Жара
Ну и жара! Уморяющая, невыносимая, неимоверная. Солнце печёт, жжёт, жарит. Домой, скорей домой, где можно скрыться от его изнуряющих лучей.
Спешу, иду, тащусь. Ползу еле передвигающей маленькими лапками черепахой, обжигающей незащищённое брюшко о разгорячённый асфальт.
Бородавчатым панцирем вздымаются туфли. Ступни ног соприкасаются с раскалёнными подошвами, превращая каждый шаг в нестерпимую пытку.
Вспоминаю принёсшую себя в жертву Русалочку, согласившуюся поменять покрытый серебристыми чешуйками хвост с длинными, красиво изогнутыми плавниками на пару конечностей, лишённых изяществ «обрубков», заставляющих испытывать при ходьбе невозможную боль.
Героиня Андерсена превратилась в морскую пену. С покрытой пылью дороги перевожу взгляд на небо: ни одного облачка. Ручьём течёт пот. Боюсь, что и от меня вскоре останется мокрое место.
Голова кружится, гудит, звенит. Перед глазами мелькают чёрные точки, всё плывёт — дома, деревья, машины, расширяясь и сжимаясь до неузнаваемости.
Знакомые пейзажи меняются самым невообразимым образом. Передо мной уже — Каракум, мелкий песок набивается под панцирь. В горле пересохло.
Воды! Глоток, стакан, ведро. Если добреду до моря, и его выпью. Дождь! Как давно не было дождя, чтоб его косые струи промочили покрытую коркой землю, а живительная влага, собравшись в крупные капли, блестела на подрагивающей от лёгкого ветерка листве!..
При нагревании тело расширяется. Разбухла, раскраснелась, вот-вот лопну.
Распадусь на мелкие части — невидимые невооружённым глазом молекулы, которые замельтешат в горячем воздухе, как шары в барабане из лотереи «Спортлото».
Песок скрипит под ногами, на зубах. Под душ! Смыть с себя липкий, солёный пот. Охладиться, освежиться, нырнуть бутылкой шампанского в раковину со льдом и долго не выплывать, неподвижно торчать в тающей снежной кашице разноцветным поплавком.
Наконец добредаю до подъезда. Два лестничных пролёта — и вот он, спасительный оазис! Каждая ступень — сыпучий бархан, который движется, колышется. Уходит из-под ног. Споткнувшись, хватаюсь за перила.
Неужели дверь? Как я оказалась здесь, уже и не помню.
Раздеваюсь прямо у порога. Впечатление, что, едва погружусь в воду, появится пар, и послышится шипение.
Открываю вентиль, затыкаю дно ванны пробкой. В предвкушении мечтательно закрываю глаза. Перелезаю через борт.
Взвизгиваю — отключили горячую воду. Ощущение непередаваемое, словно в проруби на Крещение. Вспоминаю о затёртом в льдинах поплавке и выпрыгиваю им на кафель.
Пытаюсь согреться, растереться полотенцем. Включаю чайник. Малина, тёплые носки, одеяло.
Дрожь постепенно проходит, по лицу течёт противный солёный пот. Нужно проветрить помещение. Настежь распахиваю окна.
Комнату наполняет обжигающий воздух, от которого не деться, не скрыться, не сбежать.
Жара.
Камера
Даже не знаю, с чего начать, но начать с чего-то нужно.
Как говорит мой давний напоминающий старого лиса коллега по творчеству (хорошо, что не по постели), «когда ты была не только красивой, но и молодой» … Так вот, в то почти забытое время однажды (тогда думалось, что навсегда) я попала в редакцию только что созданной, а точнее, претерпевшей реконструкцию районной газетки. Она, пройдёт немного лет, станет одним из подразделений достаточно крупного холдинга (хотя для Нью-Васюков, где он когда-то был основан, слово «холдинг» также нелепо, как пять звёзд над дешёвенькой, с допотопными железными кроватями и полосатыми матрасами гостиницей).
