Поездка

Когда Астана променяла естественный свет лучей солнца на искусственный свет фонарей, мы с мамой приехали на вокзал. Пройдя сквозь толпу местных и не местных путешественников, мы оказались на платформе, перед ожидавшим своих пассажиров поездом. Я собирался ехать к себе домой в Р.

Показав билет и зайдя в скомканную атмосферу вагона, я постарался быстрее застелить постелью свою верхнюю полку и уснуть. Но мои мысли решили иначе. Они были бодры и желали провести тихие ночные часы с пользой.

Занимаясь плетением хитрых паутин, состоящих из длинных предложений, раздумий, струящихся, словно дым и плавно сменяющих друг друга, они ловко поймали меня в плен, заставив отдаться на растерзание черной вдове-ностальгии, до сих пор оплакивающей мою, давно уже умершую, прошлую жизнь и наконец, получившую возможность впрыснуть яд в мою душу. Вагон дребезжал посудой, ночевавшей на столах, ногами, свисающими с полок, но я уже был поглощен другим шумом… Шумом размышлений, бушующих в моей голове.

Я думал, что хотя, последнее время, те фантомные боли от некогда острой ностальгии, все реже являлись моими вечерними гостями, я все же ощущал некоторое приятное волнение от скорой встречи в живую с причинами моей тоски: с городом, в котором родился и вырос, друзьями и родней. Раньше приезды в Р были для меня событием по ощущениям схожими с ощущениями рыб, выдернутых из прозрачного плена аквариумов и отпущенных в свои родные стихии - моря и океаны. Но сейчас я стал ловить себя на мысли, что все в корне изменилось. Я чувствовал, что некогда любимый мой город превратился в мелкую лужу, какие остаются во время засухи водоемов и где медленно доживают свои деньки рыбешки, ставшие невольными заложниками этого тухлого подобия, некогда живого и кишащего жизнью, озера. Иногда я даже казался сам себе предателем, который так легко смог избавиться от притяжения родных мест, взамен на жизнь в столице. Странное чувство, даже немного смешное и инфантильное. Но все же, думал я, как пугающе вырисовывается мысль о том, что нет ничего непоколебимого и нет никаких гарантий, что то, что ты всем сердцем любишь сейчас и не представляешь жизни без этого, так легко может быть откинуто и забыто уже на следующем этапе твоей жизни.

Я все же хотел очень сильно спать и мне ничего не оставалось, как накрыть себя с головой одеялом, которое я надеялся, спрячет меня не то от вони, идущей из туалета и тамбура, не то от причудливых мыслей, рождающихся в тесном купе поезда, везущего меня обратно к воспоминаниям.

 

***

Ночь пролетела быстро, и поезд оставил меня, ввиду ненадобности, на вокзале моего родного города. Аже встретила открытыми дверями и объятьями. Она купила мне сникерс и приготовила бауырсаки.

«Допевай чай и ложись спать!» (Как же я люблю эту ее фразу. В Астане такое нечасто услышишь…) Я лег спать в зале на диване. Сон вернул меня в детство. Шум улицы, просачивающийся через открытые двери балкона в мои сновидения и предстающий у меня как фон моих сновидческих картин, менял их сюжет и настроение как ему хотелось. Крики мигалок и сигнализаций заставляли тело вздрагивать, а веки глаз беспокойно ерзать, пряча, словно в мешок, мои глазные яблоки. Я не запомнил, что мне снилось, но я запомнил, что балкон днем лучше закрывать. Я знал, что вечером придут мои друзья, давно уже оповещенные о моем приезде. Я был уверен в том, что они наверняка приготовят интересную программу для меня: футбол, клуб, пиво во дворе или прогулка к Вике в частный сектор. Мне нужно будет просто выбрать, куда мы пойдем.

- Азат! - голос Аже позвал меня к ней.

- Ажжжжжжеееееууууу!!! - ответил мой, желая этот простой диалог превратить в дурачество.

- Сходи на базар, купи…(вам же все равно что, так что я не буду перечислять)

- Иду!

