Эти глаза напротив...

Далеко не раннее ноябрьское утро. Длинный коридор одноэтажной школы опустел: прозвенел звонок, и старшеклассники лениво разбрелись по классам. Верочка опаздывала. Она спешила что есть сил. Каблучки звонко цокали по объезженной мостовой. Пробежав через школьный двор , она буквально впорхнула в полутёмный коридор. И каблучки уже стучали глухо по деревянному полу старой школы. Первый урок – урок литературы. Как она могла допустить такую оплошность? Опоздать! Опоздать на урок самого строгого преподавателя! Её, учителя русского языка и литературы, отличника образования СССР, требовательного и бескомпромиссного педагога, боялись не только ученики вместе с родителями, побаивались даже учителя. Верочка направилась к кабинету с надписью «10А класс»… . И – пробегая мимо доски объявлений – невольно остановилась и замерла. Боже! ВЕЧЕР! В субботу! Текст объявления её особо не интересовал. Главное – состоится вечер. И как обычно по сценарию: торжественная часть, концерт и ТАНЦЫ.

В те далёкие годы ещё не было понятия «дискотека». А в этом всеобъемлющем, загадочном слове «вечер» укладывалось всё: и возможность показать новое платье, ощутить свободу и независимость, танцуя твист и рок-н-ролл, сделать вызов и – оказаться королевой вечера, а, возможно, и школы. Верочка и в самом деле была ею: активистка, комсомолка, спортсменка, отличница учёбы и, наконец, просто красавица.

В те предпраздничные дни мало кого интересовали уроки. Надвигалось грандиозное событие – празднование 52 годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. А текст объявления гласил так:

Внимание! В субботу в 18.00 ч. в актовом зале школы состоится торжественный вечер, посвящённый празднованию Великого Октября. В программе: торжественное собрание, доклад к празднику, концерт, танцы.

И вот долгожданная суббота. Тишина и бурные аплодисменты сопровождали торжественную часть. Старшеклассники с нетерпением поглядывали на часы, считая минуты в ожидании окончания торжества. А 9-й класс старательно читал стихи о Родине и задушевно исполнял патриотические песни, в то время как основная масса зрителей изнывала от скуки.

Но всему когда-то приходит конец. И задвигались стулья, в мгновение ока выстроившиеся вдоль стен. И зазвучала мелодия: Эти глаза напротив калейдоскоп огней. Эти глаза напротив ярче и всех милей… . Самые смелые пары уже кружились в вальсе. Вечер был в разгаре, когда в зал вошли молодые люди. Их было трое. Один из них, самый статный и высокий, прошёл через весь зал. Не успели все моргнуть и глазом, как он уже кружил Верочку в танце. Щёки её пылали. А молодой человек, крепко обхватив сильными руками тонкую талию своей партнёрши, уверенно вёл её по залу. Десятки глаз были устремлены туда, где кружилась в вальсе неотразимая пара. Казалось, Верочка растает, растворится… . И вдруг, среди всей этой мелодичности резко замолкает музыка, обрывается красивая песня и – голос директора школы в рупор требует посторонним покинуть здание школы. Каково было разочарование абсолютно всех, кто был в зале! Но почему не дали им довести танец до конца? Неужели это изменило бы что-то? И песня осталась недопетой… . – Вот и свела судьба, вот и свела судьба, вот и свела судьба нас… . А судьба их свела совсем ненадолго: ровно на два дня. После чего вмешательство родителей и школы сыграли определённую роль. Молодые расстались. Он уехал не простившись, понимая, какая пропасть отделяет их: его, как ему казалось, взрослого 20-летнего мужчину, и её, школьницу, у которой ещё всё впереди.

СМЕРЧ.

Ignis aurum probat, miseria fortes viros.(лат)

Огонь испытывает золото, несчастье – сильного человека.

(О событиях 2-й четверти XX века).