Впрочем, я забежала вперёд, чего делать никак не следовало. Логичней было бы продолжить, какого рожна я вообще тогда делала в «районке». Даже не помню, откуда узнала про её существование. Время было тяжёлое. Денег катастрофически не хватало, и я пописывала, как тогда казалось, не представляющие никакой ценности статейки, а за это платили – подумать только! – не ржавой селёдкой и просроченными консервами и даже не худосочными «ножками Буша», которые, по-видимому, шли из Америки пешком. Получала, как любой внештатник, гонорар: мизерные, «деревянные», но «живые» деньги — «наличку», на которую можно было купить то…чего в продаже давно уже не было. Так прошёл год, второй, третий…
* * *
Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом. Я мечтала, но не о чине генерала – хотелось большего, и в плане жалованья, которое на тот момент начали выплачивать нерегулярно, и в плане профессионального роста: «Если эта писанина имеет место быть, почему тогда не войти в штат, так сказать, узаконить на рынке труда своё весьма шаткое положение?». Однако мне дали понять, что к числу избранных (а таковыми считали себя сотрудники редакций газеты и телевидения) не отношусь. Расплывшись в улыбке, звезданутые «акулы пера» любезно поинтересовались:
— А кем мы тебя можем взять?
Вопрос был риторическим, так как ответ последовал незамедлительно:
—Только техничкой.
Ф-фу!.. Но «ф-фу» не в адрес работниц тряпок и швабр, «ф-фу» — это как же высоко ценили мои опусы, чтобы заполнять ими печатное пространство, и как же низко, чтобы предложить официальное трудоустройство. Брошенных с ухмылкой фраз избалованных жизнью соплюшек оказалось достаточно, чтобы – хотя бы попробовать – найти себя в другом.
* * *
В чём? Две «вышки» — «педуха», миллионы уничтоженных нервных клеток, надрывающиеся до хрипоты (на урок и с урока) звонки. Но ещё хуже – невыносимый рёв выскочившей из кабинетов и оголтело несущейся по коридорам оравы, от которого можно не только оглохнуть, но и отупеть, внешне и внутренне став похожей на старых дев, самозабвенно размахивающих указками у занимающих полстены географических карт.
К счастью, со мной этого не произошло, но писать за те годы, в течение которых пыталась влезть в покрытую чешуйками, сморщенную шкуру чопорной «училки», совершенно отвыкла.
* * *
Но можно ли обретённые навыки забыть? Бах, и амнезия! Моё умение тасовать, словно колоду карт, слова и находить где-то удачные, а где-то не очень фразы никуда не делось.
Однако художества свои на показ не выставляла: измотали Сивку крутые горки, и скудоумный мерин наконец уяснил, что инициатива наказуема. Не заметила, как небо застлали тучи. С ужасом осознала, что ничего другого делать не умею, а дипломы о высших образованиях и желание обрести спокойную и размеренную жизнь можно похоронить. И поставить памятник. Аминь.
* * *
Теперь понимаю, почему японцы и китайцы живут по принципу «не надо торопица, не надо волноваца». Вообще ничего предпринимать не нужно – всё, что НЕ ДЕЛАЕТСЯ, к лучшему. Меня позвали. В тот самый холдинг, которым грезила в девичестве. Хмыкнула: «Онегин, я тогда моложе…». В ушах звучало: «Только техничкой…». Обещала подумать. Думала два месяца. Манна небесная за это время не посыпалась, а кушать хотелось, и я согласилась.
Через неделю, когда, прикрыв дверь кабинета, по инерции решила подтянуть уехавшие вниз колготки, сей увлекательный процесс был прерван «калеками по перу»: «Установлена камера». И показали наверх. Я тоже взглянула: ничего необычного. Потолок как потолок. Под что её замаскировали? Под люстру что ли? И в туалете камера? По фиг. Что, женской попы никто не видел? Я вас умоляю, мало чем отличается от мужской.
Смотрите, сколько влезет. Если, конечно, хотите смотреть, как я отрываю от кресла зад, щёлкаю чайником и, поправляя задравшуюся юбку, восседаю на место. Завариваю «Доширак» — деликатес местных служащих. Уставившись немигающим взглядом в монитор, машинально почёсываю «тыковку».
