Канал

Предисловие

Я не люблю предисловия, особенно в книгах и стараюсь пропускать их. Но тут особый случай, первая попытка написать о Севере, о заброшенных поселках и судьбах людей, живущих в них. Этот роман об уникальном гидрологическом сооружении, расположенном на севере Пермского Края в Чердынском районе. Конечно, сегодня мы знаем о Беломоро- Балтийском канале, еще больше о Волго – Донском. На поддержание в нормативном состоянии последних, из федерального бюджета выделяют значительные суммы. А вот о Северо – Екатерининском многие предпочитают забыть. Как о огромной государственной неудаче. Для правителей России он стал настоящим геополитическим «бредом», затуманившим мозги многим. Чиновникам, управлявшим государством Российским, нравилась идея, используя существующие границы, выйти далеко за их пределы. После начала активного освоения Северных территорий, очень заманчивым Екатерине 2 показался план соединения Каспийского и Белого морей. Хотя сама идея, возникла еще при Петре 1. Бассейн реки Камы соединялся с Северной Двиной, по средствам одного канала. Пролегающего по территории Чердныкого уезда, длинной всего 10 километров. Мотивом, для осуществление этой безумной идеи, стало донесение начальника Уральских горных заводов, тогда еще капитана Татищева, члену государственной Берг – Коллегии. А дальше сотни тысяч рублей государственных денег, бессчетное количество загубленных жизней заключенных, копавших канал и отчеты о том, что он вот вот начнет работать. Этого не случилось и за год до революции 1917 года, его тихо и без всякой помпы закрыли, а имущество распродали. То что осталось, можно увидеть и сегодня, если вы очень сильно захотите. И «продеретесь» сквозь тайгу и болота. Судьба канала во многом схожа с судьбой людей, которые волей не волей, оказались в этом краю. Старые заключенные, которым некуда деваться, люди, работавшие всю жизнь в системе ГУФСИНа и так же как канал, оказавшиеся ни кому не нужны. Природа взяла свое. Все названия и часть событий, описанных в этом романе подлинные. Этот материал собирался в многочисленных экспедициях и командировках автора. Остальное додумано, что и в какой степени, решать читателю.

КАНАЛ

Дружба

Старая деревянная дверь, оббитая коже заменителем, поблекшим от времени, открылась всего на несколько сантиментов. Ее петли не трещали, она с каким то «пустым» звуком выпала наружу.  Следом ядовитый, желтый электрический свет пытался выхватить из чернильной ночи хоть какие-то подробности, но уже через пару метров растворялся в темноте без остатка.  Только и успев осветить часть огромного сугроба, еще, что-то разглядеть  было не возможно.   

- …. твою мать.

Сначала послышался, чей-то хриплый голос,  затем появилась рука со старой, кастрюлей.

 Из нее прямо на снег полилось, какое то, темное, дурно пахнущее варево. Пар поднимался прямо к звездам. Как правило, такими ночами звезды были особенно крупными, а небо оставалось пронзительно ясным. 

Сверчок, отличался от дикого зверя, которого в последнее время было уж очень много в округе, тем, что в такие минуты он поднимал голову к небу. В его жизни неизменным было две вещи – лютые морозы, которые все чаще и чаще пробовали на прочность глухую деревню на Севере Пермского Края и звезды, которые по-прежнему с пронзительной чистотой и пониманием, но все также безучастно смотрели на все происходящее.   

Он оперся на деревянный косяк, кастрюля осталась стоять в сугробе, постепенной растапливая снег вокруг себя и оседая все дальше и дальше. В черном от мусора сугробе стали смешно протаивать  уши от ручек.

- Ууууу  В такие минуты у него, почему то всегда щемило сердце, по-хорошему. Хотя в последнее время оно чаще болело, по-другому.

Он попытался завыть, подряжая волчьему вою. Конечно, понимая всю абсурдность происходящего, надеяться, на что то, было невозможно. Скорее всего, это был обычный инстинкт. Но спустя несколько минут, на другом конце деревни, ему неожиданно ответили. С такой же безнадегой.

Так было очень часто, за исключением, самых морозных вечеров. Не сговариваясь, минута в минуту, они перекликались. Дяде Мише отвечали, всегда, после небольшой паузы. Вроде как обдумывая сказанное. Он сам, когда ради какой-то не понятной забавы, решил первый раз завыть, когда в небе была полная луна и неожиданно, получил ответ и  собеседника, с которым перекликался таким способом вот уже две недели. Ему казалось, что он понимает, что ему отвечают на другой стороне деревни. Ведь судьбы у них были схожи. 

Через несколько минут, когда руки начали замерзать, он очнулся от своих размышлений, взял кастрюлю и захлопнул дверь. Вернее, только попытался это сделать, деревянный косяк уже давно просел, жарко натопленная печка внутри и холодный воздух на улице, из-за этого ссохшиеся деревянные детали не хотели вставать на место. Всегда оставались щели, и дверь до конца закрыть было не возможно. 

Экономя тепло, большую часть дома он закрывал на зиму. Сверчок обходился совсем не многим – одной комнатой, и частью огромной печки, которая своими боками уходила в другие комнаты. Порой в ее недрах, творилось уж, что-то совсем не понятное, раздавались скрипы или скрежет, но спустя несколько минут все прекращалось. В такие минуты ему казалось, что в комнатах старой тюремной гостиницы, что-то происходит.

Одноэтажный деревянный барак был расположен на краю деревни Ольховка, уже дальше за ним начиналась «промышленная зона» - участок, где стояла огромная пилорама. Лес на нее попадал из совсем уже далеких таежных углов, которые даже на карте обычно обозначены номерами. Его привозили на огромных баржах, с делянок, которые были расположены выше по течению Южной Кельтмы. Сейчас из-за снега, было видно, только часть большого хозяйства. Со стороны все это похоже на скелет огромного морского зверя, выбравшегося наружу и замершего в какой-то жуткой агонии. А огромные деревянные конструкции, по которым подавались бревна, напоминали ребра левиафана.

Кастрюля со стуком опустилась на стол. Старая клеенка, уже во многих местах была прожжена, по ней можно было узнать, как хозяин предпочитает есть. По-простому – это, когда не пользуются ни тарелками, а едят прямо из  того, в чем нагреют пищу.   

От постояльцев гостиницы,  за годы осталось много вещей. Сами по себе они конечно ни какой ценности не представляли – это мог быть бритвенный станок или доска для разделки мяса, карманный радиоприемник или модный журнал с последними событиями из жизни столичного бомонда начала 2000 года, но для Сверчка они были связью с большой землей. Каждой вещи нашлось свое применение в скромном хозяйстве таежного отшельника. Станок, с уже давно заржавевшей бритвой, всегда лежал на алюминиевом умывальнике. И хоть он уже давно не брился, окладистая борода на Севере всегда считалась, чем-то обыденным, но бритва хранилась в чистоте. Кто-то из гостей в один из визитов оставил большой плед со львами и иногда, когда становиться совсем плохо и тоска берет со страшной силой, он заворачивается в него.

