Запоздалое раскаяние

Бутик, находящийся на втором этаже торгово-развлекательного комплекса, сразу же напротив эскалатора, который подымал посетителей на второй этаж этого большого заведения, притягивал взоры детей и магнитом манил к себе, и их ножки сами несли их туда, таща за собой родителей. По всей панорамной стеклянной витрине игрушки всех мастей, цветов и видов, смотрели на посетителей центра через стекло, зовя к себе в гости. Это был один из четырех отделов по продаже игрушек, которые принадлежали семье Ахметовых, занимающих по праву лучшие торговые места в городе, известных горожанам под брендом «Ойна». Еще в начале девяностых семья Ахметовых одной из первых начала заниматься предпринимательством, ударившись в перепродажу одежды. Но массовая конкуренция, обусловленная простотой и незатейливостью этого вида бизнеса, сделала его малорентабельным, и они решили попробовать себя в малоконкурентном, еще не сформировавшем себя, поэтому и таившем в себе как и возможные большие прибыли, так и убытки, бизнесе, как продажа игрушек. И не прогадали. На игрушки всегда был спрос. На вряд ли вы найдете родителя, который отказал бы своему чаду в покупке полюбившейся или приглянувшейся игрушки при посещении таких отделов. Такой «рискованный» поступок со стороны родителей обычно заканчивался «театрализованным концертом» для них прямо в бутике или, что еще хуже, в самом зале торгового центра, которое устраивало для них без предварительной репетиции их чадо, привлекая к себе внимание многочисленных  посетителей центра.  Как обычно, многие родители, по слабости характера уступали внезапно одолевшей их дитя «одержимости» владеть приглянувшейся игрушкой, покупали ее, тем самым предопределив свою дальнейшую судьбу в отношениях со своими детьми, которые будут отныне построены на взаимной манипуляций . Родители таких детей тоже не оставались перед своими детьми «в долгу», требуя от них за свой «жертвенный поступок»,так сказать, вынужденного великодушия, безусловного подчинения их воле и послушания.  Как мы все знаем, дети быстро теряют интерес к своим игрушкам, и по мере взросления они становятся все дороже, так как меняются их виды и категории: мальчики с игрушечных машинок переходят на реальные взрослые автомобили, а девочки с игрушечных косметичек и кухонных наборов - во взрослые их аналоги. Конечно же, не все могут себе позволить такие дорогостоящие политико-торговые отношения с собственными детьми, но

семью Ахметовых, можно было смело причислить к когорте тех, кто имел такие возможности, и выстраивал отношения именно таким способом, не особо задумываясь об их пагубном влиянии  на них в будущем.  Дети Зауре и Касыма - Шолпан и Ермек не знали отказа в игрушках, находясь в самой их гуще. По мере улучшения их материального положения, благодаря удачному развитию семейного бизнеса по продаже игрушек, на который уходили все их силы и время, родители, осознавая, что обделяют детей своим вниманием и любовью и, конечно же, воспитанием, старались компенсировать этот пробел более  дорогостоящими  игрушками. Но скорее всего гены Касыма сыграли свою роль, и  дети выросли, не имея болезненной привязанности к шмоткам и вещам.   Для Зауре, которая была в школе активисткой и комсомолкой, имевшей живой характер, гораздо сильнее, чем для Касыма, внешние атрибуты, соответствие определенному классу и уровню, соответствие определенному стандарту имели болезненно важное значение.«Мы должны быть не хуже всех. И даже лучше», - часто повторяла она одну и ту же фразу, как мантру. Касым упустил время и не заметил, как его жена успела стать такой «высокосветской» леди, с надменно высокомерным взглядом, осуждающей при каждом удобном случае людские и семейные «недостатки» окружающих, в основном связанные с их материальным положением и несоответствием национальным традициям. Роль в резкой перемене ее характера сыграла Ее величество удача, быстро обогатившая их на ниве предпринимательства. Улучшение финансового положения их семьи позволило им сдружиться с различного рода «нужными» людьми и их семействами, в чьих кругах бахвальство и демонстрация своего финансово-материального положения являлись нормой, несмотря на способы его достижения. Дружба с семьей заместителя начальника налогового управления города, с семьей прокурора района, начальником отдела в СЭС и другими имевшими  власть и деньги людьми, привела Зауре  к пагубной мысли, что они и их семья  являются членами  местной «элиты»,откуда  и стало формироваться у нее искаженное мышление и стандарты, навязанные этим «дружеским» кругом. Разговоры в этом кругу были однообразные и в основном сводились к обсуждению, кто на что потратил сколько денег для определенного мероприятия, кто какую должность занял, кого сняли с должности, кто что купил и продал. Зауре неистово хотела соответствовать «высоким» стандартам этого кружка, искренне не понимая своего супруга Касыма, который  считал все эти стандарты и понятия неправильными и лживыми, а говоря его языком -ерундой,   чем приводил свою супругу  в раздражение и ступор. Со слов Зауре, они,  то есть их семья, как члены этого  круга,  якобы  должны были соответствовать  их неписаным стандартам.

Начался этот «марафон» с устройства детей в школу, которая считалась в городе престижной, где учились одаренные  дети и дети бастыков . Их дети,  конечно же, непременно должны были учиться в этой самой школе, чтобы не быть, как любила выражаться Зауре,- бишарашками , хотя они  не обладали особенными навыками и талантами в учебе, как  и дети их новоявленных друзей, а они не были руководителями каких-то государственных служб  и не имели высоких должностей, что не имело особого значения при  наличии  тугого кошелька и нужных связей в нынешние новые времена. Зауре, как она считала, делала все, чтобы ее дети стали «нормальными» людьми и жили в «нормальном» обществе. И чтобы соответствовать этой нормальности, она прилагала большие усилия, так она добилась , чтобы их детей  перевели из их привычной школы, находящейся рядом с их домом, в их квартале, в этот элитный лицей, находящийся в другом конце города. После школы по эстафете  пошли университеты и институты, причисленные к престижным, в которые надо было ездить на соответствующих автомобилях, а не на обычном «хламе».

