Дети декабря

Часть первая

I

Омар Шарип родился левшой. Кому как, однако левым джебом в правый висок Омар отправил в нокаут самого Сарымсакова по прозвищу «Тайсон». В рабочем городке Алга что на западе Казахстана, все побаивались «Тайсона». Плотно сбитый, с приплюснутым носом и большой головой, он одним ударом валил любого, кто становился на его пути. Потасовки после танцев в заводском клубе были делом обычным. Дрались жестоко, иной раз пуская в ход ножи и металлическую арматуру. Случилось так, что в уличной драке Омар попал под горячую руку «Тайсону». Со свернутой скулой, изнывая от боли, он поклялся себе расквитаться со своим обидчиком. Отец Омара слесарил на заводе и, напившись, стегал вожжами дурно орущую от боли жену. Омар любил свою мать, но не мог защитить ее, потому что остерегался отца, скорого на расправу.

Городок держался на заводе. Все хлебные должности занимали выходцы из промышленных центров СССР. Жили они в просторных домах за каменными стенами. У них был доступ ко всем складам и магазинам и, наоборот, недоступным таким работягам, как отец Омара. Невидимая, но прочная стена стояла между хозяевами жизни и простыми работягами. Омар рано ощутил этот раздел и не находил ответа на терзающие его вопросы. «Нет правды на земле», внушил он себе. За то он боготворил седую старину. Истинными героями были степные богатыри, сказочные красавицы и крылатые кони. Шарип был очарован миром, где добро всегда торжествовало над злом, а мужчины мерились доблестью в открытом бою. «Вот это были люди! Вот какие были времена!» – думал Омар с восхищением. Мало – помалу в нем выработался здоровый дух твердого казахского националиста.

Александр Лыпенко, тренер по боксу, сразу выделил Омара, когда паренек переступил порог секции. Худой и твердый, как бамбук, с длинными руками и левша – находка для бокса. Лыпенко поставил Омару удар – прямой длинный джеб. Он заставил Омара порхать на ринге, как бабочка, уклоняться от противника, изматывать его, а когда тот откроется, пустить в ход коварный джеб.

И вот однажды в баскетбольном зале, где соорудили ринг, встретились Омар и «Тайсон». Для всего остального мира событие ничем не примечательное, однако для городка – грандиозное. Зал был набит битком. Бедный Омар, сложив на худых коленях кожаные перчатки, понуро сидел в углу. Явная жертва. «Тайсон», презрительно ухмыляясь, развалился в своем. Первый и второй раунды Омар только и делал, что бегал от «Тайсона». «Тайсон» жестко напирал, загоняя бедолагу в угол. Лыпенко отчаянно жестикулировал и хватался за голову. Вдруг «Тайсон» открылся и пропустил удар в правый висок. Его голова мотнулась в сторону, и он сполз на пол ринга. Омар отпрянул назад и огляделся по сторонам. Стало тихо. «Тайсон» тяжело приподнялся и снова 2

 

повалился на пол. Все было кончено. Я слышал потом, что «Тайсон» стал выпивать, и друзья, осерчав, поколачивали беднягу. Его место занял Омар. И теперь уже к нему бегали за поддержкой в уличных потасовках и искали его дружбу.

Вернувшись из армии, Омар поспешно женился. Жена наотрез отказалась жить в глинобитной сырой хибарке родителей мужа. Скрепя сердце, он перебрался в дом тестя. Можно только догадываться, как он страдал, с его-то самолюбием и гордостью. Он едва терпел насмешки её отца и брюзжание матери. За два года семейной жизни у него родилась дочь. Из-за постоянных ссор с женой, он превратился в довольно угрюмого типа. И вот однажды, вернувшись в дом тестя, он увидел свой чемодан на пороге дома. На другой день поезд уносил его в Алма-Ату. В строительном тресте ему выделили железную кровать в общежитии и дали в руку лопату. Его заметили и выдвинули по профсоюзной линии. Надо полагать свою роль сыграло и его членство в коммунистической партии. Открывшиеся перспективы кружили голову. Омар стал участвовать в профсоюзных конференциях. Ему давали слово, к нему прислушивались. Он стал замечать, что небезразличен женщинам, и смущался, когда замечал любопытные взгляды. Нужно сказать, что Алматинский воздух, близкие горы и обилие привлекательных девушек сыгрались с ним злую шутку. И тут нормировщица управления Майра Назарова, разбитная девушка с копной густых крашенных волос, прибрала его к рукам. Да это и не стоило большого труда, так как после развода с женой он был готов к новым отношениям.

Изнывая от духоты в раскаленном солнцем железнодорожном вагоне, Майра съездила вместе с ним на родину Омара. Глотая стаканами водку наравне с его родителями, она очаровала их. Уезжая обратно, Майра сунула в руки матери Омара 20 рублей и отрез на платье. Растроганная подруга жизни слесаря уже не видела для сына другой жены. Попрощавшись со стариками, Омар глубоко вздохнул и взял в руки армейский чемодан, теперь уже набитый вещами Майры. Свою жизнь он представлял иначе. Его угнетала охочая на любовь нормировщица. Вкусив прелести столичной жизни и обретя твердую почву под ногами, Омар смотрел в будущее. В этом будущем не было место для девушки с копной рыжих волос. Он мечтал о другой. И вот однажды апрельским днем 1986 года, я встретил Омара на пороге редакции. Мы обнялись, радостно похлопывая друг друга по спине. В добротном костюме и начищенных до блеска ботинках, он выглядел солидно. Я усадил его в кресло и прикрыл дверь.

— Послушай Омар, а я бы и не узнал тебя на улице, — сказал я — Ты возмужал за эти годы.

— Как тут не возмужаешь, я же попал в десантуру. Был дураком, когда со всеми нырнул в этот афганский ад, — сказал Омар. Он снял пиджак, расстегнул рубашку и приподнял её, — вот смотри, осколком задело.

Выше груди на левом плече красовался багровый извилистый шрам. Он стал застегивать ворот рубашки. Пальцы плохо слушались, и он не мог унять дрожь. Я отвернулся и посмотрел в окно. Вверх и вниз по улице сновали люди и машины. Одетые по летнему горожане растекались по тротуарам.

— Нас перекинули в Афган с Отара, — сказал я, — Мне тоже досталось. Пуля прошла по касательной, и пару месяцев до дембеля я провалялся в госпитале. Вернувшись из армии, решил учиться. Вот так. Ну, а Берик погиб. Ты его знал? 3

 

— Да ты что! Берик? Не может быть! У него еще мама в школе работала. Такой чистенький безобидный мальчик. Вот это да! И кому нужна была эта война?

— Кому — никому. Кто его знает. Теперь уже поздно спрашивать. Во всяком случае, для нас все уже позади, — сказал я. — Ну что, мой друг-афганец, перекусим где-нибудь? Считай, мы с тобой родились в рубашке!

Я запер на ключ двери кабинета и отдал их старику-вахтеру. Не глядя, он бросил их в металлическую коробку и уткнулся в газету. Был теплый день. Люди спешили домой. Мы шли мимо открытых дверей подъездов и сияющих витрин магазинов, лотков с мороженым и цветами. Постояли на перекрестке, ожидая пока вспыхнет зеленый свет. Затем поймали такси и доехали до кафе «Акку» нашли свободный столик. Подскочил официант и вытер стол. На другой стороне улицы, на серой стене городской почты висели большие часы.

— У нас отличное свежее пиво. Привезли полчаса назад. Не верите? Можете свериться с часами. Вон смотрите, — сказал он.

Мы обернулись и посмотрели на часы: было половина шестого. Мы съели обед и взялись за пиво. Я отпил глоток, поставил бокал и закурил. Капельки влаги стекали по ребристому стеклу бокала.

— Отличное пиво, — сказал Омар, — такого пива, как в Алма-Ате, нигде не варят.

— Ну, а чимкентское ты пробовал? Тоже неплохое.

— Бочковое ещё куда ни шло, а вот в бутылках так себе.

Может быть, мы и дальше рассуждали бы о достоинствах и недостатках пива, и наша тихая беседа растянулась бы до ночи.

— Омар, дорогой, вот ты где оказывается! — сказала, входя в кафе крупная девушка с рыжими волосами. — Ой, как хочется пива!

Я встал и пододвинул ей стул.

— Знакомься, Майра, это Дастан, журналист, был в Афгане, как и я, — сказал Омар смущенно и добавил: — я в редакцию зашел, встретил земляка.

— Ох, уж мне это ваше боевое братство! — сказала Майра и отпила большой глоток пива, — Наглые парни и везде суют свой нос. Что, неправда? Омару еще повезло, что он партийный. Его выдвинули, дали портфель. Что еще надо человеку? Жил бы себе, как у Христа за пазухой. А ему, видите ли, хочется навести порядок с распределением квартир. Может быть, кому—то это надо, но не руководству треста. Или я ошибаюсь, дорогой? Омар собирает парней, устраивает боксерские встречи, а потом они пьют водку и вместе куда-то ходят. У него все друзья работают на стройках. Он у них там за главного. Я слышала, они, видите ли, хотят демократии. Это там, в Москве демократия... дорогой мой. А у нас тишь да гладь.

Майра открыла сумочку, достала зеркальце и припудрила носик. Наверное, мы еще порассуждали бы о демократии и гласности. Меня кто-то крикнул с соседнего столика.

— Дастан! Ты слышишь? Иди к нам.

— Это Бакен Асылбеков, художник, мой друг, — сказал я и подошел к столику, где он сидел с компанией парней и девушек.

— Слушай, ты с кем это там? Я их не знаю? Давай к нам.

— Бакен, друг мой, а где твой новый кожаный плащ? — спросил я.

— Плащ уплыл. Я его толкнул. Поехали с нами.

— Потом. Я сейчас с земляком. Давно не виделись. Да мне вас уже и не догнать. 4

 

Я вернулся за свой столик и взял еще пива. Майра напряженно молчала. Омар, надувшись, глядел в сторону. Очевидно, они повздорили. Ну вот, подумал я, попал. Только этого мне не хватало. Не очень-то я и люблю эти встречи со школьными товарищами. Есть в них всегда какой-то подвох. Не знаю кому как, но мне это всегда претило.

— Знаете, Дастан, — сказала Майра, — бегите от женщин. Переспали и уносите ноги. Любая женщина мечтает о замужестве. Не так ли, дорогой мой?

— Ты хочешь сказать, чтобы я бежал от тебя? — мрачно спросил Омар. — Ты же знаешь, как я тебе благодарен. В конце концов, я очень ценю тебя.

— Слышали, он мне благодарен, — буркнула Майра и напряженно улыбнулась, — И это все? Как я благодарна тебе, дорогой мой!

Все, с меня хватит! Это уже становилось невыносимо. Я встал и, сославшись на обещанную сестре встречу, вышел из-за стола.

— Я тебя провожу, — сказал Омар, — куплю Майре сигареты.

Кафе было переполнено. Гремела музыка. Сновали официанты с напряженными лицами. Проходя мимо Бакена, я тронул его в плечо.

— Ты уходишь? Поехали с нами, — сказал он, обернувшись, — потанцуем. Там все наши будут и Даша тоже.

Мы прошли мимо.

— И принесла ее нелегкая, — сказал Омар, когда мы проходили мимо скамеек в парке, — слышал, как она рассуждает?

— Не отчаивайся, — сказал я, — она просто тебя ревнует — и что вы не тянете кота за хвост. Распишитесь, получите отдельную квартиру. И будет вам счастье.

Омар угрюмо молчал. Я представил себе, как он вернётся к ней, и что она еще наговорит ему. Очевидно, женщины и созданы для того, чтобы направлять мужчин на путь праведный:

— Вот баба! Ты слышал, какую чушь она несла? — спросил Омар.

— Все нормально, — сказал я, — она хочет за тебя замуж. Поженитесь. Заведите детей. И делов-то.

Пройдя парком, мы свернули на остановку и стали под козырек. Я поднялся в автобус и сказал в окошко:

— Возвращайся, дружище, купи сигареты. Забеги как-нибудь в редакцию. Потолкуем.

— Пока, Дастан, — сказал Омар, — ещё увидимся.

Я обернулся и в сумерках уже не видел его. Отличный парень, подумал я, воевал, был ранен. И где–то даже жаль его.

Я доехал до Пушкинской библиотеки и взял такси. Мы поехали по проспекту Абая, мимо здания цирка и театра Ауэзова. Затем свернули вправо на Ауэзова и переулками выехали на Жарокова. Я расплатился, поднялся по лестнице и постучал в дверь.

— Где ты ходишь так поздно? — спросила сестра, открывая дверь. — Почему не звонишь? Ты ел? Я сейчас разогрею ужин.

— Да вот, собирался позвонить, а потом решил, что будет лучше, если покажусь сам. Ребята как, спят?

— Вредители? Только успокоились. Спят.

— Где твоя девушка? — спросил Султан, муж сестры, когда мы сели за стол — Или у 5

 

тебя уже другая? Дай закурить, а то мои Галя спрятала.

Я встал и обнял его. Султан открыл окно, и мы закурили. Гремя по рельсам, под окнами прошел трамвай.

— В городе идут аресты. Ты знаешь? Все только и говорят об этом и на базаре, и на работе. Везде очереди, люди злые. Вчера Галя с детьми два часа простояла в очереди за маслом. Позор. И куда мы катимся? Где твоя девушка? — спросил он.

— Даша что ли? Она что не казашка? — спросила сестра.

— Так ее бабушка называет, она русская, из Уральска.

— Ну, Даша так Даша. А жениться, когда ты думаешь? — улыбаясь спросил Султан.

— Здрасте, какое там женится! Пусть еще погуляет. Успеется с этим, — буркнула сестра.

— Успеется? Так он все деньги спустит в кабаках, пускай лучше женится, — сказал Султан.

Я засмеялся. Обычная история. Любой разговор в конце концов заканчивался этим. Я встал и, попрощавшись, вышел на дорогу. Гремя по рельсам и мигая огнями мимо проехал трамвай и свернул на Комсомольскую. Я остановил такси. Мы проехали вверх по Жарокова, потом по Темирязева доехали до университетского городка. В кафе «Махаббат» было пусто. За барной стойкой дремал Рустам. Я взял водки.

— Наверное, только в баре бывает всегда так чисто и благородно, — сказал я, — что-то у вас пусто, нет клиентов?

— Понедельник — день тяжелый, — сказал Рустам, — скоро студенты получат стипендию и все здесь спустят за пару дней.

После пары рюмок водки я вышел из кафе. Было уже поздно. Я прошел мимо студенческих общежитий и гаражей. Потом остановил такси и поехал к себе в район «Тастака», где я снимал квартиру... Я проснулся среди ночи. Я встал и пошарил в карманах брюк: деньги были на месте. После водки меня развезло. Ох, не надо было пить ее после пива! Получилась горючая смесь. Впрочем, какое это теперь имеет значение? Всегда так. И какого черта Омар притащился в редакцию? Да еще и эта девушка с ним. Как же ее звали? И что она говорила? И что отвечал я? Не помню. Черт! Надо было уехать с Бакеном и встретить там Дашу. Дашу? А зачем? Действительно — зачем? Я начинал ревновать ее, когда долго не видел. Это всегда так. Я встал и открыл окно. На подоконнике стояла ваза с цветами. Я выкурил сигарету. Потом лег на кровать, поворочался и встал. Даша! Где она? С кем? И не все ли равно, с кем? Она сейчас не с тобой. Хорошо быть влюбленным в женщину, затащить ее в постель, а потом не видеть ее и думать, что она с кем-то другим. Так всегда. Она нравится другим, а кто нравится ей? Вот вопрос. С женщинами всегда так. Они - как другая планета. Я не сплю, думаю о ней. Думает ли она обо мне? Черт, как же меня развезло. Не надо было заезжать к сестре. И не надо было оставаться в Алма-Ате, а уехать на запад, к себе. Утешить родителей. Они и так поседели, пока я был в Афгане. Ездить бы с отцом косить сено и ловить карасей руками. Однако я не сделал ни того, ни другого. Черт, я же собирался ехать с Дашей на рыбалку, надо бы закупит блесны, подумал я, засыпая.

II 6

 

Потом я надолго потерял Омара из виду. Просматривая столичную прессу, я замечал его фамилию. Его цитировали, печатали фотографии. Жилищная проблема была его коньком. И на ней он сделал себе имя. Демократическая пресса его похваливала, партийная обходила молчанием. Однажды я заметил его в компании с активистами национального движения. Роль народного трибуна, очевидно, была ему по душе. Рупор здорового казахского национализма, Омар, нашел благодарную аудиторию в среде работяг-строителей. Иногда я думал о нем и той девице с копной рыжих волос. Однажды майским утром Омар появился в редакции. Я усадил его в единственное кресло, которым гордился наш отдел:

— Каким ветром занесло тебя в нашу скромную редакцию? Не женился на Майре?

— И не думал! — сказал он и закурил, — Есть тут пепельница? Сейчас вообще не до этого. Я однажды был женат, и поверь мне, ничего хорошего в этом не вижу. Развод – это самое лучшее, что придумало человечество. Сначала надо влюбиться, а так как я женился, с дури, — не пойдет.

— Ах, вот оно как! И что теперь? – спросила.

— Есть у нас в поликлинике отличная девушка, вот за нее не жалко отдать все сокровища мира. Я подкатывал к ней. Пока ни в какую.

— Ладно, а что привело тебя в редакцию на этот раз? Общественные проблемы?

— Вот-вот они, нас, профсоюз, никто не слушает и не видит. Мы только воздух сотрясаем. Наши проблемы решать мы должны сами, казахи. А что мы видим? В Москве чихнут, а в Алма-Ате трясутся. Дожились. Хватит! Мы, казахи, сами должны быть хозяевами в своей стране!

Омар встал. Он был взволнован.

— Ну, ты сядь, — сказал я, — давай-ка лучше пропустим по стакану иссыкского.

Он взглянул на меня и сказал:

— Ты лучше сам приходи к нам, поговори со строителями. У тебя волосы станут дыбом. Куда это годится, когда семья ждет квартиру по десять лет? Ну, да ладно. Ты нас, наверно, не поймешь.

— Как это не пойму? — спросил я и разлил вино. — У меня что, кровь другая или я индус какой?

— Да ты же учился в русской школе, а я в казахской, я думаю и мыслишь ты тоже по-русски.

Вот тебе на, не ожидал! Мне кажется, я стал понимать его. Омар с головой ушел в политику, и, она, похоже, вскружила ему голову. Мы выпили, закурили, и задумались. Надо думать в своих рассуждениях мы ушли в дебри истории и дошли бы до того, чтобы детально обсуждать особенности работы мозга и речи на предмет национальной принадлежности. Или что-то в этом роде, не знаю...

— Вы что, парни, сами пьете, без меня? Непорядок, — толкнул двери Эдик, редакционный фотограф — Всевышний всегда призывал своих рабов делиться вином и хлебом с ближним. Ну, что-то вроде этого, а еще в праведники метите, Дастан-ака!

— Ну да ладно, заходи, — сказал я, — вот стакан для тебя.

— Надо угостить молодого человека, — сказал Омар, смутившись, — нехорошо получилось. 7

 

Мы выпили. Эдик разлил вино.

— Какой же он молодой человек, — сказал я, — Парню только двадцать пять, а у него уже трое детей.

— Да что ты говоришь? — спросил Омар изумленно и посмотрел на Эдика, — Трое детей? Ну, надо же! Эдик, дорогой мой, я люблю курить, — еще с Афгана привычка осталась. Однако даже я иногда вынимаю сигарету изо рта...

Мы стали смеяться Эдик поперхнулся вином и пулей выскочил за дверь.

— Ну, ты поддел его! — сказал я, — Так что у вас за перемены там по профсоюзной линии? Ты же не просто так пришел. Рассказывай.

— Какие перемены? Да никаких! — сказал Омар и перевернул стакан, — Я пас, ты лучше сам загляни к нам на улицу Дежнева, в рабочую общагу, там и поговорим.

— Отлично, — сказал я, — вернемся с рыбалки и я – твой. Может с нами махнешь, Омар? Поехали, отдохнем на реке, половим щук...

— Я не рыбак, — сказал Омар и встал, — Давай-ка лучше на бокс сходим. Кстати, я видел на ринге в живую Стивенсена. Это надо смотреть. Какой роскошный боксер и как он держался на ринге!

— Понимаю. Это тебе не «Тайсон» какой-то... Эх, надо было тебя выставить против Стивенсена. Ты бы его нокаутировал левым джебом в правый висок, — сказал я.

— Да пошел ты к черту! Ну, я поехал, — сказал он.

Я проводил его и прикрыл дверь. Потом я настучал на машинке заметку в пятничный номер и занес его в секретариат.

III

Летним вечером я сидел за кружкой пива в кафе «Акбулак» и смотрел на нарядно одетых девушек, разгуливающих по улице города. Из подъезжающих машин выходили молодые люди и занимали столики. Официанты деловито сновали с подносами. За чугунной оградой под кустиком серенький шнауцер делал свое дело. Официант, перегнувшись через ограду, крикнул:

— Пошла прочь отсюда! Нашла себе место. Мамаша, а куда вы смотрите?

— Я тебе не мамаша, молодой человек, — сказала женщина с желтым зонтиком, — Мое золотце напилось пива, и его прорвало.

Все стали смеяться. Официант покрутил пальцем у виска:

— Уберите, — сказал он, — все равно уберите собаку.

— Дастан, привет. Ты или не ты? Я везде искала тебя, милый.

Я обернулся. Огибая столики, подошла Даша. Я встал и поцеловал ее. Ее глаза радостно сияли. Подскочил официант и поставил прибор.

— Что тебе взять? — спросил я. — Иногда я захожу сюда выпить пива.

— Вина или пива, — сказала она и закурила, — как в том анекдоте...

— Ну-ка, ну-ка, — расскажи, — сказал я, — посмеемся вместе.

— Короче, парень привел девушку домой, ну и все такое, и говорит ей. «Вот пиво, а вот вина розовые, красные, белые», а девушка ему, «Слушай кончай, давай сразу водки.» И ты туда же... 8

 

Мы посмеялись, я заказал вина и ужин. На натянутых над террасой проводах загорели яркие разноцветные лампочки. Заиграла музыка и, отставив стулья, все пошли танцевать.

— Ну что, пошли потанцуем, я прямо схожу с ума по итальянцам, — Тото Кутуньо, Фиордализа, Альбано и Рамина, — сказала она, — Ну пошли, пошли...

— Ну нет, я пас! Я лучше спою тебе. Старые солдаты не танцуют. Они поют хриплым, натужным басом.

— Фу, ты такой противный, — сказала Даша, — ты мне споешь в постели.

От выпитого вина и завораживающей музыки стало чудесно. Мы смотрели на танцующих. Мужчины заглядывались на Дашу. Один из них встал, поправил галстук и подошел к ней:

— Девушка, можно вас пригласить? — спросил он и взглянул на меня

— О нет. Я пришла со своим парнем и мы отдыхаем.

— Когда отдохнете?

— Я плохо танцую, я пою.

— Ну тогда все ясно, —сказал он и поднял вверх руки.

— О господи, никуда не пойти, как же я устала, — сказала Даша, — надо ходить с пузом и распущенными волосами, чтобы к тебе никто не приставал.

В сером платье без рукавов, стройная, как бамбук, светлокожая, с каштановыми волосами и синими глазами, Даша завораживала мужчин. С этого и началось тогда, в госпитале. Я встал, обнял ее и поцеловал. Затем я расплатился, мы вышли на улицу и остановили такси. Машина развернулась и, сияя поворотниками, остановилась у края тротуара. Мы уселись на заднее сиденье и поехали по Сейфуллина, свернули на Абая, мимо театра Лермонтова, потом перешли через подземку и оказались в толпе атакующих кассу кинотеатра «Арман». Я посмотрел на огромный щит, на котором было выведено «АББА». Мы свернули влево и вниз по тротуару зашли в ресторан «Казахстан». Дорогу нам перекрыл крупный молчаливый мужчина. «Мест нет», — сказал он и нахмурился. Я порылся в кармане пиджака и сунул ему в нос служебное удостоверение.

— Дама со мной, — сказал я, — откройте дверь.

Метрдотель исчез в полумраке.

— Чурбан, — сказала Даша, — у нас понимают только с пинка.

Зал был полон. Гремела музыка. Стоял густой табачный дым. Все танцевали. Мы заняли столик и заказали ужин и вина. Я что-то сказал. Даша покачала головой: ничего не слышу. Она была слегка пьяна, и ее глаза так и сияли. Я встал и мы пошли танцевать. Потом мы вышли в вестибюль. Надвигалась гроза. Капли дождя щелкали по газете, валявшейся под кустом. Я снял пиджак и накинул Даше на плечи. К гостинице подъехало такси. Выбравшись из машины, мужчина взял в руку спящую девочку, а в другую – чемодан. Женщина что-то сказала ему и поправила ему шляпу на голове. Парень в белой рубашке и роговых очках взглянул на Дашу и зашел в ресторан. Потом он вернулся и опять посмотрел на нее.

— Гляди-ка, он кого-то потерял, — сказала Даша. — Наверное, хочет девушку снять на ночь.

— Поехали, пока не появились еще двое, — сказал я и остановил такси и велел ему ехать прямо, а затем свернуть на проспект. Я обнял Дашу и прижал ее к себе. 9

 

Застучал дождь. Он барабанил по крыше машины и заливал дороги и тротуары. Даша положила руку мне на колени и сказала:

— Вот так бы и ехала с тобой и ехала..., — а затем добавила: — Дастан, отвези меня в церковь. Она где-то здесь рядом. Останови машину, я помолюсь очень прошу тебя. Знаешь, иногда я ночи не сплю. Мне снятся операционные столы, кровь и мертвые ребята. Это невыносимо!

— Брось. Не говори об этом, уже второй час ночи. Кто нас пустит в церковь. Иногда тебя заносит — сказал я, — я стараюсь забыть Афган…

— Ворота церкви никогда не бывают закрыты. Господи, как мне все опостылело. Может даже он не ведает, куда меня однажды занесет - сказала она.

— Я знаю. Мы вернулись «оттуда» живыми и здоровыми. И теперь все будет хорошо, — повторил я – Не думай об этом.

Даша отвернулась. Машина проносилась мимо витрин магазинов, деревьев и остановок. Дождь разошелся, он заливал стекла такси и разлетался брызгами по асфальту. Под светом уличных фонарей и светофоров её глаза меняли цвет от синего до черного. Она смотрела прямо и отчужденно.

— Дастан, останови машину. Зайдем куда-нибудь, укроемся от дождя.

— Ну, хорошо, — сказал я.

Машина свернула на Мира и замерла у гостиницы «Алма-Ата». Я расплатился с таксистом и открыл дверцу. Потом я соорудил из пиджака зонтик и укрыл им Дашу.

— Как я промокла, — сказала она вынимая из сумочки платочек. — Я сейчас вспомнила как мы с сестренкой остались в степи под дождем. Господи, как это было давно...

Полутемный огромный зал ресторана был пуст. Мы заняли столик и заказали сигарет и вина. Подскочил невысокий парень.

— Даша, дорогая, где ты пропадаешь? — спросил он. — Мы тут с ног сбились.

— Ой, только не городи чепухи, — сказала Даша и отпила вина, — знаю я тебя, Семен. С ног сбились, говоришь. Да не подлизывайся ко мне. Познакомься, это Дастан, журналист. Был в Афгане, получил ранение и все такое. Я работала операционной сестрой в госпитале, короче, мы еще оттуда.

— Ты! Операционной?! Уму непостижимо!

— Почему бы и нет? Или ты думаешь и я только и умею, что пить водку и курить?

— И танцевать, — добавил Семен и засмеялся, — я ставлю пару бутылок вина. Как не выпить с ветеранами?

Мы засмеялись. Даша встала, обняла меня и поцеловала. Она была пьяна, ее глаза так и сияли. На нее было нельзя сердиться — так я ее любил.

Вернулся Семен с бутылками вина, которые торчали из карманов его пиджака.

— Надо говорить тосты, — сказал он и разлил вино. — Я предлагаю выпить за Дашу. Она не просто чудесная девушка, она еще и мужественная девушка. За Дашу!

Затем мы выпили за здоровье, за нерушимые семейные узы и все такое. Я встал и отодвинул стул. Зал качнулся. Я был пьян.

— Мне надо идти, — сказал я, — это чей пиджак? Мой пиджак? Да? Ну, давай, я одену. Все, мне пора. 10

 

— Я тебя провожу, — сказала Даша и встала из-за стола.

— Нет, я сам. Поехали вместе.

Даша молча покачала головой. Я вышел из ресторана и остановил такси. Машина помчалась по городу под заливающий улицы дождем, мимо спящих домов и закрытых витрин магазинов и кафе. Вот такая она – Даша! А я распустил сопли, бежал. И с кем я оставил ее?! С каким-то Семеном! Расплатившись с таксистом, я поднялся к себе по лестнице. Часы на стене показывали второй час ночи. На кровати кто-то спал.

— А, это ты Дастан? — спросил Санат Есимбеков и сел на кровати, — где тебя так поздно носит? Опять по кабакам шастали?

— Угадал, дружище, давай-ка вставай, хоть обниму тебя, адвокат ты мой дорогой.

Мы обнялись. Я усадил его за стол и взял из холодильника банку с пивом.

— Пиво я не буду, — сказал Санат, — где ты пропадаешь? В редакции тебя нет. Заехал к Бакену, он не знает. Ты все с Дашей? Что у вас за любовь такая индийская?

— Не иронизируй, я ведь могу обидеться.

— Да она выпивает больше любого мужика, — сказал он, — и хоть бы хны.

— Да «хоть бы хны», — сказал я, — неужели ты думаешь, ей легко?

— Ей? Да она...

— Вот здесь, дружище, остановись, — сказал я, — мы так далеко зайдем.

— Ладно, к черту эту твою Дашу, ты собираешься на свадьбу Талгата Исакова?

— Давай спать, утром на работу, — сказал я и снял ботинки.

Ночью мы проснулись от какого-то шума под окном. Я взглянул на часы на стене: было четыре часа. Я открыл окно и посмотрел вниз. Даша и Семен смотрели на меня снизу-вверх.

— Сейчас, я только открою дверь. Поднимайтесь. — сказал я.

— Ну, кто там, — буркнул Санат и сел в постели, — чего они хотят?

Даша и Семен поставили на стол коробку. Они радостно улыбались.

— Что это, — тротил? – спросил Санат.

— Дастан, прошу прощения, это хорошее токайское вино, — радостно сказал Семен, не решаясь сесть — только ради вас, ветеранов-афганцев.

Даша была пьяна, но даже в таком виде она была неотразима. Я поставил стаканы. Семен вытащил пробки и разлил вино.

— Санат, привет, — сказала Даша и пригубила стакан, — ой, с меня уже хватит. Где мы были, Семен?

— Да везде, — сказал он, похоже, ему было радостно сознавать что этой ночью он был с Дашей — мы объехали все кабаки Алма-Аты.

— Начинали в кафе, потом «Казахстане», — сказала Даша, — а потом, дай-ка вспомнить, куда мы ездили.

— О... вы уже забыли, дорогая, я сейчас назову: «6 этаж», «Иссык» грильбар.

— И ты все оплатил? — спросила она. — Да ты просто Крез... Или что-то в этом роде... И еще прихватил коробку вина.

Семен восторженно смотрел на Дашу, он просто не мог отвести глаза.

— Слушай, Семен, где ты только деньги берешь?

— Я торгую, дорогая, — сказал Семен, — джинсы, косметика и все такое — на жизнь 11

 

хватает.

— Ну ты и Буратино! — сказала она, — Хорошо знаешь, на что падки женщины, ну да ладно. Его величество дефицит! Выпьем за передовиков торговли.

Я распахнул настежь окно. Умытые дождем влажные листья ярко зеленели. Город проснулся, зашумел. Горожане заполняли улицы. Даша села на стул и, закинув ногу на ногу, закурила.

— Давайте вызовем такси и съездим в «Самал», позавтракаем, — сказал Семен.

— У него денег так много, что он не знает, куда их потратить, — сказала Даша, - Правда, правда. У него все карманы набиты деньгами.

— В «Самал», с утра? — спросил Санат. — Да вы что? Нет, я не поеду.

— Мы собираемся на рыбалку в аул, поехали вместе, Санат.

— Поехали, право — сказала Даша. — Представь себе, как бы мы чудесно провели время! А каких людей бы встретили. Поплавали бы на реке и покатались на лошадях!

— Ты представляешь, Санат, как она умеет плавать – обалдеть!

— Даша? Плавает? — спросил Семен, — не может быть!

— Скоро скачки, кокпар, — сказал я, — давайте съездим. В «Самал» я не поеду, мне на работу, в редакцию. Да и потом мы с Санатом отстали от вас. Езжайте сами.

Даша облокотилась на стол.

— Ну поехали, Дастан, Санат! Да будьте вы людьми, наконец. Вы хорошо подумали? — спросила она и выпрямилась, — Мы едем, Дастан?

— Я не могу. Поезжайте сами...

Даша встала, Семен открыл перед ней двери.

— Мы поехали, я не прощаюсь, — сказала она.

Я вышел проводить их. На лестнице Даша обернулась, и я поцеловал ее. Она смахнула челку со лба и томно протянула:

— Какие телячьи нежности, боже мой...Сема, лови такси!

Машина остановилась у края тротуара. Семен открыл дверцу и усадил Дашу. Я поднялся к себе, убрал со стола бутылку со стаканами, надел пиджак.

— Вот она такая Даша, — сказал я, — это моя судьба.

Санат стоял у стола и молчал.

— Встретишь другую, мало ли на этом свете таких, как она, — сказал он.

— Таких, как Даша, поверь мне, нет на всем белом свете.

— Где вы познакомились, в университете? — спросил он.

— Нет, в госпитале, я туда попал после ранения. С этого все и началось. Даша работала операционной сестрой. Потом я разыскал ее в Алма-Ате, где она училась в медицинском. И снова пошло-поехало. В феврале мы съездили к моим родителям. Мы женимся. Свадьба в декабре.

— Почему декабрь? — спросил Санат, — Если уж на то пошло, то лучше августа нет месяца.

Я обнял Саната за плечи.

— Это не обсуждается, — сказал я, закуривая, — У моего отца умер брат, ты понимаешь. Ну, что, поехали?

— До свадьбы надо еще дожить, — сказал Санат, — Я возьму зонтик на всякий случай. 12

 

— Да, это правильно, — сказал я и запер дверь на ключ.

Мы спустились вниз, и я остановил такси.

IV

В госпитале мы делили одну палату с Маратом Балжановым, механиком танкового батальона. Когда я вернулся из перевязочной, он сидел на кровати разложив перед собой как карты письма и фотографии. Костыли были прислонены к тумбочке.

— Что, перевязали? А теперь пошли, пройдемся, я приготовил для тебя сюрприз, — сказал он, взяв костыли, — познакомлю с девушками из хирургии.

— Ну, хорошо, — сказал я и посмотрел в зеркало, которое висело на двери. — Ты бы сделал мне сюрприз, если бы объявил, что завтра нас отправляют домой.

— Ну что? Болит рана?

— Что-то зудит, — ответил я, — не пойму.

— Значит затягивается, — сказал Марат, — ну давай, лентяй двигайся. Девушка с каштановыми волосами и синими глазами – моя, сразу говорю!

— Да все твои: и брюнетки, и блондинки. Мне все равно.

По усыпанной гравием дорожке, мы доплелись до хирургического отделения. Потом свернули за угол и сели на скамейку. Марат прислонил костыли. Мы закурили. Было нестерпимо жарко. Яркий диск солнца стоял прямо над нашими головами.

— Даже у нас в Аральске не так жарко, — сказал Балжанов и вытер затылок платочком, — И надо же было угодить именно в этот госпиталь!

— Благодари Бога, что сюда переправили, а то загорали бы где-то в Афгане, в санчасти.

— Вон они, идут, — сказал Марат и выбросил сигарету, — Да убери ты костыли!

Мы встали.

— Даша, — сказала светлокожая девушка с каштановыми волосами, синими глазами, стройная как бамбук и протянула руку, — А это Венера. Знакомьтесь. Марата мы уже знаем.

— Ну, его все знают, — сказала Венера, — все девушки госпиталя.

Марат обрадовался, как ребенок и, похоже, забыл о костылях.

— Ну, что так и будем стоять? Да нас сразу заметят, особенно майор Вовк, — сказала Даша и взяла меня под руку, — прошу вас прогуляться со мной, командир башни, или как там у вас.

— Командир танка, — сказал я, — вы сами откуда?

— Мы из Казахстана, из Уральской области, нас командировали из мед.училища в Алма-Ате.

Я взглянул на нее, и она показалась мне где-то далеко, далеко. Я не мог взять себя в руки и это злило меня. С другими девушками я был разговорчивее. Мы прошли вниз по дорожке, повернули обратно и сели на скамейку под навесом. Она отвернулась и посмотрела на здание госпиталя.

— Все ищут своих земляков, — сказал я, чтобы сказать что-нибудь, — Марат кызыл-ординский, я — актюбинский. 13

 

Даша выпрямилась и, нахмурившись, сказала:

— Прошло семнадцать минут, как мы познакомились. У меня такое чувство как будто я давным-давно знаю вас... Как же это странно? Наверно, это судьба, — сказала она и повернулась ко мне, — значит, так угодно богу.

— Богу? Но я-то не — верующий. Какие семнадцать минут?

— Зато я верю, — сказала она и встала, — Это уже не в нашей с тобой власти.

Даша смотрела строго перед собой. Она была здесь и не здесь. Вернулись Марат и Венера. Они смеялись и подшучивали друг над другом. А я сидел истуканом и даже не заметил, как ушли девушки. «Так угодно Богу», «Так угодно Богу», повторял я про себя. Три дня, прошедшие после нашего знакомства, показались тремя столетиями. Я не находил себе места, мне нужно было видеть ее, слышать ее голос. В больничных палатах было душно. После процедур мы слонялись без дела. В город нас не выпускали. Сигареты и лезвия для бритвы можно было купить в буфете «Военторга».

— Ну, что ты томишься, — сказал мне Марат, — сходил бы к ней сам.

— А меня пустят к ней? И выйдет ли она ко мне? — спросил я.

— Нет, не выйдет. Зачем ты ей? Вот ко мне бы она вышла. – улыбнулся Марат.

— Да иди ты к черту! Наверное, я схожу. Как ты думаешь?

— Иди, иди, — сказал Марат, — а то придет кто-нибудь пораньше тебя.

Субботним вечером я переступил порог отделения хирургии.

— Вам кого? Сюда нельзя, — сказала дежурная медсестра, — вы же не наш больной.

— Мне бы Дашу увидеть, где она?

— Дашу Шестакову? Она принимает больных в приемном – покое.

— Это с торца здания? Тогда я найду.

У торца отделения стояли крытые зеленым брезентом пять или шесть «Зилов»: из них сгружали раненых. Рослые санитары сидели на красных ведрах под пожарным щитом и курили. Командовал разгрузкой майор. С напряженным, красным лицом, он то и дело вспоминал чью-то мать и обещал вступить с каждой в жуткие интимные отношения. Он беззлобно ругался, делясь сигаретами с шоферами: дескать, свои надо иметь. Рядом с ним стояла Даша и делала записи. Она сосредоточенно морщила лоб и заново перелистывала журнал.

— Я сейчас, последняя машина, — сказала она, заметив меня.

Уже стемнело, когда мы пошли по усыпанной оранжевым гравием дорожке. Во всех окнах госпиталя зажгли свет, и теперь огромное здание было похоже на гигантский корабль.

— Бедненький, ты соскучился по мне? — спросила Даша, — А как я, ты даже представить себе не можешь.

— Я не знал, как встретить тебя. Позвонить по телефону? Написать письмо? Передать записку? И вот пришел сам. Ты же сама не придешь.

— Ну, с этим у нас строго. Я сама собиралась... – сказала она.

— Слушай, у тебя глаза красные. Я же заметил еще у машин на разгрузке.

— От бессонницы и от жары. Много раненых поступает. Ты даже представить себе не можешь...

Мы зашли за гаражи, я обнял Дашу и поцеловал ее. Но я хотел большего и полез ей под 14

 

халат.

— Да, ты с ума сошел, — оттолкнула она меня и застегнула пуговицу, — Неужели это так важно.

— Я люблю тебя!

— Да это заметно. Ты так сказал, как будто попросил сигареты в буфете.

Ну и как же я должен был сказать: встать на колени, произнести речь и все такое. Однако я сразу забыл, что она мне говорила и снова обнял ее и поцеловал. Она закрыла глаза и прикрыла ладонями мои. Детский сад, подумал я. Неужели она ни с кем не была? Я чувствовал под рукой тепло ее тела и влагу губ.

Даша вырвалась из моих объятий и выставила руки вперед.

— Все, достаточно. Мне надо идти.

— Ну, хоть чуть-чуть. Иди ко мне! Постой.

— Нет. Еще раз нет. Я пойду. Меня начнут искать. Разве это нам надо? Я сама приду к тебе.

— Тогда я буду ждать, — сказал я, — у нас второй этаж. Вторая дверь справа.

— А я знаю, — сказала она, — я все знаю.

Я сжал ее руки, обнял и поцеловал в губы.

— Я пойду, Дастан, а то будем стоять здесь до утра.

Она повернулась и исчезла за дверью. Я еще постоял, а затем вернулся в свою палату и упал на кровать.

— Ты что? Даже не разденешься? — спросил Марат, — я жду тебя, думаю, расскажешь, чем пахнут губы у Даши. У вас что-то было?

— Да ничего не было, даже кустов нет в госпитале!

— То-то я вижу, ты весь заведенный пришел и на боковую.

— Вот что, помоги мне. Она сама придет в палату. Я дам тебе деньги купи вина, конфеты. Ну, ты же все здесь знаешь. Достанешь?

— Ах, вон оно как! Дела-то продвигаются, я вижу. Вино и конфеты будут в тумбочке. Я перекантуюсь в другой палате.

Я вскочил и крепко пожал ему руку.

— Вернемся домой, и ты придешь с Дашей ко мне в Аральск, — сказал он, — очень хочу, чтобы вы приехали. Ты слышишь, Дастан?

— Я обязательно найду тебя, Марат, я найду эту станцию Арал.

Спустя пару дней я ходил в палате от окна к двери и ждал Дашу. Остановившись у окна, я курил сигарету за сигаретой. Желтый диск луны ярко освещал госпиталь и тополя, вытянувшиеся вдоль дорожек. Я обернулся. Вошла Даша, я обнял ее и поцеловал.

— Подожди, подожди, — остановила меня она, и присела на кровать и распустила волосы, — не торопись, Дастан, я сама. Господи, я вся дрожу...

Я обнял ее и вдохнул запах ее волос. Даша встала, закрыла занавески и сняла халат. Я увлек ее в постель и целовал ее губы, шею и почувствовал, как она закинула руки мне на плечи и что-то сказала мне...

— Даша, я очень люблю тебя. Как ты хорошо это придумала?

— Я придумала? Какой ты дурачок? Ты же сам этого хотел?

— Ну, все равно, я люблю и хотел быть с тобой.

— И ни с какой другой? — она засмеялась и выглянула в окно. Желтый диск луны 15

 

переместился вправо и стоял над мачтами антенн.

— Я люблю тебя. Даша, слышишь? Я люблю тебя...

— Я тоже очень люблю, и у нас будет долгая история. Ты ведь не бросишь меня, милый?

— Ты с ума сошла! Я думал, что ты уйдешь к другому.

— Как ты мог подумать такое? – возмутилась она.

За дверью послышались шаги, и кто-то толкнул дверь. Я обмер, сердце зашлось. Даша прижалась ко мне и поднесла палец к губам: тс...

— Здесь закрыто. Наверное, спят, — послышалось за дверью, — там же эти двое, танкисты.

Шаги удалились, и стало тихо. Мы засмеялись как напроказившие дети. Я посмотрел на часы – было четыре утра. Четыре часа промелькнули как четыре секунды. Даша уснула. Я разглядывал ее лицо, ее руки, как вокзальный воришка рассматривает чемодан, который он приволок домой. Она была моя. И я был ее. Иначе и быть не могло. Странно. Война приносит столько несчастья, и она же может одарить тебя таким сокровищем, как Даша.

Потом были другие ночи, наполненные любовью и нежностью. Я ждал ее и видел в окно, как она в халатике пересекает усыпанную гравием дорожку и поднимается по лестнице. И каждый раз это была другая встреча. Мы узнавали друг друга. Иногда мы молчали и стояли у окна. И в этом молчании был другой, глубокий смысл. Потом мы ложились в постель и говорили, говорили. Она рассказала мне о себе, о родных местах и о родителях. Теперь я знал, что на свете есть такие люди. Я уже любил ее бабушку, маму и сестренку. Я гладил ее волосы, лицо и руки и целовал их.

— Я твоя жена. А ты мой муж, и ты не сможешь жить без меня, как я без тебя. Я знаю это сумасшествие, но это приятное сумасшествие. Ты слышишь меня, милый? — спросила она.

— Ты моя жена, мои родители полюбят тебя, вот увидишь. Они у меня чудесные люди. Они полюбят тебя.

Встретив Дашу, я становился другим. Я не знал, что могу находить самые нежные слова, чтобы выразить свою любовь к ней. В военной среде мужчины грубеют от невзгод и близости смерти. Свои эмоции солдат мог выразить сочетанием нескольких известных выражений. Теперь же я очутился в другом мире, мире любви и нежности.

Как-то вечером после ужина мы сидели в курилке. Марат выпускал изо рта колечки дыма...

— Ну, как у тебя продвигаются дела с сестричкой? Я вижу, ты доволен, судя по твоей роже.

— Знаешь, Марат, она такая необыкновенная! Она такая...Мы собираемся пожениться. Я уже написал родителям.

— Да, ты теленок, Дастан, — сказал Марат и выбросил сигарету в урну, — И когда же это вы успели?

— Да мы и сейчас готовы расписаться, но как? У меня паспорта нет и даже комсомольского билета, все у ротного.

— Да... А я еще соучастник вашего «преступления», — сказал он, — Давай вставай, женатик — нас зовут на перевязки. 16

 

Ночью нас разбудили. В проеме двери стояла медсестра с журналом. Она зажгла свет и стащила простыню с Марата.

— Да что такое? Что за борзость такая?! — заворчал Марат и сел в кровати, — Дайте поспать!

— Балжанов и Нурланов? Танкисты? — спросила она и посмотрела в журнал, — За вами приехали. Прапорщик какой-то.

— Какой? Маслов что ли? — спросил Марат, — Такой толстенький?

— Я не знаю, толстенький он или нет. Идите в ординаторскую. Он там сидит. Ну, быстрее же!

У стола в ординаторской сидел наш ротный прапорщик Маслов и вытирал платочком затылок, фуражка лежала на столе. Капитан Минаев, сдвинув брови, перелистывал журнал. Увидев нас, он стряхнул пепел с сигареты и зевнул:

— Твои, Михаил Иванович?

— Мои орлы, — сказал Маслов, — Балжанов — механик и Нурланов — командир танка. Гляди, Минаев, как ты их откормил! Ну-ка, подтяните животы! Все, санаторий кончился.

Мы вытянулись в струнку. Марат отдал честь. Маслов затушил сигарету, и достал другую.

— К пустой голове, Балжанов, руку не прикладывают. Глянь, как распустились в тылу! Я их забираю, Минаев.

— Как это так — забираете? — спросил Минаев, — Балжанову надо подлечиться. Нога у него плохо сгибается. Он что, в танке будет сидеть с костылем? Кто знает, а может его еще комиссуют. Нурланова забирайте. Рана у него затянулась, но рубцы остались. Это не страшно.