Вообще, те, кто сюда приезжали, в самую далекую колонию – поселение на карте Пермского Края, старались провести как можно меньше времени в этой гостинице. И хотя обслуживающий персонал, делал все возможное, что бы скрасить эти два три дня для гостей, возвращаться еще раз сюда ни кто не хотел. На первом этаже даже появился биллиардный стол, правда вместо сеточек по краям, в лузах были пустоты, и шары с глухим стуком, падали прямо на пол.

 Для одних, тех, кто сидел здесь, недолгие свидание с родственниками, были не большой отдушиной, в череде дней, похожих один на другой. Хотя вернувшись обратно, в камеру они начинали еще больше тосковать по дому. Ведь им напомнили в очередной раз, что есть жизнь там за забором. Для жен, мам или пап, приехавших навестить своих близких – это было лишним напоминанием, что такие места существуют и о том, что за преступления, какие бы они не значительные были, надо расплачиваться. Все равно, что немая совесть под открытым небом.   

У него еще работал телевизор. Этой осенью, когда совсем «приперло», вместе с другом они решили срезать провода, единственную ветку линии электропередач, которая тянулся с большой земли и до поселка. Эти столбы, черные, намертво вросшие в землю – еще держались. По ним шло электричество и 20 и 50 лет назад в забытый Край. Но потом что - то не получилось и бизнес план, так и осталась не реализованным. Про себя старую ветку он называл ее «вторым шансом» -  это когда есть вовсе станет не чего, можно было срезать провода и сдать их в пункт приема цветного металла. Правда телевизор после этого будет нельзя смотреть.

Хлеб у Сверчка закончился еще неделю назад. На холодном крыльце, еще остались крошки, поскольку хранить, по-другому, пышущие жаром золотые буханки, здесь было нельзя. Их замораживали, точно так же, как мясо или рыбу.  Обычно он закупал их на месяц, чаще выбираться в ближайший населенный пункт – это по буранной тропе больше двух сот километров в одну сторону не получалось.

Весной в Одессе

Старший следователь Чердынской районной прокуратуры с трудом оторвал голову от письменного стола. О том, что он серьезный работник карающей фемиды, было понятно только по погонам, один из которых болтался на кителе, второй валялся здесь же на столе. Такое впечатление, что его пытались вырвать «с мясом».  Во время процедуры пробуждения несколько протоколов допроса, с потом, прилипли ко лбу. Они  закрывали глаза и мешали ориентироваться.

- Потом, все потом ….. Послышался хриплый               голос.

Стояла глубокая ночь. Так бывает только здесь, стоит посмотреть на улицу в морозный вечер и тут же непонятно почему, начинает накатывает тоска. Но у старшего следователя болела голова, а с сердцем было все в порядке. Он с трудом переборол желание, пойти в сортир и начал вспоминать, что же было вечером.  

Валентин Истомин может и был хорошим следователем, но выбрал не ту работу. Он часто вспоминал прошлое. Вот он в школе, в старших классах он даже начал хорошо учиться. Читать красивые книги, получать оценки в чистые тетради. Затем университет, самая яркая полоса в жизни. Первая любовь и настоящие друзья на всю жизнь. И распределение. Тогда, он, почему то очень гордился, своим выбором. Ему предложили, в этот богом забытом углу, место старшего следователя.  

Телефон лежал рядом, пролистав историю вчерашних звонков. Их было всего два. Он так и не смог найти ответа, почему же вчера так сильно напился, причем делал это один. Здесь так делали многие. И дело даже не в советском анекдоте, о том, что в одиночестве пьют только алкоголики. Пьянство настолько тесно вплелось в повседневный быт, что перестала быть сакральной процедурой, где на троих и под огурчик. Пили в основном в «одного» из-за дороговизны продукта в гараже, и в кабине лесовоза, и в классе, и в цехах, и за сараем.  И делали это, совсем не для того, что бы затем поддерживать светский разговор.

Из дома он уезжал, как запомнил он сам - налегке. Махеровый шарф и папины подштанники не в счет. В голове был четкий расписанный план. Пять лет в следователях, затем начальник отдела и дальше повышение по службе и приглашение в Краевую столицу - Пермь. Без опыта не брали. Он постоянно рисовал себе в голове картину, когда приедет в город, закажет лучший ресторан и позовет всех своих университетский друзей. Он будет рассказывать исключительно про валенки, и про медведей.

 Пять лет превратились в десять. Временное жилье, так и не стало постоянным. Одноэтажный барак, построенный сразу после великой отечественной войны, пленными немцами, доживал свои последние дни. Начать строиться, купить землю, и выписать лес было просто. Тем более, что в этих краях, он знал каждого браконьера, они часто проходили у него в уголовных делах. Но это означало, поставить крест на своем основном плане, о котором он все еще грезил. И поэтому количество бутылок в сарае росло, как и число трещин в стенах. А переводить в центр его ни кто не спешил. Такие специалисты были нужны здесь.   

В такие минуты он старался думать о работе. Поскольку здесь думать больше было не о чем. На столе лежало дело. Большое, пахнувшее, чьей то судьбой.  Когда то, он хотел написать рассказ, где коротко перечислить самые странные преступления, происходившие в посёлке Бондюг, за последний несколько лет. Эта история, в его личном рейтинге, пока занимала первое место.

Михаил Антонов. 1939 года рождения, еще до войны. Три судимости, общий стаж за решеткой больше 25 лет. Старые, еще пожелтевшие страницы, выписки из протоколов и решений судов – Краснодарского Края, Адыгеи, Архангельска и республики Коми. Одна из первых записей, чернила полувековой давности. Писали пером, кто-то очень старался, выводя все подробности. Он как чувствовал воздух весенней Одессы, хотя там ни разу не был.

Выписка из протокола март 1958 г   

«….Затем Михаил Антонов, зная Яков Петренко, поскольку оба жили вместе на одной лестничной клетке, в доме на Цыганской улице,  попросил извиниться. Свидетель Степанкова и Петренко подтверждают, что инициатор драки, попросил прилюдно извиниться. Он употребил такие слова – «Скажи, что Люда не шалава и мирно разойдемся». После этого Яков Петренко, начал издеваться над Антоновым, называя его «слизняком» и «дешовкой». Спустя несколько минут, как утверждают свидетели, трамвай подошел к остановке в районе железнодорожного вокзала и большая часть пассажиров вышла. Когда к трамваю подошел наряд милиции, Михаил Антонов вышел из задних дверей и протянул нож старшему лейтенанту Доронину со словами – «Я его наказал»…..»

Собственно и все. Дальше, как помнил Истомин, была другая история. Дядя Миша любил долго рассказывать про первый суд. Оттуда он мало что запомнил, он все время смотрел на Люду, они несколько раз перемигивались и им делали замечания. Он сидела в  первом ряду на скамье для родственников. Собственно он уже все для себя решил, осталась не большая «формальность» выйти из зала суда. Казалось, что сердце его стучало так сильно, что все окружающие слышали его безумный ритм. 