Соответствие стандартам - «Уятболады» было сродни сдаче экзамена перед кругом к которому они себя причисляли, под которое подпадали пышные мероприятия, проводимые некоторыми для пускания пыли в глаза, перегибая все нормы приличия, и не соответствовали общепринятой этике и стандарту. К одним из этих «экзаменов» можно причислить похороны близких родственников. Как обычно, это были похороны  доживших до преклонного возраста родителей, смертью которых их успешные дети пользовались для подчеркивания своего статуса и финансового положения. После проведения попирающих все нормы приличия похорон, в таких  кругах судачили о потраченной сумме на эти траурные мероприятия. Особым верхом и шиком считалось пустить утку со стороны родственников усопшего об якобы окупившихся расходах, потраченных на похороны. Это считалось показателем высокого авторитета и наличия множества сильных и богатых друзей у проводившего похоронные мероприятия сына или дочери , которые могут покрыть столь высокие убытки, потраченные их другом, своими денежными пожертвованиями. Разговоры и обсуждения того, сколько жертвенных лошадей, коров и баранов было забито в честь усопшего, возраст забитой скотины, вкус мяса и его жирность, а также ее стоимость были нормой и пересказывались друг другу, поддерживаемые цоконьем языка и качанием головы , чего и добивались их устроители. Чтобы говорили и судачили между собой:  «Паленшенин баласы адам бопты»*, что, конечно же, сильно льстило их самолюбию . Скромность и аскетизм, которые  присущи траурным мероприятиям как по канонам ислама, так и по национальным традициям, были попраны новоявленными нуворишами, которые, перевернув понятие стыда и соответствия традициям, старались при каждом удобном  случае  продемонстрировать свое финансовое превосходство, заполняя столы на траурных поминках  разной заморской снедью  и лакомствами, будто бы проходили не поминки и прощание с усопшим, а торжественные мероприятия, вызывая у некоторых удивление и восторг, а у большинства  раздражение и брезгливость. Ну а постройка для усопшего родителя мавзолея, расходы на который были соизмеримы со стоимостью квартир в центре города, была, конечно же, верхом глупого бахвальства, которые не соответствовали нормам ислама и не были приняты  даже в богатых арабских семьях, не говоря о том, что такие  явления у основателей этой мировой религии порицались и осуждались.

  Таким же тестом и сдачей экзамена на «Уятболмасын»  было проведение свадебных торжеств  любимых чад. Такой черед настал и перед семьей Зауре и Касыма, когда их дочь объявила о том, что она выходит замуж. Понимая, что  согласно традициям проведение свадьбы является прерогативой стороны будущего супруга ее  дочери, они поинтересовались у кудалар о количестве гостей, которые они могут позвать  со своей стороны на свадьбу, и педантично распросили(конечно же, это сделала Зауре, отодвинув в сторону нормы приличия) о заведении, где будет  проходить столь торжественное мероприятие. Разговор с будущими родственниками прояснил для Зауре несоответствие их взглядов на количественный и качественный показатели будущего мероприятия (на высокие стандарты, которые были нарисованы в голове Зауре).Поняв, что семья их будущего зятя стоит гораздо ниже по социальной лестнице, чем ее семья, и не сможет провести свадебное мероприятие в соответствии с ее представлениями, хотению и желанию, решила провести  вопреки желанию дочери и советам супруга пышные проводы для  дочери, конечно же, для демонстрации всего этого своему почитаемому кругу и ублажения своего гипертрофированного эго. К тому же Зауре не пожелала и постеснялась показывать простоту и низкий  статус своих будущих сватов, который очевидно был бы замечен на свадьбе их дочери их «особенными» друзьями, если бы они поехали на данное торжество. Поэтому желания дочери отодвинулись  на второй план. Ведь надо было то делать, чтобы -  «Уятболмасын!» перед друзьями. Шолпан не желала проводить свои проводы в таком масштабном формате, которые по задумке матери превосходили саму свадьбу и должны были подчеркнуть их положение как перед будущими родственниками, так и перед «друзьями». Но все-таки проводы по воле и настоянию матери были проведены, преодолев слабое сопротивление Касыма и неприятие дочери, в самом дорогом и известном заведении города, на двести пятьдесят человек, с большой помпезностью и лоском, приводя новоявленных родственников в смятение.  В соответствии с планом Зауре, на проводах основные дорогие подарки были торжественно вручены их  «новым друзьям», которые имели весьма отдаленное отношение к счастью их дочери. По задумке Зауре, участвовавшие на проводах«новые друзья» (они же и нужные люди, для которых отчасти и был устроен весь этот сыр-бор) не будут ими приглашены на свадьбу их дочери и зятя, что бы скрыть низкое социальное  положение зятя и их родителей. И на свадьбу соответственно должны были  поехать их близкие родственники, и старые проверенные друзья, причисленные к простолюдинам.