Пыльная степная дорога. Сухой ветер колышет невысокую траву. Вдали виднеются горы, у подножий которых буйно зеленеет свежая трава. Ближе к дороге она теряет свой истинный цвет и напоминает жухлое осеннее сено, что собирают сельчане на зиму для домашнего скота. Повсюду серебрится ковыль – надёжный атрибут степи. А горизонт бесконечен.

Среди всей этой степной идиллии чернеет огромный участок земли. Там не растёт трава уже несколько десятилетий. Земля здесь неровная, бугристая. Она выделяется своей зловещей необыкновенностью, словно напоминая потомкам о случившихся когда-то несчастьях.

Здесь протекала жизнь обычных людей со всеми присущими человеку радостями и повседневной суетой. Позади голодные годы коллективизации, рождение колхозов и установление новой власти. Казалось, жизнь налажена и – достаточно катаклизмов. Рахимжан обзавёлся семьёй. Один за другим на свет появлялись дети. Стабильная работа на строительстве дороги давала солидный заработок. Отца он похоронил, а стареющая мать занималась воспитанием внуков. Молодая спутница жизни ловко усвоила все хитрости ведения домашнего хозяйства. Что ещё нужно для полного семейного счастья?

Климат в этих краях удивляет своей непредсказуемостью. Но родившиеся и выросшие здесь люди давно привыкли к причудам матушки-природы. Снежные бури, заносы, бураны, ливни, обильные снегопады, засуха, ураганные ветры – всё нипочём закоренелому степняку.

- Беда! Беда! – кричал запыхавшийся от быстрого бега пожилой каменщик Амантай – Бежать надо! Не то сгорим!

Народ всполошился, мгновенная паника охватила даже самых отважных джигитов. Женщины с плачем бросились в балаганы, где они проживали, схватив младенцев и беспорядочно собирая свои нехитрые пожитки.

Весть о приближающейся стихии быстро разнеслась по аулам. Народ был напуган, но в суть дела не мог вникнуть сразу. Смерч! Что это за бедствие? Куда бежать? В какую сторону? Далеко ли уйдёшь на скрипучих телегах?

• вихрь, длинный язык которого доставал, казалось, до самого неба, приближался. Дымовая завеса в форме трубы надвигалась на поля, на строящуюся дорогу и – на село. Страх вселился в сердца людей. Не чувствуя ног, люди бежали туда, где они думали найти убежище, где ждёт их спасение: к большому рву, откуда дорожники брали глину и песок для строительства дороги. И вот – заветное спасение! Всех охватывало облегчённое чувство радости и в сердца вселилась твёрдая надежда, что беда пройдёт стороной. Откуда было знать простому люду, что это была настоящая ловушка для них? В то далёкое время никто не владел информацией о стихийных бедствиях и тем более о правилах спасения никто ничего не знал. Да и откуда? Шла элементарная борьба с неграмотностью, открывались школы и ликбезы. Но не следует считать, что народ был полностью безграмотен. Была другая грамотность: арабская. И народ годами постигал азы этой сложной графики, изучая Коран. А тут – революция, гражданская война, внедрение кириллицы. Но терпеливый народ нёс на своих плечах это нелёгкое бремя. В то время на территории Казахстана действовала и другая графика – латиница. И многие школы работали по учебникам, основанным на латинском алфавите, вплоть до его упразднения.

Рахимжан, как и любой отец, строил планы на будущее. Он мечтал видеть своих детей образованными, грамотными людьми. И вечерами с матерью часами говорил об этом. Но судьбе было угодно распорядиться по-иному.

Добежавшие до рва за короткое время и уже удобно расположившиеся сельчане, не теряя юмора, громко смеялись и шутили.

- Подвинься, старая! – кричал маленький, сухощавый дед Кусаин, толкая в бок толстую краснощёкую бабу, - Так много места ты заняла, что остальным едва ли хватит.

- А ты, старый, решил здесь навечно поселиться? - под дружный хохот окружающих отвечала женщина – Да тебе и постоять можно. Настолько ты высок!