Он, конечно, прослушал сам приговор, ведь Людка была  красива, даже с заплаканными глазами. Она постоянно вытирала лицо, словно пыталась сбросить это наваждение. Глаза протрет и нет ни суда, ни того страшного трамвая. А есть берег солнечного моря и ни кого вокруг.  Она всю оставшуюся жизнь провела в Одессе и ни разу, после этого случая ни садилась в трамвай.

- После того, как судья спросил, понятен ли вердикт  …. Здесь дядя Миша всегда делал Мхатовскую паузу.

- Он посмотрел на меня и повторил. 15 лет строго режима.

Это ни когда не было концом истории. Здесь всегда начиналось бурное обсуждение, кто-то начинал курить. Это как в любимом фильме, ты всегда переигрываешь финал, но в итоге Левченко все равно стреляют, а взвод истребителей тигров остается на безымянной высоте. Ведь финалы, особенно жизненные переиграть уже нельзя.

  В пересыльных тюрьмах, лагерях, зонах, штрафных изоляторах, во всем том, что окружало советского зека 24 часа в сутки, главным и самым почитаемым умением было красиво рассказывать, и дядя Миша им мастерски владел. Все слышали эту историю ни раз и не два. Но, ни кто его не перебил, ни разу, когда он начинал рассказывать.

Каждый из нас представлял этот момент, он сладко крутился на языке. В зале сидит заплаканная девушка и смотрит только на тебя, а ты улыбаешься в ответ. А за тем и «автозак» увозивший дядю Мишу далеко в неизвестность, по пыльной дороге среди южных степей. И  был «голубой» запорожец с Людой на переднем сидение, ехавший до самой пересыльной трюмы, больше 150 километров. И практически во всех историях они обязательно встречались, ведь по-другому быть не могло.

В повестке он специально обозначил время с 9 утра и до 12, но он пришел самым первым, сразу после открытия. Дядя Миша, стоял в его кабинете. Сначала у стенки, переминаясь с ноги на ногу, а за тем уже у единственного письменного стола. Все остальное было завалено бумагами, которые лежали на полу. Прямо на них было валялось несколько тулупов, а в углу копились бутылки, которые почему то не хотела убирать уборщица, приходившая раз в неделю, разгребать Авгиевы конюшни правосудия Чердынского района.

Старшему следователю было неудобно. Он чувствовал, как погоны буквально «впиваются» ему в плечи. Почему то, когда он читал, обвинительный материал Бондюжского опера, всего четыре листочка, ему всегда вспоминался эпизод с зимней охоты.

Ночь, буранная тропа, утопает где-то в снегу, за пределами видимости старенькой фары, затем резко кусты и спина, которая казалось вот вот надломиться, но она продолжала двигаться. В тот раз, он протащил 100 килограммового пьяного следователя, приезжавшего на охоту в Ольховку больше 5 километров, на себе. И потом долго поил его в охотничьей избушке. 

Фабула дела была проста. В пустой и заброшенной деревне, где уже давно воют волки и дядя Миша, появился бизнесмен. В доме, где, когда то он жил, до того, как получил сертификат и не уехал на большую землю, он оборудовал мини спиртовой завод. На четырех газовых конфорках, медленно доходила брага, настоянная на таежных травах и кореньях, превращался крепчайший самогон, который потом вывозился оттуда и продавался в городе за большие деньги. Хозяин приезжал раз в месяц, что бы забрать готовый продукт и заправить новый. Сам процесс был отлажен до такой степени, что не требовал человеческого вмешательства.

За неделю до готовности, к дяде Мише в деревню приезжает товарищ, такой же бедолага и сиделец. Естественно у двух рецидивистов заканчивается выпивка через несколько дней, а под боком работает мини спиртовой завод, а до магазина больше 100 километров. Они, недолго думая, в пору тяжелого похмелья, решили провернуть идеальное преступление. Ведь сам бизнес был незаконный, и продавать алкоголь, таким способом было нельзя.

Он забрались в дом заезжего бизнесмена, их ошибка была в том, что они тут же начали дегустировать продукт. Процесс затянулся на неделю, выйти обратно самостоятельно они уже не могли. Бизнесмен приехал, увидел два тела и вызвал полицию. Те подсчитали ущерб, допили остатки, загрузили двух рецидивистов в лодку и отчалили к большой земле. В конце пояснительной записки прилагался ущерб, который был нанесен доблестному владельцу самогонного аппарата. Больше 50 тысяч рублей. 

- И что делать будем, а дядя Миша?

Истомин не нашел, ни чего более умного, как задать этот вопрос. И улыбнулся доставая бутылку коньяка. 

Кардиограмма

На обратном пути от следователя, он зашел к знакомому терапевту в единственную поселковую больницу. Шел долго, хотя пройти нужно было всего два дома. Несколько раз останавливался и курил. Он ни как не мог привыкнуть к такому количеству народа. Да и новости были не совсем хорошие. 

Там среди пропахшего больничной хлоркой и безнадегой, коридора, доктор, как бы мимоходом объяснил, что с таким сердцем, надо ехать в центральную Пермскую больницу и как можно скорее. 

- Вы когда последний раз делали кардиограмму? Дядя Миши и не понял, о чем его спросили.

Молодой врач, даже не оторвал голову, от компьютера и не смотрел на Сверчка. Он его уже похоронил. В любом случае статистику он не испортит, даже если помрет. Всегда можно рассказать, о том, что этот как раз тот случай, когда я предупреждал, а они не слушались. Или во время не прошел диспансеризацию. Для него, люди это галочки в отчете Краевому министерству здравоохранения.

Он лишь улыбнулся в ответ и спросил, чем еще ему может помочь этот молодой доктор.

- Вот рецепт, сходи в нашу аптеку, там, на складе еще остались вот эти капли. Будешь их принимать раз в день, смотри не перепутай.

И протянул ему маленькую бумажку. Сверчок, по детский щурясь, ведь очков он не носил, посмотрел на нее и не смог прочитать, что там написано. Ему казалось, что после вопроса о кардиограмме, врач на клочке бумаги напишет годы его жизни. По крайней мере, все к этому шло. Не нужный человек, ни медицинского полиса, ни проблем.

Уже в аптеке Светлана, провизор, знавший все недуги Дяди Миши, вынесла ярко красный пакет, на нем была нарисована девушка. Она улыбалась, обняв видимо пожилую бабушку и маленькую дочурку. 

- Дядя Миша, вот это на один месяц. Как почувствуешь себя плохо, заболит сердце, принимай чайную ложку не меньше.

 Она начала что-то отбивать на кассе, но палец замер, на последней цифре.

- Извини дядя Миша, в долг не могу, завтра приедут проверять, хозяева сказали не кому не отбивать в долг. Ты как, деньги то есть?