***

Спокойная и добродушная Шолпан была противоположностью матери, для нее были далеки все причуды и понятия  ее матери, и уже с подросткового возраста она все время желала выйти из-под ее  удушающей  опеки,  тихо противясь  ее желаниям. После школы она, настояв на своем, поступила вопреки желанию матери в институт в другом городе и не на тот«правильный» факультет, который навязывала ей мать, как бы беспокоясь о будущей своей дочери, а в тот, в который хотела она сама поступить и было делом ее выбора. Конечно же, Шолпан не добилась бы своего без помощи доброго и более разумного отца, который был согласен с ее выбором и мнением и, на удивление, был до конца на ее стороне в этом давно  зревшем между  дочерью и матерью противостоянии. Обучение в другом городе и последовавшее за ним своевольное замужество, приведшее к проживанию на «чужбине»,сняли оковы с плеч Шолпан и несомненно сделали ее семейную жизнь более гармоничной и спокойной, что навряд ли  произошло, если бы они жили в ее родном Шымкенте под навязчивой опекой и надзором  матери, которой временами удавалось доставать их с мужем на их же территории. Раз в год ее родители в обязательном плановом порядке посещали их молодое семейство, чтобы «проведать внуков». Недельное проживание в их уютной, весьма небольшой двухкомнатной квартире, купленной по ипотеке, порой затягивалось до трех недель на радость внукам и на несчастье их молодого зятя. Радость от отъезда родителей Шолпан превышала по эмоциональной шкале все радости, которые испытывал ее супруг в течение года: - «Уфф! Еще бы пару дней, и я сам уехал бы куда глаза глядят», - сказал как-то он после того, как они проводили ее родителей,   рассмешив Шолпан  до коликов в животе. 

 

***

Не повезло в этом плане Ермеку.  Он до сих пор жил с родителями, чтя традиции. Хотя ему стоило помнить,  к чему это привело в его предыдущем браке. «Эх, братишка. Как мне тебя жаль. Ты же сын.  К тому же единственный. К тому же младший. Не повезет твоей жене с енешкой »,- говорила порой иронично сестра, многозначительно и таинственно улыбаясь, когда они еще жили с родителями и были юны.  На что брат  скромной, застенчивой улыбкой, похожей  на отцовскую,  отвечал: «Поживем - увидим». Не повезло… Жизнь сына, который находился под боком у родителей, которая по всем представлениям и законам должна  быть более счастливой благодаря опеке, наставлениям и советам родителей, была практически сломана ими, их «разумными» советами и наставлениями, их вмешательством в их личную жизнь, в их судьбу. Если бы тогда Ермек отстоял свою семью… Если бы не струсил… Если бы был с ними в те трудные  часы, месяцы,  годы…Если бы… То тогда бы ему не надо было бы краснеть. Не надо было бы корить себя через годы. Не надо было бы отвечать на неудобные вопросы. И он мог бы смотреть людям  в глаза.

Мама.  Их любимая, заботливая, неугомонная и везде поспевавшая мама. Иногда ее так много…

Ермек с каждым годом все больше и больше вникал в семейный бизнес, и ныне большая часть работы делалась им. Бросившие всю свою энергию и молодые годы на развитие семейного бизнеса Зауре и Касым ныне пожинали их плоды, постепенно передавая бразды правления семейным бизнесом своему сыну, который успешно с ним справлялся.  А сами стали проводить время в размеренном и спокойном темпе, как и следовало в их уже немолодом возрасте.  Получивший юридическое образование Ермек не смог прослужить и года в районной прокуратуре, сказав: «Это не мое». И вернулся в лоно родителей, «серьезно» взявшись за накатанный родителями бизнес. Ему даже удалось открыть один небольшой отдел в соседнем райцентре, что воспринялось всеми членами его семьи как невероятное достижение их любимого сына. Но, как ни крути,  это был бизнес его родителей, а именно  его матери. И за стеклянными витринами принадлежащих им отделов, около продавцов, виднелись свидетельства, выданные налоговым управлением города Шымкента, где черным по белому было написано:«Индивидуальный предприниматель Есенкелдиева Зауре», на которых красовалась фотография матери. Конечно же, Ермек получал ежемесячно свою заработную плату или причитающуюся ему долю, как удобно можно это назвать, и ему, как положено, перечислялись пенсионные и прочие налоги и отчисления. И она была вполне высокой, но не давала Ермеку почувствовать себя самостоятельным. Им с Алимаш, каждый раз, когда они хотели приобрести что-то крупное и весомое, приходилось просить деньги у родителей и согласовывать с ними свои планы, что вызывало у него с каждым годом сильное неприятие и  раздражение. Просить…  это так унизительно. Даже тогда, когда ты просишь у своих родителей.  Родители привыкли жить с сыном, и это соответствовало традициям: когда младший сын становился наследником отчего дома, проживая вместе с ними, заботясь о них на старости лет. Они не могли подумать и представить, несмотря ни на что, что Ермек решится на такой шаг: жить отдельно от них.  Его планы не вписывались в планы и представления родителей, которые давно нарисовали в своих головах идеальный  образ и картинку, как они проведут остаток жизни. Новость, которую Ермек сообщил за ужином матери и отцу, ударила больше всего по матери. После десяти лет совместного проживания с родителями в их загородном коттедже, Ермек решил, что они с детьми и супругой Алимаш будут жить отдельно. Инициатором выхода из-под крыла родителей был сам Ермек, на который, как они надеялись, он не пойдет.

Причиной подтолкнувшим Ермека  к такому решению , стала ссора с Алимаш, произошедшая незадолго до этого, а именно больно ударившая по нему её фраза, которую она бросила ему в лицо. Ермек все не мог вспомнить, с чего началась эта перепалка, переросшая в ссору, возникшая на праздновании тридцатипятилетия его друга Жаната. Да и выпитое, наверное, сыграло свою роль… Он лишь помнит ,что она, рявкнула ему в ответ,  когда ссора перешла из холла заведения во двор:

 - А то что?! Выкинешь нас, как свою первую семью!  