— Какая комиссия, Минаев? Да вы с ума сошли! Мне нужны механики! Слышишь! Ты же лучше меня знаешь, что там сейчас происходит! Комиссия, понимаешь! Ну так как, отдашь? Я зачем сюда летел, Минаев?

— Нет. Все, разговор окончен! Я — спать.

Минаев встал и вышел.

— Нурланов, собирайся, — бросил Маслов и встал, — мы еще посмотрим. Сидят здесь, спирт квасят с сестричками. Пошли! Где твоя палата?

В палате я переоделся. Ноги меня не держали. Я сел на кровать. Я совсем пал духом. Я не чувствовал себя так плохо даже тогда, когда нас перебрасывали в Афганистан: мы тогда храбрились, стоя на плацу подшучивали друг над другом. А теперь? Мне надо увидеть Дашу! Мне надо сказать ей что—то важное для нас обоих. Я выглянул в окно. Двор госпиталя заполняли солдаты, сержанты и офицеры, слышались команды, во двор заезжали крытые тентами грузовики.

— Это чья книжка? Балжанов, твоя? — спросил Маслов, перелистывая книжку в желтом переплете, — Ты читаешь?

— Ну вы что, товарищ прапорщик! — перепугался Балжанов, — Я в школе даже букварь не читал. Это Нурланов. Он с ней и в учебке таскался, и в Афгане в танке читает.

— Нурланов, а зачем она тебе-то? Так... автор Розенталь. Еврей что ли?

— Может и еврей, — согласился я, — Когда после школы поступал в университет, то 17

 

завалил экзамен по сочинению. Через слово – ошибка. Ну я и захватил книжку. Дай, думаю, позанимаюсь в армии. Попробую сдать экзамены снова.

— Да..., — протянул Маслов, — многое я видел в советской армии, но чтобы в танковых войсках занимались грамматикой – никогда! Учись, Розенталь, поступишь обязательно. Держи книжку!

Я перехватил учебник и засунул его в рюкзак.

— Товарищ прапорщик, — сказал я, — разрешите отлучиться на десять минут? Я мигом!

— Мигом, говоришь? Ну давай, Розенталь. Одна нога здесь, другая там.

С колотящимся сердцем я пересек ярко освещенную фарами машин дорожку. Я постучал в дверь хирургии. Никто не открыл. Я снова постучал. Господи, молил я, дай мне увидеть ее. Началась погрузка. Звучали команды вперемежку с матом. Я снова постучал в дверь. Как я уеду, не простившись с ней, увижу ли я ее? Господи, помоги мне увидеть ее.

— Вам кого надо? Что вы стучите? Все спят.

Я поднял голову. В проеме окна на втором этаже кто-то смотрел на меня.

— Я... я Дашу ищу. Можно позвать?

— Даша Шестакова? Они все на вокзале и еще неизвестно, когда приедут.

— На вокзале? Передайте ей, что ее искал Дастан. Она знает. Мы уезжаем. Мой адрес у Марата. Передайте, пожалуйста.

— Да ради Бога, передам.

Я пересек дорожку и встал в строй. Началась перекличка. Солдаты роптали. В воздухе висела тревога ожидания. По машинам, раздалась команда, по машинам! Прихрамывая, Марат шел рядом со мной. Я остановился, обнял его и похлопал по спине. Он отвернулся и закрыл ладонями лицо. Закинув рюкзак, я забрался в кузов. Все! Машина тронулась и выехала за ворота. Дневальный по КПП сделал запись в журнале и закрыл ворота с красной пятиконечной звездой.

V

Мы приехали на вокзал. Я выгрузил чемоданы и расплатился с таксистом. Оставив Дашу с багажом, я сходил за газетами. Снег растаял. Ничто не говорило, о том, что на календаре февраль 1986 года. Было тепло. Даша расстегнула пуговицы на пальто и, закрыв глаза, вдыхала свежий воздух. Погода в Алма-Ате переменчива: ночью повалит снег, а после полудня хлынет дождь. Я сунул газеты в карманы пальто и взял чемоданы. Подали поезд, мы нашли свое купе.

— Даже не верится, — сказала Даша, — мы едем к твоим... Это как сон.

— Сны, дорогая, сбываются, — я взял ее пальто и шляпу, — Плохо, когда они обманчивы.

— Ваши билеты, — спросила проводница и мельком взглянула на Дашу. — До Актюбинска?

— Да, до станции, — сказала Даша, — смотри, Дастан, это же Рахат стоит на перроне. Он ищет нас. 18

 

Увидев нас, Рахат Койшыбаев замахал руками. Мы помахали ему. Я бросился к двери. Она уже была заперта. Поезд тронулся. Рахат шел по перрону и смотрел на нас, а мы на него. Даша послала ему воздушный поцелуй. Ее глаза сияли. Проводница хмуро посмотрела на Дашу и хлопнула дверью своего купе. Поезд набирал обороты. Мелькали дачные домики, автомобили и столбы электролиний. Стучали колеса, лязгали сцепления вагонов.

— Давай ужинать, — вздохнула Даша, — Нет ничего лучше в поезде, как вкусно перекусить и смотреть в окно. Если за окном зима и снежные сугробы, то дорога приятнее вдвойне. Ты не представляешь, как я люблю зиму.

Даша разложила на газету отварную курицу, яйца, колбасу и картофель. Мы славно поужинали и выпили бутылку вина. Потом она пересела ко мне. Я обнял ее и накрыл одеялом. Вагон раскачивался, поезд набирал скорость.

Утром поезд прибыл в Туркестан. Мы вышли на перрон, чтобы размять ноги. Привокзальная площадь кишмя кишела торговцами. Я купил пару горячих лепешек к чаю. Шумные, галдящие торговки плотно окружили Дашу. Она набрала две сумки яблок, абрикосов, винограда, урюка, гранатов и с десяток лепешек. Довольные женщины помогли ей донести сумки до вагона и весело попрощались с ней.

— Каждый сделал свой маленький бизнес, — сказал я, когда поезд тронулся, — выпьем чаю с лепешками, ты же вон их сколько накупила.

— Хитренький какой, — сказала Даша, — это я для родителей взяла.

Актюбинские края встретили нас сугробами и морозами. На станции Эмба осмотрщик вагонов в тулупе, в лисьем малахае и валенках обстукивал молоточком колесные пары. Отвернувшись от ветра, он закурил, сделал пару затяжек и выбросил папиросу. Состав тронулся. Я укрыл Дашу еще одним одеялом и закрыл двери купе. Когда приехали, хмурая проводница открыла заледеневшие двери вагона, и морозный воздух окатил нас. Отец в тулупе и унтах радостно подхватил Дашу. Я спрыгнул на перрон и обнял его. Потом представил Дашу.

— Даша? – переспросил он и добавил: — Я буду называть ее Дарига.

— А что, я согласна, — обрадовалась Даша, — Как ваше здоровье? Здоровье супруги?

— Жаксы, — улыбнулся отец, — приедешь, узнаешь. Она, бедняжка, вся переволновалась. Ну что, поехали? Парень, бери чемоданы.

На перроне нас окружили односельчане в тулупах и валенках. Мужчины только вышли из буфета и были в приподнятом настроении. От них несло духом шашлыка, лука и водки. Радостно загалдев, они пообещали отцу заглянуть по случаю. Ветер сметал с крыши вокзала снежную крупу. Из буфета выбежали женщины.

— Уже все знают, — сказала Даша, — и когда же только успели.

— Добрые вести летят быстрее ветра, — засмеялся отец, — Ну что, поехали. Если не уедем, они затащат нас в буфет.

Даша укутала в тулуп сумки. Мы уселись в сани.

— Не хочешь укрываться, Дарига? Замерзнешь в дороге, — сказал отец.

— А меня Дастан согреет. В сумках гостинцы: яблоки, гранаты, урюк и лепешки туркестанские.

Отец улыбнулся и взял в руки вожжи. Вся в инее лохматая лошадка вскинула голову и, 19

 

косо посмотрев на нас, тронулась. Снег искрился, скрипел под полозьями саней.

— Ну что, замерзла? — спросил я, — Видишь, как метет? Дороги занесло, поэтому только на санях и ездят.

— Мне не привыкать. У нас в Уральске такие же зимы. А мне морозы нравятся больше, чем летняя жара.

— Да и мне тоже, — сказал я, — я всегда скучаю по нашим зимам поэтому и не хочется оставаться в Алма-Ате.

— Ты угадал мои мечты. Я тоже хочу домой, на запад.

Ветер бил в лицо сухим колючим снегом и забегал то с боку, то сзади. Отец, отвернувшись, от ветра, укрылся воротником тулупа и закурил.

— Как вы, не замерзли? — спросил он обернувшись, — На мне еще пальто, могу поделиться тулупом.

— Ну что вы, не надо, — сказала Даша, — в наших уральских краях такие же метели.

Сани остановились. Отец спрыгнул с облучка на дорогу, перебросил вожжи и пошел вперед. Запорошенная снегом, на пути стояла лошадь. Ее хозяин, в тулупе и валенках, курил папиросу. Они о чем-то поговорили, потом мужчина махнул рукой и отвернулся.

— Оказывается, в этом поезде ехали студенты. Вы их не видели? — спросил отец, взяв в руки вожжи.

— Нет. Где же они?

— Вот их и не могут найти. Он говорит, что ребята пропали. Наверное, пошли пешком. Где их сейчас искать? Ну что, «ласточка», полетели!

— Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя, — произнесла Даша, растирая ладонями мне щеки, — то как зверь она завоет, то заплачет, как дитя. Это чьи стихи?

— Пушкин, — сказал я, — кто же их не знает. А мне по душе есенинские. Вот послушай: «Голубая кофта, синие глаза. Никакой я правды милой не сказал. Милая спросила, Крутит ли метель. Затопить ли печку, постелить постель» И сказал я милой, «Нынче с высоты кто-то осыпает белые цветы. Затопи ты печку, постели постель, у меня на сердце без тебя метель» Слышала?

— Нет, не слышала. Стихи чудесные... — сказала она и засмеялась.

— Ну, это вам не школьная программа, а еще я люблю Кочеткова и Баратынского.

— Поглядите на него! А я и не знала, что ты так любишь стихи.

Мы перевалили очередной холм. По обе стороны от нас тянулись бескрайние снежные поля. Солнце то появлялось, то исчезало. «Ласточка» вдруг ожила, вскинула морду и, как будто бы проснувшись, понеслась.

— Смотри-ка на неё, — вскрикнул отец, — Почуяла дом, летит ракетой. Приехали, а вон и мать ваша. Не выдержала, стоит у калитки.

Даша заволновалась. Она быстро достала платок, и завязала его на голову и теперь смотрела строго прямо. Как тогда, в госпитале. Мысленно она была где-то далеко-далеко.

— Тпр... стой, Ласточка! – остановил лошадь отец, — Ну что, Катира, принимай гостей! С тебя причитается!

— Тебе, Батырхан, только подавай! — пробурчала мама. Она обняла Дашу и поцеловала ее: — Входи, дорогая, ты у себя дома.

Нас тут же окружили. Дом был полон гостей. Родственники и соседи обнимали Дашу, она обнимала их. Женщины всплакнули. Даша держалась за маму, и не отпускала ее от себя. Она всё просила скорее занести гостинцы в тулупе. На кухне стучали ножи, пахло 20

 

луком и вареным мясом, веяло ароматом бергамота. Кто-то входил, кто выходил из дома. Все смеялись, подшучивали и поздравляли маму:

— Катира, будешь теперь держать руки в теплой воде, растить внуков. Дождалась, когда Дастан вернется с Афганистана, дождешься и внуков.

— И вам пошлет Всевышний счастья, соседки. Проходите, не стойте на пороге, сейчас чай будем подавать.

Застолье затянулось за полночь. Я накинул на плечи пальто и вышел покурить. Народилась молодая луна, и вся округа была ярко освещена. Столбы печного дыма тянулись прямо вверх. Всегда приятно после пары рюмок водки выйти на мороз и выкурить сигарету. Я посмотрел в окно: Даша была в центре внимания. Рядом с ней сидели родители. Она раскраснелась и смущалась от обилия внимания к себе. Я любовался ею. Мне было приятно думать, что всё так замечательно получилось. Я докурил сигарету, вдохнул морозный воздух и вернулся в дом.

Даша встала с первыми петухами. Переодевшись в мамино платье и повязав на голову платок, она перемыла посуду. Раскатав тесто, принялась за баурсаки. Приятно было слышать, как потрескивает горячее масло в казане, как по дому разносится дух горячих лепешек. К полудню двое мужчин подвезли освежеванную тушу барана. Даша ловко вымыла внутренности, перебрала мясо и опустила его в казан. Отец с изумлением наблюдал за ней.

— Где же ты научилась этому? — спросил отец.

— Дома, мой папа работает управляющим в колхозе, — сказала Даша, — Ну что, папуля, давайте пить чай с бурсаками.

Мой отец, секретарь парткома совхоза, фронтовик, еще не старый мужчина, отличался твердостью характера и независимостью суждений. Будучи начальником районного управления сельского хозяйства, он выступил на партийной конференции и подверг критике доклад первого секретаря райкома партии Луценко. Он поставил под сомнение необходимость расширения посевных площадей. Делегаты партийной конференции сжались от напряжения, когда, выступая с трибуны, он повернулся лицом к Луценко и сказал:

— Николай Иванович, нам, казахам, только и осталось, как распахать крыши своих домов, и таким образом расширить площадь посевных.

Не ожидавший такого своеволия, Луценко подскочил как ужаленный, и рявкнул:

— Слушай, кто позволил тебе ставить под сомнение мое решение? Кто, отвечай!

В зале повисла напряженная тишина. Отец снял очки, протер стекла и надев их сказал:

— Моя совесть и мои убеждения. По вашей прихоти весной распахали земли вокруг Талдысая. В этих местах были казахские могилы. Вместе с землей трактора выворачивали плугами человеческие останки. Но и это не все.

— Что там у тебя еще? — прохрипел Луценко, продолжая стоять.

— Ваша кадровая политика. Я считаю, что она в корне неверна. Партия требует роста национальных кадров. У нас в районе есть молодые агрономы, автомобилисты свои, местные. Зачем вы приглашаете на должность председателей колхозов и директоров совхозов выходцев с Украины? Зачем нам начальник АТП с Украины? У нас что, нет своих кадров? 21

 

— Вон, вон отсюда! — заорал Луценко. — Не тебе решать, кому возглавить АТП или колхоз.

В зале нависла зловещая тишина. Отец сошел с трибуны и вернулся на свое место. Расправа последовала незамедлительно, его освободили от занимаемой должности. Он никуда не писал и не хотел объясниться с Луценко. Протокол конференции ушел в обком партии. Отец был уверен, что рано или поздно текст его выступления попадет на глаза к неравнодушному к судьбе казахов человеку. Позже его вызвали в орготдел райкома и рекомендовали секретарем парткома в один из совхозов района.

Вечером снова принимали гостей. Накрыли стол. Во всех комнатах ярко горел свет. Даша разливала чай. Отец сидел рядом с ней и тем самым высказывал свое расположение к невесте. Гостей было немного – главные специалисты хозяйства с женами и сестра отца Джамиля. О том, что сын приехал с невестой, уже не говорили. Говорили о суровой нынче зиме, о видах на урожай и запасе кормов. Вспоминали о горе, постигшем семью, когда в ноябре прошлого года умер младший брат отца. Потом разговор зашел о стране, о политике Горбачева.

— Ну что, Алдаберген, ты перестроился? — совершенно серьезно спросил отец, — У нас уже весь район перестраивается, начиная с первого секретаря. А мы с считаем Горбачева правым оппортунистом, опасным для партии.

Услышав такое, Алдаберген, агроном совхоза, страшно смутился и тут же вернул на стол рюмку с водкой, которую подносил ко рту. Он никак не мог вспомнить, когда это «мы с тобой» стали считать, что «Горбачев правый оппортунист, опасный для партии». Все засмеялись.

Разговор зашел о перестройке. Всем было интересно, что скажет секретарь парткома о затеянных в стране переменах. У отца за плечами был опыт работы в партийных структурах, наконец, за ним закрепилось ореол человека с собственными суждениями, способным перечить первому лицу в районе.

— Реформы, перемены в стране назрели давно и в партии и экономике, — сказал отец, как о нечто давно выстраданное им лично, — Я не уверен, что интенсификация экономики и ускорение дадут положительные результаты. Все это начинать надо было лет двадцать назад. Гласность – нужна как воздух. Кто скрывает свою болезнь, умрет. Как подряд, так и самофинансирование сами по себе отдельно быть не могут. За ними маячит тень рыночной экономики. Горбачев хочет отдать республикам часть власти, так сказать, перераспределить ее. Однако в этом есть подвох: он закладывает под страну мину замедленного действия.

— Какой такой подвох? — спросил я, — Что же в этом плохого?

— А такой, что больше власти потребуют республиканские партийные организации. Зачем согласовывать с Москвой кандидатуру на ту или иную должность? Это вызовет раскол и распад партии, а значит и страны.

— И правда, зачем? — простодушно спросила Джамиля, сестра отца. — У нас что, нет своих кадров? Зачем нам прислали этого Луценко?

— Или Горбачев случайный человек в партии, который обещает золотые горы. Или за словесными тирадами, он умело скрывает свои истинные цели. Сегодня мы не догадываемся, куда он завтра заведет страну. Еще Бисмарк говорил, что реформировать 22

 

Россию – это все равно, что растопить северные айсберги. Если ему, Горбачеву, удастся осуществить свои замыслы, то он гений от политики. Да что мы о политике, да о политике. А давайте-ка выпьем за то, чтобы летом саранча обошла стороной наши поля!

Все засмеялись и заговорили о нашествии саранчи. Потом подали бешбармак из баранины и вяленого гуся. Застолье снова затянулось за полночь. Было уже поздно, когда мы вышли во двор и проводили гостей. После сытного ужина и выпитого вина на морозе дышалось легко и приятно. Аул погрузился в сон. Стояла звенящая тишина. Мы закурили.

— Ты знаешь, что самое главное в нашей жизни? — неожиданно спросил отец, — я всегда хотел поговорить с тобой об этом, однако всё не получалось. Ты воевал, потом учился и вот собираешься жениться. У тебя хорошая невеста, поверь мне.

— Вам она понравилась?

— Ну как же? Это не обсуждается, — сказал отец и, чиркнув спичкой, закурил, — я хотел спросить у тебя, что, по твоему, самое главное в жизни народа, в жизни того же Алдабергена и Джамили?

И помолчав, выпустил дым, и ответил сам себе:

— Нет, не богатство, не мифический коммунизм, который мы всё строим. Ни то и ни другое. Свобода – вот что самое главное. Это счастье, когда над тобой никто не стоит с кнутом и не указывает, как тебе жить. Жалок тот человек, который целует руки, сжимающие кнут. Я это видел, и это страшно. Мы, казахи, зашли в исторический тупик. Сегодня, по зрелому размышлению, я думаю, что нам нужен новый руководитель. Кунаев – это уже вчерашний день. И этого не видит только слепой.

— Кто же тогда? Камалиденов, Мендыбаев, Назарбаев?

— Назарбаев, — сказал отец, — он молод, умен, а самое главное, Назарбаев умеет сострадать людям. Безжалостная власть страшна. Мы это уже видели. Именно этот человек способен вернуть казахам, то самое главное, о чем я говорил тебе – свободу. За Назарбаевым люди пойдут.

— В чем же тогда дело?

— В нас самих. Выпусти кровь — и тогда казах перестанет быть казахом. В этом наша трагедия. Говорят, в минуты отчаяния Кенесары хан с горечью говорил, господи, легче волков объединить, чем казахов. Мы слишком ревниво относимся к успехам друг друга. Сейчас в Москве и Алма–Ате немало тех, кто спит и видит себя на месте Кунаева. Было бы правильно, если бы Кунаев дал ясно знать, кого он лично видит руководителем в республике. Знаешь, в «Книге Мертвых» есть такие слова, я не делал людям зла, я не перекрывал путь бегущей воде. Надо открыть дорогу молодому Назарбаеву. Иначе трагедии не избежать... Ну, что же мы стоим? — спросил отец и потушил сигарету, — пойдем к нашим дамам.

На семейном совете было решено сыграть нашу свадьбу во второй половине декабря. Такие сроки были определены, потому что еще не прошло и года после смерти брата отца. Когда все было обговорено, женщины всплакнули и заново сели пить чай.

— Вас женщин не поймёшь: — сказал отец, прикуривая сигарету, — В горе вы плачете, и в радости тоже.

VI 23

 

Ночью я проснулся от треска и грохота и открыл окно: первая майская гроза. Я увидел, как в темном небе сверкнула полоска молнии и следом с треском разрывающегося снаряда раскатывался гром. Хлынул дождь. Он обрушился на железные крыши, деревья и мостовые. Я видел сквозь пелену дождя, как мужчина и женщина свернули с тротуара и забежали под козырек подъезда. Вдруг женщина вырвалась и выбежала на залитую водой дорогу. Машины, с мажущими дворниками на лобовых стеклах, отчаянно сигналили и объезжали женщину. И снова полоска молнии сверкнула в небе, и следом раздался треск и грохот. Я прикрыл окно и укрыл Дашу одеялом. Присев на стул у окна, я выкурил сигарету и лег спать.

Утро выдалось чудесное. Ночной дождь умыл деревья и здания. Все выглядело свежо и опрятно. Мы позавтракали. Я съел яичницу с жареной колбасой, выпил стакан вина. Расчесывая волосы, Даша заметила мое усердие с вином и покачала головой. Затем я забросил в рюкзак железную коробку с блеснами и моток лесок. Спиннинг я разобрал и затолкал в чехол. Даша уложила в сумку снедь, завернутую в газету и купальник с халатом.

— Ну, все, я готова, — сказала она.

— Только я не готов, забыли самое главное.

Я открыл шкаф на стене и вытащил оттуда пару бутылок вина.

— Вот теперь все, — сказал я – не смейся, милая.

Мы вышли на улицу и поймали такси. Мы поехали вдоль трамвайных линий по Комсомольской, а затем свернула на Ауэзова и повернули направо, на Гоголя. Было приятно ехать по свежевымытым дорогам. Улицы наполнялись студентами и рабочими. Пожилые женщины с балконов смотрели на улицу. Мы приехали на автовокзал и купили билеты. Со своим спиннингом и багажом, мы насилу протиснулись на свои места. Автобус был полон. Негде было и яблоку упасть. Над нами свисали сумки и чемоданы. Рыхлая, в цветном широком платье женщина быстро — быстро махала перед носом газетой. Жарко. Она сердито молчала, а потом крикнула:

— Поехали! Сколько можно стоять? Водитель, я тебе говорю!

Не всем хватило места, поэтому часть людей сидели на полу и на сумках. Двигатель заурчал, водитель со скрежетом включил передачу, и автобус, валясь с боку на бок вырулил на шоссе. Рваные, застиранные занавески захлопали на ветру. Мимо автобуса замелькали дома, электрические столбы и люди. Я обернулся. Алма-Ата осталась позади. Даша вытащила из сумки платок и, откинув голову, завязала его. Шпильки от волос она держала в зубах, и было видно, как на ее носу выступили капельки пота. Я засмеялся и обнял ее за плечи.

Вдруг автобус бросило влево, вправо, а потом он встал. Все повалились вперед. Заплакали дети, закричали пассажиры. На наши головы посыпались сумки, баулы и мешки.

— Ах, мать твою, сукин ты сын, не дрова везешь! — замахал кулаками мужчина, сидящий к нам спиной. — Смотреть надо!

— Да не только мать, и тещу его тоже, — подсказали с заднего сидения, — и кто только дал ему руль в руки, держал бы лучше селедку.

— А тещу-то за что? Я сама теща! — захохотала, женщина в цветном платье и бусами 24

 

на шее, — ходить не могу, ревматизм замучил, вся больная...

— Ну и что, что ходить не можешь? — спросил серьезным тоном мужчина, — Лежать же на кровати ты можешь! Иной раз такие тещи попадаются, скажу я вам...

Пару секунд в автобусе висела тишина. А затем пассажиры повалились со смеху. Хохотала и сама теща. «Ой не могу, приговаривала она, лежать я, конечно, могу!» Загоревший до черноты, с колючей щетиной на лице мужчина обернулся ко мне и подмигнул. В руке он держал бутылку с вином. Сделав глоток, он протянул ее мне. Я тоже выпил и вернул ему бутылку. Он поднял руку и махнул ею — отдай дальше. Не успел я сообразить, кому как, тут же к бутылке потянулись руки. Бутылка с вином исчезла. Затем появилась другая бутылка. Я отпил глоток и протянул ее соседу. Он убрал её в мешок и обернувшись ко мне, протянул руку: «Асылбек. На рыбалку едешь?» «Да, на рыбалку.» Стало веселее. Пассажиры ехали не первый раз и знали друг друга. Они расспрашивали о новостях, подшучивали, смеялись. Жена Асылбека, обернулась к нам и протянула хлеб с колбасой и луком. Мы познакомились и поблагодарили ее. Было вкусно. Даша открыла сумочку, достала светлый в горошек платок и протянула женщине. «Ой, за что? — спросила жена Асылбека, — За какие такие заслуги?» Тогда Даша привстала, и, обняв ее за плечи, повязала платок на шею. Товарки Зои одобрительно заулыбались. Жена Асылбека провела ладонью по платку, и, довольная, толкнула в бок мужа. За поворотом сверкнула речная гладь. Дальше от берега возвышались зеленые холмы. Ближе к дороге тянулись широкие пшеничные поля. Потом они сменились зеленью кукурузы. Затем мы увидели светлые кирпичные строения кладбища. Водитель тут же бросил руль и спешно огладил ладонями лицо.

— Вы что, на рыбалку едете? — спросил Асылбек, обернувшись ко мне, - Мы живем у реки. Я сам рыбак. У нас встречаются отменные щуки. Вот такие! (и он показал какие), — Твоя жена? Э..., брат, только русские едут на рыбалку с женами. В первый раз вижу такое.

— Эх... Асылбек, Асылбек. Молодежь живет по своим правилам. Где вы собираетесь жить? На квартире? Зачем кому-то платить за ночлег? Живите у нас. А я научу Дашу корову доить. Слышишь, Асылбек. Они остановятся у нас, — сказала Зоя.

— Слышу. Не глухой, — проворчал Асылбек, — А я покажу ей своих лошадей.

— Вот так всегда, — сказала Зоя, — придет с работы, и не заходя в дом, сразу бежит к своим лошадям.

— Знаете, Зоя, — сказал я, —любовь к лошадям сильнее страсти к женщине!

Услышав мои слова, Асылбек обернулся к мне. Он быстро встал, обнял меня и похлопал по спине.

— Ты слышишь, Зоя, как он сказал, как он сказал? Сильнее страсти к женщине!

Даша засмеялась и ущипнула меня.

— Выходит, ты тоже думаешь о лошадях, когда спишь со мной? Ужас какой!

Автобус остановился перед почтой. Мы выгрузились. Дом под железной крышей, где жили Асылбек и Зоя стоял у реки. Во дворе под навесом дремали лошади. Посередине двора стояла печь, а рядом перевернутые вверх полозьями зимние сани. Зоя показала комнату. С низким потолком она выходила окнами на реку. На старом потрескавшемся сундуке громоздились одеяла и подушки. Пахло мелом. Пара мух жужжали и бились об оконное стекло. На полу лежали войлочные коврики. 25

 

— Прекрасно! — сказала Даша и провела ладонью по зеркалу на стене, — Какая тишина... Боже, как я хочу спать.

— Никаких спать! Надо выпить чаю с дороги, — сказал Асылбек.

— Пусть отдохнут. Пошли, я сама напою тебя чаем, — сказала Зоя.

— Ну пошли, пошли. Чай – это мотор казаха – сказал он.

Я взял подушку и положил голову. Я видел, как она переодевалась, и что-то хотел сказать ей, но сразу уснул. Проснувшись, я обнаружил, что Даши нет рядом. Я оделся и вышел во двор. Асылбек, Зоя и Даша пили чай под навесом.

— Э, брат, сколько же ты проспал? — спросил Асылбек, — Садись, выпей с нами чаю, куырдак поешь, и винца тяпнем.

Асылбек разлил вина и поднял стакан.

— Пока ты спал, мы съели обед и засели за чай, — сказал он, — Так вы из западных краев? У вас там морозы, говорят, под тридцать…

— Даша уральская, а я – актюбинский, учились в Алма-Ате и теперь там живем.

— Тогда выпьем за знакомство!

Мы выпили за здоровье, за богатый урожай зерна, за родных и друзей, за мир и дружбу и зоотехническую службу.

— Асылбек, ты дашь мне слово вставить, или ты один за всех скажешь?

— Молчу, молчу, Зоя, — Слово вам, товарищь маузер…

— Маузер не маузер, а выпьем-ка за молодых, — сказала Зоя и утерла передником выступившие на глазах слезы, — у нас сын в столице. Иной раз подумаешь, как он там, и всю ночь глаз не сомкнешь. Выпьем за вас. Дай вам Бог счастья!

Зоя опрокинула стакан и поставила его на стол:

— Все, — сказала она, — я займусь мясом.

Затем она приоткрыла крышку казана и добавила соли.

Асылбек показал нам конюшню. В просторном деннике, полы которого были усыпаны опилками, стоял красавец – дончак. Золотистой масти, с массивным удлиненным туловищем. Он даже не взглянул на нас, чем-то напомнив знаменитого Абсента.

— Аристократ, — усмехнулся Асылбек, — смотри, какой он гордый. Ему, что алма-атинцы, что китайцы. Знает себе цену.

Перехватив мой взгляд, он заулыбался.

— Асеке, скажи на милость, где вы его нашли?

— Ну, брат, это целая история. Год ездил к казакам в соседний поселок и умолял их продать мне эту лошадку. Сжалились, но попросили не пускать его на волю и не показываться с ним в их краях… Вывести коня во двор?

— Не надо, — сказала Даша, — дайте мне.

Мы переглянулись. Взяв уздечку, она подошла к лошади и протянула ему сахар. Потом провела ладонью по шее и лопатке красавца – коня.

— Мужик, как он любит женскую ласку, — сказал Асылбек, — гляди на него…

Даша развязала затылочный ремень и освободила лошади голову от недоуздка. Дончак радостно вскинул голову и положил ее на плечо Даше. Мы молчали. В конюшню зашла Зоя с ведром. Даша протянула недоуздок Асылбеку, перекинула повод через голову лошади и обхватила ее. Затем, удерживая оголовье, она ловко вложила трензель в рот 26

 

лошади, и подтянула затылочный ремень.

— Асылбек, закрой рот, а то муха залетит! — сказала Зоя, — Не можешь налюбоваться, как девушка справилась с конем?

— Да… Зоя, и не говори. Впервые в жизни вижу такое!

Взявшись за уздечку, Даша вывела дончака во двор. Мы с Асылбеком молча сели на зимние сани.

— Асылбек ага, седлать?

— Даша, в твоих венах бежит кровь дочери воина, — сказал лошадник, — кровь самой Томирис.

— Томирис, не Томирис, — сказала она и погладила дончака по крупу, — а коня на скаку остановлю…

Даша накинула потник на спину лошади и положила седло. Потом выровняла подпруги и подтянула их, подогнала стремя. Седлала она так, как будто переводила стрелки часов. Соседи Зои, мужчины и женщины, удивленно смотрели на неё через забор. Даша вывела дончака за калитку, ловко уселась в седло и тронула с места.

Мы встали с саней и вышли за калитку. Шагом по склону скакун выбрался на дорогу. Она уверенно держалась в седле. Прибавив шага, всадница перевела донца на рысь и свернула за околицу села.

— Господи, да она убьется, — вскрикнула Зоя и схватилась ладонями за щеки, — ты куда смотришь, Асылбек! Она же убьется!

Асылбек потерянно взглянул на меня. Я развел руками. Господи, просил я, верни её, верни её.

— Вон она, вон она. Появилась! — закричали женщины. — Несется, как сумасшедшая.

Переведя лошадь на шаг, Даша натянула поводья, дончак стал, как вкопанный. Даша соскользнула с седла, стянула уздечку и завела лошадь во двор. Асылбек радостно кинулся закрывать калитку.

— Видел, как надо ездить? Господи, как я перепуталась! — взволнованно говорила Зоя, вытирая передником скалку, — Айда за стол. Мясо стынет. Зови Шаймухановых Акжибек с Маратом, они стояли здесь.

Ужин прошел весело. Даша и Зоя внесли дымящееся мясо и нарезанные соленые огурцы и помидоры. Разделывая мясо, Асылбек много шутил. Он вновь пересказывал, как Даша седлала коня, и ускакала в степь. Он протянул Даше шейную кость — верти дескать, мужем. Мне досталась грудинка, как зятю. Все шутили и смеялись. Было легко и радостно как от выпитого вина, так и отличной компании, и счастливого предчувствия завтрашней рыбалки. Мужчины и женщины с обветренными лицами то и дело поглядывали на Дашу. Даша смущенно посмеивалась и чокалась со всеми. Мне было приятно смотреть на неё. Я давно не видел ее такой счастливой. Потом, когда стемнело над дверным косяком зажгли свет, включили музыку, и все встали и пошли танцевать.

Наступило утро. Даша спала. Я укрыл ее одеялом и вышел во двор. День выдался чудесный. Небо безоблачное, верхушки тополей стояли как свечи. Зоя в переднике чистила картофель у печи. Из печной трубы, вместо которой было ведро, валил дым. В казане жарилось мясо. Я посмотрел на часы. Было шесть утра.

— И когда же вы встали? — спросил я, — а Асылбек где? Он спит? 27

 

— Это молодые спят, — сказала она и убрала волосы тыльной стороной ладони, — а я коров подоила и маслица свежего для Даши сбила. Пусть полакомится.

Я уселся на перевернутые сани и достал коробку с блеснами, расчехлил спиннинг и свинтил его. Затем установил катушку на спиннинг и привязал поводок. Мимо дома по дороге проехала машина. За ней трактор с тележкой сена. Мужчина в кабине посмотрел на меня, а потом уставился на Дашу, которая стояла на крыльце и сладко потягивалась. Даша на цыпочках она подкралась к Зое, обняла ее и убежала одеваться. Зоя обернулась к ней и засмеялась. Мы сели завтракать.

— Давайте есть, что Бог послал, — сказала она, — Асылбек проснулся в пять утра и будет только к вечеру.

— А что нам Бог послал на завтрак сегодня утром? — спросил я, — А послал он нам чудесно прожаренное мясо с картофелем. Свежую сметану и масло. Густой красный чай со сливками и прекрасное утро. И еще такую распрекрасную хозяйку, как Зоя!

— Надо хорошо есть. Все болезни от плохого питания, — сказала Зоя, — Даша, налегай на сметану и масло. Такая худая! Господи, и кто тебя замуж такую возьмет! Мужики тоже любят, когда есть что схватить. На ужин я приготовлю плов. А ты Дастан, найди себе толстую да гладкую бабу.

Мы посмеялись. Зоя рассказала, как однажды в бане вместо холодной воды опрокинула на мужа тазик горячей. Что было! И как в молодые годы Асылбек подарил ей на восьмое марта теплые «дамбалы» (рейтузы с начесом) для бабушек.

В дорогу Зоя сунула нам сверток с едой и бутылку кефира. Я закинул рюкзак за спину и взял в руки спиннинг. Мы вышли на тропинку. Под мостом бежал ручей. Коровы и овцы толкались у воды. Мы повернули направо и пошли вдоль ручья. Тропинка вывела нас на дорогу, по обе стороны которой стояла густая зеленая трава. Высокая, нам по пояс. Над нашими головами кружили бабочки, и прыгали зеленые кузнечики. Душистый запах разнотравья приятно щекотал ноздри. Даша шла след в след за мной. Мы остановились, и перед нами открылась чудесная панорама.

— Мама моя! — воскликнула Даша, — какая красота. Ты смотри, ты смотри…

Мы стояли над обрывом, круто возносящимся над широкой рекой. За рекой зеленели луга. Они сливались с горизонтом. Не торопясь, осторожно, мы стали спускаться к берегу. Камни и земля сыпались под ногами. Я держал Дашу за руку. «Я сама», — сказала она. И я выпустил ее руку. Теперь мы пошли вдоль берега, песчаного, чистого. Речные волны набегали на берег, оставляя пену. Мы посмотрели вверх. «Да, высоко, — удивился я, — и как мы спустились?!» Пройдя вдоль берега, мы поднялись по густо заросшему травой склону и остановились. Я посмотрел по сторонам и выбрал уютное место. Мы сделали привал под широко раскинувшим ветви деревом. Даша разложила на траве плед, положила сверток. Я отнес бутылки с вином в воду и прикрыл их ветками и травой. Затем я взял спиннинг и пошел вдоль берега реки. Я вспомнил, как мальчишкой поймал первую в жизни щуку. Щука стояла прямо под моим носом. С бьющимся от волнения и страха сердцем, я осторожно пропустил металлическую петлю, которая была привязана к моей удочке, через голову рыбы. Щука не уходила. Я резко поднял удочку, и моя щука взметнулась вверх и упала на берег. Я прижал ее к траве и чуть не заплакал от радости. Я потом ходил с щукой по аулу до самых сумерек. — пусть все видят! 28

 

Я сделал заброс. Блесна, сверкнув на солнце, ушла в воду. Я подмотал леску и ослабил ее. Потом снова подмотал ее и опять ослабил. Затем я сделал несколько веерных забросов. На противоположном берегу стоял стеной камыш. Я подмотал леску и забросил блесну к камышам. Работая кончиком спиннинга, я стал подматывать леску. Вода не торопясь текла по руслу, а затем с шумом обрывалась, и, пенясь, крутилась в водовороте. Я почувствовал, как потяжелел спиннинг, как перегнулся пополам и леска натянулась как струна. Я подсек и стал вываживат. Щука ослабила натяжение лески и, взметнувшись вверх сделала «свечку» в воздухе. С бьющимся от волнения сердцем, я подмотал леску. Щука скрылась в камышах. Я спустился в воду, схватил рыбу за жабры и выбросил ее на берег. Я вылез из воды мокрый, но довольный. Рыба изгибалась на траве и билась. Я сел рядом с ней и погладил ее. Щука была отменная, трофей что надо! Я поймал еще пять щук и сев, на пень, выкурил сигарету. Я вытащил из рюкзака нож и распорол рыбам брюхо, а внутренности выбросил в воду. Вымыв нож и положив улов в рюкзак, я вернулся к Даше.

— Ну, сколько наловил рыбы? А ну, покажи! — сказала Даша, — да ты весь мокрый! Давай снимай штаны, я повешу их сушиться.

Я развязал рюкзак и вывалил на траву весь улов.

— Ух ты! Какие красавцы! — восхитилась она, — Да ты просто молодец! Дай-ка я тебя чмокну...

Даша обняла меня и поцеловала. Я привлек ее к себе, повалил на землю и полез в трусики.

— Да подожди ты, я никуда не денусь, — сказала она, — я тоже соскучилась по тебе, прыгай на меня!

Даша сбросила халат. И я накрыл ее так, как девятая волна лодочку. Затем я откинулся на спину и посмотрел в небо. Даша вошла в воду, и обернувшись вскрикнула: ой, мамочки. Спустившись покурить к берегу, я вернулся с бутылками. Я был голоден, как волк.

— Ты проголодался? Я сейчас. Страсть, как хочется есть! — крикнула Даша из воды, — а тебя я уже всего выпила.

Я засмеялся и пригрозил ей кулаком. Она вышла из воды, вытерлась, накинула халат и разложила на газету обед.

— Так что у нас здесь? Курица домашняя, яйца, хлеб, колбаса и кефир, — сказала Даша, — И вино. Две бутылки вина. Что еще надо для полного счастья? Ничего! А виноградное вино полезно. Это же гемоглобин. Вино поднимает его, как никакой другой напиток. От вина — веселье духа...

— Да, это верно подмечено, вино поднимает и еще кое-что.

— Ну и шуточки у тебя, солдатские, — сказала Даша. — А не пьян ли ты, дорогой мой?

— Я пьян от тебя, разве это преступление? Скажи мне лучше, где ты так здорово научилась управляться с лошадью? Вчера Асылбек даже дар речи потерял, когда ты подтянула подругу и села в седло...

— Никто не научил, я считаю, что каждая уважающая себя девушка должна владеть верховой ездой. Я с детства росла в конюшне.

Солнце, сделав дневной оборот, теперь светило нам в затылок. Жара спала.

— Назрел тост. Давай выпьем за отважных наездниц. За наследницу великой 29

 

воительницы Томирис! — сказал я и поднял стакан.

— Охотно выпьем, дорогой. Ты скажи мне как на духу: у тебя были девушки до меня? Только не ври. По-моему, тебе нравилась Лиза.

— Лиза? Какая Лиза? Ну что ты? Мне нравилась Машенька...

— Маша с терапии?! Да что вы все в ней нашли? Господи, ни рожи, ни кожи.

— А зато грудь какая! Когда Маша наклонялась к тебе с градусником, и на тебя вываливались ее беленькие с розовыми сосками груди... Ах, ты боже мой...

— Какие же вы мужики пошлые, — не выдержала Даша, — вам только титьки подавай! Какая пошлость!

— Пошлость-то, конечно, она пошлость, а какая приятная, какая приятная. Ну вот, дорогая, это одна из девушек, о которых ты меня спрашивала. Я чист перед тобой, мой ангел.

Мы собрались обратно. Даша подняла плед и полотенце. Я затолкал в рюкзак свой улов и взял спиннинг в руки. Мы снова поднялись на холм и пошли через луга. Было еще светло, когда мы вернулись с рыбалки, — уставшие и довольные.

Мы пробыли в поселке еще пару дней. Асылбек и Даша выезжали на лошадях по окрестным селам. Я удил рыбу, Зоя учила Дашу доить корову, а затем, побурчав, додаивала сама. Это были чудесные дни и ночи. Когда мы собирались в дорогу, Зоя и Асылбек проводили нас до автобуса. Прощаясь, Зоя всплакнула и обняла нас. Асылбек много говорил и пытался шутить. Зоя положила нам в дорогу целую сумку снеди.

Асылбек отвел меня от автобуса:

— Знаешь, Дастан, у нас сын учится в университете, на математика.

— Как его фамилия? Я найду его.

— Сабит, Сабит Мухамбетов. Он совсем мальчишка, еще влипнет во что. Щупленький такой он, в очках. Да ты его сразу узнаешь. Он у нас один. Боимся за него. Сам понимаешь.

— Какой разговор, Асеке! — сказал я. — Обязательно найду и поговорю с ним.

— Вот и отлично. То ведь сам знаешь, что происходит в стране? Я так и передам Зое.

Автобус заурчал и тронулся. Позади остались наши новые друзья, дончак под навесом, река с высокими берегами и зеленые холмы за кукурузными полями.

— Я положил под скатерть деньги, а так бы Зоя не взяла, — сказал я.

— И правильно сделал. Мне кажется, я забеременею, — сказала Даша.

— Да, это было бы здорово. Родишь мне маленькую Дашу.

VII

Лето в Алма-Ате выдалось жаркое. Каждое утро машины поливали дороги. Стремительный и кратковременный дождь не приносил облегчения. И тем приятнее было выпить большой бокал свежесваренного пива с густой пенкой, которое наполняло тебя бодростью на весь остаток дня. И как было чудесно стоять утром в очереди и, взяв в обе руки пару бокалов пива, смаковать его в компании с друзьями.

Даша уехала в Уральск, вскоре написала мне оттуда открытку: в Уральске жарко, и они каждое утро ходят купаться. Потом она прислала открытку из Оренбурга. Здесь чудесно, писала Даша, в Оренбурге много деревянных домов. Не было известий от Бакена. Я 30

 

слышал, что он уехал с матерью в Кызыл-Орду. Саната я тоже потерял из виду и ждал, что он однажды появится.

Может это и к лучшему. У меня было много работы: редактор и несколько репортеров ушли в отпуск, прохлаждаться времени не было. Газета живет один день, и надо успевать забивать все полосы. Тем, кто далек от газетного дела, журналисты кажутся сущими бездельниками. Они не представляют себе всех тягот журналистики. Когда выходят все сроки, и твою корреспонденцию ждут в набор, а ответсек стоит над твоей душой, ты готов протянуть руки к небесам и громко пожаловаться на судьбу. Иногда с друзьями мы ходили в кинотеатр повторного фильма. Здесь было прохладно, и можно было вздремнуть пока шел фильм. Вечерами мы сидели за пивом и курили. Затем я возвращался в редакцию и стучал на машинке — готовил информацию в номер.

Июльским вечером я услышал звук подъехавшей машины и выглянул в окно. Приехал Рахат. С дорожной сумкой в руке, он поднялся по лестнице, и я открыл дверь.

— Фу, черт, ты жив, брат мой? — сказал Рахат и я обнял его, — Да на тебе лица нет. Что случилось? Дашу потерял?

— Все о кей, Даша со мной. Она сегодня должна приехать, ты то сам как? Как там дома? Рассказывай, господин Койшыбаев...

Я взял его сумку и поставил в шкаф.

— Дома? Отлично. Помогал отцу, председателю колхоза. Я же работаю у него агрономом. Весной посадили картошку, лук и много еще чего. Купались, ловили рыбу.

— Да, ты весь загорел, как негр.

— Негр? Да, это верно. Я стал негром на отцовских плантациях. Ты знаешь, какая жара в наших кызыл-ординских краях. Это тебе не столица.

— Отец у тебя плантатор? Много ли он дал тебе денег, негр?

— Отец? Он даст. Вот, все что у меня есть. Смотри, крестьяне всегда живут бедно.

Рахат вывернул карманы. Денег было не густо.

— Ну, брат, не печалься, я открою тебе кредит. Поехали, сходим куда-нибудь. Выпьем пива. В Алма-Ате есть где развлечься. На сколько ты приехал, на месяц, два?

— Этого я тебе не скажу. Все в руках отца-плантатора. Как пойдут сорняки, он отзовет меня и выгонит в поле полоть сорняки.

— Ты не думаешь жениться? А я, кажется, созрел для этого.

— Жениться? Да ты с ума сошел! Зачем мне вешать на шею эту колодку? Нет, даже не думал. Женись сам. А я буду дружкой на твоей свадьбе.

— О господи, Рахат, как ты хорошо придумал, а я даже забыл об этом. Дружка! Надо же...

— А я подумал. Какая свадьба без дружки! Как видишь, я спасаю тебя. Ты мне поставишь ящик пива, нет лучше водки.

— Э, да ты, я вижу, не просыхал в поезде. Ну, что, поехали...

Я закрыл двери. Мы спустились по ступенькам и пошли по тротуару. Мы остановились у желтой металлической бочки на колесах. Рыхлая рыжая продавщица под зонтиком наполнила пивом два бокала. Я протянулся ей медяки.

— Фу, какая гадость! — сказал Рахат и вернул бокал, — это же теплый стиральный порошок. Давай деньги обратно, мадам, порошок. 31

 

— Я ждал тебя со дня на день. И ты тут наконец, — сказал я, — давай-ка я свожу тебя в пиццерию. Сейчас в Алма-Ате все сходят от нее с ума.

— А что это такое? Пиццерия...

— Ну, это итальянская лепешка с начинкой и все такое. Сам попробуй. И где ты успел набраться?

— Я? В вагоне-ресторане. Оставил там все деньги, которые мне дал отец-плантатор. Ну, а как столица живет? Слышали, что здесь идут аресты.

— Откуда ты знаешь? Аресты...