* * *
Через полгода освоилась. Чего только не делаю за день!.. Причём знаю, что каждого здесь имеют в скрытую камеру. Хорошо, что соглядатаи пока подсматривают, а могли бы и подслушивать, а ещё и поднюхивать.
Ну нет, поднюхивать – только в туалете, и то мало верится, что около вентиляционной решётки кто-то сидит и вдыхает распространяющиеся ароматы. А «жучки» могли и понаставить.
Язык без костей. Не знаю, как до Киева, а до Колымы доведёт. Болтаем всякую чушь, нарываемся на неприятности. Но вроде пока без «прослушки». Будь она поставлена, «идут года, меняются генсеки, — промолвил сучкоруб на лесосеке». Девчонки, и у стен есть уши. Давайте, если о том, о чём нельзя, то вполголоса. Договорились?
* * *
Договорились. Дотрепались. Какой плюрализм мнений? Полноте обольщаться, эпоха Горбачёва прошла.
Увольнение одной из нас, первой, было как снег на голову. В ни-ку-да (на тот момент думалось именно так). Против системы выступать бессмысленно, чугунные лбы входящих в её ряды не пробить.
Притихли. За что боролись, на то и напоролись. И пресс. Кажется, что нашпигованный камерами потолок опускается всё ниже и ниже, вдавливая тебя в пол, чтобы потом прихлопнуть, размазать по немытому линолеуму.
Если раньше эта тема не обсуждалась, то теперь не единожды давалось понять, что за нами бдят в оба глаза. Записывалось, во сколько приходим и уходим (с секундомером, наверное, караулят у двери). Выявлялся круг знакомых и знакомых знакомых, давались указания, с кем дружить, а с кем не следует.
Заметила, что на обед и с обеда стали ходить вместе. Строем. Не удивилась бы, если бы по периметру пустили ток. И вправду, зачем нас жалеть? Бабы новых нарожают. Одноклеточная молодёжь с загаженными Интернетом и телевидением мозгами придёт и будет работать. Молча. Как рыбы. Или рабы?..
* * *
Вторая. Её уходу никто не удивился, человек такая сволочь, которая ко всему привыкает. Лишь плечами пожали: незаменимых нет, на место одного битого двое небитых просятся.
Догутарились. Теперь в тряпочку буду помалкивать – лялякать больше не с кем. Доверять кому-то, когда введён закон «о стукачестве» (вот уж придумал народ названьеце), равносильно одеть верёвку себе на шею и затянуть узел. Ну уж нет. Я-то знаю, что «под колпаком». И не надо «Лазаря петь, мы учёные».
Вот и до меня добрались. Напрасно топорщила шипы и иглы. О-очень испугала. Не печатная машинка, идеями не блещу. Сказали – выполнила. Камера? Да хоть засмотритесь. Любуйтесь на здоровье. В том, что красивая, вины не испытываю. Какой я журналист? Да уж какого взяли. Сначала харчами перебирали, насмехались, а потом «Придите, пожалуйста». А, так мне уволиться? Конечно, подумаю. Это лучше, чем имитировать бурную деятельность и сидеть под корягой премудрым пескарём.
* * *
Угрозы не воплотились, холдинг всё больше и больше напоминал нарыв, который должен был прорвать. Или трест, который лопнет. Не до моего самовольства… Камера осталась, продолжала фиксировать любые телодвижения, но тотальная слежка – на время – прекратилась (тяжела корона, давит на мозжечок, как тут не развиться паранойе с подозрительностью и самодурством?).
Пока никто не трогает. Ключевое слово «пока». Маршрут – до стола, потом к подоконнику. Посмотрю в окно и вздохну… Спешащие куда-то люди – весёлые, счастливые. Ещё несколько месяцев назад я могла себя к ним причислись.
Дохохатываться до поиска новой работы желающих нет. Строчу, пока текст не начинает расплываться, а перед глазами не мельтешат буквы. Не об этом ли мечтала? Так вот, мечты имеют свойство сбываться, стоит только расхотеть. Иногда прислушиваюсь: мозги кипят или чайник?.. Отхлебну пару глотков и дальше. Редко кто заглядывает. Так и сижу весь день. Всё моё замкнутое пространство — дверь (за ней туда-сюда снуют конвоиры); шкаф, внутри которого, кроме пыли, ничего нет; стена, обвешенная картинами и грамотами, словно грудь Брежнева медалями; нависший потолок.