Эта фраза заставила отхлынуть все напирающее до этого чувство злости и желание ввязаться в ссору, окатив его холодной волной с ног до головы, заменив их сильным  чувством  безысходности  и огорчения, что у Ермека опустились руки, и он не смог даже вымолвить  одно слово в сторону Алимаш.  Дождавшись, пока жгучий комок горечи, который появился в его груди, растает, он лишь произнес надломленным голосом:

- Вот и ты об этом упомянула… Знаешь, я буду помнить об этом всю свою жизнь. И не прощу себя за это.

  «Не стоило это упоминать», - подумала после Алимаш, когда он ушел,  сожалея о своих словах.

Ермек знал, что все вокруг осуждают его, за тот его поступок, и подтверждением того были высказанные Алимаш слова. Он не мог ни с кем поговорить об этом, не мог снять с души тяжесть, которая пожирала его изнутри, эти долгие годы. Даже к самому близкому другу он не мог пойти и выговориться. Не мог… Боясь, что он осудит его. И будет прав. Ему с каждым годом все больше и больше стало казаться, что все вокруг  шепчутся за его спиной  и показывают на него пальцем, как только он отвернется, говоря: «Вот это он. Он бросил свою жену и ребенка. Слабак…. Как он мог…». В пылу сильного душевного смятения он поехал, взяв такси, в одно из кафе, которое они любили когда-то с Зере навещать, когда они еще встречались, до женитьбы.  Кафе сменило название, и не только -  другая обстановка, другие люди, другой запах… Ничего, что бы отдаленно напоминало о тех счастливых днях, об их счастливой первой любви. Ермек одиноко сел в углу, у окна, где    когда-то они любили сидеть с Зере, любуясь на погоду и прохожих. Предаваясь воспоминаниям, он опустошил бутылку водки, выкурив одна за другой половину пачки сигарет, хотя и не курил в повседневной жизни, и заснул, положив голову на сложенные перед собой руки.

- Мужчина! Кафе закрывается! - эта громкая фраза официантки вывела его из тяжелого пьяного сна, и он, осмотревшись по сторонам в опустевшем кафе, небрежно бросив на стол пятитысячную купюру, расплатился за заказ и, пошатываясь, вышел из заведения.

 

Так прошлое снова и снова вторгалось в их жизнь, как бы они не хотели ее забыть, отрицать или убежать от нее. Которую надо было просто стойко принять в свое время, как делают это нормальные люди. Но только не они, как считала их мать. Такая «нормальность» была не для них. Они были выше нее, … и они поступили так, как поступили, находясь во власти своих  ложных умозаключений, вызвав да же у своих пропитанных цинизмом и равнодушием  «друзей»  из их круга, тайное презрение к ним.

Ермек не мог себе позволить потерять свою вторую семью. Поэтому он решил оградить ее от влияния своей матери, которая, как ему показалось, стала тлетворно влиять на его супругу, которая в последнее время стала перенимать ее отрицательные повадки, мысли  и суждения.  «Нет, этому не быть», - сказал он себе. Его все больше и больше раздражали  поведение, слова и привычки матери, которая  много лет назад, была инициатором его развода с Зере. Он все реже и реже стал присутствовать в последнее время за вечерним ужином, когда вся семья собиралась за ним после дневных забот и похождений, лишь бы не видеть ее и не слышать ее голоса.  Он не спускался вниз, придумывая массу причин и отговорок, а если не получалось избежать этого тягостного мероприятия, которое становилось тягостным только из-за присутствия его матери, то он просто сидел молча, уткнувшись в смартфон или в газету купленного отцом. В некоторые дни он и вовсе приходил домой поздно, когда все, поужинав, уже лежали в постелях, отходя ко сну. Ермек, насколько бы он поздно не приходил домой, всегда следовал своей привычке: он непременно заглядывал к детям в спальню, чтобы поцеловать их в лоб, посмотреть на них краешком глаза и, успокоив свое сердце, уходил к себе, в комнату которую он с недавних пор облюбовал, где в одиночестве и уединений можно  было почитать книгу или посидеть за компьютером.

Так он все выше и выше строил свою стену отчуждения,  ограждаясь от своих родителей прочной стеной, состоящей из кирпичиков под названиями – обида и непонимание,  фундамент которой его родители заложили сами много лет назад. 

Родители осознавали причину этих изменений в поведении сына, знали, что придет время для тяжелого разговора и, возможно, расставания с ним, причиной которого было их общее недавнее прошлое, которое разделило их жизнь на до и после этого случая. Но они старались оттянуть это время, все еще надеясь в глубине души,  что их сын поймет их мотивы, их побуждения, которые были предприняты исключительно из-за любви к нему, что он простит их и что это прощение позволит им снова зажить привычной и удобной для них счастливой жизнью, что они забудут про этот кошмар, нелепость и роковую случайность, которая не должна была с ними случиться. Но возможно ли вообще что-то забыть, стереть из памяти то, что приходит в твою жизнь, принеся в нее беду и горе. Нет и еще раз нет. Все такие попытки - самообман и ложь.  Просто люди приспосабливаются  жить с ней, приняв ее как часть своей жизни.

- Мама. Пап.  Мы бы хотели жить отдельно, - сказал Ермек спокойным тоном, посмотрев на мать и отца, глуша в себе волнение.

- Это исключительно решение Вашего сына. Я к этому его не подталкивала. Хочу сразу это прояснить, - добавила вслед за ним Алимаш, чтобы не стать жертвой стандартного мышления о женах-разлучницах.