— У меня папаша член бюро райкома, ну и все такое... Да все ты знаешь, дружище. Не прикидывайся...

Я остановил такси. Мы уселись на заднем сиденье и закурили.

— Куда ехать, командир?

— Давай в пиццерию, дорогу знаешь?

— А то как же? Все туда рвутся за итальянскими лепешками.

Мы засмеялись. Машина пристроилась в хвост за автобусом, а затем объехала его и стала перед светофором.

— Салам бездельники, куда вы катите?

Это был Бакен. Он сидел в соседней машине и курил. Его единственный золотой зуб так и сиял. Сын богатой мамочки мог себе позволить открывать бутылку золотым зубом. Рядом с ним сидела девица с хищным выражением лица. Она крепко держала его за локоть. Заметив нас, она закрыла окошко.

— Видел, как она его? — вздохнул Рахат и покачал головой. — Бедный, бедный Бакен.

Такси остановилось, и мы заняли очередь за пиццей. Очередь тянулась до края двора, а потом еще поворачивала за здание кафе. Я достал газету, и мы закурили. Уже стемнело, в домах напротив погасили свет в окнах. Наконец мы заняли столик. Подскочил официант. Мы взяли пиццу и пару бутылок «колы».

— И это все? — спросил Рахат, — а водка есть?

— Водка в баре, — сказал официант, — там есть все. Вино, коньяк.

Рахат встал и вернулся с бутылкой водки. Он разлил огненной воды и мы выпили.

— Другое дело. Водкой начнешь и водкой заканчивай.

Мы стали смотреть по сторонам. Пиццерия была полна. Очень много студентов.

— Студенты возьмут пару бутылок «колы» и сидят здесь часами, — сказал я, — Ну что, поехали отсюда. Это заведенье для детей.

Я расплатился и попросил официанта завернуть бутылку с водкой.

— Там допьем, — сказал я.

Мы вышли на улицу и стали ловить такси. Рахат начал злиться. Он был пьян. Теперь я начинал выходить из себя. Это всегда так.

— Дружище, зачем мы приехали сюда? Посидели бы у тебя на работе или в квартире. Только деньги зря выбросили.

Мимо нас пронеслась желтая «Волга», а затем она развернулась и подъехала к нам. Рядом с таксистом сидела Даша.

— Привет, ребята, что стоим? Да вас никто не возьмет... Садитесь, поехали. Рахат, дорогой, это ты?

Увидев Дашу, Рахат просиял. Он наклонился к окошку машины и поцеловал её. Мы с 32

 

Рахатом уселись на заднее сиденье.

— Ну, куда едем? — спросила Даша и обернулась к нам, — давай в «Жетису». Там все наши будут. Поужинаем и потанцуем.

— Даша, дорогая, я не умею танцевать, — сказал Рахат, — а вот петь я умею.

— Как мои солдатские песни, — спросила она, — после литра водки и медведь затанцует, дорогой Рахат.

— Это верно, — сказал таксист, — как выпью, я тоже люблю потанцевать.

Мы засмеялись.

— Я слышал, вы собираетесь пожениться, — сказал Рахат, — а я уже набился к Дастану в дружки. Как ты смотришь на это?

— Отлично, — сказала Даша, - Нет на свете лучше дружки, чем Рахат.

Машина остановилась перед рестораном. Рахат открыл дверцу. Даша выставила ногу, оперлась на его руку и вышла из такси. Она выглядела загоревшей и отдохнувшей. Мы вошли в зал и поднялись вверх по лестнице. Я заказал ужин и вина. Зал был полон. Играла джазовая группа. Все танцевали. Над головами висело дымное облако. Официант в очках с металлической оправой вытер столик, расставил бокалы и разлил водки. Потом он принес котлеты по-киевски с жареной картошкой и горошком.

— Как я обожаю джаз! — сказала Даша. — Есть в нем что-то от тридцатых годов. Когда женщины носили длинные платья, а мужчины – добротные костюмы и галстуки. Пошли потанцуем.

Мы смешались с толпой танцующих. Я обнял Дашу и поцеловал ее в шею. Она засмеялась и обняла меня. Мы кого-то задели, и кто-то задел нас. Нас толкнули, и я обернулся. Что-то случилось. Высокий, темный, как дно кастрюли, негр таскал за волосы девушку. Он был вдрызг пьян и матерно ругался. Собралась толпа. Все шумели. В зале зажгли верхний свет. Оркестранты встали.

— Все расходитесь, ничего интересного, — подбежал официант. Он держал в руке поднос, — ничего не случилось.

Толпа обступила негра с девушкой. Негр был пьян. Он так и сверкал белыми зубами.

— Моя женщина, моя женщина! Она моя женщина! – кричал он.

Негр заломил девушке руку. Поднялся шум. Вдруг из толпы вышел парень в светлых брюках и голубой навыпуск рубашке. Он положил негру на плечо руку. Негр обернулся. Короткий хук справа, и негр свалился на ковер. Парень нагнулся к нему, что-то сказал и вышел.

Официант помог негру встать. Заиграла музыка. Погас верхний свет и все пошли танцевать. Негр поднялся поглаживая скулу. Рядом стояла его девушка, и они о чем-то говорили.

— Кто это был? — спросил я у официанта. — Ты его знаешь?

— А, этот... он американец, заглядывает со своей девушкой. Нехорошо получилось. Так сказать, маленький международный скандал.

— Как это так? Международный? – спросила Даша.

— Так. Потерпевший – кубинец, студент. И какого черта он вперся сюда, козел. Сидел бы в общаге, пил бы пиво из банки.

— Ну, ты давай, вали к себе, в общежитие, — сказал он негру, — не дай Бог, он еще 33

 

вернется. Он так и сказал мне: не балуйте негров, не пускайте их в хорошие рестораны.

Мы вернулись к столику. Появились новые лица. Теперь за столом сидели Санат, Рахат, Бакен, Андрей и Эльвира. Все стали поздравлять нас. Даша сияла. Рахат отодвинул

стул и усадил ее. В темном коротком платье без рукавов, с ниткой жемчуга на шее, Даша села и, закинув ногу на ногу, закурила. Принесли закуски и салаты. Бакен разлил водки. Было шумно. Все говорили, и никто никого не слушал. Рахат подсел ко мне и обнял.

— Поздравляю Дастан, у тебя чудесная невеста. Я рад, старик. Можно, я приглашу ее?

— Давай. Ради бога, потанцуйте. Даша будет только рада.

Рахат встал и протянул ей руки. Она улыбнулась и встала. Все танцевали, гремела музыка. Негр куда-то исчез. Я видел, как Рахат наклонился к Даше и что-то говорил. Она что-то отвечала ему и улыбалась его словам. Они отлично смотрелись. Потом все по очереди танцевали с Дашей.

— Так вы ездили на рыбалку? — спросил Рахат, — а меня забыли... Я тоже люблю рыбалку.

— Мы чудесно провели время, — сказала Даша, — там живут такие замечательные люди. Дастан поймал вот таких шук!

Даша раскинула рукой.

— А глаза, как пять копеек, — сказал Санат, — так вам надо было акт составить при свидетелях.

— Ой, да ну тебя, — сказала она, — а я на лошади ездила с Асылбеком. У него такой дончак чудесный.

— Ты на лошади?! – удивился Санат.

— Нет, на верблюде, — сказала она, — Рахат, дорогой ты лучше расскажи как молодые «дедов» строили.

— Это меня не красит. Я же фингал заработал. Лучше я промолчу, — сказал Рахат.

— Рахат, будь человеком, расскажи. Мы не будем смеяться.

Бакен налил водки и подвинул ему рюмку.

— Ну да ладно, — сказал Рахат, — мы с Ильей, а он из Уральска, попали после Отара в батальон учебно-боевых танков. Нас из молодых только двое, а все остальные – «деды». Они давали нам деньги, и мы с Ильей ездили на танке на железнодорожную станцию за водкой. Подъезжаем к вокзалу, нагружаем полный рюкзак водки, заводим танк – и в степь. «Деды» гуляют, а мы с Ильей сидим и чистим картошку на кухне. Однажды Илья говорит мне, мы что, лысые? Гоняем за водкой, а сами не пьем. Так не пойдет. В следующий раз мы купили себе литр вина. Когда «деды» напились и легли спать, мы тоже вмазали по полной. А Илья уже поддатый мне и говорит, давай поднимем «дедов» с кроватей, надо поговорит с ними. Особенно с Орловым. Сказано, сделано. Первым Илья разбудил Орлова и приволок беднягу в столовую. Ты, Орлов, говорит ему Илья, сейчас у меня сапоги чистить будешь и как вмажет ему в морду. Короче, мы отпинали беднягу Орлова по полной. Затем приволокли еще одного деда, а когда пошли за третьим, «деды» повскакивали с кроватей и давай орать: «деды», подъем нас «черпаки» «строят»! Они нас с Ильей размазали по стенке. Мне поставили фингал под глазом, а Илье – почки отбили. Утром старшина устроил «разбор полетов». Больше нас за водкой не посылали, короче, от 34

 

греха подальше.

Мы засмеялись.

— Бедняга Рахат, — сказала Даша, — больно тебе было?

— Говорил же, смеяться будете, — сказал Рахат, — а про часовых не расскажу.

Мы стали уговаривать его. Санат подлил водки и подвинул к нему стакан.

— Ладно, — сказал Рахат, —Это случилось зимой. Я стоял помощником начкара. Буран страшный. В три часа ночи привела нелегкая начштаба Лукина. Ему, видите ли, не спится, надо проверить посты. Я закинул автомат на плечо, и мы вышли. Проверили третий пост, а часовой дрыхнет в тулупе. Беднягу даже снегом замело. Лукин освободил автомат и передал ее мне. Остальные шесть часовых были на ногах. Возвращаемся. Лукин повернул к третьему посту. А часовой орет: стой, кто идет? И приподнял ствол автомата. Стой, — орет, — стрелять буду! Мы с Лукином встали, как вкопанные. Откуда автомат? Мы вызвали начкара, дежурного по полку. Стали разбираться. Оказалось, когда мы ушли с автоматом, часовой проснулся, а автомата у него нет. Недолго думая, он пробежался по постам и набрел на часового, который спокойно улегся спать после нашей проверки и стащил его автомат. Мы нашли его. Бедняга чуть с ума не сошел. Он сидел под вышкой и обливался слезами: «Где мой автомат? Куда делся мой автомат?»

Мы засмеялись.

— Расскажи про узбека, Рахат, — сказала Даша, — это просто умора.

— Про Субхона Хасанова?

— Ну да. Ты же рассказывал.

— Хасанов служил механиком, такой простой, наивный узбек, — сказал Рахат, — так вот, он однажды спрашивает у меня: я, мол, не понимаю почему вы всегда говорите зае...сь, когда покушаете, покурите или получите письмо. Что это означает? Ну я ему и втолковал, мол, если все хорошо, можно говорить «зае...сь». Короче, он все понял. Так вот, однажды вся рота выехала на стрельбы. Хасанов стоял дневальным у тумбочки. Я дежурный. Вдруг к нам заваливает толпа офицеров. Все в пыли, в отличном настроении. Капитан Васильев весело спрашивает у Хасанова: — Как дела в роте, Хасанов? Хасанов вытянулся, взял под козырек и рявкнул: — Зае...сь, товарищ капитан. У бедного Васильева челюсть отвисла. Он как заорет: — Койшибаев, убери этого идиота! А ему офицеры говорят, ну что ты кипятишься, Васильев, тебе же сказали у тебя в роте все зае...сь.

Мы засмеялись.

Меня кто-то крикнул за соседним столиком.

— Дастан! Дастан, салам! Иди к нам.

Я обернулся. Это был Нагашыбай. Его девушка, Алла Купенова, в светлом платье без рукавов и с жемчужинами на мочках ушей, была неотразима. Она мило улыбалась. Нагашыбай радостно обнял меня и усадил рядом собой. Они учились в железнодорожном институте.

— Мы слышали, ты женишься, — сказал Нагашыбай, — не забудь на свадьбу пригласить.

— Мы видели твою невесту. Она красивая, — сказала Алла, — айда к нам. Когда свадьба? В декабре? Так решили? Нагашыбай, а мы когда поженимся?

— А я уже созрел, дорогая, — сказал Нагашыбай, — да хоть завтра распишемся. 35

 

Мы засмеялись. Я вернулся к столику.

— Кто это были? Твои друзья? Какая чудесная пара! Ты гляди, как он галантно ухаживает за своей девушкой. Как ее имя? — спросила Даша.

— Алла, Алла Купенова из Актюбинска.

— Надо пригласить их на нашу свадьбу, — сказала Даша.

— А я уже пригласил. Они непременно приедут.

Бывают такие чудесные мгновения в жизни, когда ты сидишь за столом в окружении друзей, рядом девушка, которую ты любишь, а за окном ночная Алма-Ата. И где бы ты потом ни жил, ты будешь носить в своем сердце любовь к этому городу. Потому что Алма-Ата это райский сад, который всегда с тобой.

Я встал из-за стола, вышел на улицу. Я сел на скамейку. Ресторан сиял огнями. Подъезжали машины. При неверном свете уличных фонарей, я пересчитал деньги в кармане брюк. Это уже привычка: всегда остерегаешься попасть в глупое положение, когда тебе предъявят счет, а денег не хватит. Однажды, не сумев расплатиться по счету, я оставил в залог свою девушку. Как же ее звали? Дай-ка вспомнить. Я помню уехал за деньгами и забыл о ней. Проснувшись под утро, я вспомнил о ней и вернулся в ресторан. Ее не было. Я чуть не плакал от отчаяния. Я нашел ее среди поваров. Она была пьяна и ни за что не хотела уходить. Это случилось в другом городе. Как же ее звали? Я снова пересчитал деньги. Затем я поднялся наверх и присоединился к друзьям. Было уже поздно когда мы расплатились, и вышли на улицу. Я остановил такси, и мы сели на заднее сиденье. Машина тронулась, и мы помахали друзьям. Я обнял Дашу, и она прижалась ко мне.

— А ты заметила, как Рахат трогательно заботится о тебе?

— И не говори, дорогой. Это так забавляет.

VIII

Утром я стоял на перекрестке и ждал Бакена. Прошло больше часа. Я начинал потихоньку злиться. Становилось жарко. Я еще не совсем отошел после вчерашнего застолья. Я сел на скамейку под деревьями и закурил. Рыженькая торговка мороженым зазывала покупателей. Стайка девчат встала в очередь и, смеясь, подшучивала друг над дружкой. Вверх по улице поднимались машины с огромными желтыми баками и поливали дороги. Брызги воды разлетались по сторонам. Девчата, визжа и смеясь, кинулись наутек. Мороженщица вскочила с места и что-то крикнула водителю. Парень высунул голову в окошко и что-то прокричал ей. Вверх и вниз по тротуару шли люди. Я прождал Бакена почти два часа. И уже собрался уходить, когда меня окликнули. На другой стороне улицы стоял Бакен. Он махнул мне и перешел дорогу.

— Ну, как ты, заждался? А я, представь себе, проспал, — сказал он.

— Это потому, что ты не служил в советской армии под началом «деда»–сержанта. Он бы научил тебя, как родину любить с подъема в шесть утра и марш-броском с полной нагрузкой.

— Да, ладно...Что я вам плохого сделал, чтобы «так любить» родину? Может, меня еще и призовут. Знаешь, Дастан, я совсем раскис. Томление и грусть охватили мое сердце. 36

 

Мне кажется, я не совсем здоров, понимаешь?

Мы стояли посреди тротуара и прохожие обходили нас с двух сторон. Бакен приподнялся на носки и глубоко вздохнул. Его золотой зуб так и сверкал во рту.

— Сколько тебе надо, чтобы излечить «томление духа и грусть», и все такое? Десятки достаточно?

Он был небрит и выглядел уставшим, — тут всему поверишь.

— Да я отдам, — сказал он и засунул десятку в кармашек рубашки.

— Сходим сегодня на бокс? Появились молодые перспективные ребята?

— Надо бы сначала промочить горло. Как думаешь? И сразу решим с боксом.

Мы прошли вниз и вышли на дорогу. Я остановил такси. Бакен опустил стекло и закурил. Мы проехали по Горького, мимо редакций газет и журналов.

— Ты здесь работаешь? – спросил он.

— Я на втором этаже, заглядывай. У меня всегда найдется, чем угостить гостя. В Алма-Ате больше двадцати газет и столько же журналов.

— И хорошо вам платят?

— Ну, как сказать? Все деньги не заработаешь. Так, куда нам, Бакен?

— Давай заглянем в «Дубок», это где-то рядом...

— Ты, наверно, с закрытыми глазами найдешь любой кабак в Алма-Ате.

— Кабаки я еще скажу, а все пивнушки — вряд ли.

Мы заказали обед, взяли пива и немного водки. Зал был почти пуст. После жаркого и салата принялись за пиво. Бакен раскраснелся и пришел в отличное настроение. Все его томление духа и грусть вмиг улетучилось. Он стал подшучивать и рассказывать анекдоты. Официант принес еще пива и вяленую рыбу.

— Так вы с Дашей серьезно решили пожениться? Или это розыгрыш какой.

— Рубикон пройден и жребий брошен. Все уже решено, — сказал я.

— Тебе виднее. Я на днях встретил ее с парнями во Дворце спорта. Ну, я не знаю какие сейчас отношения, черт поймешь, свободные что ли. Вчера вы были вместе. Все танцевали с Дашей. Я тоже. Да, а что за шум такой стоял? Кто-то подрался?

Я рассказал, как американец нокаутировал кубинца – студента и выгнал беднягу из ресторана.

— Так ему и надо! Терпеть не могу негров. Сидел бы в общежитии и ел бананы. Так нет же! Хочет, как все белые люди, ходить по ресторанам. Не понимаю я этого.

В дверях появился Омар. Я махнул ему и пригласил к столу. Омар загорел. На нем была фланелевая рубашка и парусиновые брюки, на голове красовалась тюбетейка. Бакен косо посмотрел на его тюбетейку. Она явно не нравился ему и действовала на Бакена, как красная тряпка на быка. Я их представил.

— Я его знаю, — сказал Бакен, — он же активист этой партии, «Свобода». Или не так?

— Все верно, дружище, — это мы и есть. Но я такой не один, нас целое движение. Так что давай к нам! Дастан, сходим вечером на бокс? Появилось много молодых боксеров. Пропустить такое нельзя. Бакен, пойдет с нами? – спросил Омар

— О, нет! Мне по душе другой спорт.

— Какой же, интересно? – спросил Омар, обрадовавшись, – Футбол? Хокей!

— В перекидного дурака. Знаешь такой спорт? В этом виде я мастер, - Ехидно сказал 37

 

Бакен.

Омар смутился и встал. Я проводил его. Мы условились встретиться в спортзале. Я взяли еще пару бокалов пива. Между тем, «Дубок» забился до отказа. Стало шумно.

— Тебя еще не ищут на работе? Я-то человек свободный, так сказать.

— Будем считать, что я на задании. В четверг я дежурю в типографии, — сказал я.

— Ну, раз такое дело, то почему-то бы и нет. А кто это был? Омар? Какого черта он распустил хвост: «Я член движения, нас много». Да пошел он! Еще и тюбетейку на башку напялил–клоун. Я таких, как он, за версту чую. Прикидываются друзьями народа патриотами, а сами хотят власти. Или я не прав? – спросил Бакен

— Может, ты и прав. Одно дело – борьба за власть, а другое, кто придет к власти на этой волне, — сказал я.

— Так я о том же! Вот только, кто у этого Омара в массовках ходит?

Мы вышли на улицу. Было жарко. После пива меня всегда клонит ко сну. Я решил съездить к себе, принять душ и заехать за Дашей. Когда мы приехали, на площади перед спортзалом творилось что-то невообразимое. У билетной кассы образовалась давка. Милицейские кордоны оцепили часть прохода, и образовался затор. Теперь в зал не могли попасть люди с билетами. Все бросились в обход спортзала, чтобы пройти через черный ход. Охваченные общим возбуждением, мы с Дашей тоже устремились туда. Дверь оказалось запертой, и мы кинулись назад. Меня окликнули. Это был Омар. Он протиснулся к нам и поправил тюбетейку на голове.

— Что случилось? Почему такая давка? Приехали Мухаммед Али или Джо Фрезер? Зачем столько милиции? — спросил я.

— Ты не знаешь? Все ждут Серика Конакбаева. Он должен вот-вот подъехать, — сказал Омар.

— Кто это? Чемпион мира? — спросила Даша.

Омар снисходительно улыбнулся. Я представил ему Дашу.

— Я знаю ее. Она работает в нашем профилактории, — сказал Омар.

— Может быть, у нас столько народу бывает. Кстати, а Санат с Рахатом и Бакен придут?

— Должны быть, — ответил я, — но эти ребята пройдут и без билетов. Вот увидишь!

Мы протиснулись в зал и сели во втором ряду.

— Так лучше видно, — сказал Омар. — Вон, посмотрите, молодые выводки.

По углам ринга толпились боксеры веса пера. Становилось жарко. Я сделал веер из газеты и передал Даше. Мужчина в костюме и светлой шляпе стал рядом с рингом и произнес речь. Затем выступила женщина в нарядном платье. Прозвучал гонг. Боксеры наилегчайшего веса боксировали так, как дерутся в фильмах Чарли Чаплина. В первом раунде они придерживались правил, а затем стали просто колошматить друг друга. Омар досадливо поморщился.

— Господи, они как дети, — сказала Даша, — и как только мамы отпустили их на бокс.

— Это сейчас они мальчики, а со временем превратятся в жестких, опытных бойцов, — сказал Омар.

— Смотрите, это Рахат с Бакеном, — сказала Даша. — Вон они, видите?

Прозвучал гонг. Боксеры разошлись по своим углам. Я пересел к Омару. Он был ходячей энциклопедией по боксу. Бокс был нашей общей тайной, и мне приятно было слышать его мнение и оценки. Он всегда знал, откуда тот или другой боксер, его вес, 38

 

навыки, слабые и сильные стороны, имена тренеров. Он мог почти безошибочно предугадать будущее боксера.

— Салам, друзья, а мы вас обыскались, — сказал Рахат. — Ну-ка двигайтесь, мы тоже сядем. Привет, Даша! Ты тоже боксируешь? Кто выставил этих моллюсков?

— Надо же с чего-то начинать, будет интереснее, когда пойдет первый средний. Вот посмотрите, я..., — сказал Омар.

Он не успел договорить, как зал взорвался аплодисментами и криками. Даша пригнулась ко мне:

— Что случилось? Куда все побежали? Пожар, что ли?

— Серик! Серик! Вперед, Казахстан, вперед! — скандировала публика.

В зале появился Серик Конакбаев. Он смущенно улыбался, подняв вверх обе руки. Волны восторга болельщиков накрывали его с головой. В светлых брюках и синей рубашке навыпуск, он стоял рядом с рингом и купался в овациях. Им нельзя было не любоваться, так он был прекрасен. Затем он что-то сказал судье и сел в первом ряду. Его присутствие придало значительности городскому турниру. На ринг вышли боксеры первого среднего веса. Эти не обманули ожидания. Они демонстрировали отменную технику и бойцовские качества. Боксеры четко передвигались по рингу, держали удары как на дальней дистанции, так и сойдясь в клинче. Я взглянул на Дашу. Ее глаза сияли. Зрелищный бокс – это грамотный бокс.

— Тебе нравится? – спросил я. — Смотри, как они работают!

— Ну а как же, — сказала она, — на это можно смотреть!

— На кулаках дрались еще и в древнем Риме. Представь себе, как бойцы калечили друг друга. Сейчас кубинцы на слуху, равных им нет.

— Наши боксеры тоже ничего, не хуже кубинцев. Вон тот, в красной майке. Мне он нравится, — сказала Даша.

— Теперь у нас своя школа бокса, — сказал Омар. — Какие имена: Серик Нурказов, Виктор Демьяненко, Карибжан Абдрахманов, Асылбек Келимов, Эрик Хакимов и Ерик Балжанов.

Прозвучал гонг и ребята разошлись по своим углам. Конакбаев встал. Следом встал и весь зал. Мы все бросились провожать его, началась давка. Конакбаев шел в окружении восторженных поклонников, неловко улыбался. Он останавливался, его обнимали, он кого—то хлопал по спине. Так в окружении поклонников он вышел на площадь. Его усадили в машину. Мы стояли на обочине дороги и смотрели, как машина развернулась и отъехала, сияя огнями.

— Ну, как вам они показались? — спросил Омар, — парень из Караганды – так просто красавчик!

— Да, он показал себя, у него есть будущее, — сказал я.

Мы остановились на перекрестке. Затем, когда зажегся зеленый свет, перешли дорогу. Мы бурно обсуждали появление Серика Конакбаева. Это была фишка всего вечера, и она удалась.

— Он просто красавчик, — сказала Даша, — как Марчелло Мастроянни или Ален

Делон. Каждая девушка с удовольствием родила бы от него!

— Главное – с удовольствием, — сказал Бакен, — а не как-нибудь иначе.

Мы засмеялись, свернули налево и зашли в кафе. Оно было переполнено, дым висел коромыслом. Я заказал всем пива и ужин. Было шумно. За всеми столиками только и говорили о Конакбаеве. Как он вошел в спортзал, как он улыбался и поднял руки приветствии. 39

 

— Ты же видел?

— Да, я видел. Он был рядом. Я мог дотронуться до него.

— Ты слышал, что он сказал? Нет?

— Вот ты дурак! Он сказал, что его победа – это победа казахского народа. Слышишь, народа!

— Так и сказал? Ну, что ты держишь тару? Давай выпей!

— Так я уже выпил!

— Ты выпил? Так это ты мою водку выпил! Смотреть надо, и так с водкой проблемы. Конакбаев, заладил, Конакбаев.

Мы засмеялись. Лавируя между столиками, официант вернулся с подносом.

— Слушай, приятель, принеси водки, — сказал Рахат. — Ты же слышал, все пьют за Конакбаева.

— А у нас нет водки, но мы не запрещаем. Сами приносят.

— Ну, ты что, совсем не понял? — спросил Бакен и взял официанта за руку: Водку принеси, мы что, лошади, без конца пить пиво!

Мне это не нравилось, как бы они еще не подрались. Я подозвал другого официанта и сказал про водку. Он кивнул и вернулся с металлическим чайником. Я расплатился и передал чайник Бакену. Он ухмыльнулся и разлил водку. Вернулся официант. Я расплатился по счету. Мы с Дашей попрощались с друзьями и вышли на улицу. Я обернулся: Бакен, Рахат и Омар сидели в вокруг чайника. Я остановил такси, и мы уселись на заднее сиденье. Даша открыла сумочку и достала сигареты.

— Ты видел, как этот Омар смотрел на меня? — спросила Даша, закуривая. — Насквозь меня просверлил глазами!

— Скажи лучше раздел глазами, — сказал я.

— Да ну тебя...Он не женат? — спросила она.

— Омар? Он был женат, а потом они разбежались. У него есть подружка.

Даша прижалась ко мне, я обнял ее и поцеловал. Она улыбнулась, и мы стали смотреть на дорогу. Приехали домой. Даша сразу пошла в душ. Я открыл окно, повесил одежду в шкаф и разобрал постель. Набросив на плечи полотенце, она присела на кровать. Я обнял ее, и она положила голову мне на плечо.

— Ой, какие нежности. Ты приводишь сюда девушек?

— Боже упаси! Зачем мне это?

— И то верно. Плохо, когда люди не доверяют друг другу. Вот у меня родители... Господи, как они любят друг друга! Представь себе, утром мама идет доить корову, а отец стоит рядом с ней и курит. И она ему что-то рассказывает. Он стоит и слушает ее. И так каждое утро. Прямо «Любовь в Кашмире».

Мы посмеялись. Небо затянуло тучами. Я встал и закрыл окно. Надвигалась гроза. Я подсел к Даше и, наклонившись, поцеловал ее.

— Ты меня задавишь, — сказала она и освободила руку. — Думаешь поговорить с человеком, а всегда заканчивается этим.

— Что я могу поделать с собой, я всегда хочу тебя, — сказал я.

— Ну а разве ты сейчас не со мной? Может, перекусим, милый?

Я включил свет, и мы поужинали. Мы ели сыр и ветчину с хлебом. Я выпил стакан вина. Потом я выключил свет, и мы смотрели, как в темном небе сверкнула полоска молнии и что-то затрещало. Хлынул дождь. Он стучал по железной крыше, по окнам и подоконнику. Рванул ветер, и форточка жалобно скрипнула. Стало свежо. 40

 

— Когда мужчина и женщина любят друг друга, всегда этим кончается, — сказала она. — Ты меня слышишь, милый?

Даша приподнялась на локте и посмотрела на меня. Я обнял ее и дотронулся до волос. Я любил гладить ее волосы, мне нравилось, когда она распускала их и наклонялась надо мной. Это веселило меня.

— Может, я чего-то не понимаю?

— Я не хотела говорить тебе об этом, расстраивать тебя, просто не знаю, как ты отнесешься к этому. Всегда или почти всегда заканчивается этим.

— Ты хочешь сказать...

— Знаешь, у меня будет маленький. Я это заметила в Оренбурге. Ты расстроился? Может, мне не надо было говорить?

Она плакала. Я сначала растерялся, а потом обрадовался. Или сначала я обрадовался, а потом растерялся? Не знаю. Затем Даша успокоилась, и мы стали разговоривать.

— Ты не сердишься? Нет? Я такая дура! Надо было собраться и потихоньку уехать домой, в Уральск. Вот я дуреха...

— Тебе не надо беспокоиться. Ну что ты заладила «дуреха, дуреха». Ты не дуреха.

Дождь усилился. Снова в небе что-то грохнуло и затрещали вспышки молнии.

— Надо позвонить родителям! Ты представляешь, как мама обрадуется?

— А моя уже знает.

— Девочка, мальчик – какая разница?

— Не говори. А многие отцы хотят мальчиков, — сказала Даша.

— Ну и дураки. Что они могут оставить сыновьям в наследство? Золото? Только фамилию. Вот у меня дядя очень хотел сына, а жена по очереди родила ему трех дочерей. Была беременна четвертым, истекла кровью при родах и умерла, — сказал я.

— Бедный дядя, как он, наверно, убивался?

— Ничуть! Он женился и счастлив с новой женой. Даже помолодел, вставил золотые зубы. Жена опять беременна, — сказал я

— Все мужчины такие, подумать только, бедная женщина...

Я обнял её и почувствовал под рукой, как бьется ее сердце.

— Мне надо сходить в парикмахерскую, подстричься, — сказала она. — Пойдем вместе? Я одна не хочу.

— Да, сходим.

Я уснул, как будто нырнул в реку. Мне приснились затопленные пойменные луга. Караси шли на нерест. Они путались в траве и метали икру. Я ловил их руками и, подняв рыбу над головой, смеялся, как ребенок. Карасей было так много, что от блеска их серебра рябило в глазах.

— Дастан, проснись! Чему ты смеешься?

— Мне караси приснились. Я ловил их руками, — сказал я и сел в постели.

— Ну, ты скажешь – караси! Ты же обнимал мои бедра. – засмеялась она.

IX

Дождь кончился так же внезапно, как и начался. Проснувшись, я открыл окно. В комнату ворвался свежий утренний ветер. Даша еще спала. Умывшись, я оделся и стал завязывать шнурки на ботинках и вдруг вспомнил ночной разговор. Боже мой, думал я... Даша беременна. В магазинчике за углом я накупил недельный запас продуктов. 41

 

Принимая деньги, продавщица сделала большие глаза и покачала головой.

— Милый, зачем ты купил столько продуктов? — спросила Даша, когда я вернулся с продуктами. — Мы уезжаем на север?

— Будем завтракать. Тебе, голубка моя, надо есть за двоих.

Я приготовил чай, отрезал большой ломоть булки и, намазав маслом, протянул Даше.

— Ну, давай есть, — сказала она и засмеялась, — потом я оденусь и мы погуляем.

Я сел на скамейку у окна.

— Ты не устал, дорогой? Женщины такие копуши. Вот наведу последние штрихи.

— Ну что ты! Ничуть. Эти два часа пролетели, как один миг! Я даже не заметил.

Даша засмеялась и взяла сумочку и зонтик. Город проснулся. Тротуары были заполнены прохожими. Становилось жарко. Небо было чистое, без единого облака. Снежные вершины отчетливо виднелись вдали. Мне захотелось пива, и я посмотрел по сторонам. Увы... Я взял её за руку, как только вспомнил, что она беременна.

— Ой, ой, ой... Мы как дети, — сказала Даша. — Неужели танкисты бывают такие сентиментальные? А вот и парикмахерская...

Мужчина в синем халате усадил Дашу в кресло и посмотрел в зеркало, на ее отражение. Потом сделал шаг назад и покачал головой.

— Вы как художник, Вам только мольберта не хватает — сказала она.

— А как же? Моя работа требует творческой фантазии. Ну-ка, дорогая, склоните голову. – сказал мужчина и сделал шаг назад.

Я сел на стул и взял в руку потрепанный глянцевый журнал.

— Сколько лет работаю, никак не могу привыкнуть, что имею дело с дамами. Кстати, моя жена ходит к другому мастеру.

— Как интересно! Впервые слышу такое. Вы тоже, как хирурги, которые не берутся делать операции своим близким? — сказала Даша.

— Да, получается так, — сказал мастер. — Молодой человек, а у вашей девушки волосы от Бога. Настоящие каштановые! Сейчас много крашеных. А глаза – просто божественные! Как синее синее море.

Мы засмеялись. Я отложил журнал и вышел покурить. Прошло больше часа. В киоске на противоположной стороне дороги я купил «Московский комсомолец», «За рубежом» и сигареты. Я взял пива и перелистал газеты, которые пахли свежей типографской краской.

— Ах вот ты где, а я тебя потеряла, — сказала Даша. — Ну, ка посмотри, тебе нравится?

Она повернула голову то вправо, то влево, глаза ее сияли.

— Нормально. Так даже лучше...

— Так даже лучше... Ну что вы, мужчины, понимаете-таки в укладке? Как же я проголодалась! Хочется котлет с вермишелью. Это мое любимое блюдо с детства.

— А мне всегда нравится куырдак с картошкой.

— Ну, это мне знакомо. Мой отец любит куырдак. А бешбармак – фирменное блюдо мамы.

— Ты хочешь чебуреки? Горячие, прямо с казана. – сказал я.

— А где это?

— На Никольском рынке. Поехали?

Мы перешли через дорогу и сели в трамвай. Рынок был полон, торговля в разгаре. Прилавки пестрели фруктами и овощами. Мужчина с копной густых жестких волос и с папиросой в зубах подбрасывал щепки под котел с кипящим маслом. Крупная смуглая женщина, раскатав тесто, ловко перевернула чебуреки в казане. Потом она захватила их 42

 

шумовкой и, когда масло стекло, подала нам их на тарелке.

— Ух ты, — сказал Даша, — можно обжечься!

Женщина снисходительно улыбнулась и вытерла руки фартуком. Мы ели чебуреки и запивали пивом. За оградой рынка возвышалась церковь. Стая голубей кружилась над сверкающими на солнце крестами.

— Ух, как я наелась! Мне даже спать захотелось, — сказала Даша.

— Это от пива, в нем есть хмель. Я тоже после пива совею.

— Я съезжу к родным. Они живут на Ташкентской. Давно обещала. Ну, а ты дорогой, поедешь со мной?

— Увы, мне надо к строителям, — сказал я, — у них профсоюзное собрание. Я Омару давно обещал.

Я рассчитался, и мы вышли на дорогу. Я остановил машину, усадил Дашу и закрыл дверцу такси. На пересечения Мира и Комсомольской я пересел в автобус и сошел на остановке «Плодоконсервный комбинат». Никто вокруг не знал, где живут строители. Пришлось снова сесть в автобус и выйти на следующей остановке. На крыльце серого пятиэтажного здания по улице Дежнева толпилась молодежь, парни стояли или сидели на корточках. Заметив меня, они замолчали и проводили жесткими взглядами. В этом районе, подумал я, ночью лучше не появляться. У парней были загоревшие, обветренные лица. Они подначивали друг друга, курили и сплевывали под ноги. Я спросил Омара.

— Тебе надо Омара? Ну, пошли, они все в зале на собрании, — ответил мне мужчина в застиранной майке и спортивных штанах со вздувшимися коленями, — это выше. Иди за мной.

Толстая, хмурая вахтерша не взглянула на нас. За ее спиной висело объявление: «Сегодня в 19:00 дискотека. Вход свободный». Клуб был набит битком. Было душно. Я протиснулся меж скамеек. Омар заметил меня и махнул. Он взял микрофон, а затем отложил и поправил на голове тюбетейку. Собрание было в разгаре. Говорили все, никто никого не слушал. Было шумно.

— Пусть Жаламан скажет! Устроили говорильню. Зачем столько народу собрали? Пусть Жаламан скажет! Хватить галдеть!

Омар отыскал кого-то глазами и махнул ему. Все обернулись. Невысокого роста, плотно сбитый мужчина уверенно заявил:

— Я с места. С трибуны меня не видно.

— Жаламан, а тебя и сейчас не видно. А ну-ка, стань на носки!

Все засмеялись. Омар постучал карандашом по столу.

— Я что хотел сказать? Автобус у нас забрали. Теперь каждый добирается на стройку, как может. Отсюда и опоздания.

— Правильно. Верните автобус.

— Спецовки нам не меняют годами. Кто в чем ходит. Ботинки носим свои. Запишите в протокол. В столовой не еда, а одно название. Пишут борщ с мясом, а где мясо? Украли!

— Правильно! Вот это правильно.

— Мне уже пятый десяток, а живем мы в общежитии больше восьми лет. Когда я получу квартиру? А если я умру, как хоронить будете? На балконе держать станете меня? Пусть народ знает, кто и когда получит квартиру. Список должен быть в каждой бригаде.

— Правильно, в каждой бригаде. Мы не знаем, кому уходят квартиры, то горсовету надо, то райкому партии. Хватит уже! На нас, на строителях, ездят как хотят.

— Так народ и до бунта можно довести! Поднеси спичку к бензину и все взорвется, — сказал Жаламан. — Прессу пригласили, — это правильно. Пусть все знают, как у нас 43

 

обстоят дела... Куда это годится!

— У тебя все? — спросил Омар. — Все выступления занесены в протокол собрания. О принятых решениях я доведу до сведения парткома и руководству треста. Так, не уходите. Сегодня дискотека в семь вечера, вино и водку не приносить.

— Правильно. Приносить не надо. Бухнул и танцуй. Зачем людям праздник портить?

Все засмеялись и пошли к выходу.

— Ну что, Дастан, все записал? — спросил Омар и поправляя тюбетейку на голове. — Я думал, ты не придешь. Пройдемся по этажам, увидишь всё своими глазами.

Коридоры общежития, с облупившейся краской на стенах и обшарпанными полами, производили тяжелое впечитление. Крохотные комнаты без умывальников и кухни, в которых жили семьи строителей, занимали все этажи. Худенькая, с загнанным выражением лица женщина, качала ребенка на коленях. Заметив нас, она отложила ребенка и стала собирать со стола остатки еды.

— Пойдем дальше? Напротив этого здания стоит еще одно общежитие, — сказал Омар.

— Зачем? Там же всё то же самое...

Мы спустились вниз. Молодые люди хмурыми, жесткими взглядами проводили меня. В этом районе, подумал я снова, ночью лучше не появляться. Омар дошел со мной до автобусной остановки.

— Ну, что, публикация будет? Это для тебя, — сказал он и сунул мне папку, завязанную тесемкой. — Для нас это важно, здесь список очередников, количество квартир и тех, что уплыли от нас.

— Посмотрим, — сказал я, — а насчет бензина Жаламан сказал правильно. Поднесешь спичку – и все взорвется.

Я доехал до университетского городка. Большая поляна за зданием ректората была усеяна палатками. Студенты играли в футбол. Палаток было так много, что я не знал, где отыскать Сабита, сына Асылбека. Я остановил первого попавшегося студента.

— Сабит Мухамбетов? Он на каком факультете учится? Очкарик, говорите? Я лично не знаю. Тут все факультеты. А вы у девушек спросите, вот они всех пацанов изучили.

Мы засмеялись. Девчата, которые сидели под деревом в униформах с надписью на кармашке «ССО», знали всех ребят по имени Сабит.

— Он на гитаре играет? Нет? Наглый такой? Не может быть! У него отец не такой: Худенький такой, смуглый? Да, похоже. Это, наверно, Сабит с матфака. Ну да, это он!

— А где он сейчас? — спросил я.

— Так вон он идет!

— Сабит, иди к нам. Тебя ищут, — сказала самая бойкая девушка и подмигнула мне: —Мы его разыграем.

— Меня? Что-то случилось? — спросил Сабит худенький юноша в розовых очках. — Кто меня ищет?

— Ты брось это! Сам натворил, сам и отвечай. Твоя девушка на третьем месяце беременности. Ты, как порядочный мужчина, должен жениться. Смотри, какой тихоня!

— Я должен жениться? — спросил Сабит и растерянно посмотрел на меня. — Да вы с ума сошли, это еще доказать надо! А может, ребенок не от меня?

Мы засмеялись. Я отвел его в сторону.

— Слышали, как они разыграли меня, — сказал Сабит, протирая платочком стекла очков, — а я сразу о родителях вспомнил. Всегда боюсь чем-то расстроить их.

— Знаю, конечно, — сказал я, — Мы с Дашей провели с ними несколько дней. 44

 

— Это, наверно, отец попросил вас найти меня?

— В общем-то да. Знаешь, сейчас в Алма-Ате много политических движений. Я боюсь, как бы они не потянули тебя за собой. Понимаешь?

— Ну, это там в Москве, в Ленинграде движения и партии, а у нас ничего такого нет.

— Сабит, твое дело – грызть гранит науки. Они у нас тоже появляются. Обходи их стороной. Держись в стороне.

— И вы только из-за этого приехали? Даже смешно, — сказал Сабит.

— Я думаю, что ты меня понял, держи нейтралитет.

— Нейтралитет? Это не трудно, — сказал Сабит.

Я дал ему денег и похлопал его по спине. Потом я спустился вниз на Тимирязева и поймал машину. Уже смеркалось. Я закурил и, посмотрев в окно такси, подумал, что надо бы свозить Дашу в горы и подышать свежим воздухом.

X

— Милый, как ты хорошо придумал про горы. Знаешь, я давно мечтала об этом, а ты не боишься жить в горах? — спросила Даша, убирая тарелки после завтрака. — Наверно, сейчас там холодно и одиноко. И как бы мы не встретили снежного человека! Вот будет умора!

— Ты пугаешь себя, ключи от домика у меня. Домики там обжитые. Ты отдохнешь, подышишь свежим горным воздухом. Ну, а снежный человек? Бедняга, я думаю не устоит перед чарами такой раскрасавицы, как Даша.

— Да ну тебя! Вот здорово! Может, покатаемся на лыжах. Я люблю лыжи. Поехали, так поехали! Я возьму теплый свитер тебе. Да, кстати, ты нашел сына Асылбека? Какой он из себя?

— Он весь в маму, — сказал я, вытаскивая из платяного шкафа дорожную сумку. — Я попросил его сидеть тише воды, и ниже травы.

— Если послушается, — сказала Даша и стала укладывать вещи в сумку. — Мне надо закупить продукты на дорогу. Ах, да, я забыла фолиевую кислоту.

— Какую кислоту?

— Для женщин, для беременных женщин, дорогой.

— Ну да, — сказал я и почесал затылок.

— Он совсем еще ребенок, этот Сабит, пусть сидит тихо. Я схожу за продуктами. Ты сдал свою статью? — спросила она.

— Да, я оставил ее ответсеку, главного не было. Кстати, я же съездил на АХБК, Кирова и Гагарина. Везде есть жалобы на нарушения при распределении квартир. Если ты один, то тебя не ставят в очередь, прописывают на время, чтобы не претендовал на жилье, а так – живи в общежитии хоть годами.

— Ах, вот как, отлично придумано. И ты не боишься?

— Знаешь, свое я отбоялся. Пусть другие боятся. Я вызову такси. Доедем до «Армана», там пересядем на автобус – и в горы. О том, что мы в горах, знает только наш фотокор Эдик.

— Что же, может, это и правильно, — сказала Даша укладывая постельное белье, — поехали, так поехали. Ура, мы уезжаем в горы!

В августе снег лежал только на вершинах гор. В предгорьях, усыпанных соснами и елями, было холодно и сумеречно. Кое – где на склонах были видны деревянные домики. Мы поселились в одном из них, сбитом из сосновых брусьев. В большой комнате стояла 45

 

роскошная железная кровать с четырьмя никелированными набалдашниками. В чистенькой прихожей – печь, побеленная известью. Одно окно выходило к склону гор, а второе смотрело на соседний домик. Нас все устраивало. По ночам было холодно. К вечеру я затапливал печь. Когда, усевшись на полу, я колдовал с растопкой, дым ел мне глаза, выступали слезы. Я снова и снова чиркал спичкой и лез головой в печь. Дашу это веселило. Она смеялась и качала головой. Когда дрова разгорались и начинали трещать, комнаты наполнялись теплом и уютом. Я садился на табуретку и курил. Потом мы ужинали и смотрели в окно, которое выходило к домику лесника. Затем мы забирались под одеяло, разговаривали и засыпали.

По утрам соседские козы перепрыгивали через жерди и паслись под нашими окнами. Они подходили к окну и разглядывали нас. Как-то раз старшая из коз перешагнула через порог и стала смотреть на Дашу. Мы засмеялись.

— Как мило с ее стороны! — сказала она и погладила козу. — Глянь-ка на неё, милый, она готовится стать мамой.

Когда сгущались сумерки, жена лесника в куртке и с платком на голове, загоняла коз обратно. Сюда, наверх, люди добирались на машинах. Затем они оставляли их внизу и шли пешком с поклажей на спинах. Сразу перед домиками шла узкая, твердая и скользкая тропа. Мы старались больше гулять и дышать студеным чистейшим горным воздухом. Мы шли вниз мимо сосен и елей, которыми поросли склоны. Еловые лапы тяжело нависали над нашими головами. Земля была усыпана сосновыми иглами и палой листвой, и от них шел пряный сырой запах. Было приятно скользить подошвами ботинок по нетвердому склону и держать друг друга за руки. Затем мы делали привал, садились на перевернутые деревянные ящики и смотрели, как вода бьется о камни, покрытые мхом. Даша закрывала глаза и, откинув голову, втягивала в себя горный воздух. Мне приятно было думать, что этим воздухом дышит наш ребенок. Я курил и выпускал из рта колечки дыма, как научил меня Марат Балжанов. Достав из кармана брюк металлическую коробку с монпансье, я угощал Дашу. Затем мы шли обратно. Когда солнышко пригревало, мы выносили столик на двор и обедали.

— У меня такое чувство, как будто мы живем на другой планете, — заметила как-то Даша, взбивая подушку, — я забыла обо всем на свете. Я так чудесно выспалась, как это бывает только в детстве. Представь себе, у меня даже глаза стали большими. Ты заметил?

— Да? Как это стали большими?

— Ну, я это чувствую. Ты закрыл дверь?

— Когда хорошо поем и выпью, у меня, знаете ли, тоже крылья растут и глаза становятся шире.

— Да ну тебя! Я же вполне серьезно.

Мы посмеялись и легли спать. Было тепло и уютно, в печи потрескивали поленья. Даша, перевернувшись под одеялом, прижалась ко мне. Я обнял ее и поцеловал. Моя рука скользнула вниз, к ее бедрам. Даша перехватила ее, и мы засмеялись. Не знаю, наверное, мы никогда не ощущали себя такими счастливыми, как здесь, в горах. Прямо над вершинами гор стоял огромный желтый диск луны. Мы слышали, как в печи что-то гудит, и по комнате распространяется запах сосновой смолы.