Сверчок улыбнулся. 

- Да есть, есть еще. Куда мне их в лесу девать. У медведя пиво не купишь.

Он полез в карман, там хранились две новенькие, еще пахнущие типографской краской купюры, но  отдавать их, ни как не хотелось. Он их только что получил в отделения Сбербанка, и уже договорился, что в магазине купит новый карбюратор для своего оранжевого бурана и литров 100 бензина, хватит еще на один рейс, за пенсией на Большую землю. Затем обязательно шоколадных конфет и пива. Последнее хотелось больше всего и прямо сейчас.

Продавщица положила пухлые ладони на тяжелую, замасленную тетрадку. От важности написанного внутри, она превратилась в тяжеленную амбарную книгу, хотя это была обычная общая тетрадь на 48 листов. Ее видимо роняли, во что-то жирное и открывали регулярно, несколько раз в день, судя по замасленным страницам. В ней хранилась вся «бухгалтерия» последнего в этой глухомани оплота цивилизации. Чьи- то судьбы. Да и жизнь, наверное. С утра две бутылки, через три дня еще две, а там пенсия. И так у кого-то снова, и снова.

Обычно здесь деньги видят один раз в месяц, когда заработную плату привозят на единственное производство во всем Бондюге - это лесопилку. Из центра приходит машина с двумя охранниками. Все уже знали, когда она ездит и сколько денег везет. За тем, они заезжали единственное отделение Сберегательного банка и после обеда отправлялись обратно районный центр – это больше 100 километров. Уже к вечеру большая часть суммы должна была появиться в магазине у Светы. Что бы уже потом через несколько дней снова оказаться в банке.     

Такие поездки, в поселок Бондюг, самый крупный населенный пункт в радиусе 100  километров, за пенсией, уже стали чем-то из разряда невозможного. Нужен был бензин для старенького бурана, а в этот последний рейс, он потратил практически все свои пенсионные накопление, на муку и крупы.

- Света, ты мне напиши все на бумаге, что и как принимать. А то я старый уже, могу и забыть.

 Он засмеялся и протянул новенькие купюры, для этого их пришлось достать из левого кармана.

- Вот я все написала. 

Она на мгновение замялась и посмотрела на дядю Мишу.

- Ты как там один в лесу живешь?

Спросила продавщица, протягивая листок бумаги.

- Нормальной, недавно друга себе завел. Разговариваем по вечерам, он на одном конце деревни, я на другом. Правда, встретиться ни как не можем.

Засмеявшись еще раз он, спрятал все в карман. 

- Смотри, грустно станет, переезжай ко мне, мне такие мужики нужны, с руками,  а что работящий, практически не пьющий, это же находка. А то я одна, все одна.

 Она  сразу же забыла о своем покупателе. Кто-то пришел за товаром и как всегда со своей историей, здесь по-другому не ходили. Люди закупались основательно на несколько недель. Лекарства, крупа, мука, консервы – все в одном месте. 

- Я подумаю, спасибо за лекарство.

 С этим словами, он засунул яркий пакет себе в рюкзак, и вышел на улицу.

Теперь эта яркая коробка, с обнимающейся семьей лекарством стояла как раз на кухонном столе. Сверчку уж очень нравилось, когда на него постоянно смотрели таким влюбленными глазами. Он иногда представлял, что это за семья, есть ли у них еще дети и как зовут дочурку. Наверное, Ксюшой или Катей, определенно Катей. Она уже ходит в школу и получает пятерки, а раз в месяц они всей семьей уезжают на море.

Уже прошло несколько недель, а он так и не решился, попить из той самой бутылочки. Просто сидел и разглядывал красивую этикетку. А когда сердце начинало болеть, случалось это без всякой системы, спонтанно – утром, днем или вечером, он замирал на стуле и глядел в одну точку. Еще пытался задержать дыхание, но после того, как несколько раз перед глазами начали, плавать круги, решил прекратить и эти попытки, когда боль была совсем не выносимой, он выходил на морозный воздух, закуривал папиросу и старался смотреть в небо. Как правило, после второй или третьей затяжки становилось легче.

Кастрюля пахла не так. И если где то, щука считалась деликатесам, то здесь на берегу Южной Кельтмы в поселке Ольховка – это была обычная пища. Разнообразие в рыбный рацион, вносила перловка или гречневая крупа. Ее Сверчок варил отдельно, и сначала из кастрюли нужно было достать вареную рыбу, с большими глазами и выложить ее здесь же на бумаге, разделать отделить от костей. Затем в большую алюминиевую тарелку насыпать гречневой каши и сверху положить куски щуки. И внимательно смотреть, как постепенно каша пропитывается тягучим и сильным рыбным ароматом. Он поднимается вверх, к небу. Тут все пропахло им, и доски пола, и стена с часами, которые уже давно не идут и потолок. Этот странный пар уходил прямо в небо.

 Когда то, от нечего делать, он залез на бывшую тюремную вышку, самое высокое здание на территории поселка. Раньше прямо под ней начиналась пожарная часть. Он помнил, что строил ее из дерева, привезенного с самой далекой партии, расположенной за много километров выше по течению Южной Кельтмы. Помнил, что две железные скобы, которыми нужно было крепить, одну из поперечных балок, они украли и поменяли в поселке на несколько литров бензина. Его как раз хватило сплавать на Бортом, небольшую речушку, где весной всегда отменно клевал хариус.

Сверху открывался потрясающий вид на весь поселок, и иногда можно было почувствовать этот рыбный запах. Он всего несколько раз был на такой высоте. В детстве, когда вместе с отцом был в большом городе, где то на Юге. Название уже стерлись из памяти. Тогда, вместе с братом они забрались на балкон 9 этажного дома и с замиранием в сердце долго смотрели вниз.

 И еще один раз, совсем не интересно. Когда этап с заключенными до Ольховки добирался на разваливающемся АН – 2. Старая машина тяжело поднялась с окраины Ныроба. С обычного поля, зарастающего лесом, и полетела над тайгой. Ему казалось, что брюхо этой винтокрылой машины раскроется, и все «отребье», что находилось в самолете, рухнет на землю и потеряется среди этих бескрайних болот. Тогда он смотрел вниз из единственно иллюминатора и видел бесконечный лес.

Он еще подумал, что изначально в природе тайга не зеленая или бурая, не большая или маленькая - это просто лес. И про него нельзя сказать, что-то человеческое. Только потом, спустя, долгих 15 лет, когда первый срок уже изъеденного северной мошкой Краснодарского зэка подходил к концу, он мог, говорить об этом хаотичном скопление елок, кривых берез, не понятно как растущих из болота, как о чем-то родном до боли.