Люди не теряли надежды и верили в своё спасение. Рахимжан последним влетел в ров на своём любимом скакуне. Передавая в руки матери бурдюки с водой и едой, приготовился расседлать коня, как мать, виновато взглянув на сына, робко произнесла:

- Сынок, я оставила дома сундучок. Там немного золота и серебра – единственное, что осталось у меня от мамы.

Рахимжан был озадачен. Он знал, что у матери хранится кое-какой запас «на чёрный день», но никогда не интересовался сколько и где. Подняв глаза к небу, он мысленно просчитал минуты, которые ему понадобятся для того, чтобы успеть до дома и обратно. Отличавшийся смелостью и азартом, он не испугался за себя. Просьба матери была важней всего. Пролетели драгоценные минуты, пока Рахимжан доскакал на своём скакуне, нашёл сундучок матери с достаточно ощутимым весом и – не успел вскочить в седло, как налетевший вихрь чуть не свалил их вместе с конём наземь.

- Но-о... ! Но-о..! – крепко держась за поводья, хозяин огрел коня кнутом.

Только железная воля и огромная сила, которыми был наделён наш герой с детства, помогли ему не упасть, удержаться в седле. Конь, будто угадывая желание хозяина, поскакал туда, где ещё теплилась жизнь. Почувствовав сильное жжение в плечах и спине, Рахимжан понял, что одежда пришла в негодность и, швырнув в сторону сундучок, с яростью стал сдирать с себя обгорелые клочья некогда приличного кафтана. Сердце бешено колотилось. Он не обращал внимания на боль. С замиранием сердца и невообразимым ужасом следил за зловещей дымовой трубой, мчавшейся в сторону рва, туда, где были самые близкие его сердцу люди, самые дорогие. Конь, гонимый хозяином, мчал что есть сил. В одно мгновение Рахимжан понял, что опасность неминуема: огненно -дымовой вихрь кружил надо рвом. И – стало понятно: произошло самое страшное, произошло то, чего боялись и от чего бежали и прятались эти бедные люди. Смерч никого не пощадил. Жуткая картина сожжения предстала перед ним: обугленные, обгоревшие комочки, тела погибших, пепел, покрывший бездыханных, свернувшихся в клубочек, когда-то радовавшихся жизни и переменам, обхвативших головы руками в надежде спасения, обречённых на гибель людей. О боже! Здесь ли нашли они себе покой?!

Бросив поводья, Рахимжан свалился в ров. Он полз в надежде найти хотя бы одного из родных в живых. Никто не уцелел. И уже никому невозможно было помочь. Погибли все. Обгорели. Никто не подавал признаков жизни. Страшный стон вырвался из груди. Рахимжан не мог плакать. Душа рвалась вон из груди. Стон переходил в рыдания. Он осторожно прикасался к каждому: а вдруг осталось ещё тепло и душа не покинула тело. Тяжко и больно было осознавать, что родные погибли в мучениях. Среди полуобгоревших тел Рахимжан искал мать. А где же она? Он нашёл её поодаль, у края рва. Видимо, была попытка выйти из ямы. Но куда? И тут его осенила мысль: бедная мать шла навстречу к сыну. Возможно, она сильно сожалела о том, что отправила его за сундуком. Услышав слабый стон матери, Рахимжан бросился к ней, поднял обгоревшее тело и готов был нести его куда угодно, чтобы спасти… . Но это были последние минуты жизни самого близкого и дорогого ему человека. Вскоре подоспела подмога, но помочь жертвам стихии уже никто не мог.

Мужчины не плачут, мужчины рыдают. Рахимжан ещё долго не мог смириться с обрушившимся на него несчастьем. Он бродил бесцельно по степи, подавляя в себе глухие рыдания. Бил землю кулаками, касаясь взмокшим лбом пепла травы и долго лежал на сырой земле в изнеможении от нежданно постигшего горя. Он вновь и вновь перебирал в памяти минуты злосчастного дня и сотни раз задавался вопросом: «Почему? За что?». Не раз бился головой о камни, с горечью сожалея, что послушался мать и не остался там, с ними. Тогда и он вместе с родными нашёл бы себе покой. Иногда его навещали мысли о смерти. Но он – сильный человек. Он должен выстоять. Должен во что бы то ни стало пережить это несчастье, это горе, это испытание, данное ему свыше.