— Ты не можешь уснуть? О чем ты думаешь, милый?

— Конечно, о нас и маленькой Даше.

— Дай мне руку. Ты заметил, как я меняюсь? Вот потрогай ниже, ниже. Вот так. Заметно?

— Нет, не совсем, — сказал я. — Так подожди, не чувствую. 46

 

— Помнишь, тогда, в госпитале, я сказала тебе, что у нас с тобой будет долгая история?

— Удивительно, так и оказалась. Почему ты не спишь? – спросил я.

— Ой, не знаю. Я вообще стала такая трусиха, как только забеременела, представь себе. Вчера приходила жена лесника, принесла козье молоко. Сказала, что еще принесет. Я хотела дать ей денег, а она отказалась.

– Я поговорю с ней. Деньги лишними не бывают. Любая работа имеет свою цену. — Надо выпить козье молоко маленькой Даше это только на пользу.

Тени сдвинулись. Луна переместилась за вершины, стало темно.

— Тебе не хочется спать? Ты думаешь о работе? Ты, наверное, скучаешь по газетам, милый. Давай, попросим лесника, пусть привезет их. Он же выезжает в город.

— Да, наверное, надо сказать – ответил я.

Я лежал с открытыми глазами и слушал ее. Как многие женщины, она стала вспоминать других женщин. Я был уверен, что достоинства и недостатки женщин поделены в равной мере. Или что-то в этом роде. Однако, со слов конкретной женщины, Даши, это было не совсем так. Надо же, подумал я: какая межвидовая борьба. Даша, опершись на локоть, что-то увлеченно рассказывала мне. Я отвечал ей, а потом уснул. Когда я проснулся, Даша спала. Присев у печи, я закурил и стал думать о своей статье.

Утром нас разбудила возня под окном. Я натянул брюки и свитер, нацепил башмаки и открыл дверь. Старшая из коз потянулась ко мне. За ней стояли ее близкие.

— Вы их не бойтесь, — сказала жена лесника с банкой молока в руке, — они у меня ласковые. Утреннее молоко, еще теплое, передайте жене. Мы, как только перебрались в горы, завели хозяйство. Коз держим, баню построили. Здесь мы чувствуем себя хорошо. Да и мужу работается легко. В город мы спускаемся за продуктами, родных навещаем. Мы не здешние, муж у меня ученый, Мусакулов. Характер у него очень сложный. Не со всеми уживается. Я иногда сама его не понимаю. Бывает, он замыкается в себе и ни с кем не разговаривает. Почему? Я не могу понять?

— Ах, вот как, надо же! А как его зовут?

— Историка моего? Рахимжан. Вы приходите запросто, мы баньку держим.

— Надо же, — сказал я, — историк... А мы думали лесник...

Женщина засмеялась и поправила платок на голове.

— Даша, слышишь? — сказал я, обернувшись, — нас в баню зовут. Как вас зовут? Рая? Хорошо, мы придем.

Я посмотрел вверх, на солнце, и зажмурил глаза. Склоны гор, усыпанные соснами и елями, были ярко освещены. Снежные вершины казались такими близкими и в то же время далекими. Даша занялась завтраком. Я наколол дрова, и сложил их в картонную коробку у входа. Затем сгреб граблями палую листву и обрезки веток. Спустившись по скользкой тропинке, я наполнил водой из ручья деревянную кадку из-под капусты. Потом я выкурил сигарету и очистил подошвы ботинок ножом со сломанным лезвием. После завтрака мы вышли на прогулку. Скользкая, не твердая тропа шла меж деревянных домиков и строений. Мы чувствовали запах горелого угля и дров. Все, кто встречался нам в пути, здоровались с нами и уступали дорогу Даше. «Как в ауле», — сказала Даша. Иногда женщины, пропустив ее, смотрели в спину. Мы остановились у калитки. «Магазин ищите? — переспросила женщина, опершись на грабли, которыми она сгребала листву. — Вон он за углом». Покосившийся, с облупившейся штукатуркой магазинчик имел скудный ассортимент. Зато плечом к плечу выстроились покрытые пылью бутылки вина. Продавщица, женщина «кустодиевского типа», отвернувшись, подкрашивала губы. Двое 47

 

мужчин в рабочих спецовках потягивали пиво, примостившись в углу. Мы поздоровались. Ладони мужчин были крупные, в мозолях. Очевидно, они рубили лес. Стоя рядом с ними, я выпил бокал пива и купил несколько бутылок «Иссыкского».

— Ух ты, сколько добра пропадает! — сказала Даша. — В городе, наверное, не знают о вас.

— Вот – вот, — сказала продавщица и отложила помаду, — не знают. Как они найдут нас?

Мы пошли обратно. Мы шли так же, как прежде, по скользкой узкой тропе мимо деревянных домиков. Было холодно и ветрено. Ветер разгонял печной дым. Собак почти не было, как ни странно. Однако одна из них выбежала нам на встречу, повиляла хвостом и ушла.

— Ты держись за меня, — сказал я, — не хватало, чтобы ты покатилась вниз.

— Представляю, какая была бы умора, — сказала Даша и ухватилась за меня, — ты сам не упади. Сегодня ты выпьешь от души.

— Я не один. Мы угостим историка и его жену.

— А как ее зовут?

— Рая.

— Чудесное имя!

— А главное, очень редкое.

Мы засмеялись. Тропинка как-то выровнялась, и теперь мы шли не опасаясь, что покатимся вниз. Становилось сумрачно: в горах всегда быстро темнеет. Мы сели на перевернутые деревянные ящики и передохнули у ручья. Вода омывала покрытые зеленым мхом камни и шумно сбегала вниз.

— Знаешь, в Алма-Ате вода волшебная. Пить – не напиться, — сказала Даша, — волосы и кожа после ванной становятся шелковистыми. Удивительно!

— Да, это так. А у нас на западе вода жесткая.

— Тебя, наверное, ищут. Интересно, статья вышла?

— Я предупредил только Эдика, где мы будем, — сказал я. — А так у меня остались неиспользованные дни после отпуска.

— Ну что, пошли? Будем собираться в баню. В нашем колхозе летом баня не закрывалась. И всегда бесплатно. Представляешь? Я, мама и сестренка по два часа мылись. А зимой после парной выбегали за дверь, обтирались снегом и смеялись, смеялись.

— Представляю! — сказал я. — Ну, что, пойдем? Попаришься с веником.

Уже стемнело, когда мы остановились перед калиткой домика, где жила Рая. Накрапывал дождь. В руке я держал сумку с бельем и пару бутылок вина.

— Господи, как неудобно, — сказала Даша и поправила капюшон на голове, — зря это мы затеяли.

— Как это неудобно? А мы вас заждались, — сказал Рахимжан, придерживая двери дома, — милости просим. Баньку я затопил.

Козы, наши старые знакомые, узнали Дашу, сбежались к ней и стали обнюхивать ее. Мы засмеялись.

— Родственные души, — сказала Даша и потрепала старшую козу по голове, — айда к нам. Мы поймем друг друга. А теперь посмотрим, как живет ваша хозяйка.

Рая суетилась у стола. Она радостно улыбнулась и усадила нас на диван. Мы осмотрелись. Большая комната выходила к горному склону. На диване спал ребенок. У 48

 

его изголовья склонилась старушка, чем-то неуловимо похожая на Рахимжана. Мы встали и поздоровались с ней. Когда мы сказали ей о сходстве, старушка усмехнулась. Он больше похож на жену, сказала она.

Мы засмеялись и сели за стол. Мы говорили о красоте тяньшанских елей, горном воздухе. Потом вспомнили о магазинчике с его винной батареей. Все засмеялись. Я выставил на стол бутылки.

— Самое интересное, — сказал Рахимжан, разливая вино, — об этом магазине в Алма-Ате мало кто знает. Ну, что, дачники, будем ужинать и пить иссыкские вина.

Рая выставила на стол жаркое: дымящееся мясо с печеным картофелем и кислой капустой. Мы ели и запивали жаркое вином. За окном шумел дождь. В печи потрескивали поленья. Наши новые друзья оказались простыми и милыми людьми. Нам было легко и приятно. Складывалось такое ощущенье, что мы знаем друг друга давно.

— Представьте себе, а мы с Дашей думали, что здесь живет лесник с семьей.

— Скажите на милость, а чем же я не лесник? — спросил Рахимжан.

— У него и борода, как у лесника, — сказала Рая и засмеялась, — иногда я сама не узнаю его. Когда Рахимжан отпустил бороду, наша дочь долго не могла понять кто это.

Мы засмеялись.

— Можете считать меня лесником, — сказал Рахимжан, — хотя я историк, окончил университет и работаю над диссертацией. Правда, с темой пока не определился.

— Здесь чудесно, я никогда не жила в горах, — сказала Даша, — а теперь я просто влюблена в горы. Я бы охотно поселилась поблизости где-нибудь. Здесь я скучаю только по ванной. А так – жить можно.

— Какие проблемы? — У нас небольшая банька, я и вам поставлю. Дастан будет тереть жене спину мочалкой.

Мы засмеялись. Рая и Даша пошли в баню, а мы с Рахимжаном вышли на крыльцо покурить.

— Рахимжан, я заметил, вы бываете в городе, купите мне газеты «Московский комсомолец», «За рубежом» и «Алатау».

— Нет проблем, я ведь мотаюсь в город, сижу в архивах или библиотеках. У меня отношения на кафедре натянутые, вот туда стараюсь не заглядывать.

— В чем же дело? – спросил я.

— Наверное, у меня судьба такая. Еще индийские мудрецы заметили: то, что мы зовем человеческой судьбой, есть лишь незримые свойства самих людей. Правильно говорят! Не так ли? Видите ли, Дастан, историк обязан думать. Если он не думает, не размышляет – это уже не историк. Займись тогда тем, что не требует знаний, анализа, свободного полета мысли...

Дождь лил, не переставая. В небе сверкнула полоса молнии и грянул гром, как выстрел из танкового орудия.

— Поэтому вы и здесь, в городе вам тесно, — сказал я.

— Вот—вот. Как же я сам не задумывался об этом? Ну да все равно! Нам, гуманитариям, претят ограничения. Мы не можем подводить свои исследования под «три источника» марксизма. Мои незримые свойства, как ученого, собирать материалы, изучать и выдавать их на суд общественности. В этом я вижу смысл своей работы. 49

 

— Да, кстати, какая у вас тема?

— Причина и последствия массового голода в республике, репрессия казахской интеллигенции в тридцатые годы, — сказал он.

— Ах, вот оно как! Это и есть ваше «незримые свойства» людей, ваша судьба, вы не только удивили меня, вы еще и пугаете. Какие темы?! Голод, репрессии. Московская интеллигенция, я вижу, заразила вас свободой мысли.

Он усмехнулся и продолжил:

— Видите ли, Дастан, иной раз я ночи не сплю от наплыва мысли. Как правы были древние, когда говорили, что во многих знаниях много печали. Я сравнил данные о численности казахов за предреволюционные годы и предвоенные – и ужаснулся. Выходит, от голода умерли более двух миллионов людей! Данные по репрессиям разнятся, они закрытые, у меня к ним нет доступа. Я пришел к мысли, что в ходе массовых репрессий был выбит цвет нации. Как с этим жить? Я разработал эту тему, поднял архивы. На кафедре от меня шарахаются. Выводы же яснее некуда. Вот почему я не бываю там. Здесь, в горах, мне лучше. Как же я понимаю князя Андрея, который с горечью сказал, ах, душа моя, в последнее время мне стало тяжело жить. Я вижу, что стал понимать слишком многое. Работая над темой, я заново осмыслил и массовый голод, и репрессии. Я живо представил себе страдания тех людей. Поверьте мне, я долго жил в башне из слоновой кости. Люди вечно заблуждаются и будут жить иллюзиями жизни. Случилось солнечное затмение! Многие ли из нас знают, что тонны продуктов от великого норвежца Нансена испарялись, нагло разворовывались властями в то время, когда люди ели траву и умирали от голода. Я был потрясен! Я не находил себе места! Верите ли, жена смотрела на меня, как на чумного. И как Всевышний смотрел оттуда и не насылал грома и молнии на головы мерзавцев, которые творили чудовищные преступления! И ради чего?!

— Когда моя мать уезжала в Туркестан, по святым местам, я ерничал, я был полон самомнения и горд этим, — сказал Рахимжан и его голос дрогнул. — Знаете, что заставляет верить – смерть и страдания. Мы чуть с ума не сошли, когда похоронили своего первенца. Мы, далекие от веры люди, просили Всевышнего, чтобы там, в другой жизни, он послал нам встречу с сыном. Вот что убеждает! Эта маленькая, малообразованная женщина, конечно, права своей верой в Бога. Теперь я понимаю ее. Я живо представлял себе, как безмерно страдали люди, у которых отнимали детей и гнали по этапу. Если нет Бога – значит, всё можно! Однажды я взял в руки Коран. Я читал и перечитывал Священную книгу. Мне открылся другой мир. А что такое Коран – свод требований, если хотите – правил, как жить человеку в этом мире. Знаете, меня потрясло одно изречение: счастье находится в тени наших мечей. Как все ясно и мудро! Не творить зло, жить с Богом в сердце...

Рахимжан говорил медленно, с расстановкой, как о чем-то таком, над чем он много раз думал и горько страдал. Мы молчали. Дождь стих, небо прояснилось. Огромный желтый диск луны застыл над вершинами гор. Мы вернулись в дом.

После бани Даша и Рая сияли, как два начищенных до блеска самовара, и как-то загадочно улыбались нам. Их настроение передалось и нам. Мы сели за стол.

— Красивая девушка в любом селе найдет себе ночлег, — сказал я, поднимая стакан вина. — Еще Суворов говорил: после бани хоть сапоги продай, а водку выпей.

— Без чая тоже никак, — сказала Рая. — Мама, мама, айда за стол!

Старушка, божий одуванчик, робко присела к столу и погладила своей маленькой 50

 

ладонью скатерть.

— Как это мило, что мама с вами, — обрадовалась Даша, — я так скучаю по своей. Мы в декабре собираемся пожениться. А я, представьте себе, буду сидеть на свадьбе с животом.

— Ничего, милая, ребенок – это дар божий, — неожиданно сказала старушка, и поправила платок на голове. — Я тоже, когда выходила замуж, брюхатая была.

Мы засмеялись.

— Вы, мама, беременная были?! А мы и не знали, — сказала Рая и рассмеялась, — Ты смотри! Слышишь, Рахимжан? Вот они дают!

— Она у меня набожная, — сказал Рахимжан, — этим летом побывала в Туркестане, объездила все тамошние святые места. Говорит, женщин много, просят Всевышнего и святых послать им детей, так как сами не могут забеременеть?

— Как же так! И что, после этого родятся дети? Не может быть, это же обман, — сказал я и посмотрел на старушку.

Старушка с каким-то сожалением взглянула на меня и отвернулась, затем поспешно что-то зашептала себе под нос. Я растерялся.

— Грех это, сынок, грех! Ты сам будешь с ребенком, а другие родить не могут, вот и едут, идут пешком, ночуют в святых местах, — сказала она, — грех это!

— Он же не хотел вас обидеть, поверьте, я ему все объясню потом, — сказала Даша и погладила старушке ее маленькую сморщенную ручку, — он просто не понял, не расстраивайтесь, ради Бога.

Старушка улыбнулась на эти слова и провела ладонью по скатерти.

— Она у нас такая, живет с Богом в душе, — сказал Рахимжан, — мама держит пост, молится. Боюсь, мы с Раей пойдем по ее стопам.

Мы засмеялись и стали собираться. Ночью я проснулся от стука в дверь. Я сел в постели и прислушался: я ничего не мог понять. Стук повторился. Желтый диск луны висел над вершинами елей. В печи потрескивали поленья. Кто бы это мог быть? Странно... Я встал, укрыл Дашу и открыл дверь. На пороге стоял Эдик. Он часто дышал и выглядел растерянным. Я обнял его и усадил на табуретку у печи.

— Что-то случилось, Эдик?

— Случилось.

— Моя статья?

— Вот-вот. Я специально захватил тебе этот номер. На, читай. Что ты наделал?

Я взял газету и быстро пробежал по заголовкам. Статья стояла в «подвале», на третьей полосе. Она вышла без сокращений.

— В чем же дело? — сказал я. — Я перепроверил все цифры, проблема стоит.

— Ну, это мы понимаем, — сказал Эдик, — тебя все поддерживают. Я сам без жилья. И Бог знает, когда еще мы доживем до него.

— Так в чем же дело? Я об этом хочу знать. Об этом!

— Это все секретарь парткома наш, идиот, всех взбудоражил, орал на планерке, как резаный. Тебя ищет, крови хочет. Это все оттуда.

Эдик поднял глаза вверх и ткнул пальцем в потолок. Даша проснулась и глядела на нас. Мы замолчали.

— Что-то случилось, милый? — спросила она. — Надо ехать в город? Это Эдик? Мне о вас Дастан говорил. Значит, что—то произошло. 51

 

— Тебе не надо волноваться. Ты останься, а я затем приеду и заберу тебя.

— Я все слышала. Это очень серьезно, не так ли, Эдик?

Эдик встал и растерянно развел руками:

— Я на машине. Пока то, да се, уже наступит утро. Надо ехать.

Я посмотрел на часы: полночь.

— Что же, ехать, так ехать, — сказал я, — будем собираться.

Я сел и закурил. В печи потрескивали поленья. Даша стала укладывать вещи. Я видел, с какой неохотой она это делает. Даша отвернулось, ее плечи вздрагивали, она плакала.

— Я подожду вас во дворе, — сказал Эдик, — машина там, внизу.

— Даша, ради Бога, не плачь! — сказал я. — Я сам сильно расстроился. Кто же знал, что так все обернется.

— Знаешь, милый, я давно так не была счастлива, как здесь, в горах, — сказала она. — Даже уезжать не хочется.

— А мне каково? Я тоже хотел сказать тебе об этом. Увы, иногда обстоятельства бывают сильнее нас.

Я встал, набрал воды из кадки и залил огонь в печи, потом закрыл отдушину, скатал постель и убрал ее в шкаф. Мы оделись, взяли сумки, вышли во двор и стали спускаться вниз. Я шел впереди, за мной Даша и Эдик. Холод пробирал до костей.

— Ты смотри, Эдик, покрепче держи её, — сказал я, — сорвется еще вниз.

— Мне ли не знать, как держать женщину!

По крутому склону мы спустились на дорогу, где стояла машины. Эдик сел за руль, а мы на заднее сиденье. Сумку я бросил на переднее сиденье. Эдик включил зажигание.

— Дастан, а ты знаешь, что Рая и Рахимжан потеряли своего первенца? — сказала Даша. Машина развернулась и выехала на дорогу. — Когда я услышала об этом, ушла в ущелье и там проплакала полдня. Какое несчастье!

— Зачем ты пряталась? Я же знал об этом, только не говорил тебе.

— Да неужели? — сказала она и посмотрела на меня, — А я думала скрыть от тебя.

Я обернулся. Горы оставались все дальше и дальше от нас. Внизу вдоль дороги шумела река. Свет фар выхватывал дорожные знаки и отбойники.

— Знаешь, я стала всего бояться, — сказала она, — со мной такого никогда не было, даже там.

— Где это там, — спросил Эдик и посмотрел в зеркало заднего вида: —Я не знаю?

— Там – это в военном госпитале, где Даша работала, а я после ранения в Афгане проходил лечение.

— Вон оно как, — сказал Эдик и притормозил у ресторана «Самал». — Тогда я снимаю шляпу перед вами. Ну что, перекурим? Дастан, разве ты не чувствуешь, что все летит к чертям собачьим? Дай-ка мне сигарету, своих нема.

Мы закурили. У входа в «Самал» горела одинокая лампа. Ресторан нависал, как темный скальный выступ. Было холодно.

— Что ты этим хочешь сказать, Эдик?

— Я ничего не хочу сказать, ты же сам всё написал в своей статье. Выводы напрашиваются сами собой. Уже четыре года мы с детьми переезжаем с одной квартиры на другую. Будет ли у нас крыша над головой, мы не знаем. Таких как мы в Алма-Ате тысячи. Тысячи! Однажды, все это сорвется, где-нибудь да сорвется. Вот увидишь. Кому-то налево эти квартиры уплывают, и Бог знает кому. Что я должен думать? Ты спрашиваешь, кто тебя ищет? Наш секретарь парткома. Он хочет твоей крови, так сказать. Завтра к нему и явишься. Ну что, поехали. 52

 

— Моей крови, — сказал я, когда машина выехала на дорогу, — будто мало мы пролили ее. Может ты и прав. Тому, кто прошел Афган, вряд ли чего стоит боятся теперь. Ты смотри на дорогу. Обидно будет свалиться в ущелье, так и не попав на прием к секретарю парткома. Наш новый друг, Рахимжан, заметил, что маленькая правда победит большую ложь. Выходит, я написал эту самую маленькую правду.

— Какой же он умница! — сказала Даша, — Эдик, нам в «Тастак».

— Очень образованный и думающий человек. Слушая его, сам умнее становишься. Еще он заметил, что безбожная власть обречена. Вот как...

— Значит страну ждут потрясения, — сказал Эдик и снова взглянул на меня в зеркало заднего вида.

На нас наплывали огни светофоров и свет фар встречных машин. Глаза Даши становились то иссиня-черными, то ярко-синими. Я обнял ее. Она положила голову мне на плечо и заснула. Мы проехали мимо кинотеатра «Арман», а через квартал свернули налево.

XI

Утром я тщательно побрился, надел свежую рубашку и костюм. Было такое чувство, будто меня ведут на бойню. Стоя у зеркала, я попытался завязать галстук, однако у меня ничего не вышло, и я бросил его на стул.

— Давай-ка я. Это не так сложно, — сказала Даша. — Смотри, как делается узел. Запомнил? Нет? Мне ехать с тобой?

— Зачем? Мне же не зубы вырывают.

Даша улыбнулась и поправила воротник рубашки.

— Ты сейчас поедешь в редакцию?

— Нет. Мне надо сразу в горком, в отдел пропаганды. Наш партком, очевидно, умыл руки.

— Вот оно как. Говорят, чем выше начальники, тем они добрее.

— Да пусть они идут к чертовой матери! Глаза бы мои их не видели. Я только выполнил свою работу. – не сдержался я.

Я доехал до горкома партии и, отметившись на входе, поднялся на этаж. Обстановка была холодная, с безвкусно установленной мебелью и потертыми коврами. В деревянной кадке торчало дерево с зелеными большими листьями.

Ряды покрытых лаком дверей наводили смертную тоску. Я прошел до окна и повернул вправо. Молодой человек в очках и в костюме указал мне дверь. Я толкнул ее и оказался в просторном, уставленном казенной мебелью кабинете. За столом сидел полноватый мужчина средних лет с отдутловатым, отечным лицом. Наверное, почечник, подумал я. На зеленном сукне стола лежали газеты и журналы.

— А... это ты автор статьи, явился значит... Я просил вашего секретаря, чтобы ты сам дал опровержение на статью, под которой стоит твоя подпись, — сказал инструктор отдела с труднопроизносимой фамилией. — Как ты посмел написать такое?! Ты же весь город взбудоражил!

Мужчина вышел из-за стола и опустил руки в карманы брюк. Очевидно, он привык тыкать всем.

— Поэтому я и пришел, чтобы лично держать ответ. — Я не первый год работаю в газете, и все приведенные факты мною проверены, взяты в профкомах, — сказал я.

— Твоя статья пошла по рукам, она взбудоражила город. Ты этого добивался? 53

 

Директора предприятий, уважаемые в городе люди, были здесь до тебя, они поднимут вопрос на сессии городского совета. Кто тебе позволил так очернять уважаемых в городе людей? Ты спрашиваешь: кто получает в Алма-Ате квартиры в обход очереди, кому выгодно скрывать это? Слушай, откуда ты взялся такой? Из Актюбинска? То-то я вижу, что западный, Младший жуз, так сказать. У вас там храбрецы живут, что думают, то и говорят: «Найза бер де жауға қой» — это про вас...Ты кем себя возомнил?

— Разве партия не требует от нас больше гласности, больше демократии? – вставил я.

— Слушай, какая демократия и гласность? Будет у тебя своя газета – пиши, что вздумаешь. Газета, в которой ты работаешь, является органом горкома партии и городского совета. Я, мы обязаны не будоражить людей, а решать вопросы.

Он говорил с расстановкой, твердым, не терпящим возражения голосом. Лицо у него было дряблое, стареющее.

— Ты служил?

— Да.

— Отец работает? Где?

— Он на партийной работе.

— Так, так, интересно. — Как же это так, сын ответработника, а туда же. Завтра твое имя будут полоскать на сессии горсовета. Тебе это надо? С работы сам уйдешь. Сам! У вашего редактора еще все впереди, он еще ответит за свои кадры.

— Он был в отпуске. Зачем же его трогать? – сказал я.

— Ну это уже нам решать, молодой человек, нам.

— Что вы хотите от меня? — спросил я и посмотрел ему в глаза. — Я выполнил свою работу. Мне что, извиняться перед вами?

— А зачем? Напиши опровержение от себя лично. Мне ли тебя учить? Мы дадим тебе сведения по решению жилищной проблемы. Как надо, так и напиши опровержение.

Мужчина снял очки и протер стекла носовым платком. Он ждал, глядя в окно. Нависла тяжелая, напряженная тишина. Кто-то открыл дверь и сразу захлопнул ее.

— Ну, что ты ответишь мне? Я должен идти на сессию с газетой с твоим личным опровержением. Надо успокоить руководство города, народ, прекратить все эти кривотолки, нам они ни к чему, — сказал он одевая очки.

— Опровержения не будет, — сказал я. — И отец мой здесь ни при чем. И на АХБК, и на Кирова и на Гагарина люди годами живут в общежитиях, не зная, будет ли у них когда-нибудь жилье. В городе нет мяса, масла, везде очереди. Куда это все уходит? Ни для кого не секрет, что верхушка партии живет своей жизнью. Простые люди смотрят на нее, как на небожительницу. Знаете ли вы хоть сами, в какой стране живете?

— Вон! Пошел вон! — вскочил из-за стола мужчина. — Ты еще пожалеешь!

Я толкнул дверь и захлопнул ее за собой. Я чувствовал, как бьется мое сердце. Мужчина, который притаился за дверью, отпрянул и чуть не свалился на пол.

— Мади, идиот, иди сюда! — кричал хозяин кабинета. — Где ты ходишь? Забери эти газеты со стола!

Мади, пошатываясь, поправил галстук и шагнул за дверь. Куда я попал, подумал я. Хотелось на улицу, на свежий воздух. Я прошел вдоль глухих, высоких дверей и спустился вниз, на выход. Я сорвал галстук и бросил его в урну. Многоэтажное кирпичное здание горкома, смотрело недружелюбно, навевало тоску. Зачем я пришел сюда? Чтобы услышать эту ахинею из уст самодовольного, с зашоренными глазами партократа? Я пошел вниз, остановился на перекрестке и закурил в ожидании зеленого света на светофоре. Я перешел дорогу и поискал глазами, где бы присесть. У меня все никак не 54

 

выходил из головы этот мерзкий диалог в горкоме. Я сел на скамейку, положив пиджак рядом. День был в разгаре.

— Дастан, привет, ты ли это? Нет? Да, это ты, — сказала девушка с рыжей копной густых волос, — не узнал? Дайка я присяду к тебе.

— Как же, узнал, — сказал я. — Нас же Омар познакомил, кажется, в мае.

Майра плюхнулась на скамейку и закурила. Затем она достала из сумочки газету, сложенную пополам.

— Ты хранишь ее, как сокровище. Читала?

— А как же? Все говорят об этой статье. Ты-герой, Дастан! Ты стал знаменитостью. У нас на работе все читали твою статью. Ужас! Что будет?

— И Омар видел газету?

— Он в героях ходит, идиот такой, — сказала она. — Это ему на руку.

Я встал, выбросил окурок, и мы пошли вниз. Майра взял меня под руку. Мы прошли по тротуару и вошли в кафе «Пельмени» на углу магазина детских игрушек. Мы взяли салаты и по большой тарелке пельменей. Мы ели и смотрели в окно на прохожих. Съев пельмени, кусочком хлеба я подобрал с тарелки сметану. Майра улыбнулась и достала зеркальце из сумочки.

— Да ну его, этого Омара! Мямля какой—то. Если бы не я, махал бы лопатой у бетономешалки. Он к другой бабе переметнется, вот увидишь. Я раскусила его.

— Вон оно как, — сказал я. — Мы привлекаем внимание — пойдем отсюда. На нас глазеют.

— Я слышала, у тебя есть невеста. Она же не казашка? – спросила Майра.

— Она русская, у нас в декабре свадьба.

— Какие молодцы! Вот как надо, а этот мямля, твой друг, ни рыба, ни мясо.

Мы стояли на тротуаре, на нас натыкались прохожие. На другой стороне дороги, я нашел скамейку, и мы сели под дерево. Сквозь листву пробивался солнечный свет, однако было не жарко. Я закурил и вытянул ноги.

— Майра, я вижу, ты чем-то расстроена, — сказал я. — В прошлый раз ты выглядела куда увереннее.

— Знаешь, Дастан, он изменился. Теперь Омар якшается с начальством, стелется под него. Мечтает о повышении.

— Не может быть?!

— Ну что я, слепая какая? Сначала, когда он ходил с поникшей головой, Омар говорил всем, что я дороже золота для него. Он подал мне надежду.

— Все мужчины так говорят, — сказал я и потушил окурок.

— Он решил, что жизнь для него только начинается. Я всегда чувствовала, что этим все кончится. Я даже к нему на родину съездила.

Она отвернулась и смахнула слезу. Этого только мне не хватало, подумал я.

— Я рассчитывала на него. И знаешь, что мне обидно больше всего? В тресте все знают о наших отношениях. Все думали, что мы поженимся. Я даже рассчитывала на свой угол в городе, а теперь остаюсь у разбитого корыта, как дура.

Я молча слушал ее.

— Не стоит он твоих слез, — сказал я, — ты и сейчас любой девице дашь сто очков вперед.

— Ты так думаешь? Не знаю. Я еще хотела завести от него детей, насладиться радостью материнства. И вот на тебе. Я всегда хотела иметь детей. Представь меня с детьми... 55

 

— Почему бы и нет? Из тебя вышла бы чудесная мама.

— Знаешь, Дастан, по ком этот идиот сохнет?

— Откуда мне знать?

— Да по этой, медичке из нашего профилактория. Это такая яркая девушка, с синими глазами. И вряд-ли кто устоит перед ней. Он как-то подкатывал к ней, а она сразу отшила его. И поделом! Ты заметил, что я общительная, со мной можно дружить, я в беде не оставлю. Я не такая.

— Ты славная девушка, — сказал я, — а не пройти ли нам куда, посидеть, выпить пива. Ты же любишь пиво?

После того, как она ненароком помянула Дашу, мне стало не по себе. Что за день такой? Она продолжала сидеть. Теперь я не знал, как избавиться от нее.

— Дастан, ради Бога, — сказал она и посмотрела на меня: в ее глазах стояли слезы, — только не говори ему о нашем разговоре, ради бога. ты же меня понимаешь? В общежитии, знаешь ли, много молоденьких, смазливых девушек. От ревности можно с ума сойти. А мужику, что, он поматросил и бросил. Или я не права?

Мне это стало порядком надоедать. Я сказал, что мне нужно как можно скорее навестить сестру. Я встал, набросил пиджак. Мы перешли через дорогу, я остановил такси, и когда оно тронулось, обернулся назад. Майра стояла на тротуаре и смотрела, как машина завернула за угол.

Такси притормозило перед зданием редакции на Горького. Я прошел по коридору и, поднявшись по лестнице, остановился перед дверью редактора. Она была заперта. Я обернулся и заметил заместителя. Увидев меня, он спешно юркнул в чужой кабинет. Он избегал меня. Что же, подумал я, может, это и к лучшему, в конце концов, ему тоже досталось. Я достал ключ и отпер двери отдела. Странно, но он показался мне чужим. Я убрал со стола газеты и вместе с пустыми бутылками бросил их в холщовый пакет. Собрал старые блокноты и фотографии, сунул в карман пиджака. Вот и все, теперь можно запереть дверь и оставить ключи в приемной редактора. В конце концов, все однажды кончается. Я стоял у открытого окна и курил. Кто-то вошел и прокашлялся. Я обернулся: Болат Изтлеуов, ответственный секретарь. Мы пожали друг другу руки, и я усадил его в кресло. Я был рад ему, как никому другому в редакции.

— Что ты вздумал делать? — спросил он. — Ты куда это собрался?

— Я ухожу. Мое ремесло меня всегда прокормит. Но хотел бы знать, почему от меня наш зам. шарахается?

— Не бери близко к сердцу, — сказал он, — у него тоже своя головная боль. Знаешь, номер с твоей статьей разобрали, как горячие пирожки. Звонили в редакцию, хвалили за смелость и до сих пор звонят.

— Да, я знаю. Мне уже говорила одна дама из строительного треста — сказал я.

— Статью уже перепечатали другие газеты, без правок, целиком. А это дорогого стоит. Ты думаешь, в горкоме все такие тупари сидят? — спросил Болат. — Сколько людей, столько и мнений. Уйти ты всегда успеешь. Толковый редактор с радостью возьмет тебя к себе. Слушай, у тебя ничего не завалялось в шкафу или в столе?

Мы засмеялись. Я наклонил гипсовый бюст мужчины с бородкой, который стоял на деревянном постаменте в углу и достал оттуда бутылку вина. Я вытащил пробку и разлил вино. Мы выпили и закурили. То ли от выпитого вина, то ли после обнадеживающих слов Изтлеуова, мне стало лучше. Мы стали говорить о футболе и конных скачках. Футбол был его страстью. Могучая память Болата цепко держала все события в мировом и союзном футболе. Я помню, однажды по радио задали такой каверзный вопрос: почему в таком-то 56

 

году индийские футболисты отказались ехать на чемпионат мира. Они вздумали играть футбол босиком, сказал Изтлеуов, и им отказали в этом удовольствии. И попал в точку! Родители Болата были педагогами. Они воспитали сына в лучших традициях русской интеллигенции. Его мягкость и готовность обсуждать проблемы и находить аргументы просто обезоруживали тебя. Я никогда не слышал, чтобы он матерно ругался. Мы стали говорить о предстоящих скачках. Желающих попасть на них было хоть отбавляй. Ответственный секретарь прикован к газете, как Прометей к скале. Поэтому Болат попасть на скачки не мог, хотя он был лошадником, каких еще поискать.

— Если бы скачки проходили в Алма-Ате на ипподроме. А так ехать в степь, далеко от города, кто же меня отпустит? Дастан, ради меня, сделай оттуда пару репортажей. Ты найдешь телефон, а Таня на слух настучит твой материал. Эх, как бы я хотел поехать с тобой на скачки!

Болат полез в карман пиджака и достал конверт.

— Это что? Деньги? — спросил я, — зачем они мне?

— Это твои отпускные и зарплата, — сказал он и сунул мне конверт, — я расписался в ведомости за тебя, уговорил бухгалтера. Деньги тебе сейчас пригодятся. Гонорар за месяц я соберу и потом отдам. Скоро тебя окольцуют, я же знаю.

Мы засмеялись. Таня Даценко отличалась тем, что могла печатать, слушая по телефону репортера, который находился на другом конце страны. Она успевала слушать, печатать и поправлять диктующего. Мы допили бутылку и договорились, что перед отъездом мы еще встретимся и поужинаем. Я одел пиджак, запер дверь на ключ и отдал его вахтеру.

Я остановил такси и доехал до ЦУМа. Здесь на углу крутились молодые, юркие люди. Они торговали пластинками, косметикой и чулками. Один из них отвел меня в сторону, и я купил у него духи для Даши. Когда я отдал деньги, парень обещал в следующий раз сделать мне хорошую скидку. Пройдя по тротуару, я спустился в подземку и зашел в «Юбилейный», купил продукты и пару бутылок вина. На проспекте в киоске рядом с остановкой я купил газеты и спросил номер «Алатау».

— Что вы, молодой человек! — сказала женщина, принимая у меня деньги. — Этот номер расхватали, как горячие пирожки. Там, кажется, про квартиры была статья.

Я остановил такси и сказал адрес: Жарокова,16. Рабочий день закончился, поэтому тротуары и остановки были полны людьми. Приятно ехать по городу и смотреть, как навстречу движутся автомобили, а ветер взметает и кружит палую листву. Справа от водителя, на переднем сиденье, лежал потрепанный номер «Алатау». Перехватив мой взгляд, таксист спросил:

— Читали?

— Я слышал. Мне говорили, интересно?

— Не то слово. Гляди, что творят мерзавцы! Вон у меня брат на Кировском, пятый год мотается по съемным квартирам с тремя детьми. Вот-вот должен был получить девушку. И что? Кукиш ему. Начальник цеха, который пришел на работу после него, уже получил. Брат разругался с начальством. Жена в слезах. Значит, кому-то можно, а кому-то извини, подвинься. Возьми себе газету, почитаешь.

Машина притормозила. Мужчина перегнулся и открыл дверцу. На переднее сиденье плюхнулась крупная женщина. Мы переехали через трамвайные рельсы и поехали вверх по улице Жарокова. Я остановил машину и, рассчитавшись, вышел. Я перешел дорогу и поднялся по лестнице на четвертый этаж. Дверь была приоткрыта, слышались музыка и смех. 57

 

— Галя, гляди, Дастан пожаловал собственной персоной, — сказал Султан и обнял меня. — Проходи, только сейчас вспоминали тебя и твою статью.

— Где ты ходишь? — спросила сестра. — У нас гости, Малика с Абдырзаком заехали. Живо садись. Сейчас плов подавать будем.

Застолье было в разгаре. Было шумно и весело. Говорили все разом, и никто никого не слышал. Пахло сытной закуской и вином.

— А… Дастан, садись сюда, — сказал Максат, мужчина с мягкими чертами лица, в светлой рубашке и синем галстуке, — читал твою статью Развернутая, аргументированная, с конкретными фактами. Я не удивлюсь, если она всплывет на сессии городского совета.

— Статья что надо, она попала в точку — сказал прапорщик Асылбек. На спинке стула, на котором он сидел, висел его воинский китель, — Как только очередь доходит до нас, военных, считай, пропало. Мы всегда в хвосте. Нет правды на земле, говорили классики, но нет ее и выше.

— Асылбек, потише, ты не на плацу, — сказала мужу Бахытжан, смуглая миловидная женщина, — другие тоже хотят сказать.

— Дай договорить, о женщина, ты перебила меня, — сказал Асылбек, — что я сейчас говорил?

— О женщинах!

— Да, о женщинах. Галя, я уверен, что Султану повезло с женой. Ты осчастливила его тремя мальчиками. Ваша квартира блестит, здесь всем хватит места и внимания. Ты гостеприимная хозяйка. Вот на столе плов, манты, и салаты всякие. Я правильно перечислил?

— И сельдь под шубой.

— Да, и шуба тоже есть. Выпьем за хозяйку!

Все засмеялись и выпили. Асылбек перегнулся через стол и поцеловал Галю.

— Асылбек, ты дашь слово сказать? Мы по какому поводу здесь собрались? — сказал Ораз и встал. Его жена Гулбану, привлекательная дама с ямочками на щечках, смотрела на мужа влюбленными глазами. — Мы сейчас обмываем почетную грамоту, которую вчера на торжественном собрании вручил нашему дорогому Султангали начальник треста. Вот как! Султан, дорогой, пьем за тебя! За твое большое сердце и золотые руки! Я прошу всех встать и выпить до дна!

Мы встали и выпили.

— Галя, ты не убегай, — сказал Ораз. — Дай-ка я тебя поцелую.

— Может подождем, Ораз? Сейчас все встанут и пойдут курить. Я сама к тебе приду.

Все засмеялись.

— Внимание всем! — сказал Султан и постучал вилкой по стакану: — Вчера проездом к нам заглянули наши дорогие родственники Абдырзак и Малика с сыном. Абдырзак, ну-ка, покажись. Видели? У него отличный загар после отдыха на море. Завтра они едут в Москву. Абдырзак там учится, пополняет свои знания.

Абдырзак привстал и смущенно улыбнулся. Его жена, светлолицая молодая женщина, кормила сына. Мальчик капризничал и не хотел есть.

— Может, ему кока-колу дать? — сказал я. — Сейчас в Алма-Ате это самый модный 58

 

напиток.

— Ой, ну что ты, еще поправится. Нам нельзя. У меня самой экзема на руках. Надо бы съездить к своей бабушке, она заговорит.

В коридоре хлопнула дверь и вошел Ахат. Он улыбнулся и вытащил из сумки три банки с пивом.

— Час простоял в очереди, не пропускают и все, — сказал Ахат, — у нас в Талдыке такого нет: и так просил и так…

— У вас в Талдыке пиво не такое, как в Алма-Ате, тут, конечно, не пропустят, — сказал Султан.

Все засмеялись и стали пить пиво. Пиво было светлое, с густой пенкой.

— Дастан, мы слышали, ты жениться собрался? — спросил Курман, брат Султана — Давно пора.

Он пересел ближе и обнял меня за плечи.

— Она у него русская, — сказала сестра. — В целой Алма-Ате не нашлось казашки.

— Ну и что тут такого, сердцу не прикажешь, — сказал Курман. — Вот когда я служил в Закарпатье, у меня там хохлушка была. Эх, да что теперь говорить об этом. Нет женщин на свете вкуснее, чем украинки!

— Он опять за свое. Дастан, ты нам покажешь свою невесту? — спросила Куляш, жена Курмана — А то мы на днях уезжаем.

— Брак –дело добровольное, — сказал Султан. — Какая разница казашка она или русская. Попадется хорошая жена – будешь счастливым.

— А если плохая? — спросил Асхат, опуская стакан на стол.

— Если плохая – станешь философом, как Сократ. И будешь усиленно размышлять.

Мы засмеялись. Я встал и вышел в другую комнату. Султан открыл окно, и мы закурили. На подоконнике в стекло аквариума толкались рыбки.

— Мне надо ехать, — сказал я, — на днях мы едем на скачки и кокпар.

— Ты был в горкоме?

— Сегодня утром. Пропесочили в отделе пропаганды.

— Что они хотят от тебя?

— Требуют, чтобы я написал опровержение: мол, я ошибся.

Было слышно, как под окнами гремя колесными парами, проехал трамвай.

— Что ты решил?

Я встал и погасил сигарету.

— Опровержения не будет. Во всяком случае, от меня. Уволят, так уволят.

Я спустился вниз по ступенькам, вышел на улицу и махнул таксисту. Машина развернулась, свернула через трамвайные линии и забрала меня. Смеркалось. Зажигались уличные фонари. Я вспомнил об отце. После всех этих треволнений, я остро почувствовал, как мне его сейчас не хватает. Машина остановилась, я рассчитался и поднялся наверх. Дверь была заперта, ключа в замочной скважине не было. Я открыл двери своим. Даша спала, свернувшись калачиком. Я сел на стул и стал смотреть на нее. Мне не хотелось ее будить. Я встал и прикрыл окно. Она проснулась, и села в постели.

— Ну-ка вставай, лентяйка, и смотри, что я купил тебе.

Даша выложила себе на колени содержимое пакета – колготки, пластинки и косметику. 59

 

Ее глаза засияли, она радовалась как ребенок.

— Дастан, где ты это все купил? Для нас, женщин, колготки – самое слабое место.

— В ЦУМе на углу. Этого добра там много.

— Наверное, дорого?

— Как сказать.

— Да, кстати, ты ходил в этот самый горком? — спросила она и отложила пакет. — Ну и как? Это та газета? Дай-ка мне, надо прочитать самой.

Я вытащил из кармана пиджака пакет с деньгами и протянул Даше.

— Что это?

— Деньги. Зарплата за август и отпускные.

— Ух ты! Теперь мы богачи, — сказала она, — триста шестьдесят рублей! Нам их надолго хватит. Я завтра съезжу на работу. Мне, наверное, уже пора в декретный отпуск. У меня в ноябре пузо появится.

— А так пока ничего не заметно, — сказал я. — Я вижу, ты рада.

— Ну еще бы не радоваться, — сказала она, — Во-первых, твоя статья вышла. Ты же сам рад этому?

— Да, это так, только вот…

— Ты не думай об этом. Все еще образуется. Во-вторых, у меня под сердцем наш малыш. Он скоро начнет толкаться. И теперь скачки, кокпар. Мы же не поедем одни, надо сказать нашим.

— Очень даже положительно. Я тут подумал, что ключ от счастья мужчины находится в руках женщины.

— И еще бы я добавила: ответственный мужчина — находка для женщины.

— Я и есть твоя находка?

— А как же! — сказала Даша. — Я это поняла сразу, еще там, в госпитале.

Мы посмеялись и стали ужинать. Я рассказал, как сходил в горком и в редакцию. Когда я сказал, что на скачки приедет Асылбек, глаза Даши засияли. Я засмеялся и обнял ее. Потом, когда мы поели, я приоткрыл форточку и закурил. Наступила ночь. Даша разобрала постель. Ночью все иначе, чем днем. Ты спишь и не спишь. Ощущение радости от прикосновения друг к другу, когда для тебя нет ничего дороже, чем это существо с синими глазами и каштановыми волосами – безмерно. Ты видишь, как в темное небо, мигая красными бортовыми огнями, взмывает вверх самолет, и слышно, как по лестнице стучит каблуками соседка. Иногда ты просыпаешься и прислушиваешься к ее дыханию, как будто и не засыпал во все. Есть мужчины и женщины, которые не в ладу и торопятся скорее сбежать друг от друга. Напротив, мы всегда тосковали друг без друга, если долго не виделись. Нам никогда не было скучно вместе. Я могу признаться, что был близок с одной или двумя девушками, однако затем мы расставались без сожаленья, как случайные попутчики в поезде. С Дашей все было по-другому. Иногда я думал: как же я раньше жил без нее, а она без меня. Я ловил себя на мысли, что любовь, в конце концов, это забота друг о друге. Если и бывают на свете мужчины и женщины, рожденные друг для друга, то мы с Дашей из их числа.

XII 60

 

Сентябрь так же, как и август, в Алма-Ате самое чудесное время года. Ты можешь спать с настежь распахнутыми окнами, и ничуть не опасаясь дождя или внезапного похолодания. И днем так же тепло и сухо, как и ночью, а воздух прозрачен и свеж. Ты замечаешь сверкающие на солнце паутинки, которые тянутся то тут, то там; ты видишь, как женщины выносят корзины с яблоками и ставят их на край дороги – и ты не можешь отказать себе в удовольствии купить пару чудесного аппорта и с хрустом откусить сочный кусок. Первая половина сентября прошла в счастливом ожидании предстоящих конных состязаний. Вопреки сложившимся традициям, их перенесли далеко от Алма-Аты.