На мгновение за столом повисла тягостная тишина. Взгляд отца обреченно застыл на сахарнице, стоящей перед ним, а рука, положившая в белую изящную чашку сахар, стала мерно постукивать по его стенкам серебристой чайной ложкой, создавая водоворот внутри нее. Шея и лицо матери передернулись, она отвела взгляд от сына и, глубоко вздохнув, медленно и тяжело выдохнула, как будто почувствовала облегчение от того, что наконец-то этот оттягивающийся все время разговор наступил и все будет окончательно решено после его завершения. На удивление, мать не стала в своей привычной манере вести изматывающую беседу с расспросами, с нравоучениями, пытаясь переубедить оппонента, в качестве которых, как обычно, выступали ее родные и близкие, доводя их до белого каления, а лишь промолвила одну фразу и продолжила ужин с выражением лица, плохо скрывающим недовольство:

- Что ж... Все к этому и шло. Хотите жить отдельно… Пожалуйста.  Это ваше право. Вы люди взрослые… Давно надо было повзрослеть и принимать самостоятельные решения…

Это был камень в огород сына. Ермек после этих слов, отхлебнув из чашки остатки чая, испепеляющим взглядом посмотрел на мать и, еле сдерживая себя, встал и ушел из-за стола. Касым  укоризненно посмотрел на супругу. Алимаш и дети притихли.  На следующий день, несмотря на уговоры отца немного подождать, пока они подыщут и купят им квартиру, Ермек снял квартиру, и взяв только самое необходимое, переехал в нее жить со своей семьей. В этот день в коттедже Ахметовых за много лет  не звучали детские голоса. За вечерним столом не собралась большая семья, которая обсуждала свои дневные дела и приключения, смеясь и умиляясь сладостными рассказами внуков. Не было ставшего традицией совместного просмотра и обсуждения отечественных сериалов. Касым в одиночестве и непривычной тишине попил чай, сидя за большим столом их просторной столовой, совмещенной с такой же большой кухней .Зауре не зашла домой и не разделила  с супругом вечернюю трапезу, обойдясь тем, что приготовила ему ужин. Она не хотела заходить в пустой дом и практически весь день провела позади дома, возясь в огороде, вырывая сорняки и убирая цветочные клумбы, которые посадила ее келин. Лишь  к сумеркам она зашла домой и, одиноко сев на край неприбранного стола, горько заплакала, беспокойно теребя руками шляпу на коленях. За спиной послышались знакомые тихие шаги, которые остановились у входа. Глубоко вздохнув, Касым устало произнес:

- Пойдем спать. Завтра пойдем искать квартиру. Надо отдохнуть.

 

 

Поддавшись уговору отца, с которым он ежедневно встречался  в офисе их семейного предприятия, Ермек через месяц навестил дом родителей вместе со всей семьей, пообещав детям, что если они будут себя хорошо вести всю неделю, то они смогут остаться у бабушки и дедушки ночевать на выходных.  После праздничного вкусного обеда, в который бабушка вложила всю душу, чтобы побаловать двоих внуков, по которым она сильно соскучилась, мать и сын остались наедине   в столовой, где у них произошел краткий разговор. Как показалась Ермеку, в волосах матери изрядно прибавилось седины, а на осунувшемся лице появились новые глубокие морщины. Мать, пробежавшись быстрым отстраненным взглядом по сыну, подошла к окну и стала говорить с сыном, наблюдая за внуками, игравшими во дворе дома.

- Алимаш говорит, что ты почти каждые субботу и воскресенье  проводишь с Нурболом. Перестал уделять время своим детям.

-Она говорит глупости. С понедельника по пятницу я дома. И этого времени вполне хватает для наших детей, - ответил Ермек как можно спокойнее, поборов раздражение. Было видно, что она обдумывает, что сказать, наблюдая  за игрой детей.

-Как они там поживают. Как здоровье Нурбола? - спросила мать приглушенным голосом.                      

- Нормально. Как обычно,-  ответил Ермек.

- Сынок…- произнесла мать надломленным голосом, после чего, с трудом унимая  волнение, она, оборачиваясь к нему, продолжила:- Не надо разрушать семью и бросать Алимаш с детьми ради того, чтобы исправить ошибку прошлого. Ее уже никак не исправишь…Не вернешь… Знаю, я виновата в этом…Только я… Только меня вини в этом. Скажи! Что мне сделать, чтобы хоть что-то исправить! Скажи!  -произнесла, срываясь на рыдание, мать, трясясь всем телом, смотря в его сторону.

Ермек понуро отпустил голову…Они молчали. Долго молчали, стесняясь посмотреть друг другу в глаза. Успокоившись и придя в себя, Зауре промолвила, шмыгая носом: 

 - Приводи Нурбола домой. К нам, сюда. Пусть познакомится  с младшими братьями. Пусть познакомится с дедушкой и бабушкой.

- Непременно. Непременно приведу. Дайте время. Им тоже будет непросто простить нас, - ответил Ермек глазами, полными слез.- Мама,- продолжил он, смотря на покрасневшие от слез глаза матери,  - Причина того, что я к ним зачастил, в том, что скоро ему сообщать о его болезни.

 Мать, вопросительно захлопав ресницами, спросила:

- А он что, до этого времени не знал, что он болен.

- Он не знает, что болеет именно этой болезнью. Мы говорили ему, что это такая болезнь, которая долго лечится, что надо потерпеть, принимать лекарства и процедуры. Что он непременно вылечится...- Ермек осекся, прикрыв рот ладонью, замолчал, стараясь унять волнение, подкатившее к горлу. Мать виновато опустила глаза и замерла. Через некоторое время, которое показалось им обоим вечностью, Ермек, глубоко вздохнув, прокашлявшись, поправив голос, продолжил:

-  Психологи сообщат ему о его болезни. И я в это время должен быть рядом с ним, - сказал он твердым голосом, смотря рассеянным взглядом в никуда.