Обезболивающее в холодильнике

За небольшой деревянной перегородкой говорили двое. Яков Саныч старался вникнуть в смысл этого диалога, кажущегося бесконечным, но все внимание, приковывал паук на стене. Он раз от раза все больше удалялся от центра, к какой-то своей известной только ему цели. Но через пару минут возвращался обратно. Капитан перевернулся на другой бок – говорить за стеной от этого не прекратили.

- …. Я ей уже давно говорила, перебирайся в Чердынь, поближе к цивилизации. Чего вы там, в лесу забыли. Уже через год, а то и раньше даже дорогу туда зимой чистить не будут. Что там делать, сидеть вместе со Сверчком и на луну выть.

- А как, кстати, там Дядя Миша?

Второй голос был более сиплый, видимо, где-то простуженный и от чего казался похожим на мужской.

- У него ведь уже несколько лет проблема с сердцем. Когда к Яшке приезжал, то мне постоянно жаловался. Я ему даже капли выписывала. Но у них там одно лекарство, которое жидкое и горит.

 В этот раз ни кто не засмеялся.    

- Ладно, Нин давай я тебе давление померю.

 После этого все затихло на несколько минут.

В помещение единственного фельдшерско – акушерского пункта в селе Серегино капитан бывал от силы несколько месяцев в году, все остальное время он проводил  в посёлке Ольховка. Когда-то в этом огромном доме, в основание которого положили несколько могучих кедров, жил земский врач. Сейчас после оптимизации областной системы здравоохранения в каждом мало мальском населенном пункте должен быть свой аналог больницы. Это место, где тебе могут померить давления и поставить укол.

 Но больницей здесь только пахло. В холодильнике вместе с банками хранилось несколько коробок лекарств, а холодную прихожую в доме переоборудовали для приема больных. Капитан туда выходил иногда для того что бы покурить. Застеленная клеенкой койка всегда прилипала к жопе, а деревянный стол и стул, принесли из местного клуба. Еще это был их дом уже больше 30 лет. 

Буквально в пяти километрах, в самой Чердыни была больница. Но ей, как и большинству зданий здесь, было несколько веков. В одном из корпусов даже успел отметиться поэт Осип Мондельштам. Его в горячечном бреду привезли, в один из корпусов больницы, где провалявшись несколько дней, с обострением тюремного психоза, он выбросился из окна второго этажа. Благо была зима, а внизу была куча угля. Поэта спасли и перевезли в Воронеж, а больница так и осталась.

Уже в 2000х ее Роспотребнадзор больницу признал негодной, что бы спасать человеческие жизни и ее закрыли.  Обещали построить новое здание, но дальше кирпичной коробки дело так и не пошло. Поэтому местные жители ездили рожать и умирать в соседний Соликамск, больше 60 километров по трассе. А неотложную медицинскую помощь оказывали вот в таких ФАПАх.

Он встал с кровати и начал не спеша собираться. До деревни, где родились его дети, и внуки, и сам он прожил большую часть жизни, было больше 200 х сот километров. Причем половину пути нужно было проехать по воде. И каждый раз, собираться было все труднее и труднее.

За стеной опять заговорили.

- Лишь бы мой ни куда не собрался, смотри какой дождь зарядил.

Голоса продолжали, что-то монотонно бубнить. Но старый капитан уже не слышал их. Нос начал втягивать свежий речной воздух, неизвестно откуда взявшийся в комнате, а кожа, видимо помня, на каком-то своем генетическом уровне, сама, без всякой на то причины, начинала краснеть, особенно на лице. Это бывает, когда очень долго стоишь на холодном речном ветру. 

Огромный рюкзак был собран еще с вечера. Пока жена спала, он ходил несколько раз в сарай, долго копался и нашел недостающие детали для подвесного мотора. Затем выходил несколько раз покурить на улицу. По пути из холодильника он забрал упаковку ампул с обезболивающим, для спины. Сам он, конечно, не дотянется, придется колоть Сверчку.

Как раз в такие ночи, когда на следующий день ему предстоял далекий путь, старый капитан не мог уснуть. Так всегда бывало. Он уже давно потерял «ощущения» дома. Ему постоянно приходилось, куда-то собираться.

Последняя практика выпускников престижного Нахимовского училища, обычно проходит на внутренних – речных рейсах, прежде чем будущие морские волки разъедутся по всему свету. 19 летний Яков Захаров место выбирал сам. Обычно это была Волга или Лена, где развито судоходство. Выбравшись из далекого Белорусского села, для него все казалось неимоверно большим. Сначала в огромном Санкт – Петербурге, где каменные здания прижимали человека к Неве, не давая ему вздохнуть. Затем выход в Балтику, когда берега потерялись из виду, он с ужасом думал, что такое вообще не возможно. И тогда, он сознательно выбрал самую далекую точку на карте.

В поселке Ольховка всегда уважали речных капитанов. Ведь огромные ржавые катера, были единственным видом транспорта, исправно ходившим вверх и вниз по течению.  Практически все полторы тысячи человек, живших здесь, имели или прямое или косвенное отношение к исправительной колонии, которая находилась прямо в поселке. А вниз, к цивилизации их мог привезти только один человек.

Кто-то работал, кто-то обслуживал, кто сидел, а кто-то уже не мог ни куда, отсюда уехать. Опускался до «бича», так называли тех, кто ходил вдоль высокого забора с колючей проволокой. И изо дня в день искал, чем заняться. Такие люди или спивались или растворялись без следа в глухой болотной тайге, раскинувшейся на сотни километров вокруг. В 30 годы прошлого века, знали, где выбрать самый глухой угол, от куда, уж точно ни кто не сбежит. 

Месячная практика, Надежда, работавшая в конторе ИТЛ № 21, бухгалтером, веснушки, закаты и твердое желание остаться здесь навсегда, даже не смотря на комаров и родителей, которые спали и видели будущего капитана дальнего плавания, где-нибудь на Майорке или везущим груз бананов с побережья ЮАР. 

Его взяли без проблем, тем более, что его катер, который собственного названия не имел, а только лишь номер – КС 21, был единственным в этой части Южной Кельтмы. Хотя ему бы очень подошло, что-нибудь типа «Стремительный» или «Резвый».

До машины оставалось еще несколько минут. Покурить и полюбоваться рассветом. Здесь в Серегово, он особо ни чем не отличался от других. Солнце все так же поднималась над горизонтом Колвы и Полюда и не приближаясь к земле, где-то далеко, уходило в закат. 

Позвонить президенту

На улице скрипнул тормозами УАЗик.

Ровно через 100 метров, после выезда из Чердыни, асфальт заканчивался, и началась обычная, грунтовка. Из-за, того, что весь район — это песок или болото,  многие отрезки лестных дорог неплохо сохранились, если конечно по ним часто не ходили лесовозы.

На протяжение, почти пятидесяти километров, до Бонюга, по обочинам, то справа, то слева оставались тихие деревенские улочки, с домами на половину вросшими в землю. Угадать, бывший проспект Ленина или улицу Декабристов, можно была по столбам, они еще держались и не падали, уходили, куда-то к горизонту, зарастая по пояс травой.