Я съездил к нашим друзьям, и мы договорились встретиться на скачках. И Санат, и Бакен передали привет Даше и обещали угостить ее сочными шашлыками и пивом. Я отправил телеграмму Рахату, и на следующий день получил ответ: приеду, тчк поедем вместе, тчк обнимаю. Рахат тчк. Когда я показал телеграмму Даше, она засмеялась и покачала головой. Повезет девушке, которая выйдет за него, сказала она. Даша спала больше обычного и редко выбиралась на прогулки. По утрам, когда она спала, наскоро позавтракав, я садился на трамвай и добирался до Ауэзова. Потом я пересаживался на троллейбус и доезжал до библиотеки им. Чехова. Здесь было тихо и большой выбор книг. Я открыл для себя мир северо–американской и европейской литературы. Долгое время это были Золя и Гюго, Мопассан и Диккенс, Сароян и Фолкнер. Я заново открывал для себя русскую прозу. Мир Толстого – это огромное небо, величественно и спокойно плывущее над нашими головами. Герои Достоевского – мечущиеся между святостью и низостью русские люди, живущие на грани небытия. И ты начинаешь жить их миром, их страданиями. Рассказы Чехова, «Скучная история» или «Именины», это, по сути, романы, написанные в очень коротком и выразительном стиле. Сравнивая русских писателей и писателей всего остального мира, я открыл для себя, что русские всегда будут первыми. Читая книги, я иногда клевал носом. Тогда я выходил на улицу и, спустившись вниз, обедал в диетической столовой, где были дешевые блюда. Потом я курил, стоя на площадке, и возвращался к книгам. Иногда я забегал в «Букинист» на Гоголя. Здесь книги стоили подешевле, чем в книжных магазинах.

Сентябрьским утром приехал Рахат. Мы слышали, как под окном притормозило такси и хлопнула дверца машины. Выглянув в окно, я увидел, как Рахат с сумкой в руке нырнул в подъезд дома. Я вышел ему навстречу и открыл дверь. Даша поправила челку и стала накрывать на стол. Когда Рахат поднялся и вошел, она оставила стол и подставила ему щеку.

— Привет, ребята, не ждали? — спросил Рахат. — А я тут как тут!

— Я вижу, ты сразу с вокзала, — сказала Даша. — Ух, как ты загорел!

— Я как уехал из Алма-Аты, так сразу к отцу, на его плантации. Сначала мы пололи сорняки, а потом полив, и все такое. Ну, как вы тут без меня? Отдыхали где?

Я убрал его сумку в шкаф, и мы сели обедать.

— Да, кстати, дружище, ты куда задевал сумку? Там дыни кызылординские. Это я для Даши захватил, ей витамины не помешают. Дайте мне нож, я сам нарежу.

Мы обедали и ели тающие во рту дыни. Потом спустились вниз и поймали такси.

— Чур я плачу, — сказал Рахат, — сегодня я богат, как Крез.

Машина развернулась и через трамвайные линии выехала на шоссе.

— Тебя не узнать, у тебя глаза так и блестят, — сказала Даша. — Я давно не выбиралась в город. Мы пару недель назад приехали.

— Где вы были? Гуляли в райских садах? 61

 

— Почти угадал, — сказала она, — мы ездили в горы.

— В горы? Я был в горах годов так шесть назад. Я же учился здесь. Иногда я приезжаю сюда, чтобы наведать друзей. Знаете, я в Алма-Ате просто молодею. Лет так на десять. Сразу вспоминаю студенческие годы, дискотеки и все такое.

— Вот это «все такое» всегда остается за кадром, — сказала Даша. — «Все такое» было или нет? Ну-ка расскажи, Рахат.

Мы рассмеялись.

— Вот всегда так, — сказал Рахат и обернулся к нам. Он сидел рядом с таксистом.

— Друзья, а куда нам ехать? Вы же так и не сказали? — сказал таксист. — Так мы накрутим кругленькую сумму.

— Давай в парк Горького, — сказал Рахат, — сегодня суббота. Должно быть интересно. Про «все такое» хотите услышать? Так вот, на третьем курсе, я дружил с одной девушкой и уже думал о женитьбе на ней. Однажды мы долго-долго гуляли и оказались в каком-то парке. Стояла весна, а в Алма-Ате в это время ветер разносит по городу тополиный пух. Этого пуха так много, что он лезет тебе в ноздри, как вы знаете. Мы со своей девушкой где выпивали, где закусывали, а в конце концов оказались под тополями. Дело молодое. Мы оба волнуемся, но ужасно хотим познать радости любовных утех.

Таксист обернулся к нам и подмигнул.

— Потом мы встали и стали одеваться. Темно, хоть глаз выколи. Я оделся и стал торопить свою девушку. Она мне говорит: Рахат, а где мои трусы? Откуда я знаю, где ее трусы? Она стоит и не уходит. Что делать? Все обшарили, трусов нет. Стою весь в пуху, как идиот какой-то. Потом меня, дурака, осенило: надо осветить землю. Я зажег спичку и стал искать ее трусы. Потом я зажег еще одну спичку, да, видно, слишком близко поднес ее к траве. Тополиный пух вспыхнул, как бензин. Мы бросились наутек и понеслись к выходу. Мы бежим, а дурочка моя плачет и спрашивает: как же я без трусов буду ходить. Короче, мы добежали до общежития и разбежались по этажам.

Мы засмеялись. Такси развернулось перед входом в парк. Я купил входные билеты в кассе под аркой. Парк был полон. Родители гуляли с детьми. Сразу за аркой стояли фотографы с мартышками на плечах и змеями вокруг шеи, а навстречу нам катили велосипедисты. Не доезжая до нас, они резко свернули в сторону. На ярко-зеленой траве сидели отдыхающие. Пройдя ниже, мы нашли в кафе свободные места. Подскочил официант, вытер столик, поставил пепельницу и положил салфетки.

— Из какого мяса шашлык? — сказал Рахат.

— У нас есть все: и баранина, и говядина, — сказал официант.

— Так. Нам пять палок шашлыка, пива пять бокалов и бутылку водки. Да, и лаваш тоже, — сказал Рахат. — А там посмотрим.

За площадкой кафе полноватый мужчина в грязном фартуке и кривом колпаке жарил шашлыки. Дым ел ему глаза, и он утирал их тыльной стороной ладони. Шашлычник снял с огня шампуры с мясом и положил их на большой металлический поднос. Затем, наклонившись к ведру, он стал нанизывать мясо на шампуры. Мужчина держал во рту сигарету и что-то мурлыкал себе под нос. Принесли шашлыки, пиво и водку, нарезки свежих помидоров. Кафе наполнялось народом, становилось шумно.

— Ну, так когда мы едем? Может, я рано приехал? — спросил Рахат. — Где все наши? Они меня не искали?

— Они тебя быстро найдут, как только узнают, что ты угощал нас здесь, — сказал я.

— Ну, тогда их не стоит беспокоить. Мы как-нибудь и без них.

Мы засмеялись. 62

 

— Вы не рассказали, как провели время в горах. «Медео» для Алма-Аты — это все равно, что Эйфелевая башня для Парижа.

— Там было чудесно, — сказала Даша, — мы гуляли в горах. Долго спали и готовили себе на печи.

— О, это я понимаю. Мы, казахи, суровые люди. Мы мало радуемся жизни, — сказал Рахат, разливая водку, — все такие серьезные и строгие. У нас никто не говорит, как он радовался жизни. А ведь жизнь сама по себе – великий дар. Ну нет же! Мы плачемся, как мы страдаем, как тяжела жизнь и сколько в ней несправедливости. Для нас, казахов, жизнь – это горечь несбывшихся надежд. Вот я, к примеру, я не такой, я – эпикуреец.

— Кто это такие? Мы их знаем? — спросила Даша, — организация такая?

— Ну, это древний философ такой, — сказал я. — Эпикур.

— Ну, тогда понятно, если философ.

Официант убрал со стола тарелки и вытряхнул пепельницу. Мы заказали пива и соленые орешки.

— Так я о чем? Вы меня перебили.

— О философах.

— Ну да, об эпикурейцах. Вот, сейчас, я припоминаю. Так, дайка вспомнить? Видите ли, я живу себе на радость. Люблю поесть и выпить. Не дурак и за девками поволочиться. Лучше быть предметом зависти, чем сострадания, как говорил старина Геродот.

— Как он прав! И как сказал, на Рахата это похоже, — сказала Даша. — Вот поедем на скачки там, наверное, будет много твоих последователей – эпикурейцев.

Мы посмеялись. Парень принес на подносе пиво, орешки и сигареты. Затем кто-то окрикнул Дашу, она встала и ушла. Когда мы остались одни, и я рассказал Рахату о своих злоключениях. Мы закурили.

— Не бери в голову, дружище. Когда моего папашу исключили из партии, он так чуть руки на себя не наложил. Потом сестра долго не отходила от него. Ты, как журналист, поставил вопрос, а решать не тебе, не так ли? Все течет и все меняется. Прислушивайся к Даше. Она у тебя не только красива, но и умна. Как говорили древние, печаль уносится на крыльях любви. Ты, давай, разливай! А то мы с тобой эту бутылку до утра будем мусолить.

Я встал и обнял Рахата. Вернулась Даша. Мы собрались и решили прогуляться. День выдался чудесный, парк был полон. Люди толкались у аттракционов и качелей. Мы прошли по дорожке и, опершись локтями о чугунные перила, мы смотрели, как люди катаются на лодках и катамаранах.

— Ну что, поехали назад, домой? Мы здесь полдня гуляем. – сказала Даша.

— Да, надо готовиться в дорогу, — сказал я. — Рахат, ты остановишься у нас, а завтра утром будем выезжать.

— Ну, нет! Поезжайте домой сами, а я еще погуляю, — сказал Рахат, — может, и подцеплю кого, здесь столько девчат.

Мы посмеялись и пошли на выход. День прошел чудесно, и мы стали говорить о скачках. Меня окликнули. Это были Омар и Майра. Этого только нам не хватало, подумал я и почувствовал, как напряглась Даша. Мы поздоровались. Вместе с ними были несколько парней, с которыми я сталкивался на лестничной площадке общежития. Строители сидели за широким столом со множеством бутылок и бокалов. Да, подумал я, нам их уже не догнать. Один из парней поспешно встал и подвинул стул для Даши. Подскочил официант, поставил свежие приборы и убрал со стола. Рахат улыбнулся и покачал головой. «Здесь не надо требовать продолжения банкета, — сказал он мне на ухо. 63

 

— Это твои новые друзья?» — «О, да, — ответил я. — Новые».

— Джигити, я хочу познакомить вас с моим другом, журналистом Дастаном Нурлановым. Рядом с ним наши новые друзья, Даша и Рахат. Короче, его друзья – это наши друзья.

— Омар, подожди, это тот самый журналист, который написал статью про квартиры?

— Ну, так а я что вам говорю? Вот он, перед вами, тот самый журналист, — сказал Омар и засмеялся, — Дастан, твоя статья для нас, строителей, как бальзам на душу. Верно я говорю, парни? Выпьем за моего друга, Дастана!

Строители дружно закивали. Я смутился и не знал, куда себя деть. Мы выпили и стали есть мясо по-аргентински и запивать пивом. «Здорово, — сказал мне в ухо Рахат, я остаюсь с ними! На халяву и уксус сладкий». Затем слово взял Аскар, усатый широкоплечий парень, потом Букенбай с приплюснутым кривым носом, а затем еще кто-то. Становилось шумно. Подскочил официант с подносом и, убрав со стола, принес пиво. Омар встал и отвел меня к выходу. Мы закурили.

— Ну, что случилось? — спросил я.

— Случилось. Сразу после выхода статьи меня вызвали в партком треста. Из горкома понаехали! Короче, мне там вставили по полной, боюсь, до очередных выборов не доживу.

— Как это так, не доживешь? – спросил я.

— Меня турнут и поставят другого. Наверно, к этому все идет, - сказал Омар.

— Так меня уже пропесочили в горкоме и, как видишь, ничего, живой.

— Дастан, вы на скачки поедете?

— Да, собираемся. Ты тоже хочешь ехать? Бери Майру с собой...

— Посмотрим, — смутился Омар, — если хочет, пусть едет. Она мне сказала, что ты собираешься жениться?

— Ну да. Зимой у нас свадьба. А что?

— Да так, ничего, — сказал Омар и переменился в лице, — пойдем к столу.

Мы вернулись. Я сказал, что нам пора уходить. Даша встала. Рахат решил остаться. Мы пошли к выходу. Люди покидали парк. Фотографы со своими мартышками и желтыми змеями все еще стояли у входа.

Часть вторая

I

Утром мы встретили Рахата на автовокзале и сели в автобус. Дорожные сумки я запихнул в проем над нашими головами. Даша села на переднее сиденье вместе с Рахатом. Я примостился у окна. Автобус заурчал и вывернул на дорогу.

— Ну, как тебе наши новые друзья – строители? — спросил я. — Ты когда от них ушел?

— Когда ушел? Спроси что-нибудь полегче. Как я могу вспомнить, когда ушел? — сказал Рахат и обернулся назад. — Я только помню, что мы вышли из парка и сели в такси.

— Отличные парни?

— И не говори! Да они же все наши, из областей и районов. Все холостые, работяги, бывшие армейцы. Да, кстати, они думают организовать что-то вроде своего движения. Дай-ка вспомню название. 64

 

— Не трудись, «Свобода». Я уже слышал.

— Ну да. Так и называется! — сказал Рахат, — «Свобода». У них там за главного твой друг Омар. Да, кажется, его так зовут. О черт, меня сушняк замучил. Даша, у тебя нет воды?

Даша открыла сумку и протянула Рахату бутылку с водой. Сделав пару глотков, Рахат сказал:

— Ну вот, не зря я был тайно влюблен в Дашу. Досталась же она другому. Даша, ты погасила во мне пожар. Да, кстати, строители до сих пор работают там, куда мы едем. Они ставят денники и коновязи.

— Далеко едете? — спросил пожилой мужчина в очках с толстыми стеклами.

— На скачки, — ответил я.

Мужчина улыбнулся и сказал:

— Все на скачки.

— Я еду только ради него, — сказала женщина в шляпке, — только ради него. Знаете, лошади – это его страсть и его слабость. Абрам любит лошадей больше, чем меня.

— Неправда! — сказал ее муж. — Сначала в моем сердце ты, Роза, а уже потом – лошади.

Женщина улыбнулась и добавила:

— Хорошо было, когда все собирались на ипподроме в Алма-Ате. Теперь скачки за городом. Как это понять? Я даже не знаю, где мы остановимся, где будем есть? Мы с мужем врачи, роды принимаем...

Автобус притормозил. Водитель вышел и о чем-то разговорился с инспектором ГАИ. Потом он снова сел за руль, и автобус тронулся. Даша обернулась и протянула мне бутерброд и стакан.

— Пей, пей, это не водка, — сказал Рахат, — это всего лишь вода.

Мы посмеялись и стали смотреть на дорогу. Впереди нас двигалась вереница автобусов и легковых машин. Из окон автобусов были выставлены флажки, которые трепетали на ветру. Из репродукторов, установленных на крышах автобусов, звучала бравурная музыка. Машины обгоняли нас, и девушки, высунувшись из окон, показывали рожки.

— В мое время такого бы не допустили, — сказала женщина в шляпке, — А как его балует мама... Вы слышали о еврейских мамочках? Я еду только ради него, чтобы он был доволен. Мы с ним врачи, роддом стал нашим домом.

Мужчина обернулся ко мне и подмигнул:

— Все женщины одинаковы, что молодые, что старые, — сказал он, — Мы врачи старые еврей.

Я кивнул ему, и мы рассмеялись.

— Мужчины – люди неблагодарные, — сказала его жена. И, открыв сумку, и достала завернутые в газету бутерброды: — На, поешь, ты почти не ел утром. Бог знает, как мы там еще разместимся, и как будет с едой.

Я протянул программку. Женщина водрузила на нос очки и стала читать, шевеля губами. Затем она сняла их и сказала:

— Здесь чуть-чуть по-другому, даже есть показательные выступления и концерт. Раньше такого не было!

— Кто-кто, а Роза знает толк в лошадях и скачках! — сказал ее муж, — Она всегда ездит со мной. У нас дома даже целая энциклопедия по конному спорту, справочники.

— Ты ври, да не завирайся, — сказала Роза. — Это все твое, я только привожу все в порядок, чтобы не валялось, где попало. 65

 

Мы приехали в Иссык ближе к четырем часам и остановились за вереницей других автобусов и пошли к выходу. Навстречу к нам вышли представительные мужчины и женщины. Мы встали вокруг и послушали их. Самый старший произнес речь, и все похлопали ему. Затем вошли в гостиницу и поднялись по лестнице. Мы осмотрели свои номера. Из моего окна открывался чудесный вид. Зашел Рахат и отдал мне свой паспорт. Пока Даша разбирала вещи, я стал спускаться вниз и столкнулся с Арыстаном Карабалиевым. Мы пожали друг другу руки. Я не видел его с прошлого года.

— Я вчера приехал, — сказал он, — здесь столько народа: из всех областей, приехали киргизы и туркмены. Говорят, завтра из России будут башкиры.

— Ну-ну, — сказал я, — мы ждем своего друга Асылбека, я схожу, поищу его. Может, он уже здесь.

— Я вижу, вы не одни, — сказал Арыстан.

— Да, это мои друзья. Даша – моя невеста, а Рахат – старый приятель.

— Дастан, вам понравились номера?

— Нас устраивает. Вид из окон чудесный, выходит на площадь и ипподром.

— Я тоже подумал, что вам понравится. И вашим друзьям тоже.

Мы закурили. Арыстан был старше меня, но предпочитал обращаться ко мне на «вы». Это всегда меня смущало. Он был выше меня ростом, крупнее, со смуглой гладкой кожей. Он редко смеялся. Когда он улыбался, то на себя внимание обращали его крупные, белые зубы. Он был мягок и обходителен. Я не знаю человека, влюбленного в лошадей больше, чем он. Его замечания о лошадях или жокеях были всегда точны и справедливы. Было приятно разговаривать с ним на эту тему, и мы понимали друг друга с полуслова. Многие лошадники и жокеи знали его лично. Считалось за честь иметь фотографию с Арыстаном и водить с ним дружбу. Он избегал отношений с людьми, которые относились к лошадям, как к товару. Иногда я думал, что лошадей, возможно, он ставит выше некоторых из нас. Мы знали друг друга не первый год. Как-то раз я подготовил репортаж с ипподрома и сослался на его мнение о скачках. Это и положило начало нашей дружбе если, конечно, Арыстан считает меня своим другом. Тогда он разыскал меня и поблагодарил за статью. Вырезку с репортажем он хранил в нагрудном кармане. Публикацию читали его дети, и она, надо думать, льстила его самолюбию. Во всяком случае, Арыстан проявлял заботу обо мне и заранее забронировал для нас номера. Мы договорились посмотреть лошадей и встретиться с такими же лошадниками, как он.

Когда я зашел в номер к Рахату, он брился у зеркала и что-то напевал. Он был в майке, а рубашка и брюки лежали на кровати.

— Дастан, с кем ты там курил на площадке? Я знаю его? Он не строитель?

— Это мой старый приятель – Арыстан. Приехал на скачки.

— Какое имя – Арыстан! Лев! Имя ко многому обязывает. Не так ли?

— Конечно, не всегда. Однако этот Арыстан – действительно Лев – сказала я.

— Да, кстати, как там наши друзья? Приехали? Надо их поискать. Позови Дашу. Давай погуляем, посмотрим городок и поедим. Я так с голоду умру с этими скачками.

Я зашел за Дашей. Пока она наряжалась, я сидел у окна и курил. Смеркалось. По улице проезжали грузовики с лошадьми в кузове и автобусы с флажками в окнах. Рабочие натягивали провода с разноцветными лампочками и вешали их на столбы.

Мы спустились вниз и пошли погулять. Даша шла посередине, а мы, как верные 66

 

оруженосцы, по сторонам. Городок жил ожиданием праздника. То тут, то там на витринах магазинов и на заборах были расклеены плакаты с изображением конских голов. Все лошади были прекрасны, как красотки в глянцевых журналах. На улице гуляли нарядно одетые мужчины и женщины. Автобусы стояли у края дороги. Из репродукторов на автобусах звучали итальянские песенки. Иногда мы останавливались и смотрели, как выгружают лошадей. Лошади плохо слушались, они пугливо озирались по сторонам и пятились на месте. Толпа нарядно одетых людей во всю глазела на красавцев-коней. Говорят, что человек может долго смотреть, как течет река и горит костер. Мне думается, он так же долго может смотреть и на лошадей.

— Ну что, пойдем дальше, — сказал Рахат. — Где бы нам перекусить, вкусить, так сказать, радости жизни.

— Интересно, Бакен и Санат приехали? — спросила Даша. — Надо бы их поискать.

— Где их сейчас найдешь! Может, им без нас даже лучше.

— И не говори, — сказал Рахат — Нам, знаете ли, больше достанется. Надо держаться от них подальше.

Напьются как всегда, начнут кулаками махать.

Мы посмеялись и пошли вниз по тротуару. Машины и автобусы все еще прибывали. Мы пропустили вереницу машин и перешли на другую сторону дороги, где на террасе перед кафе белели столики. Увидев нас, Бакен встал и махнул рукой. Рядом с ним в светлом костюме сидел Санат. Вокруг все столики были заняты.

— Друзья, как мы вас давно не видели! — сказала Даша. — Когда вы приехали? А мы вас везде ищем.

Страсть как хочется есть.

— И выпить тоже, — сказал Рахат.

Бакен обнял Дашу и поцеловал ее. Его единственный золотой зуб так и сиял. Санат отодвинул стул и усадил её, Даша потянула его за ворот рубашки и что-то шепнула ему в ухо. Санат покачал головой и рассмеялся. Зонтик в темном чехле был прислонен к креслу.

— Где вы пропадали? — спросил я. — Мы вас не можем найти.

— Мы на такси приехали, еще утром, — сказал Санат, — потом осмотрели все достопримечательности городка.

Мы подозвали официанта и сделали заказ.

— Где остановились? — спросил я. — Мы рядом, в гостинице. Сейчас сходили и посмотрели ипподром.

— Совсем не похоже на ипподром. Большая деревянная коробка, — сказал Санат. — Мы все осмотрели.

Вернулся официант. Он вытер столик и расставил закуски.

— Что еще желают господа? — спросил он, склонив голову.

Мы рассмеялись.

— Господа желают еще пива и водки, — сказал Бакен.

— Вам принести счет?

— Ты хочешь испортить нам аппетит, дружище? — спросил Санат. — Ну-ка, давай, вали отсюда.

Все засмеялись.

— Дастан, я слышал, у тебя неприятности, — сказал Санат. — Мне звонили по поводу твоей статьи. Знаешь, я не поверил, а затем прочитал сам и пришел в восторг.

— Настоящий журналист не был бы журналистом, если бы у него не было 67

 

неприятностей, — сказала Даша.

— Ну, теперь это уже вчерашний день. Газета живет всего лишь один день. Давайте лучше пить, — сказал я.

— Да, правильно! Пить и есть, — сказал Рахат, — мы с Дастаном уже говорили об этом. У него кожа дубленая, проспиртованная. Он умеет держать удар. Теперь его имя на слуху.

Меня окликнули, я обернулся – и чуть не поперхнулся пивом: Асылбек. Он сидел в углу кафе и махал мне. Даша обернулась, и ее глаза засияли. Мы встали.

— Вы куда, друзья, уходите?

— Потом, потом, — сказала Даша, — мы сейчас познакомим вас.

Асылбек встал, и мы обнялись. Он загорел еще больше.

— Когда приехали, Асеке? Как поживает наша дорогая Зоя? Щуки в вашей реке не перевелись, — спросил я.

Зажгли верхний свет и заиграла музыка, все пошли танцевать. Стало шумно и весело.

— Можно я спрошу у вас? — сказала Даша и, как школьница, подняла руку: — Как там поживает ваш дончак? Он завел себе подружку?

— И не думал. Кстати, он здесь, приехал отдельно на машине, — сказал Асылбек.

— Ух ты! Как это так приехал? Он здесь? – спросила Даша. — И вы молчите!

Мы присоединились к друзьям. Рахат танцевал с девушкой. Заметив нас, он вскинул руку и подмигнул нам. Даша усадила Асылбека рядом. Ее глаза так и сияли. Асылбек был чуть-чуть смущен. Потом он освоился и стал совсем свой. Даша распорядилась заново накрыть стол. Принесли горячее и салаты. Ужин был таким, каким он и должен быть. Мы много шутили и смеялись. Такие ужины я запомнил со времен службы в Афганистане. Много водки и закуски, и ты знаешь, что того, что случилось уже не вернуть, а того, что предстоит, тебе не избежать. И все, что нужно каждому из нас в этой жизни, это честно выполнять свою работу, любить женщину, быть верным товарищем и заботливым сыном.

Рахат подозвал официанта и расплатился. Мы решили пройтись и заодно посмотреть асылбековского дончака. Мы пошли по темным улочкам мимо витрин и заборов. Нас окликнули. Это свои, крикнул Асылбек. Вдруг что-то зашипело, и над нашими головами ярко вспыхнул и рассыпался фейерверк, следом другой. Лошади пугливо вскидывались. Дончак стоял в деннике. Заметив нас, он вытянул шею и заржал.

— Узнал, чует хозяина, собака, — сказал Асылбек, — Даша, глянь на него. Он узнал тебя.

Даша вошла в денник, погладила дончака по шее, угостила его хлебом и потрепала за холку.

— Здорово, просто здорово! — сказал Рахат, — у меня нет слов! Одни эмоции.

— Говорят, что лошади бывают лучше некоторых людей, — сказал Бакен и взглянул на Саната.

— Да иди ты к черту! —сказал Санат.

Мы засмеялись. Минуя переулки и освещенные улицы, мы пришли к гостинице. Даша ушла спать. Рахата и след простыл. Мы нашли скамейку и закурили.

— Асылбек, на скачках разыгрываются большие деньги. Представляете?

— Я знаю. Но куда мне! У меня и возраст не тот и вес большой. Вот-вот должен пацан приехать, Сабит. Посадить бы его. Я на кокпар и так записался от своего района. Это – мое. Силы у меня есть. Дончак мой как упрется, так и вырвет.

Мы засмеялись. Санат попрощался и ушел спать.

— Ты встречался с Сабитом, как он? — спросил Асылбек. — Мы у себя в ауле 68

 

слышим, что в столице то того арестовали, то другого. Что происходит, Дастан? Ты понимаешь?

— Это к переменам. «Наверху» идет борьба, и в этой схватке, как правило, первыми погибают пешки. Начальник, рано или поздно, должен будет ответить за проделки своих подчиненных. Я это так понимаю.

— Вон оно как. Откуда же нам, в ауле, знать о таких делах. Ну да ладно. Пойду спать, — сказал Асылбек. — Если приедет Сабит, то поставлю его на скачки. Да, вы не опаздывайте на открытие.

Я поднялся к себе в номер и открыл дверь. Снизу послышались шаги и женский смех. Я обернулся: Рахат что-то говорил той самой девушке, и она радостно смеялась. Затем они вошли в номер и закрыли дверь.

II

Утро в день открытия скачек выдалось чудесное. В небе не было ни облачка. Стояла сухая и ясная погода. Гремела музыка. Мы спустились вниз по лестнице, пошли на ипподром и присоединились к толпе. Тротуары были полны, улицы запружены машинами. Они отчаянно сигналили, и скапливались на перекрестках. Вдруг милиционеры бросились раздвигать людей, вынуждая их прижаться к тротуару. Мы остановились и стали смотреть. Обернувшись, я увидел Розу с мужем. Она заметила нас и махнула.

— Какая милая пара, — сказала Даша. — Когда постареем, дорогой, мы станем такими же, как и они.

— Не понимаю, как можно столько лет жить с одной женщиной? — спросил Рахат. — Должно же быть какое-то разнообразие! Всю жизнь с одной женщиной?! Нет! Это не по мне.

Даша улыбнулась. Десятки всадников хлынули на улицу. Их было много, не пересчитать. Всадники двигались медленно и чинно. Лошади крутили хвостами и мотали головами. Меня окликнул Арыстан, он стоял почти рядом. Я заметил и Омара с Майрой. Столько лошадей разных мастей и пород, я видел впервые. Это было великолепное зрелище! Форма у жокеев была разная, но с одинаковыми кепи-жокейками. Арыстан махнул мне. «Да, я заметил», — кивнул я ему. Среди вереницы коней шли лошади упряжных пород. Они были тяжелы, с массивными телами и мощной гривой. Мелькнули и орловские рысаки, это были высокие лошади с широкой грудью. Я заметил буденовскую и тверскую породы. А когда появились «небесные кони» — ахалтекинцы, мы смотрели на них, как завороженные. У ахалтекинцев глаза выразительные, холка высокая, спина растянутая, а ноги сухие, высокие, — просто чудо земное!

— Ну как, понравилось тебе? — спросил я у Даши — Стоило столько проехать, чтобы увидеть такое?

— Ой, не говори! — сказала Даша и поднялась на цыпочки. — Никогда в жизни не видела столько коней-красавцев. Просто голова кругом!

— Дастан, вон, посмотрите, — сказал Арыстан, — арабы!

Роза с мужем смотрели в театральные бинокли. Она протянула мне свой бинокль и одела очки.

— Я заметила, ваша супруга беременна, — сказала Роза и посмотрела на меня. — И на каком она сроке? 69

 

— Как вы догадались? — спросил я. — Вы же только второй раз видите ее.

— Мне ли не знать, — сказала она. — Ваша жена правую руку прикладывает к животу. Это инстинкт, защита плода.

— Вон оно как, не знал, — сказал я и стал смотреть в бинокль.

Арабская лошадь была ниже ахалтекинца. Однако смотрелась гармонично и была атлетически сложена. Очень сухие и крепкие ноги, голова небольшая, шея высокая, изогнутая, как у лебедя. Все «арабы» были рыжие.

— Смотри – Асылбек, он на своем дончаке, — сказала Даша, глядя в бинокль. — Боже, какая красота! И я ездила на нем.

— У вашего друга отменный скакун, — сказал Абрам, — на дончаках обычно ездили казаки. Они очень выносливые. В жилах этой породы течет кровь персидских лошадей. Лошадка древнее Вавилона.

— Ух ты, надо же! Никогда не знал об этом – сказала.

— Мой Абрам – ходячая энциклопедия по лошадям, я же вам говорила. Он любит лошадей больше меня, — сказала Роза.

Мы засмеялись и пошли к ипподрому. Там уже начался концерт, и звучали приветствия из репродукторов. У входа на ипподром образовалась давка. Люди возмущались, показывали билеты. Появились милиция. Я заметил в толпе Омара с Майрой.

— Дастан, салем! Когда вы приехали? Ты видел ахалтекинцев? — спросил Омар.

— Да, слов нет, «небесные» лошади! Где вы остановились?

— В гостинице. Видишь, Майра тоже приехала. Вечером мы будем ужинать в «Салюте». Приходите, увидимся.

На ипподроме буквально негде было яблоку упасть. Прямо с деревянной сцены с импровизированной трибуны звучали приветствия. И каждый раз, когда очередной выступающий заканчивал свою речь, мы хлопали, и в небо взмывали десятки воздушных шариков. Это было так забавно и трогательно: шарики взлетали высоко, и ветер уносил их в сторону. При виде парящих сфер лошади тревожно ржали и пятились. Жокеи держали их под уздцы. Лошади стояли полукругом, косили глазами и крутили хвостами. Мы увидели Саната и Бакена, с ними была вчерашняя девушка. Она держала Рахата под руку и что-то шептала ему на ухо. Рахат громко засмеялся и оглянулся на нас. Даша улыбнулась и, сжав кулак, пригрозила ему. Мы засмеялись. Наши знакомые, Абрам и Роза, сидели подальше от нас и в бинокль разглядывали лошадей. Заметив нас, Роза улыбнулась и помахала рукой. Мы тоже помахали им. За ними на высоких деревянных шестах развевались разноцветные флаги. Пара десятков всадников след в след выехали в центр ипподрома, усыпанный желтым песком. Девушка на каурой лошади отделилась от остальных и приступила к выполнению манежных фигур. Она сидела в седле, как влитая. Было заметно, что, кроме трензеля, задействован и мундштук. Лошадь пошла шагом, перешла на рысь и галоп, и вдруг встала, как вкопанная. Абрам оглянулся, посмотрел на меня и заулыбался. Потом лошадь стала пятиться назад, ступая передними копытами по следам задних, и затем пошла по кругу, крутя хвостом.

— Здорово, просто слов нет, — сказала Даша. — Девушка и лошадь – как одно целое! Такое ощущение, что она мысленно подает команды лошади.

— Это приходит с годами. Гораздо сложнее будут пассажи и пиаффе. Вот сама увидишь, — сказал я.

Выполнение манежных фигур четко и минута в минуту – это показатель как высшего мастерства всадника, так и выучки лошади. Мы смотрели, как лошади вдруг меняли направление, ходили кругами и переступали ногами. Каждое четкое выверенное движение 70

 

лошади вызывало восторженный гул одобрения. Вороная лошадка с хозяйкой на спине приступила к пассажу. Она медленно и плавно пустилась в танец: подняла копыто на уровень полпясти передней опорной ноги, а копыто задней на высоте ниже плюсны заднего, опорного копыта. Вороная двигалась, вперед, как во сне, медленно и грациозно. Трибуны снова взорвались аплодисментами. Даша сжала мне руку. Она не могла оторвать глаза от вороной. Когда же вороная стала приплясывать, бить копытами землю, ипподром застонал от восторга и снова взорвался аплодисментами. Все бешено хлопали и одобрительно кивали головами. Рахат обернулся к нам и послал воздушный поцелуй. Мы засмеялись. Потом все лошади повернули вправо и пошли вслед друг за другом, помахивая хвостами. Затем всадники осадили их и все одновременно приступили к выполнению манежных фигур. И снова ипподром зашелся от восторга. Все движения выполнялись плавно и синхронно. Было такое впечатление, что здесь на манеже не двадцать лошадей, а только одна, так все чудесно смотрелось.

Когда объявили конкур, Абрам обернулся и махнул нам. Мы засмеялись: приятно было смотреть, как Роза угощает мужа. Абрам снова обернулся к нам и показал пирожок в руке. Рабочие убрали яркие флажки с поля и начали устанавливать препятствия – калитки и шлагбаумы. В репродукторах звучала музыка и приветствия участникам. Рахат поднялся к нам и протянул сверток.

— И это все нам? — спросила Даша и дала мне пирожок. — Где ты их взял, Рахат?

— Я сбегал вниз, к выходу. Там этого добра много: — пирожки, калачи и все такое. Ну как, вам понравилось?

— Ну, еще бы! Я лично в первый раз видела, как лошади танцуют и водят хоровод, — сказала Даша. – Ну, а вы как? Как зовут твою девушку, ты не представил.

— Потом познакомлю. Ну, я побегу вниз, к друзьям! — сказал он.

Мы доели пирожки и запили кефиром. Я закурил и, наклонившись вниз, выпустил дым. Закончив устанавливать отвесные барьеры, рабочие взялись за широтно-высотные. Они работали споро и весело.

— Куда подевался наш Асеке? — спросила Даша. — Он долго был с вами?

— Он ушел после двух часов. Ждет сына, Сабита. Асеке думает выставить своего дончака, а жокеем посадить сына. Только вот сын не едет.

— Вот в чем дело! Эх, не была бы я беременна, попробовала себя на скачках! Почему бы и нет? У меня ведь вес взрослого барашка.

Мы засмеялись. Со стороны южных ворот показались всадники. Мужчина с флажками выбежал вперед и, обернувшись, дал команду. Первый наездник тронул, и лошадь с шага перешла на рысь. Всадник, наклонившись, весь ушел в себя, а затем поднял голову. Лошадь легко взяла отвесные препятствия и, перейдя на шаг, вернулась на исходную позицию. Жокей соскользнул с седла и отвел коня с поля. На исходную вышла рыжая лошадь. Наездник вывел ее к пирамиде: лошадь с шага перешла на рысь и играючи перемахнула через жерди, стоящие одна над другой. Ипподром взорвался аплодисментами. Жокей наклонился и похлопал лошадь по изогнутой, высокой шее. Затем рабочие переставили препятствия и усложнили задачу. Абрам обернулся и показал кулак. Мы засмеялись.

— Что он этим хочет сказать? Я не поняла. – сказала Даша.

— Видишь, все стало сложнее. Жаль только, здесь не хватает широтных препятствий. Было бы интереснее.

— Что такое широтные?

— Это канава, или сухая, или с водой. Даша, вон, смотри! Сейчас на препятствия 71

 

выходит терская лошадь.

— Терская?

— Ну да, терская. В ней намешано много крови как арабских, так и донских лошадей.

— Наша дочь тоже будет с разной кровью, — сказала Даша.

— Ты не думай об этом, — сказал я, — у нее будет самая лучшая кровь: — папа казах, а мама – русская. Смуглая девушка с синими глазами.

— Полученная путем скрещивания, — сказала Даша.

Мы посмеялись и стали смотреть. Серая лошадь с серебристым отливом крутила хвостом и косила глазом. Я передал бинокль Даше.

— Не лошадь, а чудо! — сказала она. — Смотри, как она держится! Она просто красавица!

— А как же. Ее еще используют в цирке и высших школах верховой езды.

— Да, это видно, — сказала Даша и вернула бинокль. Я передал его Розе.

Ипподром затих. Музыка перестала звучать. Мы видели, как бьются знамена на флагштоках, и милиционеры стоят в оцеплении. Лошадь с шага перешла на рысь и довольно легко одолела отвесные препятствия. Жокей не делал резких движений и только помогал своей лошади. Они слились в одно целое. Лошадь наклонила голову и с шага плавно перешла на рысь. Трибуны снова замерли: высота препятствия была не менее полутора метров. На подходе к фигуре из нескольких жердей лошадь замерла и, оттолкнувшись задними ногами, легко перелетела на другую сторону. Послышались радостные возгласы и аплодисменты. Мне показалось, что лошадь вошла в раж. Она играючи преодолела все семь препятствий и легко вернулась на исходную позицию. Лошадь мотала головой и копытом гребла песок. Я посмотрел на часы: прошло более двух часов. Даша надела шляпу, и мы пошли к выходу. Я видел, как Бакен, Рахат и его подружка стали выбираться на улицу и думал только о том, где бы найти телефон и связаться с Болатом.

Мы вышли за ворота и стали ждать друзей. Один за другим подъезжали автобусы и забирали гостей. Все были под впечатлением и продолжали обсуждать, как выполнялись манежные фигуры. Мы остановили машину и поехали обедать. Кафе было переполнено. Официант развел руками. Даша стала возмущаться, к ней присоединилась подружка Рахата. Мы отошли к двери. Мимо нас сновали официанты с подносами. Затем подошла крупная, мрачная женщина и распорядилась поставить еще стол и стулья. Мы заказали обед и пиво.

— Смотрите на них, ничего не могут без нажима, — сказала Даша, и отдала мне шляпу — Вы слышали, нет мест! Знают, сколько народу приехало из Алма-Аты. Можно же было поставить больше столов!

— Ну, как вам понравилось? — спросил я. — Я сам давно не видел столько лошадей.

— Да каких лошадей! — сказал Санат. — С ума сойти! Я представить себе не мог, какими красавицами бывают лошади.

— Да, они еще и очень умные, — сказал Рахат, — не то что некоторые из нас.

Все стали смеяться. Мы выпили. Принесли жаркое и салаты. Я заметил Розу и Абрама. Они обедали и, увидев нас, подняли стаканы. Вошел Асылбек. Он посмотрел по сторонам и, заметив нас, радостно улыбнулся. Даша встала и обняв, расцеловала его. Асылбек смутился.

— Асылбек, не скромничай, ты сегодня звезда, — сказал Бакен. — Мы все видели тебя в конной кавалькаде. Мы кричали тебе, ты слышал? Нет? Вот видите, у него звездная болезнь. Я же говорил! 72

 

Асылбек снова смутился, и все рассмеялись. Потом он махнул рукой и тоже засмеялся.

— Знаешь, милый, у меня такое чувство, что когда-нибудь мы снова встретимся с ними, — сказала Даша, и посмотрела в сторону стола, за которым обедали наши новые знакомые, Абрам и Роза.

— Ну что с тобой, Даша? — спросил я. — Встретимся, так встретимся. Это замечательные люди. Давай-ка лучше ешь. Я сейчас найду телефон, мне надо дозвониться до редакции. Ты идешь?

— Я пойду с тобой, — сказала она. — Мне надо пройтись.

— Ну, как вы, Асеке? Не передумали участвовать в кокпаре? — спросил я, — Мне Арыстан сказал, что это не просто рядовой кокпар, а международный. Киргизы с башкирами хотят потягаться с нами. Не слабо?

— Я не боюсь. Мне не впервой. Самое главное в кокпаре – не дать себя сбить с седла. Я однажды падал, но успел увернуться от копыт лошадей, — сказал он.

Мы подозвали официанта и заказали еще пива.

— Послушай, парень, у вас тут рядом нет телефона? — спросил я.

— Телефон? У нас нет. Ах, да есть, но он под замком, начальства нет. А телефон через дорогу – вон там, в администрации, у дежурного.

— Асылбек, а Сабит еще не приехал? — спросил я.

— Должен приехать. Лошадь уже подготовлена. Она тоже волнуется, — сказал он, — Завтра с утра, даст Бог, и приступим. Кокпар начнется далеко отсюда, в степи.

Мы подозвали официанта и расплатились. Мы пошли по улице и решили прогуляться до ужина. Городок был переполнен. Все кафе были заняты приезжими, столы и стулья стояли на тротуарах. Звучала танцевальная музыка. Мы прошли до городской администрации. Я отворил дверь и вошел в опустевшее здание.

— Молодой человек, вы кого-то ищете? — спросила женщина в синем халате, протиравшая стены влажной тряпкой. — Все уехали на иппадром. У нас выходные, сами понимаете, скачки. Телефон? Вон, у меня на столе, звоните, только недолго. Сами понимаете...

Я набрал номер редакции.

— Алло, это ты, Дастан? — спросил Болат. — Так сразу на меня и вышел? Что ты говоришь! Скачки начались? А кокпар? Все держишь в голове? Все-все-все! Ну гляди! Я передаю телефон Тане, диктуй.

Я присел на стул и стал диктовать репортаж о первом дне скачек. Слышно было, как стучит машинка и голос Тани Доценко. Она заправила чистый лист и снова застучала по клавишам.

— Привет, Дастан, как дела. Повтори предпоследний абзац. Я поправлю, — сказала Таня, — все, я поправила. Пока. Что ты говоришь? Меня вам не хватает, говоришь? Разогналась, сейчас поеду. Пока, привет невесте. Давай завтра про кокпар. Тут Болат стоит над душой. Все, пока!

— Дастан, как ты там? Сегодня твой репортаж пойдет в номер. Ты пишешь, приехали туркмены на своих. Ого-го, у меня слов нет! Как бы я хотел оказаться там, с тобой. Да, как ты назовешь репортаж? Мне даешь это право? Ладно, звони еще. Ты с невестой? Нет, нет, я не смеюсь, я только рад, что Даша рядом. Пока.

Я положил трубку и вытер пот со лба.

— Ну что, парень, дозвонился? Ты даже не разговаривал. Я ничего не поняла, — сказала женщина в халате и выжала тряпку над ведром. — Как шпионы какие. Точка, говоришь, новая строка, запятая. Ну и ну! 73

 

Я улыбнулся и перевел дух. Все, репортаж сегодня поставят на четвертую полосу под рубрикой «Спортивная жизнь». Я вышел на улицу и зажмурился, так ярко светило солнце. Друзья ждали меня.

— Слушай, зачем тебе городская администрация? Ты что, на работу устраиваешься? — спросил Санат. — У тебя улыбка, гляжу, шесть на девять.

— Я передал в редакцию репортаж об открытии скачек. Все, как было, что творится в городке, как много гостей. Короче, ты же сам все видел.

— Вон оно что. Откуда же мы могли знать. И что теперь?

— Репортаж уже поставили в номер. Завтра он увидит свет и поступит в газетные киоски. Так Болат сказал, наш ответсек. Знаешь, Санат, чем больше таких, как Болат, будут руководить газетами, тем лучше. Я еще отправлю в газету итоги по кокпару и скачкам. Ну, это уже потом. Ну так что, посмотрим на торговлю лошадьми?

— Какая торговля? Мы же приехали, чтобы посмотреть на скачки, — сказала Даша.

— Пойдемте, пойдемте, — сказал я, — это где-то рядом. Сейчас вы узнаете смысл выражения: если хочешь разориться, заведи себе любовницу или лошадь.

— А вот это уже интересно, — сказала Даша и поправила шляпу на голове, — посмотрим.

Мы перешли на другую сторону дороги и прошли мимо магазинов и торговок цветами и мороженым. Мимо проезжали автомобили и шли лошади. Их вели под уздцы, и на них восседали дети. Мы довольно долго пробирались по закоулкам, мимо стареньких домов. Санат недовольно сверкнул глазами, Бакен хмуро сдвинул брови. И только Рахат безмятежно улыбался. У открытых ворот гаража мы заметили старика в потертом пиджаке. Он курил и сплевывал на землю перед собой. Я спросил у него о месте, где торгуют лошадьми, старик молча ткнул пальцем в сторону гаражей. Наконец-то, подумал я, нашли. Мы пошли дальше и остановились. К гаражным воротам были привязаны четыре лошади. И какие лошади! Несколько мужчин что-то горячо обсуждали. Все четыре лошади были английской чистокровной породы. Одна гнедая, три остальные рыжей окраски. Кони были рослые, с крепкими и сильными ногами. Головы сухие, с рельефным профилем на длинной шее. Холка высокая и чуть более удлиненная, чем у прародительниц – арабских лошадей. «Все они, — сказал я, — стоят баснословных денег». Даша тронула меня за руку и указала глазами. В тени под навесом сидел наш общий знакомый Абрам и делал пометки в тетради. Он снял очки, протер стекла и снова надел их. Потом вытер платочком затылок и позвал кого-то из мужчин. Мужчины окружили его полукольцом.

— Чем они занимаются, Дастан? — спросила она. — И откуда здесь муж Розы?

Они же приехали посмотреть скачки?

— Торговлей, только торговлей. Где еще можно найти места удобнее, чем то, где и лошади, и публика. На ипподроме, — сказал я. — Каждая лошадка стоит целое состояние.

— Про кого это говорит Даша? — спросил Санат, — не про этого ли мужика под навесом?

— Да, про него. Мы приехали вместе. Это тот самый муж Розы, Абрам. Они нам еще бинокль давали.

— Представляю, каких это денег стоит! — сказал Бакен. — Лошади на ипподроме скачут и танцуют, а такие, как ваш Абрам, смотрят в бинокль и разглядывают товар. Фу, какая мерзость! Пошли отсюда. 74

 

Один из мужчин громко рассмеялся и хлопнул в ладоши. Потом обернувшись, позвал кого-то. Молодой человек отвязал одну из лошадей и увел под уздцы. Мы вернулись назад. Даша была расстроена. В её глазах стояли слезы. Теперь я пожалел о том, что показал друзьям как торгуют лошадьми.

Мы вернулись в то же кафе, откуда ушли пару часов назад. Я взглянул на часы, было уже семь. Ни Асылбека, ни его сына я не видел, впрочем, как и Арыстана. Кафе было так же переполнено. Официанты сновали с подносами. Для нас вынесли стол и стулья. Мы заказали ужин и пиво. Водку будем потом, сказал Рахат и положил руку на плечо своей девушки. Было такое ощущение, что она преследует его по пятам. Даша наклонилась к Рахату и что-то прошептала ему. Рахат громко рассмеялся и сказал:

— Санат, а ты не отворачивайся. Салтанат даже очень заинтересовалась тобой. Смотри, могу отдать ее тебе, — сказал Рахат.

Мы засмеялись.

— Оставь себе! Она тебе больше подходит, — сказал Санат, — обойдусь как-нибудь без нее.

