Гранд: попугай

Поначалу я хотел назвать свои заметки «Попугай моего деда», но вовремя спохватился. Получался призыв: попугай, испугай моего деда, что было смешно, во-первых, само по себе, а во-вторых, нелепо по отношению к деду: он сам кого хочешь мог испугать.

У меня вечно не клеится с четкими определениями, и с точным выражением мысли. Бывает, ляпну что-нибудь, не подумав, а потом долго жалею.

В итоге, перебрав десяток названий, я остановился на «Гранд попугай», а закончив рассказ, понял, что и здесь сглупил. Звучит как «Гранд отель» или «Гранд опера». Что особенно обидно, так это то, что страсть к точному выражению мыслей у меня именно от деда. Он не раз говорил, что человек должен владеть речью, как опытный фехтовальщик, шпагой. Ладно, дед был Д Артаньяном, я на всю жизнь – самым бездарным гвардейцем кардинала. Мастерство деда в точности нанесения удара словом, в приемах эквилибристики аргументами, в обманных маневрах ложными гипотезами – было поразительно, и это мастерство разрушило в свое время несколько семей, в том числе, и мою. Ну, да ладно.

Начиная рассказ, я долго раздумывал, как начать, чтобы получился не фрагмент, сродни фотоснимку, а нечто эпическое. Я вспоминал прочитанные книги, и, как ни крути, всегда останавливался на замечательном зачине к «Празднику, который всегда с тобой». Начать повествование фразой «А потом пошел дождь» – это здорово. Значит, было «До», таинственное, не обозначенное в рассказе, как «До», до Большого Взрыва, когда времени вообще не было. Здесь, конечно, стоит признаться, что такая заминка есть искусственное отдаление от ответственности за содеянное, как ребенок объясняет разбитую чашку вмешательством потусторонних сил, но проще объяснить это литературным приемом.  И, вместо «А потом погода испортилась», я напишу «Ну, да ладно…»

Гранд – так назвал своего попугая мой дед Лука. Этот попугай, белый какаду, здоровенный и наглый, явно считал себя беркутом. Смотрел искоса, горделиво, держал осанку и медленно перебирал лапами, намекая, что лишний визитер неуместен.

– Знакомься, наследник, – сказал дед. – Это Гранд

– Привет, Гранд.

– Привет, Гранд, – насмешливо, с очень знакомой издёвкой, передразнил попугай дедовым голосом.

– Он, что, только повторяет? – парировал я выпад птицы.

– На то он и попугай, – ответил дед. – Верно, Гранд?

– Верно, Гранд, верно, Гранд, – затараторил какаду, кивая хохлатой головой и раскачиваясь.

– А где ты его взял?

– В лесу поймал, – ответил дед и гаденько захихикал, будто поймав меня за кражей конфет из семейного буфета.

Я вовсе на пытаюсь опорочить светлый образ деда, родная кровь, всё-таки. Говорят, я уже в младенчестве был на него похож, а к тридцати годам стал словно родной брат: лысый, хромой, упрямый и голова дергается.

Признаться, мой старый хрыч дедушка всегда меня ненавидел. Впрочем, ненавидел дедушка всех, особенно тех, кто умел радоваться жизни или просто веселиться и получать удовольствие. Я же всегда был под рукой, превращая остроту злобы в рутину, поэтому деду приходилось повышать градус ненависти.

Началось с того, что я был нежелательным ребенком. Брака своей дочери с проходимцем, дед Лука решительно не одобрял, хотя проходимцем мой отец вовсе не был. Он был дрянным гитаристом, неплохим певцом и законченным пьяницей. Еще добавлю: отец был беспечен, глуп и мужественно красив. Видимо последнее вкупе с игрой на гитаре и хорошо поставленным баритоном пленило сердце мамы.  Отец знал три аккорда и умел бренчать на них в разном темпе: медленно, средне и быстро. Из этих трех источников брали начало песни, коих отец знал множество, в том числе на разных языках, благо память у него была отличная и побороть ее не могли ни врожденная глупость, ни приобретенный алкоголизм. Тестя отец называл «Лука Мудищев», сразу же после знакомства прочитав наизусть маме бессмертного Баркова.  Представляю, как это было обидно деду Луке, ведь он очень гордился редким именем, постоянно напоминая, что святой Лука – евангелист и покровитель художников, а уж по части каверзных и гнусных «художеств» дед не знал себе равных.

