мной,  - вчера, в половине четвёртого, днём, ты, где был?

 

"Почему он спрашивает об этом?" - подумал я про себя.

 

-  По дороге мы наткнулись на канал. Наверно в это время мы пережидали там, периодически выглядывая в сторону рейхстага.

 

- А-а, поэтому, - продолжал политрук, - 30 апреля, примерно в половине четвёртого, Гитлер умер, выпив яд.   Вместе с ним отравилась и  "законная супруга" - Ева Браун, с которой он зарегистрировался браком за сорок часов до этого.  Оказывается, ты виноват в этом.

 

Я ещё не догадался, что старший лейтенант хочет пошутить надо мной и внимательно, с удивлением,  посмотрел на него.

 

- И что же теперь? – не выдержал Васильченко и захохотал. – Ты мне ответил, что примерно в половине четвёртого, ты лежал и из укрытия наблюдал за рейхстагом. Гитлер из окна увидел тебя: "Ой-бай, это чёрное страшилище, которое приближается к нам, не успокоится, пока не заберёт мою жизнь. Чем умереть от рук какого-то молодца, лучше самим выпить яд и умереть", -  так сказал он.

 

Только теперь я понял шутку Васильченко.

 

- Если из-за меня Гитлер отравился, то без мечты я остался, - сказал я и рассмеялся.

 

Потом спросил:

 

- Шутка шуткой, но он и вправду отравился?

 

- Да, со слов пленных фашистов выходит так. За три часа до того, как вы закрепили на рейхстаге флаг победы, он покончил с собой.

 

- Пусть больше не встанет никогда, чудовище! – сказал я, стиснув зубы…

 

… Первого мая фашисты, укрывшиеся в подвалах и подземных бункерах, количеством в две тысячи человек, оказали жестокое сопротивление. В послевоенных мемуарах много написано о том, что на первом этаже рейхстага от взрывов фаустпатронов возник большой пожар. Остаётся только добавить рассказы военных,  о трагических часах тех дней.

 

В моей памяти хорошо сохранились события 2-го мая 1945 года. Это был в действительности незабываемый день.

 

2-го мая, когда стрелки часов только перешли 6 часов утра, из подземного бункера рейхстага, колонна за колонной начали выходить немецкие солдаты и офицеры. Во главе этих колонн было два генерала. Вид у них был жалкий, лица мрачные, головы опущенные. Шли они с большим страхом, еле передвигая ноги. Наши советские воины смотрели на них с удовлетворённым, гордым видом. Ведь ещё вчера они дрались друг против друга в кровавом бою.

 

Именно 2-го мая, в семь часов утра, фашистских дух был окончательно сломлен. В рейхстаге прекратилась стрельба. И к этому времени вчерашний большой пожар почти был потушен. Именно в этот день,  после этого события, мы уверовали, что силы фашизма навсегда иссякли, что это действительно его последние часы.

 

К нам пришёл командир полка подполковник Плеходанов:

 

- Дорогие товарищи! Поздравляю всех вас с Победой! – торжественно поздравил он нас.

 

Под куполом рейхстага долго отзывались эхом наши мощные крики "ура!".

 

Все события, которые проходили в этот день в Берлине, невозможно описать. Во многих районах столицы, выходили из укрытий и сдавались в плен, многочисленные группы фашистских солдат и офицеров. Колонны сдающихся фрицев даже возглавляли генералы. На указанные места гитлеровцы складывали своё оружие и боеприпасы. Таких мест было много, которые возвышались, уже бесполезной, но смертоносной,  горкой.

 

 Возле самого рейхстага картина была необычайная. Бойцы забирались на его стены и оставляли на нём и на колоннах,  свои автографы, кто только чем мог.  Чем выше они писали свои фамилии, тем радости у них было больше!

 

В тот день  рейхстаг превратился в необычный "музей", где собирались представители всех родов войск Вооружённых Сил Советского Союза.

2-го мая в рейхстаг прибыл командир нашей 150-ой стрелковой ордена Кутузова 2-ой степени Идрицкой дивизии,  генерал Василий Митрофанович Шатилов, во главе руководства дивизии.

 

Два события того дня никогда не уйдут из моей памяти. Когда оставшиеся в живых немцы,  выходили из подземных бункеров рейхстага и  сдавались нашим войскам, я, используя свой автомат в качестве палки, пришёл на первый этаж здания к бойцам своего взвода и громко крикнул:

 

- Товарищи, победа… Победа! Выходите все на улицу!