Джинсы, футболка и спортивка стали прибежищем для моего, собирающегося на базар, тела. Знакомые лестничные пролеты были преодолены с такой легкостью и умилением, которые могут сообщить ногам и лицу только приятные детские воспоминания. «Это писал тот придурок Паша, влюбленный в ту девчонку, которая здесь уже давно не жила. А это Даник выжигал спичками. Непохоже на член, но все же».

Двор, наслаждающийся солнечным светом, приютил у себя на груди жителей нашего и соседних домов. Алкаши, оралманы, бабки обтянутые в колготки и колючие кардиганы, словно герои картин Босха, сталкивались в одном пространстве и времени и поражали меня своей возрастной, классовой и антропологической разношерстностью. Они двигались, занимали разные позы, выплевывали вместе со слюной, словно окутанных слизью младенцев, обрывки своих мыслей. Они делили лавочки, спрятанные в тени деревьев, подъездные лестницы, края пересохшей песочницы. Но все равно меня не покидало чувство, что эти совершенно разные группы людей, никогда не способны будут пересечься.

Я забыл о них, как только вырвался из этого, словно волшебным образом оживленного, полотна. Улица прервала мои размышления и странствия внутри знаменитого триптиха. Она была наполнена звуками машин, которые разрывали ветхую материю образа, рожденного в утробе моего двора. Теперь я просто шел, соприкасаясь взглядами с прохожими. Я видел робость, интерес, агрессию, которые скользили, едва раздражая слизистую оболочку моего глаза. Я не соревновался в гляделки и проходя мимо развивающихся юбок, гарцующих шнурков, встающих на дыбы при каждом шаге, шелеста дешевых ветровок, старался не смотреть на обладателей этих текстильных ухищрений.

Базар, наполненный овощами, фруктами и прочим, был в моем распоряжении. Я искал те продукты, которые меня попросила купить Аже (не забывайте, вам все равно не интересно какие продукты). Я случайно задел расслабленными пальцами, свисающими с болтавшейся руки, чей-то пакет. Он ворчливо зашелестел в ответ и его недовольство, словно ток,  передалось и выражению лица тучной женщины - хозяйке этого пакета.

«Оказывается, это правда, что люди становятся похожими на свои вещи, - подумал я. - Они одна команда. Так что надо быть очень аккуратным, когда что-то покупаешь. Неровен час, и сам превратишься в то, что прячет в себе, та или иная вещь».

Голоса продавщиц, словно сирены призывали меня к себе. Я не поддавался, потому что таких мерзких сирен еще нужно было поискать. Даже если б я не видел их заплывших жиром лиц и забитых грязью пор, то ориентируясь только на голос, все равно не стал бы их жертвой.

Наконец, я нашел то, что мне было нужно. Деньги были отданы, а продукты получены. Натянувшие мои худые руки пакеты тучно качались на весу. Вены вспухли. Я смотрел на них. Я оторвал взгляд от моих рук, для того, чтобы обойти старушку с советской сумкой на колесах. Она шла очень медленно, создавая сутолоку, в узких и пахнущих кишками лабиринтах базара. Из-за этого, он сам - базар, казалось мне, превращался в одну большую, пестрящую людьми, как глистами, клоаку.

«Если замедлить движение, замедлится ли процесс старения? - подумал я. -  Видать, бабка придерживалась именно такого умозаключения. Медленнее идешь, дольше проживешь! Когда состарюсь, надо бы тоже попробовать…»

Я улыбнулся своим остротам. Их все равно никто не увидит. Как только я обогнул ее, я взглядом наткнулся на…

- «Фирсова догоняй!» - кричали мальчишки, ученики 4 «А». Большая перемена была в самом разгаре. Все сегодня решили не идти в столовую и дружно посвятили все свое переменчатое время игре в догонялки. Рыжая, стройная девочка сбегала по лестницам, широко разбрасывая врозь ступни. Ей было тяжело догнать мальчиков, но она старалась изо всех сил, боясь, что ее физические данные, станут причиной изгнания из веселой стаи одноклассников противоположного пола. Дежурные кричали ей вслед, пытаясь своим повелительным тоном остановить ее. Но она была поглощена игрой, для которой, ее изнеженные мышцы ног были непригодны…

- «Фирсова молодец!» - Слова учителя математики, имеющие двойное дно, (похвала девочки, успешно написавшей контрольную работу и порицание всех остальных учеников) заполняли пространство всего класса и отвлекали жителей последних парт, от созерцания весеннего солнца, висевшего за окнами.