Салтанат, встав за спиной Саната, обняла его и положила голову ему на плечо. Санат растерянно озирался. Мы засмеялись. Подскочил официант, и расставил приборы, потом он вернулся с ужином и улыбнулся Санату.

— Ну что ты стоишь и зыришь на меня? — сказал Санат. — Видишь, девушка увлеклась.

Мы за столом обсуждали то, что увидели своими глазами – торговлю лошадьми. Рахат и Бакен много шутили. Даша отошла, и ее настроение улучшилось. Стало смеркаться, над нашими головами зажгли свет. Звучала музыка. Многие танцевали. Рахат кружил вокруг Салтанат. Приятно было смотреть на них и ни о чем не думать. Салтанат оставила Рахата и увлекла за собой Саната. Сначала он дулся, а затем обнял ее и забыл о нас. Санат что-то говорил ей, а она, откинув назад голову, смеялась.

— Потом с ней буду танцевать я, — сказал Бакен. — Ты не против, Рахат?

— Ну и почему я должен быть против? — сказал Рахат. — Это же наша девушка!

Мы посмеялись. Я не могу сказать точно, что было дальше. Мы, кажется, танцевали, потом к нам присоединились соседи по столику. Мы много шутили и все время за что-то чокались и пили на брудершафт. Я помню, как вышел во двор кафе, сел на скамейку и пересчитал деньги в кармане. Помню, меня нашла Даша и мы пошли в гостиницу. Я проводил Дашу, и вошел к себе в номер, и включил свет и лег на диван. Затем я услышал шум внизу и выглянул в коридор. Громко хлопнула дверь и Рахат со своей девушкой вошли в номер. Потом я встал и открыл окно. Я был пьян. Комната покачивалась. Я закурил и посмотрел вниз. В такие минуты сознание почему-то работает четко и ясно. Ты жалеешь, что ты пьян и ведешь какую-то беспутную жизнь. Твои ровесники давно женились, обзавелись детьми и сидят на должностях. Ну а ты все пишешь статьи и еще ищешь эту мифическую правду. Где она, это правда? Даша... Будет ли она счастлива со мной? Она, с ее-то красотой, могла бы давным-давно выйти замуж за другого, за того, кто даст нечто больше, чем я. И зачем я показал ей место, где торгуют лошадьми, и она так расстроилась? Другая бы только усмехнулась бы. А Даша? Она приняла это близко к сердцу. Я выключил свет и лег спать. Вошла Даша и включила свет. Странно, я ведь всего пару минут назад думал о ней. Она как будто почувствовала это – и теперь сидит на кровати и держит меня за руку. Мне показалось, что она плачет.

— Почему ты не спишь? Завтра в полдень мы должны быть далеко отсюда, в степи, — сказал я. 75

 

— Не знаю. Я почувствовала, что ты не спишь, и пришла, чтобы уложить тебя. Ты не против, милый? И почему мы не в одном номере? Как-то странно. Рахат не один, я знаю. Я слышала, как они вернулись.

— Так у них и кровать одна, — сказал я. — Вот увидишь, и нам дадут один номер, когда у нас будет стоять штамп в паспорте.

— Ах, вон оно как... Я даже не подумала об этом. Значит, в декабре распишемся, — сказала Даша и поцеловала меня.

Я помню, что мы о чем-то еще говорили, и я уснул.

III

Утро выдалось чудесное. Было тепло, в небе не было ни облачка. Наспех перекусив в буфете гостиницы, мы поймали такси и заехали по пути за Бакеном и Санатом.

— А где Рахат? Он не поедет с нами? Вы выспались? — спросил Бакен.

— Рахат не открыл нам двери, — сказала Даша завязывая на голову платок. — Спят как убитые.

— Как убитые? Хотелось бы, чтобы меня так «убили», — сказал Санат.

Мы посмеялись. Впереди и позади нас было много машин и автобусов. Пыль из под колес стояла столбом. Многие шли пешком, даже с детьми. От окрестных сел неслись всадники и с гиканьем перегоняли друг друга. Козлодранье разыгрывалось на огромном и ровном, как стол, степи. На высоких флагштоках, стоявших полукругом, развевались знамена. Распорядители игр стояли на деревянном помосте. Звучала бравурная музыка. Нарядно одетые зрители толпились в ожидании игр. Вся правая сторона была заполнена всадниками. Лошади нетерпеливо вскидывали головы, грызли удила и взмахивали хвостами. Все ждали сигнала, когда в небо взлетит ракета. Было шумно и весело. Слева на деревянном помосте шел концерт. Меня окликнули: это был Арыстан. Мы обнялись и похлопали друг друга по спине. Я представил ему Дашу, и мы стали смотреть.

— Сколько их здесь? — спросил я. — Нам отсюда не пересчитать.

— Я не уверен, но больше пятидесяти всадников, — сказал Арыстан, — много киргизов. Их хлебом не корми, дай потягаться за козла.

— За козла? Почему за козла? — спросила Даша.

— У козла шерсть крепкая и длинная, есть за что схватиться, — сказал Арыстан.

— Ах, вон оно что? Ты гляди, а я и не знала. Дастан, смотри, это Асылбек. Ты видишь? Ты не туда смотришь! Ну что такое?! Увидел?

— Нет. Где, где он стоит? Не вижу.

— Вам плохо видно. Держите мой бинокль, он армейский, — сказал Арыстан и отдал Даше свой внушительный аппарат.

— Вот это другое дело! Вон он, наш дончак, и Асылбек – крайний слева, голову он перевязал платком, — сказала она. — Держи бинокль, теперь все видно, даже ботинки на всадниках.

Мы засмеялись. Грянул выстрел, и в небо взвилась и рассыпалась ракета. Степь огласилась криками, и всадники рванули. Земля задрожала, пыль из-под копыт густо взметнулась вверх. Лавина коней понеслась в степь и, сделав огромный круг, вернулась обратно к центру. Всадники рассыпались и устремились к туше козла, вброшенную в круг.

Началось. Все смешалось: кони, люди, туша козла. Конная лава повернула, пронеслась мимо нас и, обдав столбом пыли, устремилась в степь. Все, что мы успели заметить, 76

 

перекошенные лица, лошади грызущие удила и наваливающиеся друг на друга всадники. Нас окликнули: раздвигая локтями толпу, подошли Рахат и его подружка.

— Привет, друзья, вы почему нас не подождали? Как же так? — спросил Рахат, — просыпаемся, а вас нет.

— Мы не хотели отрывать вас друг от друга, —сказала Даша, — еще перепугаем.

Мы засмеялись.

— А мы захватили вам горячие пирожки и лимонад, — сказала подружка Рахата.

— Это совсем другое дело, дорогие мои дети, вам все простится, и мы вас поймем, как никто другой, ибо все мы грешны в этом мире. Как зовут вас, детка? – спросил я.

— Салтанат. И я совсем не детка, — сказала она и отвернулась.

Посмеявшись, мы стали есть пирожки и смотреть в бинокль. У края степи всадники остановились. Потом они стали кружить вокруг и, рассыпавшись, снова бросились к центру.

— Сколько это можно длиться? — спросила Даша. — Час, два?

— Может и больше, — сказал Арыстан. — Видите, как много участников и какие кони под нами. Ваш друг Асылбек, на какой лошади?

— Дончак, золотистый дончак, — сказал я, — Даша знает, она седлала его.

Арыстан покачал головой и посмотрел на Дашу. Вдруг один из всадников отделился и пришпорил коня. Он что-то орал, пригнувшись к седлу. Одна группа бросилась за ним, а вторая пошла наперехват. Неожиданно один из всадников вместе с лошадью повалился набок. Конная лава сразу разбилась надвое, обходя упавшего наездника. Пара машин с красными крестам рванула с места. По толпе пронесся тревожный рокот. Солнце переместилась, и теперь оно стояло за нашими головами. Всадники ходили кругами, свисали с седел и рвали тушу. Давка была неимоверная: лошади напирали грудью друг на друга, сталкивая к краю круга. Они крутились на месте, рвали поводья и кусались. Асылбек с желтым платком на голове делал круги. Дончак пятился и опять врезался в кучу. Ему нужен был простор, вот бы где он показал себя.

— И долго это будет продолжаться? — спросил Рахат. — Сколько же здесь всадников! Я слышал, киргизы понаехали.

— Это они любят. Киргиза хлебом не корми, дай за козла потягаться, — повторил Арыстан. — Как заберут козла, так сразу ставят заслоны, чтобы никто чужой не вырвал победу.

Асылбек заходил то справа, то слева. Он выжидал. Мужчина на карем жеребце вырвался с тушей и пустил коня во весь опор. Асылбек как будто этого и ждал.

— Это киргиз. Свое он так просто не отдаст, — сказал Арыстан.

— Ну, это мы посмотрим, — сказал Рахат.

Карий жеребец и дончак вырвались вперед и, не уступая друг другу, шли стремя в стремя. Мы видели искаженные лица всадников, и тушу козла на холке лошади киргиза. Соперник ловко перекинул тушу под левую ногу. Затем, не сбивая темпа, он перебросил его обратно, не давая Асылбеку приблизиться. Так и скакали они, казах и киргиз, в бешеном темпе все ближе и ближе к финишу. Уже слышались радостные возгласы. Киргизы в белых войлочных шляпах вышли вперед. Я посмотрел на Дашу. Она молча кусала губы.

— Или Асылбек убьется, или вырвет победу, — сказал Арыстан.

Мы переглянулись. Асылбек вплотную прижался к жеребцу киргиза и, перегнувшись в седле, налег всем телом на его шею. Киргиз обхватил Асылбека, пытаясь оторвать от лошади. Асылбек уперся ногой в бок жеребца и стащил тушу. Киргиз проскакал влево и 77

 

ослабил поводья. Он что-то кричал и хватался за голову.

— Молодец, какой молодец! — сказал я и посмотрел на Дашу. — Он все-таки вырвал победу!

— Глянь, как наши братья–киргизы приуныли, — сказал Рахат, — а ведь уже собрались принимать тушу. Вот как их обставил Асылбек.

Дончак в бешеном галопе вышел на финишную прямую. Мы пошли ему навстречу. Глаза Даши сияли. Подошли Бакен и Санат. Десятки всадников окружили Асылбека полукольцом и мчались следом. Киргиз на карем жеребце заходил сбоку, но держался на расстоянии.

— Что-то с ним не так, Дастан. Посмотри, — сказала Даша и протянула мне бинокль.

Асылбек качнулся в седле и стал заваливаться набок. Он судорожно хватал ртом воздух и выпустил поводья. Дончак стал сбавлять темп, вскидывая голову.

— Что произошло? Что случилось? — спросил Рахат. — Он сейчас свалится с седла! Надо что-то делать, Дастан.

— У него голова кружится, я уверенна давление подскочило — сказала Даша. — Теперь ему надо продержаться только до финиша.

Киргиз на карем жеребце ловко подхватил поводья дончака и вывел его к финишу. Вздох облегчения пронесся по толпе. Асылбек выпрямился в седле, натянул поводья и осадил дончака. Мы окружили их и помогли Асылбеку сойти с седла. В глазах Даши стояли слезы.

— Ну что ты, не надо, у меня голова закружилась, — сказал Асылбек. — Спасибо брату моему, киргизу. Поддержал, не дал свалиться с седла.

Все окружили Асылбека. Гремела музыка. Начался концерт.

— Асылбек, ты слышал, тебя объявили победителем кокпара! Это твоя фамилия – Мухамбетов? — спросил Рахат.

— Моя, моя, — сказал Асылбек. — Попроси, чтобы всем объявили: тушу козла я дарю Даше.

— Даше? Даша, кстати, а какая у тебя фамилия? Шестакова? Сейчас передам ведущему, — сказал Рахат.

— Друзья, вы шутите? Зачем мне туша? О, господи! Я не ожидала этого, — изумленно сказала она.

— Даша, дорогая, это право победителя. Кого он уважает или любит, тому и передает тушу. Она теперь ваша, — сказал Арыстан.

Даша смущенно засмеялась, тут же десятки людей окружили ее. Молодой человек снял тушу с лошади и положил ее к ногам Даши. Она склонилась над ней и покачала головой.

— Это надо обмыть, — сказал Бакен – здесь без ящика водки не обойдешься.

Мы посмеялись и стали искать легковушку. Десятки машин и автобусы стали разворачиваться. Асылбек остался с дончаком. Он сидел прямо на земле, прикрыв голову носовым платком. Они разговаривали с Арыстаном. Дончак свесил голову и выглядел уставшим.

— Господи, как он устал! — сказала Даша. — Надо напоить его, вымыть всего.

— Поить можно только теплой кипяченой водой, — сказал я, — а еще надо бы накормить лошадь как следует. Арыстан – большой знаток по этой части. Дончак должен скорее восстановиться для больших скачек. Я думаю, что они с Асылбеком и говорят об этом. Времени в обрез. Асылбек ждал сына, он так и не приехал. Кого он теперь посадит на лошадь? Сейчас у Асылбека об этом болит голова.

— Если лошадь получает такой прекрасный уход, — сказал Бакен, — я тоже хотел бы 78

 

быть лошадью. Буду пить боржоми и есть овсяную кашу.

Мы рассмеялись и сели в машину. Впереди и за нами двигались десятки машин, ветер сносил пыль из-под колес. Многие люди шли пешком. Они о чем-то громко спорили, останавливались и жестикулировали.

— О чем они так? — спросил Санат. — Что-то не поделили? Какие страсти...

— Я думаю, они возмущаются, что сюда, понимаешь, понаехали из Алма-Аты и все пиво выпили. Надо поскорее ноги уносить, — сказал Бакен.

Мы пристроились за автобусом и въехали в город. Все магазины и кафе были открыты. Нарядно одетые люди разгуливали по тротуарам. Проехав мимо автовокзала, мы свернули влево, к гостинице. На площадке стояли автобусы и такси, люди выходили из машин и стряхивали пыль со шляп и пиджаков. Санат и Бакен ушли к себе. Рахат и Салтанат ловко проскользнули вверх. Нас остановила женщина в синей пилотке и потребовала паспорта.

— Паспорта? Зачем нам их носить с собой? — сказала Даша. — Мы живем здесь уже два дня!

— Я ничего не знаю, порядок есть порядок, — сказала женщина и стала сердито перелистывать журнал.

Даша отвернулась. Я поднялся в номер и вернулся с паспортами. Женщина взглянула на нас и вернула документы.

— И это все, больше от нас ничего не требуется? Идиотство. Каждый суслик – агроном. К чему все это? Вы можете объяснить? Мы живем в разных номерах. О чем вы подумали? — спросила Даша.

— Девушка, выбирайте выражения, — сказала женщина и отложила журнал, — порядок есть порядок. Знаем мы вас, понаехали тут и качают права.

Я вытащил из кармана удостоверение и сунул ей под нос:

— Хотите неприятностей? — сказал я, — Они у вас будут. Назовите свою фамилию!

Женщина подскочила, как ужаленная. Ее нижняя губа затряслась.

— Откуда я знала, — сказала она, — я думала...

— Индюк тоже думал, да в суп попал, — сказала Даша. — Кстати, пылесосить надо днем, а не утром.

Мы пошли наверх, и я спиной чувствовал ее взгляд. Я вошел в свой номер, принял душ и лег на кровать. Я все еще думал, как прошел кокпар и снова и снова прокручивал в голове события этого дня. Это обычная практика репортера, прежде чем он сядет за стол и подготовит отчет для газеты. Было слышно, как под окнами сигналили машины и раздавались голоса. Городок жил ожиданием ночи. В небо взметнулась ракета и, шипя, рассыпалась куполом огней. Я встал и посмотрел вниз. Нарядные мужчины и женщины, подняв головы, смотрели в небо. Как только в небо взмывала ракета и с треском рассыпались огни, раздавались восторженные голоса и свист. Киргизы молча поглядывали вверх, придерживая за края свои белые шляпы. Я снова лег на кровать и закрыл глаза. Десятки лошадей летели мне навстречу. Я слышал топот копыт и гиканье всадников. Я увидел маленький глинобитный домик и мальчика, пасущего гусей у реки. Лошади взмыли вверх и, обернувшись в гусей, сели на траву, хлопая крыльями. Мальчик попятился назад и упал, уронив хворостинку. Затем все смешалось и, закрутившись, исчезло. Я очнулся и услышал, как по коридору стучат каблуки и хлопают двери. Я снова уснул, как будто окунулся в реку. Снизу-вверх я разглядывал огромную вороную лошадь. Она стояла под навесом, мотала головой и косо поглядывала на меня.

— Мальчик, тебе нравится моя лошадь? — спросил Султанбек, хозяин лошади. — Бери, она твоя. 79

 

— Как моя? У меня нет денег, чтобы купить ее, — сказал я.

— Зачем мне твои деньги. Ты отдашь мне свою маму, Катиру. Ну как, ты согласен?

— Конечно, я согласен. Бери мою маму, — ответил я.

Султанбек отвязал лошадь и передал мне уздечку. Бог ты мой, как же я был счастлив! Как же просто я заполучил вороного. Вернувшись домой, я привязал коня и сказал маме, — она чистила картошку во дворе, чтобы она шла к Султанбеку.

— Мама, иди к нему жить. Теперь у меня есть своя лошадь.

— Ты обменял меня на лошадь, сынок? Ну ладно, пойду к нему. Как же я могу отказать тебе!

Мама обняла меня и потрепала за волосы. Я засмеялся.

— Что с тобой, милый? Ты смеешься во сне, — сказала Даша. Она сидела рядом и смотрела на меня: — Я успела принять ванну и надела новые колготки, которые ты купил мне. Представь себе, я их берегла для сегодняшнего вечера.

— Ты выглядишь прекрасно! Вообще вы сегодня с Аылбеком были просто в ударе.

— Мы с Асылбеком? Ты не забывай про главного героя дня – дончака. Кстати, где он сейчас?

— У себя в деннике, ему завтра в полдень предстоят скачки. Все сейчас готовятся, и Арыстан с ним.

— Теперь мне понятно. Но он все равно должен поужинать с нами. Куда пропали Рахат, Бакен и Санат? — спросила она и посмотрела в окно. — Пойдем, разыщем их. Надень свежую рубашку.

Мы вышли на улицу и решили прогуляться и заодно поужинать. На площадке за гостиницей что-то происходило. Толпа окружила паренька, который катал на асфальте «шарики-марики». Он ловко передвигал синие стаканчики и зазывал в игру.

— Это интересно. Можно выиграть денежку, — сказала она.

Мы следили за руками паренька, который, стоя на коленях, передвигал местами стаканы.

— Даша, ты придерживай свою сумочку, срежут – не заметишь, — сказал я и встал позади нее.

— Парень, открой этот стакан, да, да этот! — сказала женщина в соломенной шляпке. — Ничего нет? Как это нет! Я же сама видела, шарик должен быть здесь!

Все покачали головой и посмотрели на нее.

— Мошенники, город мошенников! — вскрикнула женщина и дернув мужа за рукав пиджака: — А ты куда смотрел? Еще муж называется. Пошли отсюда!

Мы засмеялись и пошли дальше. Площадь перед ипподромом была полна. Шел концерт. Одни певцы сменяли других. То и дело вверх взлетали ракеты и вспыхивали яркие фейерверки. Мы смотрели вверх и что-то кричали вместе со всеми. Мне было радостно смотреть на Дашу. Она громко смеялась и хлопала в ладоши, когда в небе рассыпались разноцветные огни.

— Как здорово! Просто не передать словами! — сказала она. — Обалдеть! И все такие нарядные и ухоженные. Мне кажется, здесь весь город.

— А сколько приезжих... Надо поужинать.

— И не говори. Хочется шашлыка с луком и бородинским хлебом. Интересно, а куда подевались наши?

— Где-то засели в кабаке и носа не покажут. Не забывай, у Рахата водятся денежки. – сказал я.

— Я тоже подумала об этом. Пока эта девица с ним, он от нее никуда не уйдет. 80

 

— Да... действительно. Пацаны, сделайте деньги, а девчата вас сами найдут, — сказал я.

Из всех огромных колонок, установленных на металлические каркасы, вырывалась танцевальная музыка, и все, кто был на площади, пошли танцевать. Народу на площадь прибывало все больше и больше. Стало тесно. Мы пошли дальше сквозь толпу и зашли в кафе напротив ипподрома. Кафе было переполнено. Стоял густой дым, официанты с подносами сновали туда и сюда. Наших друзей здесь не было. Столы были уставлены бутылками и бокалами, пахло луком и жареным мясом. Мужчина, в шляпе набекрень, протянул мне стакан с вином и палку шашлыка. Я пожал плечами, отпил вина и вернул стакан. Я обещал непременно угостить его. Он встал и обнял меня, а я его.

— Угости свою жену, пусть она поест с нами, — сказал он. — Она знает, за что мы пьем?

— Интересно, за что? — спросила Даша.

— За победителя кокпара. Он наш, из Талдыка. Я знаю его. Ну, так она будет пить или нет?

— Мы пойдем, друг. Спасибо тебе за угощение, — сказал я.

Выйдя из кафе, мы пошли дальше и снова заметили парня – наперсточника. Его окружили полукругом и он, развернув кепку на голове, переставлял синие стаканы. Мы рассмеялись. Похоже, городок и не собирался спать. Мы зашли в очередное кафе. Внутри пахло дымом сигарет и закуской с водкой. Все столики были заняты. Стоял шумный говор и слышалась музыка. Я перехватил официанта и спросил о трех парнях и девушке. Нет, их здесь не было, сказал он и засунул металлический поднос под барную стойку.

— Зайдите в «Салют», — сказал он, — может, они там.

— Где это?

— Вниз по улице, там и увидите. Только не смейтесь.

— Это почему, в чем дело?

— Да там буковка слетела, и теперь написано так: «Салю».

— Как салю?

— Да, так и написано: «Салю...». Да сами увидите.

Мы пошли вниз и действительно увидели вывеску: «Салю». Даша рассмеялась. Слева от входа у барной стойки сидели наши друзья. На столе стояла гора тарелок и бутылки. Была шумно и накурено. Мы стали искать свободный столик.

— Дастан, Даша, салем! Где вы ходите, а мы вас обыскались, — крикнул Бакен. — Мы обошли все кафешки и пивнушки городка, разве что в больнице не были. Скажи, Рахат. Мы тут сидим и ждем вас. Рахат, принеси два стула, ты найдешь.

— Ну и ну, — сказала Даша и смахнула челку со лба. — Вас, друзья, уже не догнать. Давайте есть, мы ужасно проголодались.

— Даша, дорогая, что тебе заказать? — спросил Бакен. Он был пьян, его единственный зуб так и сверкал. — Нас Рахат угощает, у него, понимаешь, куча денег.

— И неправда, Бакен, у него денег не так и много, — сказала Салтанат, — он очень добрый, и все ездят на нем.

Рахат вернулся со стульями, и мы сели.

— Что она говорит? Я не расслышал, — сказал Рахат.

— Барышня экономит твои деньги, — сказала Даша, — ты крепко сел на крючок.

— Я не крючок! — сказала Салтанат и сердито отвернулась.

— Ну и бог с ней. Она у меня отходчивая, — сказал Рахат, — постель, знаете ли, быстро примиряет. Официант! Нам шашлыки, салаты и пиво. 81

 

— И водку тоже, — сказал Бакен.

Мы поужинали и выпили. Заиграла музыка, все встали и пошли танцевать. Все говорили разом, и ничего не было слышно. Официант убрал со стола пустые бутылки и принес пиво. Бакен был пьян. Я взял его под руку, перевел в одну из задних комнат и уложил на кушетку. Он не хотел ложиться и размахивал руками.

— Он что, уже готов? Совсем не ест. Только пьет и курит, — сказал Санат.

— Пусть проспится, и мы заберем его потом, — сказала Даша. — А шашлык здесь отличный. Как вы нашли это место?

— Это Бакен. Он все знает. Что, где и по чем, — сказал Санат.

— Дастан, смотри, кто к нам идет, — сказала Даша.

Обернувшись, я увидел Асылбека и Арыстана. Мы встали и обнялись, похлопав друг друга по спине. Даша подозвала официанта и заново заказала ужин. Арыстан смущенно улыбнулся. Асылбек уже всех знал, и ему было приятно снова увидеть всех.

— Так вы и не расставались сегодня? — спросил Санат, разливая водку. — А мы вас обыскались. Где вы были?

— Мы дождались машину и вывезли лошадь, — сказал Асылбек. — Потом я выкупал ее, напоил, накормил как следует. Так до вечера и провозился. Арыстан помог с машиной.

— Друзья моего друга – мои друзья, — сказал Арыстан, — завтра скачки. Надо же лошади отдохнуть, набраться сил.

Подскочил официант и расставил горячее и салаты. Заметив Асылбека, мужчины и женщины радостно жали ему руку. Они звали его за стол, чокались с ним и хлопали по спине. Даша радостно покачивала головой. Ее глаза так и сияли. Появился официант и поставил на стол бутылку вина.

— Мы вино не заказывали, — сказал Санат, — лучше принеси сигареты.

— Так это презент, вон с того столика, специально для вашей дамы.

— Для какой именно? У нас их две, — спросил Санат, — Даша или...

— Салтанат, — сказала девушка, — я же говорила вчера. Вы забыли?

— Это было вчера, — сказал Санат, — а вино нам не помешает.

Мы посмеялись. И стали есть тушеное мясо с рисом, салаты и запивать холодным пивом.

— Удивительный городок: никто и не думает спать, — сказал Рахат, — сюда понаехали со всех ближайших поселков. Крестьяне перестали жать и косить. По-моему, правильно говорить «жать».

— Перестали убирать хлеб, это одно и то же, — сказал Санат, — да ты уже пьян, Рахат. Пойдем, я тебя уложу.

— Асылбек, пойдемте танцевать, — сказала Салтанат, — я люблю танцевать, а все пьяны. Или может вы пойдете со мной, Арыстан? Идемте, идемте...

Арыстан смущенно улыбнулся и покачал головой. Мы засмеялись.

— Дастан, мне надо обсудить с вами один вопрос, — сказал Арыстан, — давайте выйдем отсюда.

Даша и Асылбек пошли танцевать. Рахат куда-то ушел. Салтанат пересела к Санату и, похоже, взяла его в оборот. Мы вышли на улицу. Мимо нас проходили толпы людей, они громко говорили и смеялись.

— Откуда столько людей? — спросил я.

— Из ближайших поселков, Рахат правильно сказал. Все бросили работу и наслаждаются жизнью. 82

 

Мы отыскали скамейку и, усевшись, стали смотреть по сторонам.

— Завтра будет жарко, — сказал Арыстан, — больше пятидесяти лошадей выходят на скачки. Что с Асылбеком? Похоже, он пьян и на все махнул рукой.

— Асылбек расслабился. Сын его не приехал. Он ждал его, думал посадить на дончака, а теперь все рухнуло, — сказал я снимая ботинки.

— Лошадь у Асылбека отменная, — сказал Арыстан, — сердце у нее почти шесть килограммов весит. Ей только дай волю. Может и выиграть скачки. Дончак – стайер, ровно держится на больших дистанциях.

— Кто же знал, что так все обернется? Очень жаль, — сказал я. — Ну что пойдем, надо Бакена увозить.

— Дастан, погодите, я вот что подумал. Вы только не смейтесь, — сказал Арыстан и коснулся моего плеча. — Сколько лет Даше? Вы расписаны? Сколько она может весить?

— Арыстан, мы не расписаны. Ей двадцать шесть, а весит она, как взрослый баран.

Арыстан смущенно улыбнулся.

— Этого достаточно. Вы говорили, что она отлично держится в седле, не так ли? Я тут подумал что, надо бы уговорить Дашу и посадить ее на дончака. Другого выхода нет. Я извиняюсь за свою дерзость, но вы тоже подумайте.

Я опешил, не ожидал этого. Мы встали и прошли мимо установленных на тротуарах столиков. Город продолжал жить праздничной жизнью. Было светло, как днем. Я взглянул на Арыстана. Он молчал и шел, засунув руки в карманы брюк. Мне показалось, что он чувствовал себя не в своей тарелке. Иной раз молчание убеждает больше, чем слова. В его предложении, конечно, было здравое зерно. Этого нельзя отрицать, как трудно отрицать свет в конце туннеля.

— Надо еще все обдумать, Арыстан, — сказал я и посмотрел на него, — А мы не опоздали с заявкой?

— Заявки принимаются завтра до двенадцати дня, а потом уже скачки.

Когда мы вернулись, народу в кафе стало больше. Салтанат была чуть – чуть пьяна, и все по очереди танцевали с ней. Асылбек сидел, наклонившись к Санату и что-то говорил ему, Санат кивал в ответ. Заметив нас, Даша встала из-за стола.

— Салтанат, а куда подевался Рахат? – спросил я. — Ты разыщи его.

— Ну почему я должна искать его? Пусть все ищут. Я его не держала, скажете еще.

— Даша, нам надо поговорить с тобой. — сказал я. — Все очень серьезно. Что с Асылбеком?

— Не видишь –он пьян. Так его развезло, — сказала Даша. — Здесь так шумно. В чем дело?

Мы вышли на улицу и свернули за угол. Здесь было потише и не так ярко.

— Даша, тут такое дело, — сказал Арыстан и чиркнув спичкой закурил. — Асылбек пьян, его сын не приехал. Вся надежда на тебя.

— Так-так, я, кажется начинаю вас понимать, — сказала Даша. — Да вы с ума сошли, друзья. Дастан, ты тоже так думаешь?

Я стоял, переминаясь с ног и на ногу. Теперь я уже жалел, что мы завели этот разговор.

— Даша, это не кокпар. Это скачки, — сказал Арыстан, подбирая слова, — даже дети участвуют в скачках. Это очень важно – вес жокея. Ездить вы умеете. У вас вес небольшой, как Дастан сказал, чуть больше взрослого барана.

— Вот за это – отдельное спасибо, — сказала Даша и рассмеялась. — За барана.

— Надо всего лишь продержаться в седле, и дончак сам вырвет победу, — сказал Арыстан, — ведь ему будет обидно, приехать на скачки – и стоять в деннике. 83

 

Когда Арыстан упомянул дончака, глаза Даши изменились и как-то по— другому сверкнули.

— Арыстан, она любит дончака, — сказал я, — и это все может поменять. Разве откажет женщина тому, кого она любит?

Мы засмеялись и вернулись в кафе. Пришел Рахат. Он был навеселе и все пытался обнять нас. Я отдал деньги Санату. Мы вышли на улицу. Асылбек шел впереди, а мы на пару шагов позади, Арыстан, Даша и я. Так мы и дошли до гостиницы. Умывшись холодной водой, Асылбек пришел в себя. Я открыл окно. Улицы и тротуары были полны. Даша села на стул и, положив ногу на ногу, замерла в ожидании. Она была строга и собранна. Я хотел засмеяться, но одумался, сел на подоконник и закурил.

— Итак, что мы имеем? — спросил Арыстан. — Лошадь отдыхает, набирается сил. Меніңше, бұл жылқының қолтықтарының астында тесіктері бар. Сердце у него большое, скачки выдержит. С жокеем мы определились, на дончака сядет Даша. Что вы скажете на это?

— Я сам подумывал об этом, — сказал Асылбек, — Сабит не приехал. Во мне почти восемьдесят килограммов, куда мне скакать. Даша – это другое дело. Я сам видел: она отлично держится в седле. Первую половину дистанции надо придерживать коня, а потом отпустить его во весь мах.

— Даша, а где вы научились так ездить на лошади? — спросил Арыстан.

— Мой отец работает управляющим в колхозе. Я выросла в деннике с лошадьми, — сказала она. — Чур, я сама буду седлать коня!

— Другим не доверяете? — спросил Арыстан. — Это правильно! Я сам такой.

— У нас в поселке она тоже седлала лошадь, — сказал Асылбек, — мне не дала.

— Это ее право, она будет уверена в себе, — сказал Арыстан. — Есть еще одно важное требование. Даша, вы замужем?

— Арыстан, мы собираемся пожениться в декабре, — сказал я.

— Тогда все в порядке. Утром я подам заявку, и в девять утра мы выезжаем. Асылбек, нам с тобой работы хватит. Спокойной ночи, Даша, — сказал Арыстан и закрыл дверь.

— Какой ужас! Дастан, ты представляешь, чем обернулась наша поездка? Мы ехали посмотреть скачки, развлечься с друзьями и подышать свежим воздухом... А сами оказались в центре событии. Ах, да, я забыла сказать Арыстану, чтобы он нашел мне женское седло. Голова кругом идет, нужны брюки и обувь.

— Утром успеем. Тебе надо отдохнуть, выспаться.

Я обнял ее и поцеловал. Она вся дрожала.

— Я пойду к себе. Мне надо остаться одной.

Стало свежо. В небе сверкнула полоска молнии. Площадь под окном гостиницы враз опустела, погасли уличные фонари. Я проводил Дашу и уложил спать. Потом я зажег лампу на столе и положил блокнот перед собой. Я услышал, как по лестнице поднимаются Рахат и Салтанат. Они громко смеялись, шли по коридору и часто останавливались и зашли в номер.

IV

Ночью прошел дождь. Утром все вокруг выглядело свежо и опрятно, небо было чистое, без единого облачка. Внизу перед гостиницей стояли автобусы и машины. Дворник с метлой расхаживал между клумбами с цветами. Я посмотрел на часы, было семь часов. Когда я брился у зеркала, кто-то постучал в дверь. 84

 

— Дверь открыта, входите, — крикнул я и отложил станок. Это был Рахат.

— Ты где пропадал, дружище? — спросил я.

— Да мы прогулялись с Салтанат. Что вы решили, когда выезжаем?

— В девять часов, — сказал я.

— Фу, черт, голова раскалывается. У тебя нет ничего в номере? Салтанат дрыхнет, перебрала вчера.

— Да, кстати, что она носит?

— Что носит?

— На ногах, на ногах, — сказал я.

— Кроссовки. Да, кажется, кроссовки и брюки, — сказал Рахат.

— Вот что, дружище, сходи в номер и принеси мне ее кроссовки и брюки, — сказал я.

— Очень надо?

— И не говори, давай, я жду, — сказал я.

Рахат вернулся с вещами. Мы позавтракали в буфете. Потом поднялись к Даше и угостили ее горячими пирожками и чаем, который прихватили с собой. Кроссовки и брюки пришлись ей впору. Даша завязала на голову платок и мы спустились вниз по лестнице, где нас ждал Арыстан. Асылбек ушел грузить коня на грузовик. Мы уселись в машину и выехали за город. Город снова пришел в движение. Вереница автомобилей устремилась в степь. Солнце ярко блестело.

— Заявку я подал, нам присвоили седьмой номер, — сказал Арыстан, обернувшись к нам, он сидел справа от водителя, — как вы, Даша? Позавтракали?

— Горячими пирожками и чаем, — сказала Даша.

— Я термос прихватил с кофе, — сказал Арыстан, прикуривая сигарету, — пирожки купим там, в степи. Да, кстати, седло для Даши я нашел, лежит в багажнике.

— Женское седло? Разве бывают такие седла? — спросил Рахат, — В первый раз такое слышу. Чем же отличается от мужского?

— Понимаешь, Рахат, в это седло побольше ваты положили, — сказала Даша.

Мы стали смеяться.

— Получил, Рахат, так тебе и надо, — улыбнулся Арыстан, обнажив крупные белые зубы.

На выезде из города, сразу за поворотами, стояла церковь с потускневшим куполом.

— Говорят, ее еще в прошлом веке переселенцы поставили, — сказал водитель, — теперь она пустует, сюда кроме бабушек никто и не ходит.

— Пожалуйста, останови машину, — сказала Даша, — я быстро.

— Сходим вместе, — сказал я, — неужели не закрыта?

Церковь была старая, с потрескавшейся штукатуркой и обитой железом дверью. Даша поднялась по ступенькам перекрестилась и зашла в храм. Я посмотрел вверх. Купол потемнел и кое-где облезла позолота.

— Ну что, Даша, много людей в церкви? — спросил Рахат когда она вернулась. Машина, развернувшись, выехала на степную дорогу. Десятки автомобилей неслись впереди.

— Старик один, сторож, — сказала она, обернувшись назад, — кто может быть в церкви с утра пораньше.

— У меня жена, Мадина вспоминает бога, когда какие то проблемы возникают, — сказал Арыстан, — экзамены у детей или кто заболеет.

— У вашей супруги, надо полагать, свои отношения со Всевышним, — смеясь сказал Рахат, — я помолюсь, а ты, боженька, мне сделай то и другое. Умная женщина, что тут скажешь. 85

 

Мы засмеялись. Арыстан улыбнулся и покачал головой.

— Знаете, Арыстан, скоро мы с Дастаном распишемся, а в декабре у нас свадьба, — сказала Даша, глядя прямо вперед, — я решила, что приму ислам.

Арыстан обернулся и взглянул на Дашу.

— Что же, ты правильно сделаешь, — сказал он, — женщина мудра от природы, а мужчина от книг, говорили древние.

— Гляньте, друзья, сколько народу понаехало с утра, — сказал Рахат, — и все едут и едут.

— Поворачивай налево, где идут сборы, откуда собираются скакать, — сказал Арыстан, — Асылбек должен быть там. Больше пятидесяти скакунов выставили на скачки.

Вся левая сторона от центра была запружена лошадьми. Прямо под флагами на высоких шестах столпился народ. Гремела бодрая музыка. То тут, то там с гиканьем проносились всадники. Все ждали начала скачек. Мы выгрузились и стали искать Асылбека. Рахат нес на себе изящное, обитое плющем седло. Даша приуныла.

— Выше голову, чего же ты боишься, — спросил я.

— Да я не боюсь, свое отбоялась. Терпеть не могу насмешек, начнут зубоскалить, мол, баба на лошади... – сказала она.

— Ах, вон он что! Плюнь на это, потреплют языками да успокоятся, — сказал я, — а вот и Асылбек. Давай, присядем.

Огромная, как футбольное поле поляна была усыпана лошадьми. Кони храпели, вскидывали головы, нетерпеливо переминались с ног на ногу и крутили хвостами. От обилия изящных с хрупкими ногами и выгнутыми шеями красавцев рябило в глазах.

— Ну как вы, Асеке, поспали? – спросил я.

— Ну что ты, какой тут сон. Прилег в деннике и проснулся с петухами, — сказал он, — видели, сколько здесь лошадей, одна лучше другой.

— Наша лучше всех, — сказала Даша, — будем седлать.

Дончак вскинул голову и опустил ее на руки Даши. Она провела ладонью по шее лошади и лопатке, угостила кусочком сахара и стала седлать. Рахат покачал головой и посмотрел на меня.

— Откуда она такая? — спросил мужчина с уздечкой в руке и взглянул на Дашу, — Ты посмотри на нее...

— Из Уральска, — сказал я, — ты не мешай ей. Сглазишь еще...

Даша положила на спину коня вальтрап, а затем Асылбек отпустил седло и пододвинул его так, что передняя лука закрыла холку. На лбу Асылбека выступил пот. Затем он сдвинул седло на спину.

— Дальше я сама, — сказала Даша и занялась подпругами.

— Рахат, дорогой, у тебя нет пива, — спросил Асылбек садясь на траву, — у меня в горле пересохло. Волнуюсь, как мальчишка.

— И не говорите, — сказал Рахат, — лучше бы я скакал.

Мы рассмеялись. Мимо нас, крутя хвостом и мотая головой прошла вороная. Мы смотрели на нее, как смотрят на стройные женские ноги.

— Что это было, Асылбек? – спросил Рахат.

— Английская чистокровная.

— Ну и ну, не лошадь, а царевна – лебедь, — сказал я, — ну что, пора. Все двинулись к старту. Сейчас дадут сигнал.

Даша легко вскочила в седло и смахнула челку со лба. Асылбек взял уздечку, и мы двинулись к стартовой линии. Дончак всхрапывал и вскидывал голову вверх. Я огляделся по сторонам. Десятки наездников пустили скакунов шагом. 86

 

— Даша, ты не бойся. Я сам боюсь. Первые километры, ты придерживай дончака. Не гони. Пусть другие скачут, сломя голову, — говорил Асылбек держась за стремя, — потом сама почувствуешь, когда надо припустить коня. Прилегай к холке, не оглядывайся назад. Дончак сам пойдет во весь мах.

Мы остановились. Даша склонилась ко мне, и я поцеловал ее. В небо с шипеньем взвилась ракета – сигнал к началу байги. Всадники с гиканьем устремились вперед. Мы пошли и разыскали Арыстана. У него на шее висел огромный армейский бинокль.

— Ну, что, страшно? — спросил он.

— Как не страшно, страшно — сказал я, — мало ли что.

— Вот именно. Теперь я сам начинаю жалеть, что уговорил ее – сказал он.

Всадники все дальше уходили в степь. Бурая пыль взрывалась клубами из-под копыт лошадей. Машины с красными крестами рванули следом. С начала всадники неслись кучей. Вскоре куча растянулась и скрылась за горизонтом.

— Мы отсюда ничего не увидим, — сказал Арыстан, — за мной закреплена машина. Давай-ка сьездим на тот холм и оттуда понаблюдаем за скачками.

Мы доехали до холма, а затем поднялись вверх. Вперед вырвалась пара десятков скакунов. Лидером неслась та самая вороная. Всадник припал к луку седла и что-то орал. Даша шла за основной группой. Она держалась за гриву лошади и не смотрела назад. Ветер трепал ее желтый платок на голове. Вороная свернула влево, и вся остальная группа сделала то же самое.

— Ну-ка дай, я посмотрю, — сказал Асылбек прикладывая к глазам аппарат, — все правильно. Вороная впереди. Основная группа идет след в след. Даша держится молодцом.

— Я вижу Дашу, — сказал Рахат и обернулся ко мне, — она открывается к группе. Дастан, посмотри вниз – это Бакен и Санат, они едут к нам. Ну да, это они! Разыскали нас.

— Ну, а Салтаната с ними нет? – спросил я.

— Да брось ты, она же осталась без штанов и кроссовок, — сказал Рахат.

Мы засмеялись и пошли навстречу к друзьям. С холма открывался чудесный вид. С правой стороны далеко за горизонтом сверкала река. Туда, к реке устремились кони. Лошади превратились в маленькие темные точки. Теперь мы не видели ни вороного, ни Даши на дончаке. Арыстан посмотрел на часы и отвернулся.

— Скоро должен наступить перелом, — сказал он, — вороная начнет сдавать и Даша должна поравняться с ней. Я так думаю.

— Ну, а если нет? – спросил я, — Вороная идет уверенно, не сбавляет ходу.

— Посмотрим, посмотрим, — сказал Арыстан, нахмурившись.

— Дастан, гляди, — крикнул Санат, — Даша обходит вороную лошадь.

Дончак шел во весь мах, Даша припала к холке коня и слилась с ним одно целое. Скаковые лошади стали сдавать одна за другой. Теперь дончак и вороная шли бок о бок, не уступая друг другу. Впереди показался бугор. Дончак уверенно вышел вперед. Вороная запоздала на полкорпуса. Даша обернулась и опять припала к холке коня. Вороная опасно приблизилась к дончаку и снова стала отставать. Скакуны нырнули за холм, и мы потеряли их из вида.

— Какая покажется первой, та и победит, — сказал Арыстан и отпустил бинокль. Я посмотрел на часы, прошли десять минут. Затем еще десять. Потом еще десять.

— Дастан, смотри – это Даша, — крикнул Рахат и посмотрел на меня, — это она.

Маленькая темная точка становилась все ближе и ближе. Да, это была она. Вороная отстала почти на три корпуса. Разрыв между ними все рос и рос. Даша, отпустила поводья 87

 

и дала дончаку свободу. Отставшие всадники разбрелись по степи. Они крутились то там, то сям. Даша вывела дончак на финишную прямую. Мы спустились с холма, сели в машину и поехали по выгоревшей на солнце степи.

— Знаешь, Дастан, ты береги Дашу, — сказал Арыстан и посмотрел на меня. — Я никогда не встречал случая, когда бы на скачках победила девушка.

— Я тоже не слышал.

— Представляю, что сейчас делается с теми, кто проиграл, — сказал Рахат. — Надо отметить победу.

— Да, надо отметить, мы это умеем, — сказал Бакен.

Впереди нас огромная толпа двигалась навстречу к Даше. Вокруг гарцевали всадники. Гремела музыка. То и дело в небо взлетали ракеты и, вспыхнув, нависали шарами в небе. Дончак пересек условную линию, проскакал дальше и вернулся назад. Все! Победа! Восторженная публика окружила лошадь и приняла на руки Дашу. Мы смеялись и пританцовывали вместе со всеми.

Даша была в пыли с головы до ног. Я обнял ее и, смахнув челку со лба, поцеловал. Она рассмеялась и расцеловала Асылбека и Арыстана. Арыстан смущенно улыбнулся и посмотрел по сторонам.

— А нас, Даша, нас тоже поцелуй, — сказал Бакен.

— Вечером, друзья, вечером.

— Вот это другое дело, — сказал Санат.

Мы засмеялись. Дончак вскинул голову и покосился на нас. Весь в пыли, он подрагивал всем телом.

— Еще не отошел, — сказал Асылбек и провел ладонью по пыльной шее коня, — он все еще скачет. Надо вывезти его отсюда.

Арыстан увлек Дашу, и они, расталкивая толпу, поднялись на деревянный помост. Зазвучали речи. Мы хлопали вместе со всеми. За сценой на высоких металлических шестах развевались флаги. Гремела музыка. То и дело в небо взлетали ракеты и ветер уносил дымок.

— Дастан, смотри нашим что-то вручили, — сказал Рахат.

— Надеюсь, это не только почетные грамоты, — сказал Санат.

— Какая-та большая коробка, наверное, цветной телевизор, — радостно сказал Рахат. – Да, кажется, телевизор. Подарок молодым. Вот здорово! Мне бы такой аппарат.

— Нормально. Мы с женой еле достали «Витязь», — сказал Санат, — Все, торжественная часть закончилась. Поехали назад. Вечером – дискотека.

Мы посмеялись и стали ловить машину. Коробку с телевизором мы положили в багажник и поехали вслед за вереницей автомобилей. Люди шли пешком и ехали на лошадях. Из репродукторов на крыше автобуса гремела музыка. Пыль стояла столбом.

— Друзья, у меня такое чувство, как будто мы отсюда никогда не уедем, — сказал Бакен. — Опять лошади и люди, опять люди и лошади. Вот-вот я и сам сяду на коня. Один из нас уже катается вовсю.

Мы засмеялись и стали смотреть вперед.

— Пить надо меньше, — сказал Рахат, — кстати, ты где спал в этой ночью?

— А вот убей, не помню!

— Рахат, ты бы уж молчал. Ты тоже хорош бываешь, — сказала Даша, обернувшись. Она сидела справа от водителя.

— Сейчас приедем, почистимся к ужину. У нас сегодня великий день. Даша, как ты себя чувствуешь? — спросил Санат. 88

 

— Даже не спрашивай. У меня такое состояние, как будто я все еще в седле. Ужас, как хочется принять душ и одеть платье.

— Будет тебе и душ, и платье, — сказал я. — Рахат, ты забеги в кафешку, пусть нам оставят столик на вечер.

— Очень трудное задание, друзья. Если я напьюсь при исполнении, не оставляйте меня в этом городке.

— Эх, надо было мне поручить трудное задание, — сказал Бакен, — Рахат может провалить его.

Мы посмеялись. Город жил в состоянии праздника. Было такое ощущение, что ночью никто не ложился спать. Все, кто был на скачках, возвращались обратно. На перекрестках стояли регулировщики в белых рубашках. Вереницы машин, которые стояли перед нами, отчаянно сигналили. Снова и снова в небо выстреливали ракеты. По обеим сторонам улицы гуляли нарядно одетые люди. Они проходили мимо белых столов и стульев, выставленных у открытых дверей кафе и магазинов. Между столиками сновали официанты и торговцы копченой рыбой. По улице шли девушки в национальных нарядах, а следом мальчишки скакали на деревянных палочках. Я остановил такси напротив управления.