Прошли годы. Рахимжан наконец оправился от пережитых потрясений. Он обзавёлся новой семьёй. Рождались дети. Он вновь обрёл простое человеческое счастье, а с годами – настоящий покой. Но всё же до последних дней в своей неугасимой памяти глубоко и с трепетом хранил образы и имена когда-то дорогих и родных ему людей.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Сон в кромешной тьме.

Отпели петухи закат. Рабочий посёлок готовился ко сну. Электричество, которое так экономило государство, отключали ровно в полночь. К такому режиму терпеливый народ привык с лёгкостью. По сравнению с военным и послевоенным временем, по мнению взрослых, народ зажил наконец-то. Отступали страхи сталинского режима, на прилавках магазинов появлялось больше товара; открывались аптеки, где детвора могла полакомиться гематогенками и аскорбинкой. Отсутствие света нисколько не отягащало жителей небольшого промышленного посёлка Успенка, что недалеко от угольной Караганды.

Народ укладывался спать до полуночи. И наша семья не была исключением. Взрослые, утомлённые работой и дневными хлопотами, старались побыстрей заснуть и набраться новых сил перед грядущим днём. А детвора после захватывающих игр буквально застывала во сне и верила в чудеса и небылицы. В кромешной темноте, придя на смену дню, ночь, в самом деле, творила чудеса. Я просыпалась от того, что кругом происходило что-то невероятное: с потолка сыпался разноцветный дождь, плавно падали на постель и на пол какие-то непонятные фигурки тёмного цвета. Я пыталась прикоснуться к ним, бросалась их ловить, схватить, чтобы наутро показать их сестре, которая была старше меня на год. Но тщетно. Игрушки скользили мимо моих ладоней, исчезали мгновенно, стоило коснуться хотя бы краешка одной из них… . Сказка исчезала. А я крепко засыпала. Так продолжалось из ночи в ночь. День напролёт я ждала наступления темноты, продолжая верить в то, что заветная игрушка всё же достанется мне.

Как – то раз, увлёкшись ловлей падающих игрушек, я разбудила бабушку, которая не на шутку испугавшись, шёпотом читала молитвы.

- Ложись! Что с тобой?- проговорила она на одном дыхании и, позвав маму, попросила зажечь керосинку.

- Не хочу спать! Не нужна керосинка! Уберите!- требовала я.

Включили керосинку и – сказка исчезла. Я плакала. Было обидно от того, что взрослые так грубо вмешались в мой мир. Будучи ребёнком смышлённым, я понимала, что больше ничего подобного не повторится, что с этой ночи посреди комнаты будет гореть керосинка, что никакая сказка больше не придёт. А досаднее всего было то, что больше никогда я не увижу эти загадочные, непонятные и неощутимые фигурки. Среди наших немногочисленных скромных и совсем неярких, что было характерно для того времени, игрушек, подобных не было. Хотя и те, что являлись ко мне в ночи, не были ни пёстрыми, ни яркими, а отличались своей призывной туманностью и загадочностью.

Я часто просыпалась среди ночи в ожидании кромешной тьмы, но напрасно: свет от керосинки мешал моим воображениям. А засыпала, наивно надеясь на то, что в конце концов погаснет эта ненавистная керосиновая лампа, и опять наступит кромешная тьма, несущая за собой долгожданную сказку.

Сейчас, вспоминая то раннее детство, благодарю судьбу за то, что вмешательство моей замечательной бабушки сыграло большую роль: ничего страшного не случилось, я выросла вполне нормальным человеком и спокойно проживаю отведённые мне годы. И вполне согласна с опасениями моих родных, что это нечистая сила трогала моё воображение.

С тех пор, сколько себя помню, в прихожей всегда горит свет. И я категорически против сна в кромешной тьме.