-«Смотри, какая красивая!»- восклицали выпускницы, увидев рыжеволосую, улыбающуюся Ксюшу Фирсову, в синем, облекавшем стройную фигуру, платье…

Мои пакеты в последний момент увернулись от столкновения с женщиной, спровоцировавшей мою память на школьные воспоминания. Жидкие грязные волосы, обрамляли осунувшееся лицо и усталый взгляд, некогда красивой одноклассницы. Раздувшиеся ступни, затиснутые в балетки, шаркали по асфальту. Зауженные джинсы усилено подчеркивали спрятавшийся и волдырями выпиравший жир.

- Сань, - обратилась она, по видимому, к своему мужу – купи Захарке и Лехе лимонад, а мне сигареты… Да, Вог!

Кинув на меня свой рассеянный взгляд, и не придав мне никакого значения, она снова окунулась в свой мир. Окруженная мужем, похожим на недавно протрезвевшего пьяницу и детьми, на чьих лицах уже успели отпечататься образ жизни и мировоззрение их родителей, она руководила и видимо наслаждалась своей семейной идиллией. Она, как показалось мне, совершенно не понимала в кого превратилась, словно та девочка из моего класса и эта молодая мать, были совершенно разными людьми. Я понял, что пророчество учителей не сбылось. Ксения Фирсова не стала гордостью страны. А та гордость, что осталась у школы, в виде фотографии на стенде, с пафосной надписью, уже вряд ли могла надеяться найти живую копию, прототип, чьи достижения так радовали замученных жизнью учителей.

Я был рад, что она меня не узнала, потому что те метаморфозы, которые совершают с людьми время и неправильный выбор, заставили меня вдруг подумать и о себе. Ведь как я был шокирован ее превращением из красивой, умной девушки в это странное существо, так ведь и она могла, если б узнала меня, разглядеть мои изменения, и я боялся, что они бы вызвали в ней не меньше отвращения, чем ее собственные в моих глазах. Ведь только так, с помощью людей давно известных нам и в силу различных обстоятельств, отторгнутых поворотами нашей судьбы, мы можем, встретив их случайно на базаре или на прогулке, в отражении их глаз и выражении лица, заметить в хорошую сторону ли нас изменило время или нет. И так как я был не готов к такому откровению для самого себя, я решил сделать все возможное, чтобы эта новая Ксюша Фирсова, не получила еще одну возможность, узнать меня и постарался быстрее пройти эту омерзительную молодую семью.

 

***

День перестал испытывать людей на прочность своей жарой. Все мазохисты, приходящие в экстаз от отметки, показывающей +30 и выше, залезли в свои комнаты и уже там зализывали и остужали свои спины, плечи и руки, усыпанные засосами от солнечных поцелуев. Я ждал, когда мои друзья зайдут ко мне. Я все придумывал, как лучше скривить лицо, чтобы как можно четче показать им, когда они придут, что я их не особо ждал. Не получилось. Когда они пришли я расплылся в улыбке и радостно потянулся, предвкушая вечерние гулянья.

Мы решили пойти в клуб. Денег было немного, поэтому все согласились, что вэлкам дринк лучше устроить в своем подъезде, чтобы не тратиться на такое же низкокачественное пойло в клубе, которое тем более там продавалось раза в два дороже.

Ночь разродилась прохладой и тишиной. Магазинам было свойственно вечером закрываться, поэтому мы очень торопились, и эта торопливая нервозность проявлялась в малодушном перебирании железных денег в наших карманах и более энергичной походке.

В магазине, стоящем на углу нашего дома, продавщица наотрез отказывалась нам продавать пиво. Все говорила, что после десяти запрещено. Ескендер начал подозревать, что она лишь прикрывается этой глупой выдумкой и пока говорил с ней, смог вырастить в своей голове целое дерево ненависти.