— Ты уходишь, Дастан, а нам куда девать телевизор? — спросил Санат.

— Отдадим Асылбеку. Он сейчас купает дончака. Я представляю, как обрадуется Зоя, — сказала Даша.

— Зоя? Кто она?

— Жена Асылбека, мы останавливались у них, когда ездили с Дастаном на рыбалку, — прекрасные люди – сказала Даша.

— Вон оно как!

— Да, кстати, тут еще деньги, призовые, надо их тоже отдать Асылбеку, — сказала она.

— Послушайте, друзья, какие чудеса творятся вокруг нас, — сказал Бакен.

— Ты только проснулся, дружище? – спросил Рахат. — Где же ты был?

— Он спал в подсобке этой самой «Салю»...

— Где, где он спал? — спросил таксист.

— Кафе у вас такое есть... «Салю», там выпала последняя буква.

Я толкнул двери. Здесь было тихо и безлюдно. Женщина, которая мыла полы, узнала меня и дала мне телефон. Только недолго, сказала она. Я набрал номер редакции и посмотрел на часы, был шестой час.

— Дастан, привет, где ты пропадал? — спросила Таня Доценко. — Ты же обещал звонить каждый день. Ну, что, диктуй. Так, хорошо, здесь абзац, точка, абзац. Не гони, не гони. Кто, Даша? Твоя Даша? Ух, ты! Молодец, приедете, обмоете. Ну, вы даете. Материал я положу Болату на стол. Что ты говоришь? Не смеши! Ладно, пока.

Я вышел на улицу. Уже наступили сумерки. Праздник был в разгаре. Улицы были полны. То и дело в небо взлетали ракеты и огни фейерверков рассыпались над нашими головами. Я дошел до гостиницы и поднялся к себе в номер. Я принял душ и, обернувшись в полотенце, с мокрыми волосами закурил у открытого окна. Я подумал о том, как сегодня чудесно прошел день. Затем я потушил сигарету, запер дверь и зашел за Дашей. Со свежевымытами волосами, в сером платье без рукавов, она выглядела чудесно. Я обнял и поцеловал ее. Мы спустились вниз и вышли на улицу. Мы прогулялись по шумным улицам. В синее небо то и дело взмывали ракеты. Запрокинув головы, мы смотрели как в небе рассыпаются тысячами огней фейрверки. Мы зашли в «Салю...». Все места были заняты, гремела музыка и все танцевали. Пахло жареным мясом, луком и 89

 

вином. Даша сразу оказалась в центре внимания. Ее окружили, откровенно разглядывали с ног до головы и предлагали выпить. Появился Санат и увел ее. Стол был обильный, со множеством салатов и мясных блюд. Пришли Асылбек и Арыстан. Они были навеселе. Рахат и Бакен острили. Все по очереди танцевали то с Дашей, то с Салтанат. То и дело кто-то подходил к Даше и просил чокнуться с ним. Она просто сияла. Было приятно смотреть на нее. Ее усталость как рукой сняло. Все встали и пошли танцевать. Даша оказалась в центре танцующих и было такое ощущение, что праздник был устроен в ее честь. Потом Бакен, Рахат и Салтанат куда-то ушли. Даша увела Арыстана танцевать, а Асылбек пересел ближе ко мне и обнял за плечи.

— Дастан, ты даже не представляешь себе, как все удачно у нас получилось?

Мы и кокпар выиграли, и скачки. Когда Сабит не приехал, я в тот день напился до чертиков, — сказал он.

— Да, это я заметил. Ну сейчас же ты доволен? – спросил я.

— Ой, и не спрашивай. Теперь о моем дончаке будут песни петь и слагать легенды.

— Ну а почему бы нет? Он заслужил этого.

— Я представляю себе, сколько теперь лошадников захотят получить от него жеребенка! А Даша молодцом, просто молодцом! Тебе повезло с женой. Я это заметил еще там, в поселке, когда она оседлала коня.

— Да, кстати, телевизор ждет тебя в гостинице и деньги призовые. – сказал я.

— Надо часть денег отдать Арыстану и Даше, — сказал он.

— Асылбек, у нас в декабре свадьба, приезжайте с Зоей. Даша деньги не возьмет.

— Почему не возьмет? Она же скакала! Нет, так не пойдет. Дастан, посмотри назад, там какая та девушка машет тебе, — сказал он.

Я обернулся: Майра.

— Это подружка моего земляка. Я тебе не рассказывал о нем. Мы потом договорим, — сказал я, - я побежал.

— Привет, Дастан, а я еле нашла тебя, — сказала Майра. — Ты даже не представляешь, как я рада снова увидеть тебя. Да, кстати, прими мои поздравления. Я так рада за твою Дашу. Она молодцом. У меня слов нет. Ну, что мы здесь стоим? Мне надо поговорить с тобой. Это ничего, что я увожу тебя от друзей?!

— Нет, все нормально. Надо пройтись, — сказал я.

— Да, надо прогуляться. Мне нужно столько сказать тебе. Люди сошли с ума. Гляди, сколько народу. Просто ужас какой-то! – ее голос дрожал.

Мы пересекли улицу, и нашли свободный столик. Подскочил официант, убрал пепельницу и принял заказ.

— Что-нибудь случилось, Майра? Где Омар? Почему ты одна? – спросил я.

— Даже не спрашивай! Я вся извелась за те дни, что мы здесь. Спрашиваю себя, зачем я вообще приехала сюда? — сказала Майра.

— Так вы же приехали, чтобы разлечься и посмотреть на скачки?

— Не понимаю я ничего в этих скачках. Мне они по барабану. Слушай, после выхода твоей статьи, Омара вызвали в горком партии, начальнику треста. Он потом ходил бледный как саван и все плакался, что дни его сочтены.

— Да, он мне говорил, — сказал я. — Неужели все так далеко зашло?

— Омар отказался от фактов, которые были в статье по нашему тресту и написал в горком покаянное письмо, мол, ничего не знаю, меня подставил автор статьи, короче, пошел на попятную.

— Ах, вон оно как! — сказал я. — В конце концов каждый делает свой выбор. Надо же! 90

 

Его уволили? И где же он теперь работает?

— Ты не поверишь! Его перевели на работу в горком партии, — сказала она.

— Я рад за вас, представляю, какие перспективы открываются перед вами, — сказал я.

— Ты смеешься? Какие перспективы! Я осталась у разбитого корыта.

Майра взглянула на меня. В ее глазах стояли слезы. Мне было жаль ее.

— Надо переждать ситуацию, может все еще образуется, — сказал я.

— Я думала, что повышение пойдет ему на пользу и уже строила радужные планы на будущую семейную жизнь. Какая же я дура, господи! Да, кстати, он как услышал, что Даша – выходит за тебя замуж, страшно взбесился, а потом расплакался. Я же говорила, что он страдает по ней. А когда она победила на скачках, он так кастерил тебя на чем свет стоит. Откуда в нем столько злобы?

— Что же его не устроило? Скачки – это спорт. Здесь победа чистая, — сказал я.

— Омару не понравилось, что в скачках участвует девушка, да еще и русская.

Ох, как это его задело! — сказала она, - Как это взбесило его.

— А какое это имеет значение русская, не русская? – спросил я.

— Для него, Дастан, имеет. Еще как имеет! — сказала Майра. — Он такой. Он такой.

— Сейчас мы пойдем и разыщем его. Ты знаешь, где он сейчас? — спросил я.

— Как же не знать? Я знаю, — сказала она.

Мы встали из-за стола и пошли обратно. Мы прошли пару шагов, и я все еще раздумывал, найти мне Омара или нет. Что я скажу ему? И что из этого выйдет? Затем я свернул вправо и мы зашагали мимо кафе «Салю», в сторону вокзала. Майра еле поспевала за мной. Я остановился, и она взяла меня под руку. Мы шли мимо витрин магазинов и столиков. Навстречу нам двигались толпы людей. То и дело в небо выстреливали ракеты и небо озарялось фейерверком огней.

— Майра, ты точно покажешь пивнушку, где гуляет твой Омар? – спросил я.

— Он вовсе не мой, с чего ты взял? Мне это неприятно, Дастан!

Мы поднялись на ярко освященный мост. Мост был металлический с множеством поручней и нависал над крутым обрывом. Внизу шумела река. Мы услышали гудок тепловоза и видели сверху, как сверкая огнями в окнах пассажирские вагоны шумно проносятся под нами. Мы прошли мимо вокзала и свернули на узкую улицу. У входа в пивную нам встретились Рахат и Салтанат. Вид у них был изрядно потрепанный.

— Нас выбросили на улицу, — сказала Салтанат, — негодяи, ублюдки! Была бы я мужчиной, порезала бы их ножом!

— Рахат, что случилось? — спросил я.

— Это твои друзья. Они сейчас и Бакена вышвырнут на улицу. Мы нормально отдыхали, а потом стали болтать про политику. Одни парень возьми да спроси у Салтанат, почему ты не разговариваешь по-казахски. А Салтанат взяла до послала его на все три буквы. Вот быки, так быки! Они набросились на нас и выставили за дверь. Они и Бакена выбросят. Он молодцом, он их сразу назвал волками позорными. Они покалечат его. Пошли отсюда.

Пивная была переполнена. Дым висел коромыслом. Пахло вяленой рыбой и кислым пивом. Гремела музыка. Девицы в красных чулках курили и потягивали пиво. Лица у них были помятые, с ярко накрашенными губами. Официантки сновали с подносами. Увидев меня, Омар быстро встал. Гремя стульями, его окружили друзья. Выглядели они враждебно.

— Откуда эта взялась? – выкрикнул Омар и кивнул на Майру.

— Я тебе не «эта», — ответила Майра. — Ты кем себя возомнил? Я сейчас всем 91

 

расскажу, за сколько ты продал себя, чтобы угодить начальству и устроиться в теплое местечко! Что, молчишь?!

— Так ты, сука, заткнешься или нет?! — крикнул Омар. — Дастан, ты не слушай ее! Мы же с тобой друзья! Мало ли что она наплела тебе. Один Бог знает, с кем она только не спала на стройке...

После его слов Майра как-то сразу сникла, и ее плечи опустели. Омар стоял бледный с перекошенным от злости лицом. Он обернулся назад и принял стойку. Его друзья угрюмо поглядывали на меня. За мной стали Рахат, Бакен и Салтанат с Майрой.

— Омар, что тут Майра наплела про тебя? — спросил Жаламан. — Кому это ты там угождал?

— А ты поменьше слушай ее, — сказал Омар. — Ты пьешь и пей себе. Я угощаю.

— Послушай, Омар, мне наплевать, кто у вас там в тресте с кем спит! — сказал я, — Дашу на коня посадил я. Тебе какое дело русская она или не русская. Там, в Афгане, никто нас никого не спрашивал, какого ты роду-племени. Или ты забыл? Зря ты про нас с Дашей наговорил. Зря. Ты еще ответишь за это...

— Посмотрим, посмотрим, — тихо сказал Омар и сощурил глаза, — кто ответит.

Я не успел уклониться. Его левый джеб свалил меня на пол. Я вскочил и толкнул его, Омар повалился на столы. Завязалась драка. Девчата в красных чулках побросали бокалы с пивом и стали визжать, как резаные. Послышался звон посуды и грохот стульев. Бакен отлетел к двери. Рахат орудовал стулом. Майра вцепилась кому-то в волосы. Ее лицо перекосилось от злобы. Салтанат пинала кого-то на полу. Смешались люди, столы, вешалки и бутылки. Погас свет. Мы ушли по узким улочкам, мимо колодцев и фонарных столбов. За нами никто не бежал. Мы смешались с толпой, пришли на вокзал и зашагали в сторону моста. Бакен прихрамывал. Рахат держался за скулу. Майра и Салтанат весело пересказывали, как дубасили строителей.

— Бакен, что у тебя с ногой? — спросил я.

— Нога что? Заживет. Надо бы этому Омару отрезать то, что висит между ног, чтобы не нарожал таких, как он сам – ублюдков. Вздумал меня поучать. — сказал Бакен.

— И что он такое наболтал? — спросил я поглаживая скулу.

— Он бьет себя в грудь. Он один такой весь из себя казах. А мы, как сказал Омар – я, Салтанат и Санат все «36-ые»: не казахи и не русские, — сказал Рахат.

— Не понял, что это такое – 36-ой? — спросил я.

— Это чай такой есть, смешанный грузинский с индийским, — сказала она.

— А его дружки, строители, сидят и поддакивают ему. Ну, я и сказал ему, ты – мамбет гребаный. С этого и пошло-поехало, — сказал Бакен.

— Да, он еще Дашу вспомнил. Ему, видите ли, не понравилось, что она скачки выиграла. Ох, как он матерно ругался! Как его это задело! — сказал Рахат.

— Доиграется он. Помяни мое слово, доиграется, — сказал Бакен. — Он рвется к власти. Я это сразу заметил.

— Так Омар уже во власти. Он сейчас в горкоме партии работает, — сказал я.

— Я же говорил. Эти Жаламан, Аскар и Букенбай сидят и слушают его, разинув рты, — сказал Рахат. — Вот мы и пришли.

В «Салю» гремела музыка, все танцевали. Официанты с подносами сновали между столиками. Асылбек и Арыстан сидели, обнявшись. Даша и Санат пели. Мы присоединились к друзьям и весело провели остаток ночи.

— Привет, милый, где вы были? — спросила Даша. — Да что это с вами? Бакен прихрамывает, у Рахата фингал под глазом... 92

 

— Это раны, полученные в мирное время, — сказал я.

— И все из-за этого идиота Омара, — сказала Салтанат.

— Как Омара? — спросила Даша.

— Да это строители напились в пивнушке и сцепились с Рахатом и Бакеном. И тебя Омар вспомнил, обозвал шлюхой афганской, — сказала Салтанат.

— Меня? Шлюхой? Вот негодяй. Да я в первый раз в жизни поцеловалась в девятнадцать лет, когда встретила Дастана.

— Вот именно. Даша, а ты сама уверена в этом? — спросил Бакен.

— Да ну тебя, Бакен. Я же серьезно, — сказала она.

— Ну что, друзья, мы едем в Алма-Ату? — спросил Бакен.

— Что же, поехали, — сказал я, — в девять часов встретимся в гостинице.

Утро выдалось чудесное. Накануне ночью прошел дождь. Теперь дома и деревья выглядели по-новому, свежо. Перед гостиницей на высоких шестах свисали мокрые флаги. Состязания закончились. Город опустел. Я видел в окно своего номера, как валясь с боку на бок отъезжали автобусы. Я умылся, сложил вещи и зашел за Дашей. Она была готова, и мы вышли из гостиницы. Все наши были здесь.

— Ну, что, едем? — спросил Санат.

— Сейчас подойдут Асылбек и Арыстан, — сказал я.

— А, вот и они, — сказала Даша, — легки на помине, и Салтанат успела.

— Вы уже уезжаете? — спросил Арыстан, — а мы с Асылбеком вам, как родные стали.

— И не говорите, — сказала Даша, — мы так привязались к вам.

— Арыстан, Асылбек, у нас с Дашей свадьба в декабре. Мы вас ждем, — сказал я.

— Я привезу Зою, — сказал Асылбек, — я представляю, как она будет рада.

Мы попрощались. Автобус заурчал и стал выезжать со двора гостиницы. Салтанат, Асылбек и Арыстан все еще стояли и смотрели, как автобус свернул влево, на трассу.

— Ты наверное устала? — спросил я у Даши. – Такое выдержала!

— Ой, не говори. Мне еще долго будут сниться лошади, — сказала она.

Мы засмеялись и стали смотреть в окно. Автобус мчался мимо потемневших полей, над которыми низко кружили грачи.

Часть третья

I

Наступил ноябрь. Небо затянули низкие тучи и зарядили дожди. Ветер срывал с деревьев пожелтевшую листву и гонял ее по мокрым улицам, крышам домов и пустырям. Было холодно, мокро и неуютно. Горожане одели плащи и куртки. Пестрели зонты. Даша поправились и подолгу спала, укрывшись пледом. Она мало ела, ее подташнивало: так бывает с каждой беременной женщине, говорила она. Однажды Даша заявила, что ей страсть как хочется мела. Нет, не школьного, а другого. Где мне отыскать этот «другой» мел? Как оказалось, он бывает на товарных железнодорожных станциях. Субботним утром мы оделись по погоде и отправились за мелом. С утра зарядил мелкий дождь. Вода бежала по арыкам и стекала с крыш домов. Мы сели в трамвай и доехали до Коммунистического проспекта и пересели в троллейбус. Мы стали так бережливы, что обходили такси стороной. В полупустом троллейбусе с его дерматиновыми сиденьями и стекающими по окнам влагой, было холодно. Доехав до вокзала, мы пошли по мокрой траве, вдоль железнодорожной насыпи. Я шел впереди, а Даша за мной. Я остановился и подождал ее. Мы прошли мимо кирпичных строений и заброшенных вагонов с разбитыми 93

 

окнами. Старик-сторож помог нам найти мел. Он был свален под забором и прикрыт брезентом. Я присел на корточки и приподнял край брезента.

— Даша, это тот мел? — спросил я.

— Да, это он. Надо набрать побольше, — сказала она.

Мы вернулись на вокзал и сели в троллейбус. Шел мелкий дождь. Я взял кусочек мела и надкусил, он был безвкусной и сухой. Даша, отвернувшись к окну, плакала. Она так и не дотронулась до мела. Когда мы вернулись, уже стемнело. Мы поднялись к себе, и Даша легла на диван и уснула. Мешочек с мелом я поставил на подоконник. Дождь то стихал, то снова усиливался. Я распечатал письмо, которое я нашел в металлическом почтовом ящике. Почерк отца был крупный, стремительный. Он писал, что по случаю годовщины смерти брата дали поминальный ас, спрашивал о здоровье невесты и сообщил, что в первой половине декабря они поедут в Уральск сватать Дашу. Прочитав эту строчку, я посмотрел на Дашу. Она спала, свернувшись калачиком. Я отложил письмо, присел на край дивана и стал смотреть на нее. Потом я выключил свет и лег спать. Шумел дождь.

Мы потеряли из виду своих друзей. Я успевал работать на трех изданиях и старался по больше отложить денег на свадьбу. Я брался за любую работу и, вернувшись домой, спал, как убитый. У Саната родилась дочь, и он допоздна просиживал в адвокатской конторе. Бакен успешно торговал картинами. Он возмужал, носил длинный кожаный плащ и критиковал «мазил», как он называл столичных художников. Нет, говорил он, не те нынче пошли художники. Вот раньше, раньше были мастера. «Мазилы» не умеют рисовать ничего, кроме гор и одиноких юрт на их фоне. Никого полета фантазий! Рахат писал, что вместе с «отцом-плантатором» они возят в Кызылорду овощи, и пока отец торгуется с приемщиками на складе, он успевает поспать в машине. Рахат получает от отца немного денег и их хватает ему вести жизнь истинного эпикурейца. Думает ли он жениться? Нет, даже не помышляет. Он обещал приехать в столицу, навестить нас с Дашей и отыскать Салтанат. Я встретил на автобусной остановке Рахимжана. Он нес стопку книг, перехваченную бечевкой и, увидев меня, радостно обнял, как родного. Они по-прежнему жили в горах. Рая занималась домом. Бабушка приболела. Диссертация продвигается, и он собрался ехать в Москву за консультацией. Подошел автобус, и мы попрощались.

— Почему не приезжаете к нам, в горы? Привези Дашу. Мы будем ждать, — сказал он, садясь в автобус.

Как-то утром Даша посмотрела в окно и ахнула – шел снег. Все кругом было белым-бело. Снегом занесло крыши домов, дворы и деревья. Под тяжестью снега ветки деревьев пригнулись к земле. Снег шел большими хлопьями и, казалось, ему не будет конца. По ночам мы долго разговаривали и засыпали только под утро. Мы жили в тревожном и радостном ожидании нашей свадьбы. Даша решила съездить домой, в Уральск, и помочь по дому к приезду сватов.

— Мне надо поехать на поезде, — сказала она, когда мы укладывались спать.

— Почему на поезде? — спросил я. — Это так долго, почти три дня.

— Ты не понимаешь, милый. Мне нужно будет накупить в Туркестане фрукты. У нас в Уральске с этим туго.

Даша оперлась на локоть и накрыла меня волосами, как палаткой. Одеяло сползло и упало на пол.

— Тебе нельзя поднимать тяжелое, — сказал я.

— Ты за это не беспокойся. У меня в Туркестане остались помощницы. – такие милые женщины. - Помнишь? Вернусь в Алма-Ату и привезу тебе пару гусей и маминых заготовок. Ты любишь бешбармак из гусятины, милый? 94

 

— Ой, не спрашивай, дорогая. Кто не любит?

— Дастан, ты расскажи, как казахи сватают невесту? — спросила она. Я заметил, как засияли ее глаза.

— Знаешь, чем южнее, тем сложнее с этим делом. У нас, на западе, попроще, меньше деталей.

— Ты так говоришь, как будто сам был сватом, — сказала она.

— Ну, значит так. Приедут уполномоченные лица, сваты. Может двое мужчин и сестра отца, Джамиля. Как без нее? У них с собой будет чемоданчик.

— Какой-такой чемоданчик? — спросила она.

— С гостинцами. Там будет пару бутылок водки и коньяк. Отрез матери невесты. Несколько пачек индийского чая, конфеты и печенья.

— Так, понятно. Надо готовить богатый стол и навести порядок в доме, — сказала Даша. — А дальше?

— Дальше застолье, песни под гитару. Затем будут сватать тебя. Твои имеют полное право запросить за тебя калым. Надо учесть, что родители дали тебе жизнь, мама вскормила тебя грудью, ночей не спала, понимаешь? Выучили тебя , берегли твои девичью честь, так сказать. Могут потребовать пару голов крупного рогатого скота, с десяток овец и семян, если надо.

— Так... Подожди, подожди. Каких семян, я не поняла? — спросила Даша.

— Можно семена подсолнечника или на худой конец картошки. Тут все сгодится, — сказал я.

Мы посмеялись.

— Вот я дуреха, так дуреха. Лежу и уши развесила, а он лапшу мне вешает и вешает.

— Все будет нормально, — сказал я. — Утром я съезжу на вокзал за билетами, а когда вернешься, навестим Раю и Рахимжана.

— Так хочется их увидеть, я соскучилась по ним. Странно, светло как днем: прямо ленинградские белые ночи, — сказала она, засыпая.

Утром оказалось, что всю ночь шел снег. Ближе к полудню на редакционном «Уазике» мы выехали в соседний колхоз. Небо затянули низкие серые тучи. Снег вперемешку с дождем налипал на стекла, и «дворники» едва успевали очищать их. По пути к нам подсел Болат Изтлеуов. Он хмурился и был недоволен, что его командировали осматривать поля. Мы пристроились за грузовиком, перед которым тянулась вереница машин. Проехав более тридцати километров от города, мы съехали с шоссе на степную дорогу. Машину стало подкидывать на колдобинах и заносить то вправо, то влево. «Уазик» медленно пополз по влажной, вязкой глине. Слева от нас тянулись убранные пшеничные поля. Стояли стога соломы, укрытые снегом. Мы доехали до края рощи и свернули влево, мимо брошенных полей.

— И какого черта я поехал с вами? — спросил Изтлеуов и закурил. — Только поглазеть на поля и фермы? Делать мне больше нечего.

— Сейчас приедем в колхоз и посмотрим, как сельчане отрапортовали о заготовке овощей на зиму, — сказал Турсун Жанбырбаев, водитель. — А заодно проедемся по молочно-товарным фермам, справимся о росте надоев молока.

— Слышишь, Дастан, как Турсун заворачивает? Начитался газет, понимаешь, — сказал Болат. — Не водитель, а начальник сельхозуправления района.

Мы посмеялись.

— Так я же с вами сколько хозяйств объехал и везде одно и то же: надои, зябь, рост поголовья и дефицит кормов. Это здесь оставили картошку под снегом, — сказал Турсун 95

 

и остановил машину. — Вы помните, мы были здесь пару лет назад, Баке? Забыли уже? Вы давайте смотрите. Я сейчас лопату возьму в багажнике и копнем поглубже.

— Об этих полях нам и позвонили в редакцию, — сказал Изтлеуов и вышел из машины. — Здесь, говорят, картошку оставили целыми гектарами. Сейчас посмотрим.

Турсун вернулся с лопатой и перевернул мокрую, вязкую землю вместе с картофельными клубнями. Затем мы проехали дальше, оставили машину и пошли пешком по краю поля. И везде, где Турсун не копал землю, были оставлены картофельные клубни.

— Какие гады! В Алма-Ате днем с огнем не купишь картошку, а здесь ее бросили огромными полями. Никому это не нужно! — сказал Болат и поднял воротник пальто.

Потом он сел на перевернутое ведро и закурил. Было холодно. Снег падал вперемешку со дождем. Турсун накопал мешок картошки и бросил его в багажник. Потом он вытер руки ветошью и убрал лопату.

— Чьи это поля? — спросил Изтлеуов и бросил окурок.

— Колхоза «Коминтерновский», — сказал Турсун. — А дальше, если я не перепутал, начинаются поля колхоза «Карабулакский».

— Там тоже брошенные поля, — сказал Изтлеуов. — Нет, это тебе не бесхозяйственность, а саботаж продовольственной программы партии. Форменное вредительство! Сами они, колхозники, с картошкой и мясом, а как городу жить? Этим директорам и председателям все по барабану. Дефицит продуктов, скажу я вам, он исскуственный, чтобы в народе вызвать недовольство. Ты, Дастан, копни глубже, когда будешь готовить статью. Я завтра созвонюсь с управлением, возьму все данные по этим хозяйствам, а потом пусть разбираются с ними в обкоме партии.

— Проедем дальше, Баке? — спросил Турсун и включил зажигание. — Там мы такое увидим!

— Что еще может быть хуже? — спросил я убирая блокнот.

— Не верите? — спросил он, выворачивая машину на дорогу. — Сейчас увидите!

Мы проехали мимо опушки леса, а потом завернули за кукурузное поле. Низко над полями кружили грачи. Коровы и лошади паслись на убранном пшеничном поле под снегом. Мы проехали дальше. Машина подпрыгивала на колдобинах и ревела, увязнув в грязи. Турсун беззлобно ругался, то и дело вспоминал матерей руководителей хозяйств. Машина остановилось у края арбузного поля. Трактор «ДТ-75», урча двигателем, кружил на месте и давал назад. Из-под гусениц трактора летели комья земли и раздавленные арбузы. Трактор проехал до края поля и, круто развернувшись, рванул вперед.

— Что он делает, идиот?! Он же уничтожает спелые арбузы! — сказал Болат.

— Это же уму непостижимо?! Сколько здесь гектаров?

— Бог его знает, сколько, — сказал Турсун. — Я возьму мешок.

— Зачем? — спросил я, открывая двери «Уазика».

— Как зачем? Не пропадать же добру? Где у меня нож? Ты лучше помоги, Дастан, держи мешок. Наберем, сколько сможем унести, — сказал он и заглушил двигатель.

Турсун ловко разрезал большой с темными боками арбуз и протянул ломать Изтлеуову. Болат хмуро отвернулся и закурил. Арбуз попался спелый, сочный. Мы набрали с десяток плодов и положили их в багажник. На подошвы наших ботинок налипли комья грязи и мы, стоя у машины, очищали их ножом. Тракторист заглушил двигатель и подошел к нам. Это был невысокого роста, щупленький паренек в промасленной куртке. Он поздоровался, шмыгнул носом и попросил закурить.

— Что, нет папирос? — спросил Болат. — А вам разве не выдают?

— Да выдают пару пачек «Полета» на неделю, — сказал он. — Все отец забирает себе. 96

 

Да и водку тоже. А вы зачем приехали?

— На экскурсию, — сказал Турсун.

— А... Вон оно что. Я думал, обед привезли, — сказал он.

— А ты зачем арбузы давишь? Тебе что, больше делать нечего? — спросил я.

— Мне? Почему нечего делать? Мне наряд выписали, и я поехал.

— Кто выписал? — спросил я.

— Как кто? На МТМ, — сказал он. — Заведующий.

— Что такое МТМ? — спросил я.

— Так это машино-тракторная мастерская, — сказал Турсун и включил зажигание.

— Так вы уже поехали? — спросил тракторист.

— Ну, что прикажешь, ночевать у вас здесь? — спросил Турсун и сдвинул брови.

— Все, понимаешь, уничтожили. Развели здесь бесхозяйственность. Этот вопрос надо обсудить на бюро райкома партии или даже на сессии. Проработать вас надо как следует, вредители!

— Да вы что? А меня то за что? — спросил тракторист и посмотрел на Болата ясными глазами. — Мое дело маленькое. Наряд выписали, и я поехал.

— У нас у всех маленькое дело. Слышали мы эту вашу сказку, — сказал Турсун. — Ну что, товарищи члены комиссии, поехали докладывать по инстанции.

Мы засмеялись.

— Господи, и горько, и обидно, — сказал Изтлеуов, усаживаясь в машину. — Ну что, поехали? Что за экономику мы построили? В городе нет картошки, а она гниет на полях. Детям не хватает витаминов, а арбузы тоннами лежат под снегом. И никому это не нужно? Горько и обидно. Мне кажется, мы сами не знаем, в какой стране живем?

— Я знаю, — сказал Турсун и вывернул машину на шоссе.

— В какой? — спросил я.

— В стране развитого социализма, — сказал он серьезно и подмигнул.

Мы засмеялись. Было уже темно, когда мы вернулись в Алма-Ату. Мы отвезли Изтлеуова домой, а затем съездили за билетами на вокзал. Когда я поднялся к себе, достал ключи и открыл двери, Даша спала на диване, свернувшись калачиком. Я тихо опустил на пол арбузы и пакеты с картошкой. Нетронутый завтрак стоял на столе. Я снял пальто и повесил его в шкаф и, умывшись, вскипятил чай. Билеты на поезд я положил перед Дашей на подушку и выкурил сигарету у открытой форточки. Потом я присел на диван и тут же уснул. За окном шел снег. Когда я проснулся, на меня смотрела Даша. Она улыбнулась и поцеловала меня. В одной руке она держала билет на поезд, а в другой тарелку с картошкой. Я убрал ей челку со лба и поцеловала ее.

— Который час? — спросил я и поднялся с дивана. — Долго я спал?

— Почти два часа. Где вы были? Откуда такие чудесные арбузы? Представь себе, я съела целую тарелку жареной картошки. И никакого токсикоза!

— Арбузы мы в поле нашли, — сказал я, — и картошку тоже. Этого добра там, в степи, лежит целыми гектарами, представляешь?

— Как под снегом? Не может быть?

— В стране развитого социализма все может быть, — сказал я и стал есть картошку за столом. Арбуз был и вправду чудесный, ярко красный и сахарный. Он таял во рту и отдавал запахом снега. Я убрал тарелки и закурил у открытой форточки.

— Ну что, будем собираться в дорогу? — спросил я. — Завтра вечером тебе ехать.

— Я уже почти готова. Я днем пробежалась по городу, и кое-что купила. Показать? Ты упадешь... 97

 

Даша открыла шифоньер и достала дорожную сумку. Затем, расстегнув «молнию», развернула рубашку.

— Вот посмотри, это для отца, — сказал она. — Ну как, хороша?

— Какому такому отцу? — спросил я.

— Мужу моей свекрови, — сказала Даша и рассмеялась.

— О черт, ты где научилась этой восточной премудрости-мужу моей свекрови... Ты не назвала их имена.

Она рассмеялась и сказала:

— А это платье для мамы, моей свекрови. Мне оно сразу понравилось и я купила, не раздумывая. Правда, хорошее? Здесь еще конфеты в коробках, платки, пара бутылок коньяка и водки.

— И когда ты все успела? — спросил я.

Она усмехнулась, застегнула молнию на сумке и убрала ее в шифоньер. Мне осталось только почесать себе затылок. Потом мы выпили чаю.

— Что ты будешь делать, когда я уеду? — спросила она, разглаживая утюгом мои рубашки. — Пойдешь по девчатам?

— С чего ты взяла, пойду по девчатам... Буду ждать тебя... Ну, может, с Болатом посидим где. Придешь, дай телеграмму.

— Знаешь, милый, мне не хочется ехать. Представляешь? Раньше хотела, а теперь-нет. Не хочу. Я не знаю, что происходит со мной, но я не хочу оставлять тебя. Я же говорила тебе, помнишь, в горах, что стала ужасной трусихой. Я никогда ничего не боялась в жизни. И когда нас отправили «туда» в Афган, и когда сгружала раненых, делали операции и отправляли в Союз погибших ребят. Никогда! А теперь? Не знаю...

Раскаленный утюг шипел и исходил паром. Даша убрала рубашки в шифоньер, а затем почистила свое пальто и погладила юбку.

— Это пройдет. У всех женщин так бывает, — сказал я.

— Вряд ли «всем женщинам» будут сниться безногие солдаты..., — сказала она и отвернулась. Её плечи вздрагивали.

— Оденься потеплее. Там, на западе, морозы под тридцать. Это тебе не Алма-Ата, где утром снег, а вечером дожди, — сказал я.

— Я взяла теплые вещи. Твои все на полке, в шифоньере. Да, кстати, надо будет на свадьбу прихватить пару ящиков кока-колы, как ты думаешь?

— Ты это хорошо придумала. Да, чуть не забыл, скажи отцу, что на свадьбе будут наши друзья, гости с юга. Кока-кола говоришь... Она и в Джусалы кока-кола.

— Что ты сказал? Какие Джусалы? — спросила она, убирая утюг.

— Так наш аул называется – Джусалы. Теперь ты станешь джусалинская дама.

Мы посмеялись. Утром небо прояснилось и показались горы. Снег подтаивал и под коркой льда были видны желтые листья в пузырях воздуха. Город запестрел зонтиками. Весь день я провел в типографии и вычитывал свежий номер газеты вместе с корректором Наташей Грошковой. Нам приносили свежие оттиски полос, которые пахли свежей типографской краской. За стеной стоял гул генераторов. То и дело по широкому коридору рабочие выкатывали рулоны газетной бумаги и ставили их на попа. Затем они выносили большие металлические баки с мусором. Женщины с измазанными типографской краской руками, несли блестящие, только отлитые в свинец наборы. Каждый два часа все типографские собрались в курилке. Женщины лузгали семечки, мужчины курили и травили анекдоты. Ближе к шести я подписал «в печать» все полосы и поехал за Дашей. Когда я приехал, она стояла и смотрела в окно, я махнул ей и зашел в подъезд. 98

 

— Ну, все, я готова, — сказала Даша, открывая мне двери. — Поехали?

Я взял ее сумку, и мы спустились вниз и поймали машину. Мы доехали до Сейфуллина и свернули вниз, на вокзал. Машина мчалась мимо автобусных остановок, домов и строений. Даша положила руку мне на колени. Я обнял и поцеловал ее. Таксист посмотрел в зеркало заднего вида и спросил:

— Далеко едете?

— В Уральск, — сказал я.

— Представляю, какие там сейчас морозы, — сказал он.

— Как придешь, дай телеграмму, — сказал я. — Наши вот-вот выезжают. Отец едет с сестрой и Акылбеком, и еще кто-то. Я не знаю.

— Знаешь, милый, мне не хочется ехать. Почему, не знаю, — сказала она и отвернулась к окну.

— Ну, вот. Мы же вчера говорили об этом, — сказал я. — Что здесь может случиться со мной? Что?

— Женщина чувствует сердцем, — сказал таксист.

— Придумаешь еще, — сказал я. — Ты на дорогу смотри, свалимся куда-нибудь в овраг. Уже вокзал, приехали. Держи тугрики, приятель.

Мы прошли мимо автобусов и такси, и через вокзал вышли на перрон. Я оставил Дашу с сумкой и сходил за газетами.

— Куда ты уходил? — спросила она. — Не отходи от меня, пожалуйста.

В ее глазах стояли слезы. Она отвернулась и подняла воротник пальто. О, черт, подумал я, что происходит? Я обнял Дашу и поцеловал ее влажные глаза. Она улыбнулась и поправила мой шарф. Подали поезд.

— У тебя нижнее место, — сказал я и мы пошли по перрону. — Не вздумай отдавать кому-нибудь свое место. Ты беременна, упадешь еще. Ешь и спи, спи и ешь.

— Хорошо. Я сделаю все, как ты скажешь, милый, — сказала она и взглянула на меня.

— Опять ты плачешь? Ну, перестань, я прошу тебя, — сказал я.

Мы поднялись в вагон и нашли свое купе. Я повесил ее пальто. Затем сходил к проводнику и взял свежие простыни и наволочку. Когда я вернулся, Даша сидела, отвернувшись к окну. Я присел рядом и обнял ее. Кроме нас в купе никого не было. Даша встала и положила руки мне на плечи. Она смотрела в мои глаза так, как не смотрела никогда. Я смахнул ей челку со лба и поцеловал в губы.

— Милый, ты никогда не сможешь полюбить другую, — сказала она.

— Что ты! Придумаешь такое. Не нужна мне другая, с чего ты взяла? — спросил я.

— Ты запомни меня такой, слышишь, запомни такой, — сказала она. — А теперь иди. Пора.

Я опустил руки. Даша утерла глаза и отвернулась к окну. Я вышел из вагона и посмотрел вверх. Небо затянули серые низкие и тучи. Повалил снег. Перрон опустел. Проводник взглянул на меня и закрыл двери вагона. Раздался рев тепловоза. Состав дернулся и, гремя сцеплениями, тронулся. Когда ушел поезд, и за поворотом исчезли огни последнего вагона, я все еще стоял на перроне. Уже стемнело. Я поднял воротник пальто и выкурил сигарету. Затем я вышел на привокзальную площадь и прошел мимо автомобилей и троллейбусов. Мне не хотелось возвращаться в квартиру, где нет Даши. Я снова вспомнил, как она обняла меня в вагоне и посмотрела в глаза. Я старался не думать об этом. Мимо меня проносились машины, а навстречу по тротуару шли люди. Я никого не замечал. Я остановился перед светофором и подождал, пока не загорелся зеленый. Затем я перешел на другую сторону дороги и толкнул двери в первое попавшееся кафе. 99

 

Мне не хотелось есть. Я хотел купить сигарет. Низко под потолком горела лампа. Пахло кислой капустой и пивом. Двое мужчин и с ними толстая женщина в красных колготках пили пиво. Они громко смеялись. Слева от входа перед горкой тарелок и пустой бутылкой сидел мужчина и глядел в темное окно. Рыжая буфетчица лузгала семечки и лениво зевала. О, черт, подумал я, и занесла меня сюда нелегкая. Я решил уйти, когда меня крикнули.

— Молодой человек! Иди ко мне. Ты слышишь? — крикнул меня мужчина и махнул мне рукой. — Я вижу ты человек образованный, не чета этой публике. Я сам профессор, читал лекции студентам. Ты слышишь меня?

— Гляньте на него, он – профессор?! У нас этих академиков пруд-пруди. Вчера заходил народный артист, — сказала буфетчица, — набухался, зараза такая. Повадились, понимаешь...

— Ты торгуешь и торгуй. И в наш разговор не вмешивайся. Слышишь?! Ты поменьше стирального порошка подмешивай в пиво. Что, задело? То-то и оно! — крикнул профессор.

— Да ну тебя, — сказала женщина и отвернулась.

Я взял пару бокалов пива, водки и подсел к профессору. Он хотел встать и, качнувшись, сел на стул. Голова у профессора была большая с залысинами. Пиджак добротный, но поношенный. Это был Жакеев, сатирик и бывший декан факультета словесности.

— Пива я не пью, а водку можно. Водка греет и дает толчок мыслям, — оглядев меня сказал Жакеев. — Ты работаешь? Или учишься? По линии снабжения говоришь? Понятно. Ты не обижайся на меня. У тебя на лбу написан институт. Или я ошибся? Ладно. Это не главное. Ты не смотри, что я принял. Мы для этого сюда и ходим. Тебя как зовут? Дастан? С каких краев ты, братишка? Актюбинский? Я был проездом в ваших краях. Зимы у вас холодные. Тянет на родину?

— Я подумываю вернуться в Актюбинск, — сказал я.

— Ну и правильно. Где родился, там и пригодился. И что эта за баба такая дурная? Расшумелась! Так ты не обращай на нее внимания. За что ей меня любить? Любят молодых и успешных. Я бывший декан, понимаешь, бывший! Скажи мне, кто первый враг казаху?! Нет, не русские и не немцы. Мы, казахи, сами враги себе, — сказал он.

— А международный империализм? — спросил я, прикуривая сигарету.

— Да брось ты! Империализм? Нужны мы империалистам. Был я деканом, читал лекции студентам. Я жил этим. Это и было смыслом моей жизни. И вот в одночасье у меня все отняли. Все! Понимаешь, все!

— Что случилось, профессор? — спросил я.

— Как только секретарем ЦК партии стал Калиденов, он первым делом взялся за наш институт. За ректора и за меня. Создали комиссию и стали проверять нашу работу. Вместо того, чтобы спросить с меня за учебно-воспитательную работу, она стали копать под меня. Комиссия распространила клевету, что наши выпускники никуда не годны. Меня обвинили в том, что я не допускаю к учебе русскую молодежь, а набираю только казахов. Вот так, не больше и не меньше. Выходит, Жакеев – националист? Идет против линии партии!

— Выходит так, — сказал я. — Националист.

— На этом Калиденов не успокоился. Меня обвинили в том, что я помог сыну поступить в аспирантуру и вступить в партию. Он стал настаивать, чтобы моего сына исключили из партии и изгнали из аспирантуры. Меня же освободили от должности 100

 

декана и заведующего кафедрой. И так в одночасье я оказался на улице. Что мне делать? Что? Я обратился с письмом к Кунаеву и Лигачеву. Я просил их разобраться в ситуации. И что ты думаешь? Мои письма попали в руки моих же гонителей! Вот уж действительно, куда крестьянину податься? Знаешь, о чем я тогда подумал? О репрессиях! Да, репрессиях! Что, я? Сколько казахов были безвинно замучены в лагерях?! Получается, были уничтожены самые лучшие, самые талантливые! Соль земли. Какие имена, какие умы!

— Получается так, — сказал я.

— Поверь мне, мы, казахи, сами себе первые враги. Сами. Мы готовы подставить ножку самым талантливым, тем, кто умнее нас. В этом наша трагедия.

— Выходит, вас репрессировали, — сказал я. — как это было в 37-ом?

— Выходит так. Осталось только поставить к стенке, как националиста и расстрелять — сказал профессор. — Сколько сейчас на твоих?

— Почти двенадцать часов ночи, — сказал я.

— Ты мне поможешь? Надо возвращаться домой. Вот только допью и пойдем.

— Я провожу вас, — сказал я. — Профессор, вы не националист. Вы патриот.

— Ты так думаешь? Знаешь, всегда больно падать тому, кто высоко взлетел. С тобой останутся только самые близкие. От меня отвернулись мои же коллеги. Это чудовищно! Они присвоили мне ярлык казахского националиста. Это же расстрельная статья! Как же мне не рассказывать студентам, будущей интеллигенции, что были в нашей истории крупные казахские люди, уничтоженные в тридцатые годы. Могу ли я молчать о них? Нет, не могу! Какой же я тогда профессор? Этих имен нет в программе, но это не значит, что их не было никогда. Они были. Я обязан был рассказать о них. Давай-ка выйдем на улицу, мне нужно подышать.

Я рассчитался и подал ему пальто. Мы вышли на улицу, и я остановил такси. Машина проехала вверх по Сейфуллина, завернули в переулок и стали перед многоэтажным домом с темными окнами. Я вышел и открыл дверцу машины. Снег скрипел под ногами.

— Что? Уже приехали? — спросил Жакеев, как будто проснулся. — Поднимемся ко мне, пропустим по стаканчику?

— Уже поздно, профессор, — сказал я. — Мы еще свидимся. Я ведь работаю в газете.

— В какой?

— В «Алатау», — сказал я.

— Так я же сразу заметил, что у тебя на лбу написан институт, — обрадовался Жакеев. — Получается, ты учился на нашем факультете?

— Выходит так, — сказал я.

Он обнял меня и похлопал по спине. Я стоял и смотрел, как он вошел в подъезд и как потом в комнате на втором этаже загорелся свет. Удивительный человек! Я знал его как открытого, жизнерадостного и требовательного декана. А теперь? Это был заметно подуставший и ушедший в себя человек. Я перешел на другую сторону улицы и остановил такси.

II

Как-то утром, бреясь в ванной, я заметил, как потемнело лицо и обострились скулы. На меня смотрели глаза уставшего и одинокого мужчины. А ведь прежде, когда Даша была рядом, намыливая щеки у зеркала, я радовался тому, как под бритвой молодеет кожа и 101

 

становилось веселее на сердце. А теперь? Да... теперь. Я снова остро почувствовал, как мне не достает ее, ее голоса и синих глаз. Как я раньше жил без нее? Я отложил станок и сполоснул лицо под краном. В квартире стояла звенящая тишина. Я живо представил себе, как в первый раз встретил ее в госпитале, и она, протянув мне руку, сказала: Даша. Затем я выпил чашку чая, выкурил сигарету у открытой форточки, и одев пальто, завязал шарф. Потом я запер двери и спустился по ступенькам вниз. Обернувшись, я посмотрел в окно. Она скоро вернется, семнадцатого декабря, подумал я. Перейдя на другую сторону дороги, встал под козырек автобусной остановки.

Всю ночь шел снег. Проснувшись утром от стука, я открыл дверь. Холодный воздух ворвался в комнату. В дверях стоял Турсун. Он был одет в короткую зимнюю куртку и держал в руке пыжиковую шапку.

— Что-то случилось, Турсун? — спросил я. — Сель сошла с гор? Землетрясение?

— Хуже, намного хуже. Лучше бы сель сошла на Алма-Ату — сказал он, — Вчера убрали Кунаева, а вместо него поставили... как его... дай вспомнить...Да, кажется какого-то Колбина. Да, правильно, Колбина. Дай сигарету, Дастан, я свои в машине оставил. Что будет теперь? Что будет...

— Что будет? — спросил я и передал Турсуну сигареты. — В первый раз что ли? Кто только не руководил казахами: и евреи, и армяне, и уйгуры... Пошумят и успокоятся.

— Поехали. Алма-Ата уже бурлит, — сказал он и чиркнул спичкой, — Люди потянулись на площадь Брежнева. Редактор передал, нам тоже туда.

— Мой отец как в воду глядел. Знал, что так и произойдет, — сказал я.

— А что он говорил, твой отец? Единство и борьба противоположностей? Внутрипартийная борьба? Правый оппортунизм?

— Слушай, где ты нахватался этой чепухи? — спросил я, завязывая шнурки на ботинках.

— А я вообще ничего не читаю, кроме путевок и наряда. Сынок у меня зубрит научный коммунизм, а я экзаменую его. Коммунистом можешь стать лишь тогда...

— Все, все Турсун. Марксит ты наш твердокаменный. Поехали. — сказал я. — Давай сначала по Комсомольскую, а затем свернем на Ауэзова и на Абая. Потом на Новую площадь.

Турсун докурил сигарету и выбросил ее в форточку. В «Уазике» было холодно, как на улице. Стекла покрылись инеем. Я закурил. Небо затянули низкие, серые тучи. Падал снег. Свинцовый холод пробирал до костей. Мы пристроились за автобусом, а потом объехали его и уперлись в колонну крытых тентами грузовиков.