Я не слышал о смерти более нелепой, чем смерть моего отца. Однажды после удачного концерта в каком-то ДК музыканты крепко выпили. «Большому кораблю – большое плаванье!» – провозгласил отец тост и со всей дури ударил себя бутылкой шампанского по голове. Бутылка выдержала, а голова дала трещину. Отец мешком повалился на пол, коллеги рассмеялись, решив, что он так шутит. Оказалось – нет. Мама считала это трагическим самоубийством, вспоминая Курта Кобейна и, почему то, Высоцкого.

Мне на тот момент было шесть лет. Дедушка воспринял гибель зятя с легким юмором и попытался приучить меня к алкоголю. «По стопам отца пойдешь, – говорил он, – Большому кораблю – большой трындец. А когда окрепнешь и сможешь разбить об голову бутылку, я подарю тебе настоящее ружье!» Здесь у деда не сложилось. У меня обнаружилось острое неприятие алкоголя. От одного запаха даже пива, меня выворачивало наизнанку,  и я терял сознание. По этому поводу я очень переживал, считал себя слабаком и тряпкой, ведь, ружье было, самое настоящее, охотничье, хранившееся по всем правилам в специальном сейфе. Удивляюсь, почему дед не давал мне с ним играть, ведь я вполне мог случайно застрелиться. Видимо он опасался, что и сам понесет ответственность за неправильное хранения оружия, а уж за свою шкуру дедушка, ох, как переживал.

Зато на этой почве дед баловал меня историями. Все они касались происхождения дедовой хромоты, но однообразием не грешили. В соответствующем настроении, дед усаживал меня на диван, а сам расхаживал передо мной как по сцене, подпрыгивал, хромал, кривлялся и корчил рожи. Тогда он напоминал мне человека-паука, но не из комиксов, а из «Мухи-цокотухи»: большое тело, тонкие руки-ноги и маленькая злая голова. Помню три варианта возникновения хромоты. В первом случае дед заснул на охотничьем привале, а проснувшись, обнаружил, что его левую ногу до самого колена заглотила огромная змея. «Анаконда!» – вскрикивал я. «В сто раз больше», – отвечал дед. Змею он, конечно, задушил голыми руками, а нога пострадала необратимо. Случай второй: дед попал в медвежий капкан рядом с берлогой и в этом отчаянном положении на него напал огромный медведь-шатун. К счастью, верный охотничий нож был под рукой. Одним движением дед перерезал медведю горло и, напившись медвежьей крови, сумел голыми руками разомкнуть челюсти капкана.

Третий случай – еще трагичнее. На охоте дед повздорил с компаньоном, который обозвал его «Лукой Мудищевым». Состоялась дуэль. «На пистолетах?!» – с восхищением спрашивал я. «Какие пистолеты, болван? – удивлялся дед. –  На охотничьих ружьях, понятно». Соперник прострелил деду ногу, а дед снес сопернику голову. «Как гнилой арбуз пинком сбил», – говорил дед и пинал воображаемый арбуз.

Правда была еще одна версия, мамина, мол, дед в темноте свалился в открытый канализационный люк, но это было не интересно.

Сейчас  я хромаю также. Ногу мне едва не оттяпала белая акула, когда я серфил у берегов Новой Зеландии. Путешествие мне оплатил дедушка Лука, как в воду глядел, что вложение не будет напрасным.

Когда дед понял, что споить меня не удастся, он попытался пристрастить меня к экстремальным видам спорта, и, будучи по натуре скрягой, не скупился на шпаги, рапиры, горные лыжи, не теряя надежды, если не угробить внучка, то хотя бы серьезно покалечить. Деду не везло, я упрямо не калечился, зато вырос крепким как бамбук, и уже годам к четырнадцати мог бы легко свернуть дедушке шею. Но я дедом восхищался и порой не мог преодолеть порыва обнять его за тонкую морщинистую шею. «Тьфу-ты, – плевался дед, хотя глаза предательски увлажнялись. – Характер у тебя папашин, будто дерьмо по паркету размазали».

Шли годы, а я продолжал дедом восхищаться. Я понимал, что дед Лука – самый желчный мизантроп, сплетник и пакостник, но, как ни крути, родная кровь и, главное, будучи другим, я немного ему сочувствовал.

Вот сейчас, стоя перед клеткой с попугаем и слушая брызжущего слюной и сарказмом дедушку, я думал: а на фига ему попугай? Как всякий чистоплюй, дед терпеть не мог животных. Ругаться, что ли он его учит? Или выпускает на улицу собирать сплетни? Или из-за бескорыстной ненависти к людям, дед решил на старости лет завести пернатого приятеля?