 

Все начали кричать "ура!" и выбегать на улицу. Гичко, который всегда с ненавистью относился к фрицам, присел от моих слов.  У него, как будто, пропал голос. Дрожащей рукой он достал, из внутреннего кармана гимнастёрки, кусок бумаги и вручил его мне.  Это было треугольное письмо. Оно было сильно потрёпанное, на сгибах уже порванное. Это письмо было написано ему его другом. В этом письме он узнал, что его жена и двое детей были сожжены фашистами в собственном доме.  Есть ли весть ещё хуже этой! Вся запредельная ненависть Гичко к фашистам отсюда. А теперь, услышав долгожданное слово "Победа!", он немного потерялся и не мог встать с места. Товарищи его взяли под руки и так вышли на улицу.

 

Второе событие такое: в тот день в наше подразделение пришёл военный корреспондент дивизии Василий Субботин и сказал, что хочет посмотреть на флаг победы, который первым был закреплён на стенах рейхстага. Капитан Давыдов обратился к Булатову:

 

- Теперь тот флаг можно снять с рейхстага,  принеси!

 

Григорий мигом доставил флаг победы.

 

- У меня к вам есть одна просьба, - обратился Субботин к Давыдову и, вдруг, замолчал. Потом продолжил: - Вы разрешите с этого флага, который был закреплён самым первым на здании рейхстага, взять на память кусочек материи. Это будет для нас самым дорогим и символичным напоминанием о Великой Победе?

 

- Это вы хорошо придумали, - поддержал его Давыдов.

 

И мы разделили красную материю, размером метр на метр, на мелкие кусочки. Каждый боец бережно положил свой кусок материи вместе с личными документами. И это, действительно, нам служило напоминанием о событиях того дня…

 

… Так, над всей территорией огромного Советского Союза, впервые поднялось  мирное солнце. Атмосфера того волшебного утра, льётся лучезарным светом на наш созидательный труд на благо нашего счастливого будущего…

 

 

IV.        Пусть небо всегда будет мирным…

                                                                                "День прогоняет ночь, мир побеждает войну

                                                                                           Народная поговорка.

 

Советские солдаты сразу, начиная с  9-го мая 1945 года, искренне начали помогать немецкому народу, как можно быстрее наладить мирную жизнь, как в самом Берлине, так и в других немецких городах.

 

Маршал Советского Союза К. К. Рокосовский, в своей книге "Солдатский долг", вспоминая те дни, писал:

 

"Мы - в Германии. Вокруг нас жёны и дети, отцы и матери немецких солдат, которые только вчера с оружием в руках оказывали нам жестокое сопротивление. Совсем недавно эти люди, узнав о приближении советских войск, начали разбегаться в разные стороны. Теперь никто никуда не бежит. Все они удостоверились в ложности фашистской пропаганды. Все они поняли, что не стоит бояться советских солдат. Он никого не обидит, каждого защитит, у кого несчастье, – поможет. Фашизм принёс всему человечеству позор, несчастья, моральные переживания. Напротив, советские солдаты были человечными, готовыми к добрым делам. Они протянули руку помощи всем потерянным и обманутым людям. Это понял и сам немецкий народ. Когда армейское подразделение останавливалось где-то на отдых, то возле полевой кухни скапливалось много голодных немецких детей. А потом уже подходили и взрослые. Потому что, видели, что советские солдаты делились с ними, чем только могли, не требуя ничего взамен.  Они увидели щедрость русских, их милосердие, поняли, как они ценят жизнь любого человека, что они всегда готовы поделиться добротой". (2)

 

2 сноска: К.К. Рокосовский. "Солдатский долг". Воениздат, Москва, 1968 г., 373 стр.

 

После исторической победы в  Великой Отечественной Войне, когда я служил в советских войсках на Эльбе, я увидел правдивость всех слов, сказанных маршалом Рокосовским.

Дружба начинается с правды. Когда советские войска освободили Польшу, то после этого польские солдаты плечо к плечу воевали с нами до самого Берлина. Дружба среди солдат позже привела к великой дружбе наших народов. Советская Армия принесла свободу от фашизма многим странам Европы. За свою 60-ти летнюю историю, она множество раз протягивала руку помощи народам других стран. Сейчас это стало традицией. Мы этим искренне гордимся.

 

… 8-ое мая 1965 года. По приглашению Общества советско-германской дружбы, по случаю двадцатилетия Победы, я посетил Берлин. В этот день я прошёлся пешком и посмотрел на отреставрированный рейхстаг и на Брандербурские ворота.  Вот,  крепко сжав в руках автоматы, стоят караульные. Это были парни от девятнадцати до двадцати лет. Когда мы в первый раз ворвались в "Дом Гиммлера", когда в первый раз крепили знамя победы на рейхстаг, то этих ребят ещё не было на свете.