— Подтягиваются, —сказал водитель и кивнул в сторону «Зилов». — Говорят, все дороги к городу перекрыли, войска вводят. А эти ребята ничего не знают, гляди, Дастан.

По обеим сторонам проспекта Абая весело и легко шагала колонна молодежи. Парни и девушки несли над головами транспаранты. Они смеялись и пели песни. С соседних улиц к ним вливались новые колонны ребят. Я заметил, как разноцветные воздушные шарики взмывали в небо, и девушки, хлопая им вслед, выбегали на дорогу.

— Как на первомайский парад идут, — сказал Турсун. — Дети совсем. Мой студент тоже среди них. Где ему еще быть? Ты видел, что написано на транспарантах? «Да здравствуют идеи Ленина!», «Каждой Республике – своего вождя». Во дают!

Мы притормозили перед светофором. Снизу вверх по Мира медленно текла колонна горожан. Звучали задорные песни под домбру. Только мы свернули вправо, нас тут же остановили. 102

 

— Все, приехали, — сказал водитель и, сунув документы в карман куртки, хлопнул дверью. Сержант в бушлате и в шапке, сдвинутой на брови, хмуро взглянул на документы Турсуна и что-то сказал. Затем, отвернувшись, закурил.

— Усиление. Всех проверяют. Вся столичная милиция на ногах. Ну, что, поехали? Сержант говорит, в аэропорту садятся самолеты со спецназом из Уфы, Ташкента, Челябинска, Свердловска. Дружинников вооружают рубленной арматурой. Приехали. А вот и площадь. Ты смотри сколько народу!? Из машины не выходим.

— Как не выходим? — спросил я.

— Это приказ главного. Мало ли что...

— Нет, так не пойдет, — сказал я и толкнул дверцу, — репортер обязан видеть все своими глазами и слышать своими ушами. Без этого он – не репортер.

— Ладно-ладно. Как знаешь. Только я предупреждал, — сказал он и заглушил двигатель. — Я буду здесь.

Вся площадь Брежнева от края до края была заполнена людьми. В морозное небо поднимался теплый пар. Молодые люди настороженно переговаривались и топали ботинками на снегу. Площадь была оцеплена милицейскими нарядами. На перекрестках застыли пожарные машины. Паренек в короткой куртке и без шапки фотографировал, стоя на подножке грузовика. Девчата встали под объектив, и, весело смеясь, сфотографировались. Фотки потом отдашь, смеясь, говорили они и замахали рукавицами. На перекрестке Сатпаева и Мира парень держал речь и рубил воздух ребром ладони. Он был одет в короткое осеннее пальто и рыжую шапку. Его окружили со всех сторон.

— Я, когда услышал по радио, что Кунаева сняли с работы, а на его место назначили другого, то...Черт, забыл, дай-ка вспомню фамилию...

— Колбина, Колбина, —подсказали из толпы.

— Да Колбина. Я ушам своим не поверил. Как же так получается? Узбеками правит – узбек, хохлами – хохол, а нами казахами – какой-то Колбин. Неужели среди нас, казахов, не нашлось человека? Нет же, прислали своего из Москвы! – кричали из толпы.

— А куда Кунаев подевался? Где он? Что, закрыли его? Непонятно! Пусть сам выходит к нам и объяснит: так мол и так, среди нас, казахов, не нашлось достойного руководителя, и все станет ясно. Что, не так что ли?

— Надо считаться с народом! Мы же не бараны какие. Куда погнали, туда побежали. Или мы бараны?

— Да брось ты. Бараны там, на трибуне стоят. Им сказали, и они подмахнули.

Все стали смеяться и хлопать в ладоши.

— Мы не уйдем отсюда, пока Колбин не покинет Казахстан. Будем стоять насмерть, — крикнул мужчина и поправил рыжую шапку на голове.

— Стоять будем, стоять будем. Пусть валит в Москву! Кровь прольется, но мы не уйдем. Правильно, братья?!

— Правильно, правильно. Мы не уйдем. Будем стоять насмерть.

— Как под Москвой?

— Да, как под Москвой. Насмерть! Казахи танки немецкие остановили под Москвой и Колбина выгоним, к чертям собачим!

Раздался гул одобрения. Все воодушевились. Теперь, когда цель была определена, митингующие стали радостно приветствовать друг друга, расспрашивать, кто да откуда. Меня окликнули. Я обернулся: Майра, в коротком зимнем пальто и в шапочке с бубенчиком. Она засмеялась. Я тоже обрадовался и похлопал ее по спине. Майра топала сапожками-холодно. Рыжие волосы выбивались из-под шапочки. Было приятно смотреть 103

 

на нее.

— А я смотрю, ты ли это или нет. А где твоя Даша? Вы поженились уже? Я видела Салтанат, Бакена, Саната и Рахата. Они давно здесь, на площади — сказала она.

— Даша на днях придет из Уральска. Она у родителей. Её мои сватают. Приезжай к нам на свадьбу, Майра. А ты как здесь?

— Я? Я как все наши. Здесь ребята с утра стоят. Как мне без них? Все переживают. Не хотят этого Колбина. Откуда он взялся? Что, своего не нашлось?! — сказала Майра. — Смотри, Дастан, идут.

Все обернулись. По проспекту Мира со стороны университета на площадь потекла многочисленная колонна. Молодежь пела песни и громко смеялась. Над их головами покачивались транспаранты: «Мы за Назарбаева», «Каждому народу своего руководителя». Все стали радостно хлопать.

— Хватит, мы больше не позволим издеваться над нами! Надо всегда выступать вместе, а не болтать языками. Вы забыли, как Брежнев хотел отдать немцам наши земли, чтобы они создали свою автономию? Казахи в 79 году сорвали этот дело. Все встали плечом к плечу и сорвали. Вот так и надо делать, — крикнул парень.

— Правильно, правильно говоришь, — послышалось со всех сторон.

— Кто это? Такой смелый!

— Марат Нуржанов, студент университета. А рядом стоят все наши... Аскар Дарментаев, Аманкельды Жума, Болат Жубатыров. Девчата с АХБК, Гагарина и Первомайки. – сказала Майра.

— Да, кстати, Майра, ты не обидишься, если я спрошу у тебя, с кем ты сейчас? — спросил я.

— Здрастье, я ваша тетя... — сказала она. — Я сама по себе. Ну да, ты хочешь узнать про Омара? Он же не водится с нами. Я думаю, этот урод стоит в оцеплении с красной повязкой.

Майра отвернулась, и мы стали смотреть на площадь. Неожиданно людская волна заколыхалась и двинулась назад. Раздались крики, ругань. Живая масса дала вперед и стала раздвигаться, открывая дорогу.

— Что, что там случилось? Стой, стой, не напирай. Видишь, девочка со мной. Задавишь еще. Смотреть надо под ноги!

— Ты зачем ребенка привела? Тебе что, цирка мало в Алма-Ате? Придумала тоже!

— Дорогу! Дорогу! Дайте дорогу!

Люди стали неохотно расступаться, поглядывая по сторонам.

— Кто это? Что ему надо от нас? Не слушайте его. – кричали из толпы.

— Да подожди ты, дай слово человеку сказать. Мы же не знаем, кто это?

— А я знаю. Это Нурсултан Назарбаев, министр. Пропустите, пропустите его. Что он хочет сказать?

— Что он скажет? Мы что не знаем? Все они за одно. Врать начнет.

Толпа неохотно расступилась и стала полукругом. Окружив Назарбаева люди недоверчиво глазели на мужчину в осеннем пальто и зимней шапке. Назарбаев поправил мохеровый шарф на шее и обвел глазами собравшихся.

— Врать начнет, говоришь? Зачем же мне врать? – спросил Назарбаев. – Какое решение по Кунаеву было, вы знаете лучше меня. Вам известно, кто возглавил парторганизацию республики. Реформы в республике Казахстан назрели давно. Причем не какие-то там поверхностные, а глубокие, чтобы вот такого, как сейчас не было. Вы же собрались не только из - за Кунаева. Не так ли? 104

 

— Ну да, если даже так. У нас и других проблем по горло. Кого это волнует? В магазинах нет продуктов, мяса, молока. Мы даже не говорим там про одежду. Все достается с боем, —крикнула женщина с ребенком на руках. –А мы с мужем больше шести лет мотаемся по квартирам. Он строитель, дома возводит, работает монтажником. Ну и что? Когда мы получим свой угол? Когда?

— Правильно! Правильно говоришь, Назира. Все живем без своей крыши над головой. Пусть приедет к нам в общагу, сам убедится.

— Да мы не одни такие. Вон первомайка, гагаринцы, ахбковские. Они все здесь на площади. Ушли с работы, чтобы поддержать друг друга!

Назарбаев медленно обвел глазами собравшихся и остановился на худощавом парне в коротком пальто и в пыжиковой шапке.

— Ты тоже так думаешь? — спросил он. — Я вижу, ты здесь за старшего. Как зовут тебя?

— Аманкельды Жумаш. Мы все строители, — сказал парень и кивнул на своих товарищей, обступивших Назарбаева.

— Ну, что ты замолчал, знакомь меня с ними. Давай, не робей. Мы все здесь с областей и аулов. Что нам скрывать друг от друга? — спросил Назарбаев – откуда Вы?

— Мы Актюбинские. Кто работает монтажником, а кто – бетонщиком. Вот Аскар Дарментаев, Жумаберген Кулжанов, Болат Жубатыров, его брат Нурболат Жубатыров, Ерлан Декелбаев, Ермухан Куандыков, Кенже Отарбаев и Курмангазы Рахметов, Арыстан Жантурин.

— Аман, ты что, меня забыл? — крикнула Майра.

— Да, чуть не забыл Майра Назарова, наша нормировщица.

Назарбаев снял перчатки с рук и поздоровался со всеми. Напряжение ушло. Его обступили еще ближе. Все вздохнули и радостно загалдели.

— Он свой, весь наш, — сказала Майра и захлопала в ладоши.

Назарбаев медленно, с расстановкой сказал:

— Я вас внимательно выслушал. Будем решать. Слов своих на ветер я не бросаю. Теперь о главном. Решение принято, и мы с вами его не изменим. Всем, что делается сейчас для разгона народа, руководят в другом месте. Исполняет тот, кого поставили вчера над всеми нами. Скажу больше, принято решение применить силу, использовать спецназ. Я прошу вас всех немедля уходить с этой площади. Уводите детей, женщин, стариков. Вы слышите меня, Аманкельды, Аскар, Болат? Поверьте, мне, наступит время, когда хозяевами на своей земле будете вы сами. Человек без мечты, что птица без крыльев. Надо набраться терпения.

Назарбаев повернулся и стал уходить. И в ту же секунду толпа сомкнулась. Я взял Майру под руку, и мы стали выбираться к машине. Мы прошли сквозь толпу, вышли на Мира и спустились вниз. Дорогу нам перегородил мужчина в спецформе, с каской на голове поверх шапка и кобурой на поясе. Он схватил Майру за локоть.

— Что случилось? — спросил я. — Девушка со мной. Отпусти ее!

— Есть приказ. Все выходы за пределы площади перекрыть. Что у вас здесь? Удостоверение корреспондента? А девушка?

— Она со мной. Где-то здесь стоит наша машина, сержант. Редакционный «Уазик».

Сержант еще раз посмотрел на Майру, а затем на меня и дал дорогу. Я положил удостоверение в карман пальто и заметил Турсуна, который отчаянно махал нам. Обернувшись, я увидел, как сержант ударил резиновой дубинкой по голове женщину с девочкой на руках. Бедняжка вскрикнула от боли и ужаса и повалилась на снег. Девочка 105

 

выпала у нее из рук и с воплем побежала вниз по Мира.

— Дастан, скорее, что ты стоишь? Поехали! — крикнул Турсун включая зажигание.

Мы быстро сели в машину. Я оглянулся. Женщина в синем пальто, лежала лицом на снегу. Сержант, присев на корточки, что-то кричал ей. Девочки не было. Майра, уткнувшись в свою шапочку, заплакала навзрыд.

— Ну, что, мы едем уже? — спросил Турсун и посмотрел по сторонам. — Не дай бог, заблокируют дороги, и мы отсюда никогда не уедем. Куда, в редакцию?

Проехав вниз по Мира, мы свернули направо, на Абая, а потом выехали на Коммунистический. По улицам и закоулкам бежали люди. Они пытались укрыться в подъездах и подвалах. Их догоняли, сбивали с ног и забивали резиновыми дубинками. Из мощных репродукторов, установленных на электрических столбах, гремела веселенькая музыка.

— Господи, а зачем музыка, там такое творится? — рыдала Майра. — Там женщину забили, ты видел Дастан? А девочка куда-то пропала. Как она теперь найдет ее?

— Так, стоим. Что такое? — спросил Турсун и притормозил. — Я сейчас, посмотрю, кто-то лежит на дороге.

Я толкнул дверцу машины и спрыгнул на снег. Мимо пробегали люди. Увидев меня, Турсун махнул. Я подошел к нему и наклонился к асфальту, куда он показал. На снегу сидел Сабит, прикрывая носовым платком разбитую в кровь голову и тихо стонал. Потом он вытянул ноги и лег на снег. Я опустился на асфальт.

— Потерпи, Сабит, потерпи. Сейчас мы увезем тебя отсюда, сделаем перевязку. Я же предупреждал тебя, не вмешивайся в политику, занимайся своей учебой. Надо же! Что я скажу твоим родителям? Они же знают, что в Алма-Ате студенты вышли на улицу. Ну-ка, давай, мы поднимем тебя, перенесем в машину. Потерпи, потерпи. Я заберу тебя, потерпи... — сказал я.

— Не надо. Я сам. Я сам. – стонал Сабит.

Он перевернулся на бок и застонал. Господи, взмолился я, сохрани его. Кровь сочилась на снег из рваной раны на голове. Майра, рыдая, опустились на колени и стала шарфом обматывать мальчику голову. Руки ее дрожали, не слушались. Господи, молился я, а если он умрет вот здесь, на дороге? Что я скажу родителям? Я обернулся. Вниз по улице стремглав бежали сотни напуганных облавами людей. Их догоняли, сбивали с ног и забивали дубинками и саперными лопатками. Были слышны крики ужаса, плачь и проклятия. Я наклонился и взял Сабита на руки. Его очки сползли с носа и упали на снег. Худые, как плети, руки болтались. Придерживая ему голову, Майра плакала навзрыд. Турсун открыл дверцу, и мы перенесли Сабита на сиденье и сели в машину.

— А теперь куда? В больницу? Смотри, как расправляются с людьми. Саперные лопатки пустили в ход. Ты видел, Дастан? — спросил Турсун, трогаясь.

— А Сабита чем били? Как ты думаешь? Саперной лопаткой. Смотри, какая рваная рана. — сказал я. — Если еще выживет...

— Так куда мы его? Уже шестой час. Темнеет. — сказал Турсун. — Все дороги перекрывают.

Майра притихла, положив на колени голову Сабита, который всё стонал и звал кого-то.

— В больницу его нельзя. Его сразу возьмут на карандаш, — сказала она, —Я заберу его к себе. Сделаем перевязку, накормим парня. У меня все равно одна койка пустует. Пусть поживет у меня. Давай его к нам, на Дежнева.

Съехав на Коммунистический, мы свернули на Шевченко. Я посмотрел на часы. Стемнело. У обочины стояли десятки машин. Свет фар выхватывал из темноты фигурки 106

 

людей, перебегающих через дорогу. Следом за ними бежали милиционеры с собаками. Выбежав на трамвайную линию, мужчина споткнулся и покатился. Собаки окружили его и стали рвать. Бедняга вскрикнул от боли и ужаса, закрываясь рукавом.

— Собаками травят людей, сволочи. Как фашисты, — сказала Майра и заплакала. — Господи, что делают, что делают? Мы же утром пришли на площадь с песнями. Как же так?! Смотрите, еще одного окружили с собаками. Повалили, избивают палками.

— Это не палки, дубинки такое резиновые, —сказал Турсун. — Майра, это ваша улица, Дежнева? Тогда, считай, мы приехали. Все, давай спасать парня. Перенесем его к тебе.

III

Когда мы вернулись на Горького, в редакцию, я посмотрел вверх. На всех этажах горел свет. Десятки машин стояли перед зданием. Двери не закрывались. Мы поднялись на свой этаж и вошли в кабинет ответсека и застали Изтлеуова за столом, допивающего чай. Рядом в пепельнице дымила сигарета.

— Где вы шлялись столько времени! Нельзя вам машину доверить! –крикнул он и встал. — Где мне вас искать? Тут у меня телефон разрывается. И в горком надо съездить и в обком партии. А где я найду машину?

— Мы были на площади — сказал водитель, переминаясь с ног на ногу. Шапку он держал в руке. — Мы с Дастаном ездили. Там такое творится!

— Да я и так знаю без вас, что там творится! — сказал он.

— Ну так что? Мы так и будем стоять, Болат? — просил я.

— Садитесь! Знаете, на что это похоже? — спросил он и сел в кресло. — Я вам скажу. Это попытка государственного переворота! Вот, смотрите, последние сведения по республике. В Кокчетаве больше двухсот студентов вышли на улицы с протестами. А в Караганде более ста человек, в Павлодаре народ устроил демонстрацию. Даже в районных центрах. Вот послушайте, на станции Алга, Актюбинской области развернул плакаты: «Долой Колбина!» Каково?

— Историю делает народ, — сказал Турсун.

— Это тоже из учебника по марксизму? — спросил я.

— Да этого я уже сам додумался, —сказал Турсун, поглаживая свою шапку на столе.

— Вы же видели, что сейчас происходит в городе? У самого племянники— студенты пропали. Сестра звонит, нигде их не могут найти. Как машина, Турсун? В городе, в районах, на предприятиях созданы оперативные штабы. Я вас с Дастаном включил.

— Меня? — спросил я, — Я Дашу жду. Какой штаб, Болат?

Изтлеуов погасил сигарету и встал. Затем пригладил волосы и поправил галстук на шее.

— Так я и знал. Так я и знал... Вот сейчас в восемь часов заседание оперативного штаба. Надо быть там. Будут ребята с центральных московских изданий. И нас позвали. Каково? — спросил он. — Это большое доверие для нас. Я так расцениваю. Сделаем так. Ты, Дастан, примешь участие. Послушаешь, что в штабе гутарят. Говорят, сам Колбин будет. В конце концов у нас нет другого источника информации. Все туда сходятся. Так сказать, все нити. Будет публикация или нет? Бог его знает, а так соберешь информацию. Ну, так что, поедете?

— А куда ехать-то? — спросил Турсун и одел шапку на голову.

— Куда, куда? Снова на площадь. — сказал Изтлеуов он снял пальто и шапку с вешалки. — Все, все поехали... 107

 

Когда мы выехали за ворота, и Турсун повернул руль направо, на дорогу, свет фар встречных машин сразу ослепил нас. Колонна грузовиков с солдатами шла нам навстречу.

— Раз, два, три, четыре. Да сколько их? — спросил водитель и выматерился. — Понаехали! Мать вашу.

Налетал снег. Ветер подхватывал снежные хлопья, кружил их в свете фар и гнал поземку по асфальту. Вдоль дороги выстроились десятки машин, автобусы и колонна техники.

— Метель. — сказал Изтлеуов поднимая воротник пальто.

— Какая метель? — спросил я, — Нет никакой метели.

— Так называется спецоперация по разгону митингующих или, как сейчас говорят, националистических хулиганствующих элементов.

— Вот как! — сказал я. — Какие хулиганствующие элементы? Кто это придумал? Где они видят хулиганов?

Мы свернули на Мате Залка и стали у панельной пятиэтажки.

— Все, приехали. Завтра пораньше подъедешь, а там посмотрим. — сказал Изтлеуов и толкнул дверцу машины. — Будет трудный день.

— Почему трудный? Что, еще не кончилось? –спросил Турсун.

— А как вы думали? Радио «Свобода» уже дала информацию о событиях в Алма-Ате. Завтра уже не будет, как вчера. Вы были на площади, митинговали? Разве не слышали, что там говорили? Перемены витают в воздухе. — сказал он и спрыгнул на снег.

— Не голова, а дом советов. — сказал Турсун, когда мы тронулись.

Мы медленно тянулись за вереницей машин. Прижавшись к бордюру, вдоль дороги стояли грузовики. Шел снег. Мы встали. Я посмотрел на часы. Был восьмой час. Я вышел из машины и прошел мимо крытых тентами «Зилов». Встречные машины ослепляли глаза светом фар. Отвернувшись, я услышал рядом стоны, плачь и причитания. Я обернулся и пошел вдоль машин, стоящих в колонне. Встав на цыпочки и, убрав край тента, я посмотрел в кузов и увидел на полу вповалку лежащих девушек. Заметив меня, крайняя, что ближе, вскрикнула и отшатнулась. Раздался плачь и вопли. Я не успел сообразить, что это было, как кто-то схватил меня за воротник пальто.

— Что ты там потерял? — спросил мужчина в бушлате и в шапке набекрень. –Что ты потерял, спрашиваю?

— Убери руки. — сказал я и сунул ему под нос удостоверение. — Там девушки. Куда ты везешь их?

— А твое какое собачье дело? — спросил он и сощурил глаза, не отпуская

мне воротник. От него несло винным перегаром.

— Тебе проблемы нужны, сержант? Отпусти девчат! — сказал я.

— Отпустить? Мое дело маленькое. Мне грузят, и я отвожу их в степь и выгружаю на снег. Там с ними разговор короткий. Понравилась, оставят себе. Нет, выбросят. — сказал сержант и плюнул в снег сквозь зубы.

— Можно всегда договорится. Не так ли? — спросил я. – отпусти девушек.

— Можно и договорится. Слушай, у вас что в Алма-Ате водки нет? Голова трещит после вчерашнего. Мы из Свердловска прилетели ночью. Отмечали понимаешь.

Я растерялся. Я не знал, что делать. Кружил снег. Я снова посмотрел на часы. Колонна стояла. В любую секунду она могла тронуться. Что делать? Я вернулся к машине и растолкал Турсуна.

— Что, что случилось? — спросил он, проснувшись, и озираясь по сторонам.

— Турсун, послушай, у тебя есть водка в машине? — спросил я и потянулся к 108

 

бардачку.

— Водка? Есть пара бутылок. А что?

— Ты дай мне их. — сказал я. — А я потом верну их тебе. Ты слышишь?

— Так это я для шефа вожу. Ты знаешь, он без этого не может. Бери, но с возвратом.

Я бросился к сержанту. Увидев в моих руках бутылки, он обрадовался, как ребенок. Мы стали под фонарный столб и перекурили. Сержант выбросил окурок и жадно затолкал бутылки за пазуху, а затем сел за руль и дал назад. К «Уазику». Девушки спрыгнули на асфальт и пересели к нам. Они молча поглядывали на нас, не проронив ни слова. От пережитого в их глазах застыл смертный ужас.

— Откуда вы? — спросил Турсун, когда мы сдали назад и повернули на Гагарина. — За что они вас? На площади задержали?

— А ты как думал? — спросила девушка ссадинами на лице. — Конечно, там. Нас скрутили и побросали в машины. Били палками по головам, пинали сапогами по животу. Вон, смотри, воротник мне оторвали, сволочи.

— Откуда вы?

— Я? Я лично с АХБК, а эти девчата с Первомайки и студентки. Господи, за что, за что?

Куда их теперь, подумал я, когда мы отъехали достаточно далеко от грузовиков. В общежития? По домам? Я закурил и посмотрел на девушек. Они выглядели как маленькие, затравленные зверьки и угрюмо смотрели на дорогу.

— Вот что, Турсун, ты сворачивай на Тастак, — сказал я и облегченно вздохнул. — Отвезем ко мне, на квартиру. Так будет спокойнее и им, и мне.

— Правильно, — сказал Турсун. — Там переждут.

Мы завезли девушек и стали выезжать на Комсомольскую, когда дорогу нам перекрыли мужчины с красными повязками на рукавах – дружинники. Заставив нас прижаться к обочине, они проверили багажник и документы. В подмышках они держали заточенную арматуру, а в руках полосатые жезлы. Сощурив глаза, старший из них недоверчиво посмотрел на меня и вернул удостоверение.

— Эти не церемонятся, — сказал Турсун, заталкивая документы за пазуху. — Кировские они, заводские. Сразу забивают. Ну что, поехали? Успеем еще. Свернем на Жарокова и выедем на Абая, как сегодня.

Мы приехали на площадь Брежнева, Турсун заглушил двигатель. У нас снова проверили документы. Мужчина в камуфляже и каской на голове, одетой сверх ушанки, заставили открыть багажник. Он осветил фонариком наши лица, а потом сверил их с фотографиями на паспортах и осмотрел заднее сиденье.

— Здесь чисто, — доложил он по рации, которая трещала у него на поясе. — Оставьте машину. Дальше на своих двоих. Так ты идешь или нет? Давай, за мной.

Я остановился и наклонился к асфальту. Под ногами были видны рванная одежда, пятна крови вперемешку со снегом...

— Что ты ищешь там? Не стой, не разглядывай. Пошли, — сказал мужчина, потом добавил: — Как зайдешь, отметься на входе и оставь вещи. Я назад. Видишь, подъехали.

Я обернулся. Длинные, темные автомобили мягко подъезжали и останавливались перед зданием ЦК Компартии. Из машин выходили мужчины в пальто и шапках—пирожках и поднимались вверх. Их встречали, забегая вперед. Когда я поднялся на второй этаж и толкнул высокие темные двери, там стояла напряженная тишина. Женщина, заметив меня, обернулась и махнула рукой.

Я огляделся и сел. За широким деревянным столом грузно нахмурившись сидел 109

 

мужчина. Он барабанил пальцами по столу и смотрел прямо перед собой. Очевидно, это был тот самый Колбин. В первом ряду сидели мужчины в костюмах, сразу за ним справа от входа – военные чины. Человек, который стоял за трибуной, путался и все время озирался на Колбина. Он прокашливался и перебирал бумажки перед собой, мужчина обернулся к двери, когда вошли несколько человек и запросто протянули руки Колбину.

— Ну, ты так не озирайся по сторонам, милок. Это ко мне, видишь, люди из Москвы и сразу сюда. А мы тут сидим, сопли жуем. Ну так, что, сколько у тебя на предприятии людей? — спросил Колбин и посмотрел на трибуну.

— У нас, у нас восемь тысяч работающих. В три смены. Мы как услышали, так сразу организовывали дежурство у себя, на АХБК. Были беспорядки в общежитии, но мы справились, Геннадий Васильевич.

— Справились, говоришь, товарищ Голубкин? Поднимай рабочих. Вот их и надо противопоставить этим националистам, хулиганам. У нас власть какая? Рабочая. И защищать ее должны сами рабочие, а не доценты с профессорами. Да, по университету? У вас там, сколько членов партии, Ергожин. Не знаешь? А куда вы смотрели? Почему сразу не собрали коммунистов, а сидели сложа руки. А кто там у вас под боком транспаранты писал, знаете? Студенты, это горючий материал, так сказать, легковоспламеняющийся. Они за кем попало пойдут. А вы не знаете, кто там у вас под боком живет и чем дышат. Садитесь, мы еще вернемся к этому. Мендыбаев, что у тебя? Давай выходи.

— Случай беспрецедентный, Геннадий Васильевич. Что показали эти сутки? Это националистические проявления. Это из ряда вон выходящее событие. Я, как секретарь обкома партии, подчеркиваю, что здесь недоработка ректоров институтов. Они не доглядели, бог знает чему учили молодежь. Хотя скажу, что больше половина выступающих – это рабочие. У Ергожина в КазГУ больше ста коммунистов. А где наша мобильность? Я сам руковожу дружинниками. А комсамол показал свое бессилие. Все только и говорят о перестройке, а кто перестроился?

Колбин хмуро оглядел собравшийся и увидев знакомое лицо, обрадовался.

— Разумов, ты растолкуй, что да как, а то товарищи, видишь, сопли жуют. Сами, понимаешь, должности такие занимают. Здесь надо работать, расчищать. Создали себе райские уголки в предгорьях, и все пустили на самотек, понимаешь. Нет, вы забудьте о райской жизни. Мы станем разбираться и еще найдем поджигателей. Пригнем. Я с Михаил Сергеевичем постоянно на связи. Постоянно. Он лично приказал мне докладывать ему о всех нюансах, так сказать. Прибыли войска, Юра?

— Прибыли, прибыли. Это спецназ, Геннадий Васильевич, не войска. Будут еще.

Услышав это, Колбин откинулся в кресле и закряхтел, довольный. К нему подошла молодая женщина и, наклонившись, что — то шепнула в ухо. Он усмехнулся и ласково посмотрел на нее. Все переглянулись.

— Чувствует себя хозяином, —сказал мужчина, обернувшись. —Чем думали в Москве, когда прислали к нам этого борова.

Мы переглянулись.

— Разумов, ты, давай, проходи, — сказал Колбин и привстал.

— Сегодня мы собрались по чрезвычайному случаю, — сказал Разумов. — Что с утра творилось? Зачем было переворачивать машины, поджигать их?! С чем мы имеем дело? Это махровый казахский национализм! Надо разобраться, почему все происходит. Задержаны члены партии, комсомола. Неужели дружинники не могут навести порядок?

— Дружинников мы подтянули и, скажу даже большее, вооружили, так сказать. Мы будем свято соблюдать социалистическую законность. Никто не должен пострадать. Я тут 110

 

смотрю, в областных центрах пытались выступить.

— Выступили, Геннадий Васильевич! В Целинограде, в Талдыкургане, — послышалось в зале. — В Кокчетаве, Караганде, Аркалыке, в Джамбуле.

— Все, хватит, — оборвал Колбин, — еще подумают, что у нас тут все с ума сошли. Мы уже приняли меры. Этих негодяев мы с поездов снимаем, все вокзалы взяты под контроль. Более трех тысяч человек поставлены под ружье, так сказать, курсанты-пограничники, спецшкола, внутренние войска, пожарные. Прибыл спецназ из Свердловска, Уфы, Ташкента... И еще пребывают. Я не дам расшатать ситуацию. Что у тебя, Камалиденов? Говори, А... ты про это? Ваше дело — идеология, так сказать. Идите, уговаривайте, артистов подтяните, писателей, так сказать, властителей ума. Куда же все они подевались? Вот, пускай едут, поговорят с молодежью. Что за народ такой, казахи, Камалиденов? Тихий, говоришь? А я смотрю по карте, вы, казахи столько земли себе нахватали. Да тут вся Европа может поместиться. А говоришь, тихий? Князев, Мирошник вы со мной работаете напрямую. Понятно?!

— Понятно, понятно, Геннадий Васильевич...

— Включайте операцию «Метель». А где Назарбаев? Я не вижу Назарбаева….

Колбин фыркнул в нос и откинулся в кресле. Затем он пригладил волосы и встал. Мы потянулись к двери.

— Ененды урайын, — сказал кто-то в толпе, - да положил на тебя Назарбаев большой и толстый.

Когда мы вышли и стали гурбой на ступеньках, свет прожекторов скользнул по нашим лицам и ушел в темное небо, а затем опустился на заснеженную площадь. Стали подъезжать машины и забирать высокие чианы. Было холодно и ясно. Небо было усыпано пылинками звезд, так ясно и близко просматривающимися в темном небе. Вдруг высоко, над шпилем телебашни, ярко вспыхнула и пролетела комета, оставляя за собой яркий пышный хвост.

— Что это было? — спросил кто то, задрав голову вверх, - Что это было?

— Это знак, знак свыше, господи, кровь пролилась, кровь — запричитала женщина в шубке и сапожках на высоких каблуках и огладила лицо ладонями.

Не знаю от чего, однако после ее слов горячий комок подступил к горлу. Что это? Горечь от пережитого сегодня или ностальгия по Даше? Спустившись вниз, я обернулся. Редкие окна горели в огромном, погрузившемся в сон здании. Меня окликнули. Несколько мужчин с потрескивающими рациями на поясах, обступили меня. Я машинально достал удостоверение и развернул его. Старший по группе осветил меня фонариком и сверил с фотографией.

— Это ваша машина на перекрестке? — спросил он. — Немедленно убирайте, а то мы сами... Здесь нельзя стоять. Приказ!

— Ну, что, уже? Я уснул, понимаешь, — проворчал Турсун, когда я сел в машину, — Я несколько раз грел, а потом срубился. Ну, как, видел Колбина? Куда теперь?

— Видел, видел — сказал я. — Отвези меня, может Даша приехала.

Мы поехали вниз по Фурманова и свернули влево. Редкие машины стояли прижатые к бордюру. Я стянул шапку и подложил под голову. Меня сморило. Свет фар встречных машин накатывал на нас и исчезал в темноте ночи. Снег и ветер, снег и ветер. Кружатся, кружатся снежные вихри, белым саваном одевая землю...То как зверь она завоет, то заплачет как дитя...колокольчики динь-динь динь. Голубая кофта, синие глаза..., кто-то осыпает белые цветы...нынче с высоты осыпает белые цветы... Я слышал где-то эти строки... Ветер, ветер, ты укрой мою Дашу, укрой ее. Ты верни мне ее поскорее, ты верни мне ее. Спит моя Даша, спит. Мерно покачивается вагон на рельсах. Отступи ты ветер 111

 

декабрьский, отступи. Я не сплю, любимый, я не сплю, что с тобой, милый? Ты истосковался по мне, милый. А как я по тебе, а как я...

— Дастан, проснись, ты что, спишь? С кем ты разговаривал? — растолкал меня водитель. — Кто-то стоит в подъезде вашего дома, гляди. Да проснись же ты.

Я протер глаза и одел шапку. Надо же, уснул. В проеме двери стоял Рахат. Над его головой свисала лампа. Свет отбрасывал его тень на свежий, только выпавший снег. Я соскочил на снег и обнял его. На нем лица не было. Рахат отвернулся, и его плечи затряслись. Потом он сел на заваленную снегом скамейку.

— Они забрали Саната с Бакеном и Салтанат, они забрали их, слышишь! Меня ударили, свалили с ног, а их забрали на Фурманова, — сказал он, закрывая лицо руками. Потом добавил. — Мы были на площади с утра. Кто знал, что все так обернется?

— Где их забрали? — спросил Турсун и дал мне прикурить. — На какой улице?

— На Фурманова, да, кажется, на Фурманова, —сказал Рахат.

— Я знаю где это, там еще находится опорный пункт милиции, на Фурманова и Шевченко.

— Где магазин «Табаки»? — спросил я. — Ну, так поехали, они там. Турсун слышишь?

— О, Всевышний, что за день такой, — сказал водитель, и включил зажигание.

— У меня бензина осталось на пару часов. Где мне искать бензин? Тут такое творится!

— Вы что, с утра там были? — спросил я, когда мы вырулили на Абая, — Нас не заметили? Мы тоже с утра были там…

— Нет, конечно. Мы видели эту... ну как ее? Майру. Помнишь ее? — спросил он, вглядываясь в дорогу. — Ты бы слышал, как Санат с Бакеном выступали. Прямо, как ораторы какие.

— Ну, это они умеют. Как бы нам не опоздать? Жми на газ, Турсун! Зарегистрируют их, а потом не отмоешься, —сказал я. — Что они говорили?

— Ну, что-что? Бакен сказал, что надо собрать со всех подписи и выбросить Колбина из Казахстана.

— Во дает! — сказал Турсун и, обернувшись, посмотрел на Рахата, — Борзый какой!

— Санат выступил и сказал, что такие вопросы, как выборы руководителя партии, надо решать на съезде, открыто. Его все поддержали.

— Поэтому они и загремели в каталажку, — сказал Турсун, усмехнувшись.

— Все, приехали. Они должны быть здесь — сказал я и толкнул дверце.

— Рахат, за мной. И вправду говорят, утром не знаешь, где окажешься вечером.

— Вечером, как видишь, наши оказались за решеткой, — сказал Рахат.

Мы спрыгнули на снег и посмотрели по сторонам. Десятки молодых людей топтались на снегу. Мы прошли между ними. Проклятия сыпались на головы милиционеров, хмуро поглядывающих на задержанных.

— Казахи вы или нет? За что вы нас задержали, за что?

— Будьте вы прокляты! Господь покарает вас за наши слезы, вот увидите!

— Шарипов, слышишь, где ты? Да уйми ты этих! — крикнул в окно капитан и сердито посмотрел на нас. — Что такое? Откуда вы?

Я предъявил удостоверение. Капитан обернулся назад, на дверь.

— Это журналисты с газеты, — сказал он и пропустил нас. — Займись ими, Омар.

В комнатке, где столпились задержанные, стояла гнетущая, тяжелая тишина, какая бывает в доме, где есть покойный. Парни и девушки застыли вдоль стены и хмуро поглядывали на стол, за которым сидел Омар. Он что-то записывал в журнал и расспрашивал девушку, испуганно поглядывающую по сторонам.

— Ты где учишься? В политехе? На каком курсе? Ты что, слепая, не видишь?! Вот 112

 

здесь распишись. Нет, нет, я тебе сказал, вот здесь, а ты куда полезла? А еще студентка, — сказал Омар.

Заметив нас, он переменился в лице и вскочил из-за стола. Потом, усмехнувшись, поправил волосы и вернулся на место. Стало неловко, как бывает неловко, когда неожиданно столкнешься с человеком, уличенным в чем-то постыдном... О черт, подумал я, как же права была Майра. Вернулся капитан и сев на стул, закурил.

— Ну, что, допросил? — спросил он. — Тоже студентка? Головой надо думать, головой. Свободы они захотели, понимаешь. Чем же вас Колбин не устроил? Мы вам покажем свободу! Сколько записал, Омар?

— Больше ста выходит, Сергей Александрович. Сейчас еще подвезут.

Я прокашлялся и сделал знак Омару.

— Ну, что-то случилось? — спросил он и обвел нас глазами, когда мы отошли.

— Случилось. А как же? У тебя Санат с Бакеном и Салтанат? — спросил я. — Где они?

— Там, в «телевизоре» — сказал Омар, — их после обеда привезли с Фурманова. А что?

Я взял его за рукав пиджака и посмотрел в глаза.

— Ты сейчас же выпустишь их и уберешь из своего списка, вычеркнешь из журнала. Ты понял меня?

Омар ухмыльнулся и скривил губы.

— А если нет? Не выпущу и не уберу со списка...

— Ты попадешь в комиссию партконтроля. И с горкома тебя вытурят. — сказал я. — Ты этого хочешь?

Он хмуро насупился и сморщил лоб.

— Не понял? Каким это образом? Ты шантажируешь меня? — выкрикнул он и посмотрел по сторонам.

— Зачем мне тебя шантажировать? Твои профкомовские списки по квартирам, кому и сколько их ушли, у меня, в редакции. Я подготовлю записку и приложу ее к своей статье, передам в партконтроль и твоим шефам в горхаме. Вряд ли им это понравится? Ты как думаешь? Рыбку ты уже съел. Не так ли? А куда теперь сядешь ты знаешь? Подумай, Омар. Мы ждем Салтанат, Саната и Бакена во дворе.

Омар переменился в лице и посмотрел по сторонам. Нет ли кого?...

— Отпустит, как думаешь? — спросил Рахат, когда мы вышли.

— Отпустит, — сказал я. — Иначе свои же его и сожрут.

Мы вышли во двор и закурили. На утрамбованном сотнями подошв снегу стояли десятки парней и девушек. У ног мужчины в бушлате сидела овчарка без намордника. Она крутила головой и свирепо рычала на задержанных. Мы прошли за ворота и, открыв дверцу, сели в машину. «Воронок», разгрузившись, отъехал. Был второй час ночи. Сон как рукой сняло. Мы видели, как из опорного пункта вывели несколько человек со сбитыми шапками и расстегнутыми пальто и отвели за угол.

— Смотри, Дастан, наши, — обрадовался Рахат и спрыгнул на снег. — И Салта с ними.

— Какая такая Салта? — спросил я.

— Салтанат, моя Салтанат, — сказал Рахат, не отводя от нее глаза.

Бакен, отвернувшись, махнул рукой: его лицо было разбито в кровь, ворот пальто криво свисал. Санат поправил очки на носу и хмуро поздоровался с нами.

— Как вам удалось вытащить нас? — спросил он, когда мы сели в машину, — Сволочи они! Арматурой били людей по головам! Собаками травили!

— Это нельзя оставлять без последствий. Надо разбираться. Сволочи... что делают?! 113

 

Так поступают только каратели. Знаешь, Дастан, там, на площади, я вдруг понял, что мы уже не будем такими, как прежде. Эта власть показала свое лицо...

— Да, это так. Разбираться будем потом, — сказал я. — Куда теперь?

— Давайте ко мне, на Горького, это недалеко от аэровокзала. Я у тети остановилась. Вот ей будет радости... когда увидит меня. – сказала Салтанат.

— С синяками под глазами и в рваном пальто? — спросил Рахат. — Не много ли радости для тёти? Делай, как знаешь.

Когда мы съехали вниз по Фурманова, снег перестал идти. Редкие машины двигались по дороге. Почти на каждом перекрестке стояли милицейские наряды, отчего город напоминал осадное положение. Проехав по Фурманова, Турсун свернул налево, на Горького и доехал до Аэровокзала. Дальше мы пошли пешком, «Мы так сразу найдем», — сказала Салтанат, следуя впереди нас по свежему снегу. Пройдя дальше, она остановилась и подождала нас. Мы догнали ее, свернули за переулок, на «сталинскую» трехэтажку и остановились перед дверью, обитой войлоком.

— Вы идите, идите, вторая дверь налево, — сказала Салтанат и взяла меня под руку. — Послушай, Дастан, а где Даша? Ты видел ее?

— Нет, конечно, она еще не приехала — сказал я и посмотрел на нее.

— Я, кажется, видела ее, — сказала она и стянула зубами варежки.

— Да не может быть! — вскрикнул я и посмотрел на нее.

— Нет, Дастан, может. Я видела Дашу, когда нас скрутили на Фурманова и затолкали в машину, вот такую как ваша, только сзади какое-то колесо висело. Я видела, как Даша с сумкой шла вниз по улице. Я стала звать ее, а нас увезли.

Я стоял и смотрел вниз, на снег под ногами. Земля подо мной качнулась. Салтанат подняла голову вверх и стала махать в окно подъезда:

— Рахат, Рахат, я сейчас. Налево, вторая дверь. Я сейчас поднимусь.

— Послушай, Салтанат, где мне искать ее?

— В роддоме, только в роддоме, где еще она может быть. Я с тобой. Пошли вместе.

— Нет, я сам. Я найду ее. — сказал я и вернулся к машине.

Родильный дом на Виноградова-Сейфуллина мы отыскали сразу. Это оказалось старенькое здание с толстыми стенами, с покрытым серым шифером крышей. В тесном приеме-покое, в окно которой я постучался, мне не открыли, и я обошел здание по снегу. Потом меня все же впустили, но предупредили, что сидеть надо тихо, на этаж не подниматься. Я снял шапку с головы и сел на стул у входа. Ее не может быть здесь, думал я, она остановилась у сестры, на Ташкентской. Зачем ей было ходить на Фурманова, когда вокруг такая суматоха? Что за ночь, что за ночь, господи, когда она закончится? Я задремал.

— Молодой человек, вы не спите? Вы кого-то искали? — спросила женщина в халате, склонившись ко мне. — Как фамилия вашей жены? Сколько ей лет? Вы слышите меня, молодой человек?

Я услышал, как хлопнула дверь приемного покоя, и заметил, как санитары внесли на носилках женщину, укрытую простыней. Затем они свернули влево по коридору и что-то говорили на ходу. Хлопнула дверь.

— Шестакова, Дарья Шестакова. Ей двадцать четыре года. — сказал я, одевая шапку на голову уже думал идти к двери.

— Идите за мной, — сказала она.

Я пошел за ней по коридору. Мы поднялись на второй этаж по деревянной, со стертой краской лестнице. Я зашел за ней в комнату с больничной мебелью: платяной шкаф, 114

 

кушетка, пара стульев. Сев за стол, женщина раскрыла обернутый газетой журнал и стала что-то писать. Я стоял, смотрел на нее и мял в руке шапку. Вдруг показалось, что все это происходит не с нами, а в какой-то в другой жизни.

— Вы сказали Шестакова Дарья, шестьдесят второго года рождения, родилась в Уральске, работает в профилактории в Алма-Ате. Все правильно? — спросила она.

— Да, правильно. Подождите, а где она? – спросил я, – Вы отведете меня к ней в палату?

Стало светать. Сестра подняла на меня глаза и, убрав журнал в стол, встала. Взглянув на часы, она обошла меня и пошла по коридору. Мы спустились вниз по лестнице. Было тихо и пусто. Я огляделся по сторонам и сел на стул в приемном покое. Сестра выглянула в коридор и ушла. Затем она вернулась и сказала:

— Вы, пожалуйста, посидите. Роза Яковлевна просила подождать ее.

Я посмотрел на часы. Семь утра, Даша здесь, — подумал я. Она спит, как все. Интересно, в какой она палате? Что мне купить? Потом, когда меня позвала все та же сестра, я снова поднялся с ней на второй этаж. Мы пошли по коридору, а затем свернули налево и остановились перед дверью. Сестра указала сюда, а сама ушла дальше по коридору. Я толкнул дверь. За столом сидела Роза. Она встала и шагнула навстречу. Мы узнали друг друга. Роза сняла очки, протерла стекла платочком и снова одела их. Она отводила глаза перебирая платочек в руке. Я вдруг вспомнил, как тогда в кафе, когда мы все ужинали, Даша сказала, что они встретятся. Значит, она здесь.

— Вашу жену к нам привезли в ужасном состоянии. — сказала Роза. — Ее подобрал на улице Мусакуловда, Рахимжан Мусакулов. У меня так записано. На ней живого места не было. Ее избивали пьяные дружинники, таскали по снегу, пинали в живот. Она истекла кровью, у нее начались схватки, когда мы взяли ее. Это первый случай в нашей практике, когда женщину привозят в таком состоянии. Мы с Абрамом делали все, чтобы сохранить ей жизнь. Вы знаете, моего мужа, едва ли в Алма-Ате есть реаниматолог лучше него. Бить ногами по животу беременную женщину?! Это же изверги, животные! У меня нет слов, извините. Даша сказала мне, что, сойдя с поезда, она сразу пошла искать вас по городу. Поверьте, мы делали все, чтобы сохранить ей жизнь. Надо было решать, и мы извлекли малышку, потому что остановить кровотечение было невозможно. Вы меня слышите? Вы должны нас правильно понять. Вы молоды. Вам дочь расти... Мне очень жаль. Хотите увидеть её? Она такая смугленькая, а глаза как у мамы, синие-синие. Люда, принеси малышку, она в седьмой палате.

Я стоял и смотрел в пол. Нет, я никого не хотел видеть. Неужели это происходит с нами...? Я обернулся. Сестра сунула мне в руки сверток. Малышка спала. Я взглянул на Розу и перевел глаза на ребенка. Девочка зашевелилась и открыла глаза. На меня смотрела Даша. Я вернул её сестре и пошел к двери.

— Я вас провожу, — сказала Роза и потянулась к ручке двери.

— Нет, не надо...

Пройдя по коридору, я спустился по лестнице вышел во двор на улицу и остановился. Было морозно и ясно. Я поднял воротник пальто. Сотни людей проходили мимо. Я стоял будто оглушенный. Меня толкали, что-то кричали в лицо. Горячий ком подступил к горлу, и я разрыдался. Девочка с синими глазами... Девочка с синими глазами... Она была всем, что осталось у меня, и что еще роднило с этим жестоким и холодным миром.

Конец 115