– Что новенького? – спросил я, не то попугая, не то дедушку.

– Это вы – новенькие, – ответил дед.

– А мы – старенькие, ста-а-ааренькие! – подхватил какаду и закивал головой. – Старенькие и страшненькие. Нам скоро копец!

«Точно, материться учит», – подумал я и попытался мимикой выразить восхищение.

– Не лебези, наследник, – дед вдруг помрачнел. – Лучше давай встретимся на неделе, разговор есть.

Я пообещал, но встреча не состоялась. Вечером дед умер, отравившись томатным соком с какой-то отравой, сложное название которой я не помню.

Страшно подумать, что было бы, назначь дед встречу на следующий день. «Предумышленное убийство родного дедушки с целью завладения имуществом!» – и прощай свобода, если не сама жизнь. Экспертиза показала, что сок был выжат буквально за полчаса до принятия рокового напитка. К слову сказать, сок был моим любимым: перемолотый помидор, соль, душистый белый перец и немного приправы из красного перца, чеснока и кинзы. Конечно, яд лучше добавлять в алкоголь, чтобы перебить привкус, но так как спиртного я не пил, дедушка пошел по другому пути: этот сок из-за чеснока и кинзы, уничтожал чужеродный привкус не хуже кофе или алкоголя. Я думаю, что дедушка перестал доверять судьбе в нелегкой миссии меня угробить, и решил взять это дело в свои руки. А потом, то ли по старческой забывчивости, то ли просто в суете, по запарке, хлебнул, приготовленное внуку угощение.

Завещание оказалось полностью в мою пользу, что меня очень удивило. Дело в том, что у деда Луки был еще один внук, мой двоюродный брат – Теодор. Все его звали – Тео. Еще в юности он умудрился разругаться со всей семьей и уехал в другой город. Никаких вестей Тео не подавал, и дед Лука считал его полным… отрезанным ломтем. Так вот, в завещании Тео не упоминался, всё доставалось мне, единственное условие: заботиться о белом какаду по кличке «Гранд» до самой смерти.

– Чьей? – не удержался я.

– Так, ведь, это все равно, – остроумно парировал нотариус.

Сначала я решил убить попугая, и начал обдумывать варианты: отравить, свернуть шею? Можно не появляться дней десять в квартире деда (мало ли какие у меня дела), и сеньор Гранд сам издохнет от жажды. Последний вариант мне понравился, но подождав пару дней, я почувствовал дурное томление. Отгоняя жалость, я понял, что очевидная смерть будет легко установлена. Пустить кошку? Да, похоже на несчастный случай. Но скоро мой, как говорил дедушка, дерьмовый характер, дал о себе знать. Я понял, что не смогу убить дурацкую птицу, именно потому, что надо бы от неё избавиться. Тогда я решил выпустить попугая на волю, к чертовой бабушке, в пампасы.

Короче, через два дня я пришел в дедову квартиру. Попугай встретил меня как родного, не будь клетки, он бы бросился мне на шею. И куда подевались спесь, высокомерие и наглость, которыми он не мог не заразиться от хозяина. Он смотрел на меня с укором, как могут смотреть несправедливо обиженные собаки. «Елки-палки, у него нет воды, – мне стало стыдно. – И перья выпадают».

Я посмотрел на поилку, из которой можно «поклевывать» воду, взял кофейную чашку, налил воды и поставил в клетку. Мне вдруг показалось, что Гранд выпьет всё залпом, он так глянул на меня, словно подмигнул. Но затем вполне по-птичьи принялся глотать из чашки, а я открыл настежь окна и закрыл дверь в кабинет.

– Ну, лети, вольная птица, на родину, к семье и близким, – я заговаривался и едва не прослезился.

Гранд, напившись, грубо, по-мужски рыгнул и уверенным движением крыла закрыл клетку.

– А есть не хочешь? – спросил я.

– Хочу, хочу, Гранд хочет перекусить, – скороговоркой забормотал попугай, и я удивился, как такой простой выход из положения не пришел мне раньше в голову.

– Перекусить? Ну, конечно, Гранд, Грандик, сейчас пойдем и перекусим.

Я взял клетку и вышел из квартиры. «Сдам его в зоомагазин, и все дела. И убивать никого не надо, и позаботятся о птичке. Да, только примут ли без документов? А вдруг он больной? Других питомцев перезаразит? Ну, ладно, попробую. В конце концов, можно отнести на базар, на «птичий рынок», там справок не спросят. Верно, Гранд?»