- Видать у нее ПМС!- констатировал Ескендер, выйдя после этой неудачной попытки купить пиво, на освещенное неоном крыльцо магазина.

- Кендер, это все из-за закона – снисходительно улыбаясь, сказал я.

- Да ни один закон, не способен сделать из женщины такую мегеру, – ответил он мне. - Она уже буквально носом чует приближающийся климакс, поэтому такая злая!

- Кендер, ты идиот!– смеясь, сказал я, и мы, отпустив бедную женщину на волю из своих голов, двинулись к другому магазину.

Когда мы, наконец, подошли к нему, преодолев темноту и тревожные шаги задержавшихся допоздна женщин, то он уже готовился ко сну. Его глаза так слиплись, что за место широко распахнутых проемов, он встретил нас только маленьким окошком, откуда выглядывала такая же сонная продавщица. Ее менструальный цикл видимо не совпадал с циклом женщины из первого магазина, и она легко согласилась продать нам четыре бутылки этого напитка, да еще и самой высокой крепости. Сумка была нагружена стеклом и теперь тяжело свисала на моих плечах. Подъезды зловеще смотрели на нас своей темнотой, и мы не решились в них зайди, предпочтя вернуться в свой.

Пока пили пиво, из наших ртов выскользнула пара смешных шуток, а когда шутки кончились, мы решили поскорее покончить с выпивкой. Мы не хотели тревожить бомжей, спящих возле мусорных баков, поэтому оставили бутылки ночевать в подъезде.

Улица, по которой я шел днем на базар и собирал взгляды, теперь была пуста, и ее пространство засорялось только звуками наших, бессмысленных матерных слов. Молодость умело смаковала нецензурную лексику, и нам это приносило большое удовольствие. Мы уже начинали слышать, как клуб кричал нам, чтобы мы поторопились. Его музыка эхом доходила до наших, отвлекаемых треском кузнечиков в траве, ушей.

Зайдя внутрь, мы еще ощущали плоды нашего вечернего аперитива, и поэтому барная стойка лишилась своей силы притяжения. Я немного покачивался в такт музыке, но не потому, что она мне нравилась. Я делал это для других. Для девушек проходящих мимо и будто бы  раскачивающих мое тело своими взглядами. Поймав эту мысль, я все пытался превратить самого себя обратно в самого себя, но у меня это никак не получалось. Эта стимулирующая тщеславие атмосфера плотно сжимала меня, заставляя лицо терпеть эту неестественную наглую улыбку, а тело раскачиваться, до этого всегда тактичными и воспитанными, плечами.

Все друзья ушли танцевать, а я поглощенный борьбой со своей неестественностью все продолжал пытаться вернуть свое выражение лица и тело в нормальное состояние. И как только я смог стряхнуть с себя фальшивую улыбку, наглый взгляд и вправить обратно плечевой сустав, я сразу почувствовал на себе чей-то интерес.

Оказывается, пока я отбивался и вытаскивал заползшую мне за шиворот надменность, вокруг меня уже тихо кружила влюбленность, которая никак не могла обратить на себя мое рассеянное внимание. Она, то ли держась за порхающие волосы, выглаженные до блеска, то ли присев на краю нежной талии, обтянутой в бирюзовое платье, все ждала, когда я ее увижу. И я увидел ее. Поборов всех мелких демонов, я смог снова смотреть на людей с честностью во взгляде, и конечно же, моя честность не позволила стеснительности солгать этой красивой девушке, представшей передо мною. Она тоже смотрела на меня. Она все увидела и все поняла. Влюбленность теперь так растеклась по ее телу, что я уже не мог, как раньше, определить ее эпицентр, так что и волосы и талия и все остальное стали равноправными хозяевами этого чувства…

Я познакомился с ней просто и неинтересно. Мы были всю ночь вместе. Она сопровождала меня на террасу этого клуба, искренне переживала за состояние моего друга, немного не договорившегося со своим желудком о количестве и крепости вливаемого алкоголя. Она держала меня за руку и нежно стучала своими пальцами, по внутренней части моей ладони, словно пытаясь подобрать верный пароль к моей преданности, когда тот же друг немного не договорился, но уже не со своим желудком, а с местными драчунами… Она стояла у выхода, когда я уходил с толпой разгоряченных молодых людей, толкающих и матерящих друг друга. Она наверное ждала, что я вернусь… Драка и алкоголь отвлекли меня от нее… Я совсем забыл о своей влюбленности…

Утром, после того, как я выплеснул из всех отверстий жидкость, которая сыграла со мной злую шутку, я еще долго был очень расстроен тем, что не смог в ту ночь побыть с этой девушкой наедине, и мне так и не удалось найти влюбленность, которая пряталась где-то на или внутри ее тела.