 

***

-Мой ца-а-арь! С днем рождения! Сегодня нам исполнилось тринадцать лет! Вот какие мы взрослые стали! - с нотками радости и веселья в голосе, подсев на кровать сына с утра, стала поздравлять Нурбола мама, чмокнув его в щеку и потеребив волосы.

- Мама. Как хорошо ,что  у меня день рождения летом. На каникулах. А то в это время сидел бы в школе,  - сказал Нурбол, продолжая нежиться в своей кровати.

- Какой ты у меня лентяй,- улыбнувшись словам сына, ответила Зере. – Вставай, сынок. Хорошо, что и у меня сегодня выходной. В день твоего ва- ре -нья! – произнесла она игриво, широко улыбаясь. Она запустила в подмышки сына пальцы рук, и стала щекотать   его, стараясь  разбудить и вытащить его из постели.

-Ма-ма-ааа!!! – заорал, смеясь Нурбол, извиваясь в кровати как змея, стараясь выскользнуть из объятий матери.

-Вставай, лежебока! - произнесла в игриво-приказном тоне Зере, и встав с постели сына, поправив волосы проходя мимо зеркала, включила телевизор и  направилась в кухню готовить завтрак.

- Какой ты подарок заказал отцу? – спросила, с любопытством смотря на сына Зере, зная их привычное поведение, согласно которому Нурбол за неделю вперед заказывал Ермеку понравившуюся  ему игрушку или полюбившуюся вещь.

- Пока еще ничего. Не могу выбрать…мммм… думал, может, новый спортивный велосипед, а может, электроскутер?- произнес сын, лукаво улыбаясь, кладя в кружку варенье.

- На прошлой неделе в парке я увидел электроскутер. И сказал папе, что он мне нравится.

-Тогда он тебе его купит. Я знаю,- сказала, улыбнувшись, Зере.

- Я бы хотел в этом году снова ребят из класса пригласить…Алмат обещал прийти,- сказал, растерянно посмотрев на мать, Нурбол, сердце которой сжалось после этих слов.

- Конечно, он придет! - сказала она, побоявшись сказать «они придут»,помня, что в прошлом году на его день рождения не пришел ни один из приглашенных одноклассников.- Давай пригласим Ержана и Ерсина, они же твои двоюродные братья. И как этого соседского мальчишку? Сабыра - что ли, его зовут.

 - Да,- ответил Нурбол.

- Да. Его тоже. Вроде он такой…нормальный,- сказала она, и, придав словам нарочитую веселость, желая отвлечь сына от неприятных воспоминаний, подняв в улыбке брови, спросила:

- Ты выбрал кафе? Куда поведешь ребят?

- Мы с папой уже выбрали. Мы с пацанами туда ходили как-то раз. Там классную пиццу готовят - ответил воодушевленно Нурбол, смотря на мать радостными и ясными глазами.«С пацанами…Взрослеет. Как быстро летит время», - подумала про себя Зере, смотря на сына.

Двухлитровая «Фанта»,радостно шипя и пенясь, была разлита по стаканам ребят, которые, осушив их, снова принялись ее разливать по стаканам, нетронутые салаты и фрукты в вазах ждали своей участи.

- Может, начнем, сынок, - спросил сына Ермек, смотря на часы. - Вон Ержан с Ерсином. Вот Сабыр рядом. Чем не бригада! А! - стараясь поднять настроение сыну, бодро воскликнул Ермек, желая начать мероприятие, ожидание начала которого прилично затянулось.  - Давайте начнем, - с ноткой обреченной грусти произнес Нурбол, посмотрев через панорамное окно кафе в сторону эскалатора,  все еще надеясь на появление одноклассников.

- Девушка! – обратился к молодой особе Ермек, которая поглядывала на него все это время, ожидая от него вызова. Ермек слегка  наклонился к ней и произнес:

- Можете нести горячее. Чуть позже, когда я дам знак, принесете торт. Ну как мы условились…- девушка-официант улыбнулась краями губ и моргнула глазами в знак согласия.

-Хаппи бёздей ту ю! Хаппи без дей ту ю! Хаппи без дей! Хаппи без дей! Хаппи без дей ту ю!!! – громко пропели песню в унисон, дети,  Ермек, Зере и ее сестра Ажар, - мать Ержана и Ерсина, когда после условленного знака Ермека, в зал выкатили, выключив свет, большой торт, на основании которого красочно горели бенгальские огни, брызгая по сторонам каплями огней. На вершине большого торта красовался автомобиль «Джип» мраморно-бежевого цвета, который являлся копией джипа «Ланд Крузер-200», а на слое ниже, между «колес»(которые стали заменой «девчачьих»цветов), по кругу были расставлены тринадцать горящих свечей. Творческая фантазия Ермека пришлась по вкусу всем, насколько он мог судить по эмоциям окружающих. У детей округлились глаза и рты, а взрослые удивленно мотали  головами, когда зажгли свет и торт предстал пред всеми во всей своей красе. Даже посетители кафе, которые сидели за соседними столиками, невольно присоединились к поздравлениям, зааплодировав , увидев красивый торт   при дневном свете.

-  Еще раз с днем рождения, племяша! - широко улыбаясь, поздравила Нурбола, тетя Ажар, пожав ему руку и передав конверт с деньгами. Вслед друг за другом подошли Зере и Ермек.

-Туган кунинмен! Опора моя! Расти большим и счастливым! – произнесла мать и чмокнула сына в щечку, оставив на ней следы от помады.