Дольше всех «держались» церкви. После того, как человек оставил свой дом, он живет совсем не долго. Разом, выдыхая всю прошлую жизнь, через черные пустоты окон или разрушенный дымоход, затем опадая, красными кирпичами с фасада. С церквями всегда было иначе, они уходят последними, их стены и крыши, что-то держит.

В Лекмартово — это, как раз на средине пути между Бондюгом и Чердынью от большого поселка осталась церковь Георгия Победоносца, построенная еще в 19 веке, на средства прихожан, дом бабы Любы и одинокая телефонная будка. Последняя, появилась, рамках президентской программы о «информационной доступности» в русской глубинке. Ведь по задумке, каждый должен вызвать помощь, правда сюда она вряд ли бы доехала.

Шпиль на церкви упал совсем не давно, под своей тяжестью и уже ни кто из жителей окрестных деревень не «жертвует» на восстановление храма, как это было раньше. Не кому, да и до бога далеко, остальные вряд ли услышат.  Даже по президентской программе не дозвониться.

Дом бабы Любы так и стоит, единственный целый в деревне, остальные потихоньку, она растаскивает на дрова, а вот телефонная будка, выделяющаяся синим пятном, на суровом деревенском пейзаже, постепенно начала зарастать травой. Что бы воспользоваться современными услугами связи, была нужна карта, а до ближайшего магазина, где было можно ее купить - не близко. Когда была коза, она ее привязывала к синей трубе.

Машина остановилась у дома. Баба Люба осталась последняя в огромной деревне. Соседи, жившие через улицу, заколотили окна, несколько лет назад. У нее на этом свете уже ни кого не осталось. И только последний речной капитан Чердынского района иногда останавливаться нее, что бы проведать.

Он вышел из УАЗика и подергал забор. Год назад они уже ремонтировали его, но дерево здесь  быстро превращается в труху, природа метра за метром забирает свое.

Калитка открылась, и баба Люба вышла на встречу.

- Привет, затворница. Как живешь тут?

Она спускалась по лестнице, которая, то же держалась так, словно время над ней не было не властно. Капитан сколько помнил себя, ни разу ее, ни кто не ремонтировал, даже гвозди сюда не забивал. Странное место.

- Заходите в дом, холодно ведь  на улице.

С этим словами она открыла дверь, расположенную на первом этаже, рядом с лестницей и сделала приглашающий жест. Из дома сразу пахнуло теплом, и чем-то очень вкусным.

- Я тут пирог, твой любимый Яков Саныч, приготовила. Из щуки, мне рыбаки оставили. Одной столько не съесть, а тут вы как раз подоспели.

Они зашли. Внутри такие дома всегда выглядят по-другому, от них этого ты ни как ты ожидаешь. Есть специальный запах, он всегда отличается – так чувствуешь теплую печку рано утром или деревянный стол, на который хозяйки спят муку, для пирогов. Гости прошли через огромную веранду, с чем-то засохшим и замершим на столе, специально выложенным на газетную бумагу и открыли дверь в жарко натопленную избу.

За эти десять минут они поговорили обо всем. Как это обычно бывает, два человека в Краю, который совсем заметет, до самых глаз, одним огромным снежным сугробом. И уже через несколько недель и каждый останется отрезанным от цивилизации на долгие полгода. Когда надо будет просыпаться в остывшей избе ночью, а на улице темно и засыпать тогда же, не видя белого света. Они обсуждали свои личные перспективы в этом постоянном процессе. С дровами вроде порядок, вот только мотор у колодца работает через раз, надо посмотреть.  

- Вот тебе карта, будешь по ней звонить, кому захочешь. Я положил туда 300 рублей.

Яков Саныч, достал из-за пазухи бумагу, свернутую в конверт. Внутри, еще со вчерашнего дня лежала телефонная карта. Пластик пах иначе, наверное он был лишним в деревенском антураже.

- А звонить, то мне не кому.

Бабушка задумалась, она пыталась вспомнить, кому еще на этом свете можно рассказать о своих проблемах. Вроде бы она, просто из-за старости забыла, и номер вылетел из памяти, но она вспомнит. Обязательно вспомнит. На ум ни чего не приходило. Еще она с ужасом начала представлять, как на телефонную карту можно «положить» деньги.

- Тогда, я тебе буду звонить. Там на аппарате есть номер и если его набрать, то телефон зазвонит.

Пожалуй, это был единственный плюс президентской программы по доступности связи в отдаленных территориях. На аппарат можно было еще, и звонить и последний выдавал соответствующую мелодию. Как правило, в населенных пунктах, рядом с ним дежурили мальчишки и когда последний начинал трещать, кто ни будь, снимал трубку и звал нужного человека. 

Баба Люба встала и прошла по не большой избе. Единственное место, куда Яков Саныч не заходил ни разу – это самый далекий угол, как раз напротив красного. Там стоял огромный комод. Вещь невероятных размеров, и возможно еще с более долгой историей.

Она и не заметила, как ловко руки сами, без ведома хозяйки, начали порхать над скатертью. Кружевные отрезы, с сочными зимними узорами занимали весь шкаф. Она помнила каждый  изгиб, на когда то белых салфетках, ведь сама их ткала. И пальцы, в то время как глаза были закрыты, выводили по памяти все завитушки.

Под этой скатертью лежал сундучок. Деревянный, простой, темное, почти черное дерево, потертое временем.

- Яш я давно тебе хотела рассказать одну историю из своей жизни. Видно уже не с кем поделиться и помирать пора.

С этими словами она открыла деревянную шкатулку. От туда сразу выпало несколько пожелтевших фотографий, так плотно лежали бумаги и старый капитан приготовился к долгому разговору о нелегкой колхозной жизни или о детях, которые уже совсем забыли старую мать.

Безымянная могила

Бабы любы не было в семейной хронике. Если бы она появилось, на какой-то из фотографий, где скажем священник, проводит службу или на другой, где поручик в белой форме, позирует уличному фотографу, а за спиной, берег Черного моря, брусчатая мостовая и толпа детишек, то суд, сразу не задумываясь, определил бы ей лет 15 строгого режим. А то и высшую меру.

В самом низу, лежала выписка из церковной метрики. Раньше это был своеобразный паспорт, данный при рождение. Конечно, бумагу ни кто не выписывал, но всегда была возможность, где-то проверить, что ты существуешь на этом свете. В божьей книге. Это было самое правдивое сочинение. В ней записывались всего две даты - рождения и смерти. Сухим каллиграфическим почерком и чернилами, которые со временем выцветают, но не теряют своего смысла.

Баба Люба родилась в начале прошлого века. Но как не вглядывайся в эти строчки, в них всегда только дата и место. Иногда пьяный пономарь в церкви, заполняя за день десятки и рождении и столько же смертей, может поставить кляксу, или скажем, смазать несколько букв. Напротив ее фамилии помарок не было. Поскольку она была дочерью священника, который, обязательно проверил, на следующее утро, после рождения, правильно или нет, были заполнены все регалии дочки.