 

***

День отъезда маячил передо мной еще задолго до своего наступления. Он не свалился мне на голову. Когда он наступил, я был готов.

В этот день Аже приготовила для меня прощальный ужин. Я кушал, а она все повторяла мне, чтобы я не забыл:

- Маме скажи, пусть передаст посылку мне, - уже в сотый раз говорила она.

- Ок, Аже,- отвечал я.

- Отец уезжает в командировку да?

- Даже не знаю.

- Скоро же десять лет как умер Ата, хотела позвать гостей, да барана зарезать.

- Ажеша, я передам, - жуя, отвечал я. – Ты же тем более уже ей говорила об этом. Она знает.

- Придет немного людей, - как бы оправдываясь, продолжала она.

- Да, ладно, не переживай, мне то что, зови кого считаешь нужным.

- Да, еще это колено, совсем ходить уже не могу, каждый день болит.

- Я знаю, Ажешенька, - сочувственно понизив тон, ответил я. – Скажу ей обязательно.

- Лет пять назад, сам знаешь, и сама на базар ходила и арбуз, картошку четыре килограмма тащила до дому, а сейчас даже спуститься во двор не могу.

- Дааа, Аже… Но с другой стороны, кто тебя заставлял заниматься этой тяжелой атлетикой по молодости?- нежно иронизируя сказал я.

- Ой, как можно было так сказать! Вроде бы взрослая девка, халат белый, а такое старой бабке говорит! Как она сказала: «Вы случайно спортом никаким не занимались, тяжелой атлетикой, например?»

- Дааа,- смеясь и выпуская изо рта, спасающиеся кусочки еды, сказал я. – Видишь, че они творят, в штангисты тебя записали.

- Ой, не говори. В этой Астане страшные дела творятся. Девка то молодая, голова работает еще, а такую ерунду сказала. У нас сколько живу, ни один врач такое мне никогда не говорил, а к вам приехала и сразу штангисткой стала, - уже закашливаясь смехом проговорила она.

- А у них совести нет просто, Аже.

- Да, при чем тут совесть! – мило раздражаясь, сказала она. - Мозгов у них нет!

На минуту мы заполнили тусклую кухню смехом. На тот момент я был рад, что смог ее рассмешить и, что не позволил ей утонуть в тоске. Мне казалось, что это единственное чем я мог ей помочь в ту секунду. И я вместе с ней искренне смеялся над ее вымышленным  спортивным прошлым.

- Аже, можно еще? – отбиваясь от приступа смеха, спросил я.

- Конечно, че ты спрашиваешь,- весело возмущаясь, напала она на меня. - Как скажешь че!

- Дааа, Ажешенька, уезжаю я, - протянул я. - Но ты главное тут не вздумай на олимпиаду ехать! Все, у тебя травма!

- Ой, какой у тебя язык все-таки, как скажешь ерунду, - укоризненно и трясясь от смеха, сказала она.

Я уже перешел на чай. А Аже волнительно подталкивала ближе ко мне сникерс, как будто я его не видел.

- Ой, Ажеша рахмет, сникерс, бананы, бешбармак, галушки, емае, как ты меня кормила все эти дни.

- Так, ты ниче не ел то почти! Все носился со своим Даней и Еськой!

- Ой, носились мы страшно конечно.

- А че, ему нос сломали тогда, ага?

- Да нет,- смеясь, проговорил я.

- Ну, он у него сильно опух.

- Опух, но не сломали.

- А я видела из окна, как он шел на остановку, в очках, деловой такой.

- Ну, ходит он теперь действительно, как деловой, - допивая чай, сказал я.