– Пиастры, – ответил попугай хриплым шкиперским голосом  и вытаращился на меня как на чудо морское.

– Чего?

– Пиастры, пиастры! Пятнадцать человек на сундук мертвеца. Йохо-хо! И бутылка рома! Роберт Льюис Стивенсон! – ответил какаду.

– Охренеть, – я ляпнул это вслух, и попугай подхватил: «Когда я плавал со стариной Дрейком, тоже все ругались, как тысячи морских дьяволов. Только ругань, джентльмены, делу не поможет».

– Какой же ты – Гранд? – рассмеялся я, – Ты – Сильвер, якорь тебе в хвост и бушприт в кадык!

– Пятнадцать швартовых до смерти на рифах, – ответил попугай, интеллигентно игнорируя мою грубость. – Импровизация – бог игры!

После этих слов я пожалел, что никогда не употреблял спиртного и вместо зоомагазина отнес попугая домой. Я решил звать его Сильвером.

Мы зажили душа в душу. Меня перестали раздражать попугайские повторения и замашки, когда Сильвер от них избавился. Я начал восхищаться: сам курить не могу бросить. Его болтовня уже не бесила, я даже стал думать, что автоматические ответы, как-то по делу, как гадание на картах.  Мой какаду был поразительно чистоплотен, и скоро я отказался от клетки. Сильвер расхаживал по дому, летать он не любил, и все нужды справлял вполне по-человечески, лишь бы дверь в туалет была открыта. Мы очень сошлись на «морской» теме, он цитировал Стивенсона, я вслух читал Конрада. Не знаю, на какой почве они сошлись с дедом Лукой, но мне этот «птах» вполне импонировал. Может быть, покойный дед взял Сильвера (то бишь, Гранда), как образец для подражания?

А через неделю приехал мой кузен Тео. Мы встретились в квартире деда. Я притащил с собой Сильвера, думая, что даже при таком свидетеле братец будет вести себя сдержанней. 

Злой, грязный и небритый, Тео заметно прихрамывал и нервно дергал головой.

– Кого я вижу! Теодоро! – напевно, словно цитируя классику, сказал Сильвер.

– Даже этого настроил против меня, – Тео смотрел угрюмо и выпячивал острый подбородок.

– Никого я не… – начал я, но не договорил. Тео подошел к клетке с попугаем и прицельно в него плюну.

– Вот гадость, – сказал он.

– Гадость, гадость, – закивал какаду, – всем гадостям гадость.

– Ладно, братан. Как будем делиться? – Тео шагнул ко мне и медленно пошел по кругу. Я двинулся навстречу, и мы в медленном странном танце, захромали вокруг центра комнаты, почти синхронно дергая лысеющими головами.

– В завещании нет ничего насчет дележа. – ответил я.

– И ты считаешь, что это справедливо?

– Конечно. Ты жил сам по себе, а я всё это время наслаждался обществом чудесного дедушки. Поэтому он поблагодарил именно меня.

– А я, значит, пустое место?

– Пусто место, свято не бывает, – философски заметил Сильвер и тоже затряс головой.

– Ах, ты мразь! – Тео бросился к попугаю, но я успел схватить его за шиворот, и мы повалились на пол. Через пару секунд я сидел верхом на брате, прижав его голову к полу.

– Хватит? – спросил я.

– Хватит, – согласился Тео.

Мы, тяжело дыша, разошлись в стороны.

– Слушай, у меня проблемы, мне нужны деньги. – Тео понял, что физически я гораздо сильнее и решил давить на жалость.

– Только не надо про больную жену и семерых грудных деток.

– Не буду. Я попал в нехорошую историю, и если не достану денег, мне кранты.

– Тогда нужно не требовать, а попросить. В конце концов, мы не чужие люди.

– Именно, точно, братан! – Тео протянул мне руку, и я не смог не пожать.

Мы сошлись на том, что продав квартиру деда, я дам ему, не половину, конечно, но определенную сумму, с условием, что разговора о дележе больше не будет.

Вечером я читал Сильверу Конрада, когда тот вдруг заявил:

– И ты серьезно полагаешь, что он от тебя отстанет?

Мне показалось что говорит дед Лука, притаившись в темном углу. Я уставился на попугая и замер, оставалось только закрыть глаза, чтобы стать невидимым.

– Не прячь голову в песок, ведь ты не птица.