Вторым документом была единственная фотография в молодости, больше она ни когда не снималась. Разве, что только на паспорт. Дальше была революция. Здесь на севере Пермской губернии, особо ни чего не поменялось. Разве, что название улиц и то на много позже.  Заборы все так же падали с завидной регулярностью, а помидоры на улице, всегда вырастали зелеными.  Вот только человек в кожаной куртке с кумачовым бантом в петлице рассказал о том, что бога нет, и все продукты нужно сдавать государству.

Это все было потом. Ее в огромной поповской семьи ни кто и не замечал, она была самой младшей. Отец очень хорошо знал, что может ждать в советской России священнослужителей и их детей. Белокурая девочка в морозное утро стояла на заснеженной дороге. Она хорошо запомнила тот день, когда огромный обоз с поклажей уходил на Север в непролазные болота. Он уносил с собой иконы, все ценности и книги из храма. Отец подошел к ней и поднял маленькую Любу на руки и поцеловал. Затем он развернулся, махнул рукой, и они, молча, не оглядываясь, тронулись в путь.

Больше она его не видела, хотя он очень часто ей снился. Во снах, он ни сколько не менялся. Только окладистая борода и крест становились, почему то все больше и больше. И от него пахло лошадями. Уже потом,  она часто любила прижиматься к шее этих животных. Примерно тогда же ушел бог из церкви, вместо него там поселился типографский станок и редакция газеты «Искра». 

- Вот почитай.

С этими словами она протянула ему пухлый конверт, который был, перетянут, какой-то несерьезной, синей лентой. Капитан долго не мог разобраться с узлами, пальцы не слушались и наконец, открыл. Внутри было письмо, написанное такими же выцветшими чернилами, как и другие документы в шкатулке.

«Моя милая Люба. Я очень виноват перед тобой, за то, что оставил тебя в том далеком северном Краю. Я даже не знаю, жива ли ты, когда пишу эти строки. Это письмо я передаю с надежным человеком. Он должен показать тебе небольшой нательный крестик, он принадлежал твоей матери, ты его сразу узнаешь, он был у нее на груди. Я пишу тебе из далекой Франции. Здесь у меня свой приход, лечу покалеченные русские души, таких же, как я волею судеб занесенных на далекие лазурные берега. Помнишь, мы вместе часто смотрели на карту мира.  У меня больше никого не осталось. Твоих двух братьев я похоронил, одного за другим у старого кирпичного завода, на берегу красавицы     Южной Кельтмы, в самом ее начале, где  она еще не такая большая. Дальше начинались болота и мы бы смогли уйти от погони, но я много лет после этого, клялся себе, что вернусь и отслужу панихиду. Мы уходили страшной зимой, такой я ни когда не видел, ни до, не после этого. Воздух на заиндевевшем тракте, который в лютые морозы, окончательно перемерзал, звенел от холода. С собой я всегда ношу горсть земли, нашей земли и с каждым разом она все сильнее и сильнее давит мне на сердце. Мама продержалась немного дольше, ее могила находится в Архангельске на кладбище не далеко от храма Успения божьей матери. Но я хочу сказать о главном. Все, что было у нас, иконы, золото из часовни я взял с собой. В советской России с такими «сокровищами» человеку светила, только высшая мера социальной справедливости – это расстрел, но и увезти с собой, я их не смог. Подробная карта, где я их оставил к письму прилагается. Я люблю тебя и всегда помню и молюсь о тебе.

Твой отец»

В письме, нарочно не было никаких инициалов, которые могли бы выдать автора и оставшихся в России, членов его семьи, в случае, если бы эти бумаги попали в руки незнакомых. Затем была подробная карта, с указанием высот, с староцерковными «Ятями» и место, обозначенное крестиком, как в старинных романах, про пиратов.

- Да баба Люба, не знал, что у тебя в роду были священники. Здесь их на Севере «отродясь» ни когда на моей памяти не бывало. Не выживают они. 

После небольшой паузы, сказал капитан.

- И, что ты собираешься со всем этим делать. Наверно и уже не осталось ни чего, от клада твоего древнего. Сколько лет прошло.  У нас ведь болота кругом, съела все земля без остатка.    

Капитан с сомнением повертел старые пожелтевшие страницы и представил на секунду, что стоило, хрупкой девушке, выросшей без семьи, хранить такую тайну всю свою жизнь. Для нее это была единственная надежда. На дне деревянной шкатулки, еще лежала большая карта мира, затертая до дыр. Наверное, когда то маленькая девочка, смотрела на нее и представляла, далекую Францию, лазурный берег и отца, как и раньше, статного с большой окладистой бородой, проповедующего, своим прихожанам о доме, родине и семье.

- Старая я уже Яша, от боялась свое. Всю правду обо мне знала, только тетка и та в войну от голода умерла, а я вот осталась. Да и куда мне с этой тайной. Только одно хочу спросить, если вдруг найдешь, те, самые сокровища, икону мне привези – ангела с крыльями. Это отцовская была любимая, он мне всегда говорил, если что-то плохое с тобой Любаша, будет случаться, обязательно ангел с крыльями прилетит и к себе заберет.

Ее руки, видим по привычке, сами выводили на карте мира границы Франции, ненадолго замирали рядом с Парижем и возвращались обратно в России. Казалось бы, совсем не много, каких-то 10 – 15 сантиметров, которые бывает очень сложно преодолеть и целой жизни не хватит.     

Капитан забрал старую карту и вышел из дома. Баба Люба, не пошла за ним, что бы проводит , так и осталась сидеть за столом и сантиметр, за сантиметром выводила на карте, только одной ей понятные узоры.

Безбарьерная среда

Сколько смыслов может скрывать обычный отрезок улицы. Идешь ты по нему рано утром, скажем на работу. Солнце только встает, и кроны деревьев еще не дают тени. Но ты их не замечаешь. Фонари не светят. А днем, проезжая то же самый участок, ты видишь его из окна своего автомобиля или трамвая. И вечером, прогуливаясь по аллее, ты смотришь на ту же самую улицу и несколько тополей, только стоят они под звездным небом и при свете уличных фонарей.

В Бондюге, никогда ни чего не менялось. Хотя нет, многие могут рассказать, что раньше - магазин «Березка» назывался - «Центральный», а еще раньше, он  был «Продуктовым». И крыша железного гаража, который всегда стояла на центральной улице Ленина не была такой ржавой и двери его, когда то открывались. А в остальном все, то же чистое, до рези в глазах небо и люди, которые, не смотря ни на что, оставались прежними.  

Баран упирался, словно чувствовал неминуемую смерть, он хрипел и пытался затормозить, всеми четырьмя копытами, силился удержаться на этой земле. Но, человек, его тащивший был куда сильнее и делал все со знанием дела. Им оставалось, каких то 20 – 30 метров, до старого деревянного сарая, когда животное начало сдаваться, у него иссякли последние силы и оно прекратило бороться.