Наступила пауза. Она была очень уютной. Это была та пауза, которая может возникнуть

только между близкими людьми, где робкая тишина позволяет, как правило, услышать гораздо больше, чем при самом насыщенном разговоре.

- Все, Ажеша, надо вызывать такси уже…

- Пацаны тоже поедут провожать или ты один?

- Пацаны поедут.

Когда позвонил оператор и оповестил о прибытии такси, пришло время прощаться.

- Ну все, Аже, надеюсь на новый год приеду, опять будем сидеть с тобой на кухне, вспоминать твои спортивные достижения, - снова повторил я так нравившуюся мне шутку.

- Пока, сыночек, матери и отцу привет передавай… и про посылку не забудь сказать, - суетливо напомнила она.

- Передам, Ажеша! – пообещал я.

Мы крепко обнялись… Обнимая Аже, я чувствовал, как ее сожаление о моем скором отъезде, остается на моем плече растекаться солеными слезами…

Обоюдно выпустив друг друга из объятий, я наклонился за сумками, а она прислонилась к стене, обклеенной обоями, которые, по ее словам, уже давно нужно было менять.

Пока я не вышел из подъезда, она не закрывала квартирную дверь, и свет, идущий из ее комнат, освещал мне спуск по черному подъезду. Благодаря ему, я не напоролся на одном из лестничных пролетов на ряд пустых пивных бутылок, которые словно кегли, ждали своего мяча для боулинга.

Мои друзья уже ждали меня на крыльце, а такси возле. Я сел на заднее сиденье. По молчаливому согласию, на переднее сиденье решено было посадить друга с самым плохим чувством юмора.

«Все-таки, когда дело касается последних минут в родном городе, - подумал я, - не о какой толерантности и борьбе против дискриминации речи идти не должно».

Он покорно принял свою участь и с помощью отсутствия своего юмора, сделал нашу поездку до вокзала, наполненной шутками и весельем.

На вокзале Ескендер удивил меня пивом, появившемся из его рюкзака. Мы решили выпить его за какой-то будкой, стоявшей немного поодаль от взглядов вокзальных служащих, недолюбливающих пьющих спиртное людей. После обильного вливания в себя жидкости, другая жидкость, не ужившись с новоприбывшей, решила покинуть наши тела, и стена приютившей нас будки, обзавелась размытыми контурами нашей мочи.

Скоро мы были оповещены о скором прибытии моего скорого поезда. Я с друзьями подошел к перрону… Я все еще был с ними и со своим родным городом, но внутри меня, они ежесекундно, прямо пропорционально скорости приближающегося поезда, отдалялись от меня. Я чувствовал, как зыбкий мир оживших воспоминаний, словно испугавшись моего возвращения в мою реальную жизнь, распадается на мелкие частицы. Смех и разговоры друзей, не то от шума приближающегося поезда, не то от того, что все мое существо уже настраивалось на возвращение в столицу, становились все тише, и не смотря на то, что они всё еще находились рядом со мной, я чувствовал как между нами образуется стена, которую я уже никогда не смогу сломать, чтобы снова прикоснуться к их жизням. Я все пытался докричаться до них, все стучал по этим стенам, воздвигнутым временем, но они меня уже не слышали. Глухой ко всем переживаниям аквариум, словно вырос, вокруг несчастной рыбки, оставив ее наедине с собой.

Ощутив страшное одиночество и поняв невозможность возвращения к этим людям, отделенным от меня, я захотел как можно быстрее вернуться к родителям, ждавшим меня в Астане. Я понял, что бороться со временем бесполезно, и то, что осталось жить в прошлом, должно быть там оставлено.

Поезд уже заявлял о себе, искривляясь своим телом, словно гусеница. Оставшись один и неспособный пробиться к своей прошлой жизни, я вдруг очень заволновался, как бы ностальгия не настигла меня уже в вагоне, ведь когда я ехал сюда, она не давала спать мне всю ночь. Но посмотрев номер моего места, я немного успокоился. Оно было ровно посередине вагона.

«Ну, хотя бы не рядом с тамбуром и туалетом…» - подумал я, взял сумки и вошел в уже подъехавший и остановившейся поезд.