– О чем ты говоришь? Как ты это говоришь?

– Как, как? Каком кверху! А о чем, - ты прекрасно понял. О твоем уголовнике-кузене. Он ни перед чем не остановится, чтобы отнять у тебя всё.

– Но, мы же, договорились.

- С такими «братанами» не договариваются, от них бегут подальше или…

– Или?

– Или избавляются от них.

– И каким образом?

– Ну, знаешь… Птичий мозг – маленький и гладкий, а у тебя – здоровенный, да с извилинами, вот, и напряги их, хоть раз в жизни.

– На сундук мертвеца! – заорал Сильвер и вытащил меня из сна, как утопающего.

Укладываясь спать, я подошел к клетке с попугаем и накрыл её пледом. «Извини, старик», – сказал я Сильверу.

– Пиастры! Пиастры! – захрипел какаду и загремел клювом о прутья клетки.

– На балкон выставлю, – пообещал я. – У соседа справа кот здоровенный, чистый зверь.

Сильвер шепотом запричитал о нелегком пиратском деле, пощелкал семечки и затих. Пожалуй, мы уснули одновременно, каждый думая о своем.

Днем ко мне пришел Тео. Мы поговорили о делах, а потом я сказал, что забыл кое-что купить.

– Ты подожди минут десять. Вот, пивка попей, специально для тебя купил. С Сильвером пообщайся, но учти, попробуешь обидеть – будет как в прошлый раз.

– Да нужен он мне, – протянул Тео и чвакнул пивной крышкой. – Давай, я жду.

– Дверь не закрывай, я постараюсь быстрее.

Я вышел в коридор, хлопнул входной дверью и затаился в небольшой нише рядом с залом.

Я слышал, как Тео нервно ходит по комнате.

– Ну, что, так и будешь расхаживать? – я узнал знакомый голос.

Шаги Тео прекратились, представляю, как он обалдел.

– Не понял. – Тео говорил глухо, как чревовещатель, словно не открывая рта.

– Не понял, не понял! – ехидно передразнил попугай. – Да уж, повезло дедушке Луке с внуками: дебил на дебиле.

– Это ты говоришь?

– Нет, блин, говорит и показывает Москва! Я, конечно.

– Но я не понимаю…

– Ты не мороси, а послушай мудрую птицу. Кузен твой, типа добренький, надуть тебя хочет, как лоха последнего. Квартиру продам, тебе денюшек отстегну. Не знаю, сколько он тебе отстегнет, а ведь, у дедушки Луки еще в банке бабла не меряно!

– Да, ты чо! – голос Тео окреп, мой братец явно почувствовал себя в родной стихии.

– Вот тебе и «чо»! Через плечо! Надо что-то решать.

– А что решать-то? Ну, то есть, как?

– Ты – босс, тебе виднее. Но я бы посоветовал избавиться от братца и тогда всё достанется тебе.

– Что, замочить?

– Нет, блин, засолить!

– А план у тебя есть?

– Ну, ты даешь! Может мне самому его заклевать насмерть?

Я прошел на кухню, выбрал увесистую картофелину, и шагнул в зал.

– Заклевать, говоришь, – я, признаться и сам не верил в то, что говорю, да и вообще, в то, что сейчас происходит.

Тео застыл столбом. Какаду тоже растерялся, но быстро пришел в себя.

– Ну давай, Теодоро, это последний шанс! Действуй!

 Тео схватил со стола ножницы и занес над головой как кинжал.

– Ну, же не боись! – вопил попугай. – Тореадор, смелее в бой! Тореадор, Тореадор!

Тео словно ополоумел. Издав воинственный клич, он бросился на меня.

Науськиваемый в своё время дедушкой на экстремальные виды спорта, мне приходилось заниматься и бейсболом. Я был неслабым питчером (тот, кто бросает мяч), и оставил это дело только потому, что однажды, отбитый мяч попал мне в переносицу, и я позорно вырубился на глазах у команды и зрителей. Но бросал мяч я все-таки неплохо.

Когда Тео заверещал, я запустил картофелину ему в лицо, убивать кузена, я не собирался. Картофелина попала точно в лоб и разлетелась в разные стороны. Тео выпучил глаза и рухнул на пол, удачно попав головой на диван.

– Неудачник, – мрачно подытожил попугай и высокомерно отвернулся к окну.

 Убедившись, что Тео жив, я подошел к клетке, открыл дверцу и свернул попугаю шею. Одним движением, надеюсь, безболезненно.