 

Меня пригласили на судостроительный завод в Кёпениге. Бригадир одного из цехов завода, Вилли Ротер, на большом собрании, торжественно объявил, что создана новая бригада в честь советско-германской дружбы.   Бригаду решили назвать именем Рахимжана Кошкарбаева. Это решение приняли бурными аплодисментами, встретили очень горячо. В Договоре о социалистических обязательствах бригады я первым поставил подпись.

 

В одной из среднеобразовательных школ Берлина на меня одели красный пионерский галстук. Одна девочка сказала: "Мы учимся в ГДР. А вам, товарищ Кошкарбаев, мы объявляем нашу благодарность. Немецкая молодёжь никогда не забудет ваш подвиг!"

 

Конечно, эти слова напомнили мне о том, как я, парнишка с далёких Сарыаркинских степей, дошёл до Берлина  и водрузил знамя победы на стенах рейхстага. Конечно, я этим законно могу гордиться. Как мы вдвоём с Григорием Булатовым, первыми добежали до рейхстага, 2 мая 1945 года было напечатано в газете нашей дивизии. Потом статьи появились во всех фронтовых газетах, позже в центральных газетах.

 

Писатель Борис Горбатков, который находился  при окончании войны в Берлине, писал позже в "Литературной газете": "… Действительно, настало время сравнить наших советских воинов с настоящими орлами. По правде,… какой орёл может сравниться с казахским парнем Кошкарбаевым, который первым водрузил знамя победы на стены рейхстага? Чтобы описать такой героизм, нужно придумать другой поэтический слог, другую поэзию, - здесь нужна поэзия социалистического реализма…". 

Известный у нас в республике знаменитый правозащитник, покойный Ильяс Омаров, когда поздравлял меня по случаю двадцатилетия победы, писал:

 

"Дорогой Рахимжан! Настала юбилейная дата нашей победе в Великой Отечественной Войне. В этот день мы в первую очередь склоняем головы перед теми, кто погиб ради нашего светлого будущего.  Мы искренне гордимся теми, кто разгромил логово фашистов, кто поднял над рейхстагом знамя победы. Поздравляем и целуем. Хоть ты и молодой, но в строю тех героев, ты стоишь в первом ряду, Рахимжан!

Но дело не во славе,  а в той доле счастья, которое ты дал человечеству. Ты нам всем дорог, как сын народа, который оставил такой след в истории человечества.

С праздником, братишка. Долгих лет жизни. Счастья и благополучия семье.  Твой брат, – Ильяс Омаров. Алматы, городская больница, 6-ое мая 1970 года".

 

Конечно, я эти слова привёл не для хвастовства,  а для того, чтобы народ дал справедливую оценку подвигу, который мы совершили, чтобы донести до всех только правду.  И я думаю, что приглашение наших немецких друзей было только от таких чувств…

 

6-го мая 1970 года я был в Берлине по второму приглашению. Я никогда не забуду встречу с Министром Национальной Обороны Германской Демократической Республики генерал-лейтенантом Оттомар Пехом и писателем Карлом Кокошко, и другими людьми.

Да, дружба народов – это наш девиз. Мы всегда готовы выполнить свой интернациональный долг…

 

Мои воспоминания я хочу закончить вот такими словами из книги Леонида Ильича Брежнева "Малая земля":

 

"Наша победа  в истории человечества, – высочайшее достижение. Она показала величие нашего социалистического строя, показало силу идей коммунизма. Эта победа показала всеобщий героизм, стала образцом для будущих поколений. Как для всего мира, так и для советского народа эта победа была так необходима. Эта победа нужна была для народов всей Земли". (3)

 

3 сноска: Л.И.Брежнев. "Малая земля",  Издательство "Жазушы", Алматы, 1978, 95-96 стр.

 

Лозунг мира, который как Знамя Победы поднял Генеральный секретарь Коммунистической Партии Советского Союза, Председатель Президиума Верховного Совета СССР, товарищ Леонид Ильич Брежнев, готовы поддержать все миролюбивые страны мира!

 

Пусть небо над нашими головами всегда будет мирным!..

 

 

 

 

 

10 апреля 2015 года.

 

 

 

 

Это перевод книги участника ВОВ, командира взвода 674-го стрелкового полка

150-ой Идрицкой дивизии, - Рахимжана Кошкарбаева: "Женис жалауы!", которая была написана им в 1978 году.

Публикация на русском