- Ай азамат! Держи пять! Теперь ты мужчина! Когда-то в тринадцать лет наши деды женились! - сказал Ермек, улыбаясь сыну и пожимая его руку.

Дети тоже стали поздравлять Нурбола, повторяя манеру взрослых, тряся ему поочередно  руку, радостно улыбаясь ему в лицо.

- На счет три дуй на свечи и погаси, если сможешь, за один раз, - сказал Ермек, подбадривая сына, когда все сели за стол и торт был поставлен перед именинником. 

Взрослые засуетились после этой фразы, настраивая камеры на телефонах и направляя их на Нурбола, чтобы запечатлеть торжественный и интересный момент. Нурбол улыбнулся, набрал в грудь сколько мог воздуха и что есть силы стал дуть на свечи, пытаясь по совету отца сдуть их пламя за один раз. Задуть за раз не получилось. И он, набрав воздуха повторно, с помощью сидящих рядом гостей, желающих ему сильно помочь- Ержана, Ерсина и Сабыра, задул оставшиеся свечи. После чего Ермек, подав сыну рукояткой в его сторону  большой длинный нож для резки торта, произнес:

 -  Балам. Хочешь отрезать верхнюю часть торта сам. Если боишься, что попортишь торт, то я сам его поделю, - сказал он, вопрошающе глядя на сына. В это время на телефоне Нурбола заиграла мелодично музыка, и на экране всплыло имя абонента. Нурбол радостно заулыбался и произнес, смотря на отца, включая телефон:

 - Тетя Шолпан! - «Да это твоя тетя. Иона тебя очень любит», - сказал про себя Ермек, одобрительно моргнув глазами сыну.

- Спасибо, тетя Шолпан… И я Вас тоже… Спасибо… Конечно! Спасибо! - громко стал разговаривать Нурбол, стараясь перекричать гвалт, который неожиданно поднялся вокруг спорившими о чем-то друг с другом ребятами.

Ермек вспомнил в это время о подарке сестры и, вытащив из кармана конверт с надписью  «Любимому племяннику», поднял его  над головой и произнес во всеуслышание:

- Вот подарок от горячо любящей тети Шолпан и зятя Амана! А также их детей! Не знаю, сколько там баксов. Но, думаю, хватает, чтобы хоть сейчас свадьбу справить! - добавил он шутя.

Шолпан…Шолпан…За все эти годы она ни разу не пропустила день рождения Нурбола. Когда могли, они с детьми и Аманом приезжали на его день рождения. А когда не получалось, непременно  звонили и поздравляли его, а заодно и его маму, с которой Шолпан, несмотря ни на что, сохранила теплые, дружеские отношения. Чего нельзя было сказать про их отношения, как между братом и сестрой, которые стали довольно прохладными. Нельзя было сказать, что сестра перестала испытывать к брату теплое отношение, но его поступок… тот поступок, глубоко разочаровал ее, и, как ей казалось, не был достоин настоящего мужчины.«Бесхребетный, - как-то охарактеризовала его Шолпан, разговаривая на эту щепетильную  тему с мужем. - Таким его воспитали. Да и врожденный характер у него такой -мягкий,- добавила она.              

Пока дети шумели и развлекались, Зере и Ермек вышли на большую площадку «ТРК», чтобы поговорить и пройтись. Как ни хотели они, не смогли обойти эту тему. 

- Значит, в понедельник, - сказал, нахмурив брови, Ермек. - В понедельник,- повторила Зере. - Все согласно плану и графику, - добавила она. 

-  Мы же будем присутствовать при разговоре или …

- Нет. Эта процедура проводится один на один, - сказала Зере, прервав его речь на полуслове. - Это уже испытанная и проверенная методика. Как они говорят,  присутствие родителей только усугубит и обострит принятие этой информации. Да и нам будет нелегко, - сказала она и, быстро улыбнувшись, послала воздушный поцелуй сыну, который находился за панорамным окном в кафе,  наблюдал за ними,  не отрывая от них взгляда. - А мы уже позже… дома об этом поговорим, - произнесла она с горечью.

    За посиделками в кафе  последовали боулинг и  картинг. Всласть наигравшись допоздна и устав, вся мальчишеская братия уснула в машине, навалившись друг на друга на заднем сиденьи машины, пока Ермек их не развез по домам. В этот день он и сам превратился в мальчишку, играя с ними во все игры, что они играли в течение дня. Последним он завез домой сына. Они поднялись до дверей квартиры. Нурбол, обернувшись, устало поднял ладонь над головой, чтобы хлопнуть ею по ладони отца в знак завершения дня, хорошего дня. Ермек, улыбнувшись, в ответ поднял свою, и удар их ладоней отозвался громким хлопком в подъезде.

- Папа, спасибо,- сказал Нурбол.

- До понедельника,- ответил Ермек, прижав сына к себе.

- Пока,- ответил Нурбол, устало прислоняясь к груди отца  лбом.

Ермек нажал на звонок в двери и, не дожидаясь ее открытия, похлопав сына по спине, стал спускаться вниз по лестнице подъезда. Уже внизу, прислушавшись и удостоверившись, что Нурбол зашел домой, он быстро засеменил вниз.

 

***

Пятнадцатиминутная дорога до  «Психологического Реабилитационного Центра» показалась для Ермека и Зере вечностью. Сильное волнение, скрываемое и внешне незаметное, сковало им души, а сердце трусливо трепетало, обреченно ожидая очередного испытания судьбы, с которым должен был столкнуться их сын. Нурбол был в хорошем настроении, для него это была очередная процедура, которую он периодически проходил здесь.