Камера.
Мировая сенсация
В ночных прогулках меняется ощущение времени, пространства: предметы необъяснимым образом становятся ближе, дальше, сжимаются и расширяются. В абстрактном, бесформенном состоянии контуры их сдвигаются, плотность уменьшается или увеличивается.
Ничего колдовского здесь нет, так устроено людское восприятие, а оно может сыграть злую шутку.
Засидевшись в гостях до глубокой ночи, возвращалась я домой. Дорога лежала вдоль реки. В сгустившейся тьме она выглядела тёмной, почти чёрной. Вкрапленными в водную гладь самородками блестели россыпи звёзд.
Золотая жила тянулась с одного берега к другому, уходила далеко вперёд и терялась в беспроглядной тьме, где ночное небо нависало так низко, что соприкасалось с рекой, а её течение — поворачивало ввысь.
Золотишко плескалось в воде, бери — не хочу, но пробраться к нему было не просто: сбившись в кучу, росли кусты тальника. Иные «грозные стражи», оторвавшись от войска, навытяжку стояли у дороги. Длинные, торчащие в разные стороны ветви напоминали заострённые трезубцы.
Даже поёжилась. Возвратиться назад? До дома — шагать и шагать. Посмотрела в другую сторону — скалистая насыпь. Высоко.
Когда-то здесь бушевало древнее море, теперь — шумело хвойное, по отвесному склону альпинистами карабкались молодые ёлочки и сосёнки.
Песчаник под толщей воды спрессовался, превратился в каменные глыбы. Выглядывая из-за туч, луна освещала их ребристую, обточенную за тысячелетия поверхность. Иногда на скальниках находили фрагменты костей вымерших животных.
На гору взбираться не стала: скрипящие и раскачивающиеся из стороны в сторону одеревеневшие великаны наводили жуть.
Только вперёд, тем более, что, если никуда не сворачивать, то и не страшно.
Но что это? Впереди возникло размытое пятно, намного чернее, чем бегущая вдаль река с испещрившими её прожилками золота.
Неуверенно сделала несколько шажков. Липкий сгустившийся сумрак что-то более конкретное разглядеть не позволял.
— Не дрейфь! — успокаивала себя, — сейчас дойду, и всё прояснится.
Но чем ближе был дом, тем сильней тряслись колени.
Предметы отбрасывали странные, не похожие ни на что тени. Картины оживали и наползали друг на друга.
Встала как вкопанная: привлёкшее внимание пятно расползлось, казалось более плотным. От него к кромке воды протянулась непонятная, такая же тёмная полоса.
— Всё, дальше не пойду! — я готова была простоять до утра.
Сведя воедино относящиеся к здешним местам историческое (а, скорее, доисторическое) прошлое и пугающее настоящее, вглядываясь во тьму, недоумённо пробормотала:
— Откуда здесь мамонты?! И где у них бивни?
Ощущение было настолько реальным! Вот лохматый зверь забрёл в реку, вот — протянул хобот (а я сначала и не сообразила, что там темнеет у воды)…
— Жарко стало, пьёт, — объяснила себе, пялясь во мрак.
Потопталась на месте. Занятый процессом, гигант не обращал на меня никакого внимания.
Бочком-бочком, в надежде, что с наполненным водой желудком чудовище сожрёт меня не сразу, прокрадывалась во тьму. Повернула голову. Фокус сместился. Интересующий объект стал вообще ни на что не похож. В том числе и на мамонта.
А вдруг я поравняюсь с ним и…?! Подгоняемая любопытством, осторожно приблизилась.
Потерявшим бивни мамонтом оказался обычный бакен, а, соответственно, хоботом — прикреплённая к нему цепь. Ветер покачивал её, а отбрасываемая тень создавала иллюзию объёмности.
Н-да…Жалко, конечно, тянуло на мировую сенсацию.
В гостях я больше не задерживалась: мало ли что примерещится…