- Пап! Электроскутер клевый. Не катаешься, а плывешь,-  довольно произнес Нурбол, сидя один на заднем сиденьи машины, вспоминая, как они во дворе с ребятами обкатали его подарок, вызвав зависть у ребят из соседнего дома.

- Катайся на здоровье,- сказал Ермек, глядя на улыбающегося сына через зеркало заднего вида, любуясь его счастливым видом, и засмотревшись на него, незаметно для себя чуть не заехал в зад черной «Лады Калины», пока сидевшая рядом Зере не вскрикнула, съежившись:

 - Ермек!!!

 Визжа тормозами, машина Ермека остановилась у самого бампера «Калины». Пронесло. Зере ничего не сказала, у нее не было на это сил, она просто покачала головой.  Когда они доехали до центра, Нурбол удивился, увидев, что отец, выйдя из машины, направляется  вместе с ними . Обычно он оставался в машине или уезжал, доставив их сюда, чтобы потом их забрать. А иногда они сами приезжали сюда с мамой вдвоем, в основном на автобусе, а если мама спешила, то на такси. В коридоре был безлюдно и, несмотря на то, что на улице стояла жара, было приятно прохладно. Они все вместе подошли к слегка приоткрытой двери и, осторожно постучав в нее, робко спросили

- Можно?

- Конечно, - произнесла знакомая им психолог АйгульАмантаевна, натянуто улыбнувшись, вставая с места, посмотрев  на них соболезнующи учтивым взглядом, который предвещал им встречу  с болью, страхом и  растерянностью. На перпендикулярном узком столе, пристроенном к основному, молча сидела незнакомая всем женщина, скрестив руки перед собой, которая поздоровалась с ними легким кивком головы. Скорее всего она тоже была психологом.

- Ну, Нурбол! Как у нас здоровье? Ничего не беспокоит? Настроение как? - спросила, стараясь сделать голос весело-бодрым, Айгуль Амантаевна.

- Нормально. Разве что иногда бывает слабость, - ответил Нурбол, переведя взгляд с нее на незнакомую женщину.

- Ну это нормально в твоем состоянии. Хорошо, - ответила она, выдыхая последнее слово, скорее всего настраивая себя на предстоящий нелегкий разговор. Взглянув на родителей, которые несмело встали у порога, за спиной Нурбола, во всеуслышание  произнесла, смотря через его плечо  на  них:

- А теперь мы остаемся с Нурболом втроем. Ожидайте нас  в коридоре.

Ермек и Зере не помнят, сколько они прождали, пока их сын вышел в коридор. В один из моментов дверь открылась и из нее вышел побелевший как полотно Нурбол с повисшей головой ,с прятанными в карманах шорт руками. Он остановился и по очереди посмотрел на ожидавших его родителей взглядом, полных растерянности и страха .  « Почему Я?», - кричал и вопрошал его молчаливый, полный укора немой взгляд. Зере, увидев страдания сына на его лице, медленно и обреченно встала со скамейки в коридоре и, желая приласкать сына и прижать его к себе, успокоить, шагнула в его сторону. Нурбол дал себя обнять, но руки его так и остались в карманах,  а его  обреченный  взгляд уперся в стену коридора. К ним растерянно подошел Ермек, он хотел посмотреть в глаза сына, хотел, чтобы сын увидел на его лице раскаяние и любовь, и много-много сожаления, но Нурбол не удостоил его взглядом.  Растерянные, они  молча пошли в сторону выхода. Выйдя на улицу, так же молча сели в машину. В салоне машины стояла тишина. Все молчали.Не зная, куда ехать, Ермек стал кружить по городу, тихо пристроившись на правую полосу дороги.

- Езжай домой…- произнес наконец сухо  Нурбол, после чего Ермек направился к ним, вырулив машину в обратном направлении. Остановившись около дома, все вышли из машины. Ермек, желая  проводить Нурбола и Зере до квартиры, пошел за ними. Возле входа в подъезд Нурбол вдруг остановился как вкопанный, и обернувшись, спросил у Ермека , посмотрев ему в глаза:

- Папа. Ты поэтому ушел от нас. Узнав, что я болен  СПИДом? 

Ермек скорее всего не ожидал, что сын задаст этот вопрос  именно сейчас, и в растерянности  пробормотал.

-  Я не хотел… Она… Я…

- А разве отец не должен быть рядом с сыном, когда ему плохо?! Разве он должен бросать свою семью, когда им нелегко?! А?!- крикнул он, зарыдав, смотря на него вопрошающим взглядом, полных слез.

- Мама! -  добавил он , унимая  рыдания, плечи которого все еще вздрагивали время от времени.  -  Сделай так, чтобы этот человек никогда больше не появлялся в нашей жизни! Я так хочу! -  и отвернувшись, зашел в подъезд дома. 

Ермек поник головой. Нахлынувшая после слов Нурбола  горечь сковала его. Когда он поднял глаза и посмотрел перед собой, перед ним все еще стояла Зере.

- Иди домой, Ермек. Иди домой,- сказала она.

 

…В памяти Зере всплыли  горькие  воспоминания, как ей показалось, произошедшие не в таком  уж далеком прошлом. Она вспомнила, как тринадцать лет назад  она с трехмесячным Нурболом на руках, от которого все отреклись и пожелали быстро избавиться и позабыть, так же стояли, ожидая такси, в такой же летний погожий день, и тогда, так же, с таким же выражением лица, рядом с ними стоял Ермек, который вышел их проводить и, наверное, попрощаться навсегда. «Как он жалок», - подумала она тогда, смотря на него, испытывая смешанное  чувство надежды, любви  и презрения к нему. «Как он жалок», - подумала она сейчас, не испытывая никаких чувств.