Для Сереги Кузнецова – это были больше, чем просто домашние животные. Умевшие, беззлобно мычать, приносить густую шерсть и иногда вкусное мясо. Это был финал его большого бизнес проекта. Последнего барана в сарай он тащил с большой любовью и нежностью, хотя со стороны так не казалось. Ведь больше у него ни чего не осталась, добрые соседи отобрали все.

Год назад большое фермерское хозяйство насчитывало 300 голов, они паслись на ничейных деревенских полях и уже давно стали частью ландшафта. Запах полевых трав, постоянно смешивался с перепрелым навозом и от этого становился еще ароматней. 

Он постоянно вспоминал, с чего же все началось. Когда он первый раз повез мясо в Чердынь на фермерский рынок или когда огромному стаду стало тесно в деревне. Тогда, на дворе была осень, и  от ни чего делать он решил заложить еще один «скотный двор». Бизнес шел в гору баранину и шерсть у него покупали особо, не торгуясь, ведь все было натуральным. Место для него он присмотрел на небольшом пригорке, откуда отлично было видно и кусочек Камы и лес.

Ямы для столбов копать было легче всего. Песок, хоть и впитывал в себя влагу, как губка, переворачивать его лопатой, было одно удовольствие. Часто, так можно было найти или старую монету, или заржавевшую до неузнаваемости мотыгу. Тогда же подошел участковый, соседка написала на него заявление, о том, что собаки, которые охраняли огромное стадо, бегают по деревне и нападают на людей. Вместе они посмеялись, полицейский получил баранью ногу и отбыл восвояси.

Но счастье было не таким долгим, заявление стали поступать все чаще и чаще, поэтому собак, которые выполняли свою работу cлишком хорошо, пришлось посадить на цепь. После этого он вечерами обходил все поля, взятые в бессрочную аренду, со стареньким ружьишком, и иногда постреливал в воздух, что бы отпугивать хищников. За годы общения с человеком, они привыкли бояться запаха пороха. Патроны он обычно вешал на кусты.

И, тогда участковый пришел во второй раз, уже за ружьем. Он не смеялся и молча подъехал к границе пастбища. По закону, находиться с заряженным оружием в охотничьих угодьях, не имея на то разрешения, было нельзя. Формально, сотрудник правоохранительных органов был прав, так что Ижевская «вертикалочка», которая стреляла через раз перекочевала в ближайший пункт правопорядка, расположенный как раз за магазином. Место всему изъятому оружию не хватало, поэтому часть приходилось запирать в сарае.

И поэтому через сутки пришли волки, спокойно и рассудительно, перерезав 15 овец, из них только одну они смогли утащить с собой. Ее обглоданные останки, он нашел внизу у ручья. Их было пятеро – это он сумел понять сидя у сарая, в бессильной ярости сжимая единственное оставшееся оружие – деревянную дубину, ей можно было пользоваться без всякого разрешения. Они заходили, как в учебный класс. И учились убивать, без всякой злобы, впервые почувствовав вкус крови. У входа были следы самого старшего – очевидно вожака, внутри, словно детские ладошки, множество маленьких лап и страшные, неумелые рваные раны на овечьих телах, разбросанных по всюду. 

За несколько месяцев от большого стада практически ни чего не осталось. Они могли заявится, рано утром или днем и ни чего не боялись. Сейчас, что бы, остальные овцы не достались серым хищникам, он резал их на мясо и забивал холодильник. Он стоял в огороде, сделанный из старого рефрижератора. Он часто представлял, что место, оставшееся в морозилке, хватит, для всех соседей.

- Здорово Кузя.

Послышалось из-за забора. Баран сразу встрепенулся, словно почувствовал, что еще сможет пожить, благодаря неизвестному спасителю. Капитана он ждал еще днем и не особо удивился. 

- Как дела пенсионер?

Он ответил уже давно заготовленной фразой.

- Сейчас дела закончу и поедем. Ты пока проходи.

Кузнецов показал в направление дома.

- Там у меня на плите жаркое еще осталось и водка в холодильнике, наливай пока, я сейчас приду.

С этим словами он снова схватил барана и потащил в сарай. Тот все понял и снова начал сопротивляться.

Капитан открыл железную калитку, единственный предмет, который не вписывавшийся  в окружающую обстановку. Она была кованная и явно не отсюда. Черный одноэтажный дом из бруса, был разделен на две половины. Сейчас даже не определишь, из какого дерева его строили, пленные немцы, которые попали в эти края, сразу после войны.

 От калитки вглубь огорода, огибая крыльцо, вели несколько досок. Так здесь выстилали практически все дороги, сквозь жидкий асфальт. На лесопилке можно было раздобыть с десяток кубов «горбыля». Он не шел на продажу, в городе, за сотни километров ценилась пахучая сосновая доска или брус. Поэтому он так и лежал он в грязи, к верху сучьями и остатками коры. 

- Здрасте дядя Яша.

 За соседним забором ни кого не было, и голос раздавался, откуда-то снизу. Во второй половине дома жили Виталик, он работал на пристани и когда то собирал плоты и отправлял вниз по Каме. После того, как молевой сплав по рекам запретили, начал пить от безделья, так скоро на свет появился Дениска. Мама через несколько лет, пропала, где-то на необъятных просторах Русского Севера, в многочисленных шалманах и притонах. Иногда он даже пытался вспомнить ее имя. Но на ум ничего не приходило, ни Виталику и ни его подросшему сынку, у них даже фотографии не осталось.  Год назад глава семьи бросил пить, а у его сына Дениски отнялись ноги. Произошло это, как то тихо и незаметно и все как то к этому быстро привыкли. Мальчик просто перестал ходить.

- Здорово Дениска. Ты почему еще не в коляске. Или не привезли, пусть мне папа скажет, я тебе ее из Чердыни привезу.

Хотя он прекрасно знал, что ни какая коляска по деревенской грязи не пройдет и нескольких метров. 

Дениска, выбрался из-за забора и переполз по горбылю на соседний участок. Светлана, продавщица в магазине, узнала, что в Перми, что таким детям полагается бесплатно - инвалидная коляска, но для этого надо съездить в районный центр. Отец несколько раз интересовался, но коляски так и не было, да и Дениска уже привык, что смотрит на всех снизу вверх.

 Незнакомые, с непривычки пугались, когда он, заползал, по старым доскам, чавкающим в грязи, через улицу, к кому то в гости. Жидкое месиво, под тяжестью худого тела немного проваливалось, и в щели затекала бурая жижа. Как пластилин, который начинаешь мять в руках. Что бы, не мазать одежду, отец из двух автомобильных покрышек сшил ему, что-то «на подобие» штанов. Так он и «колесил» по деревне.

- Ты мне лучше приставку привези с играми новыми, как у Сереги с соседней улицы.

Он всегда улыбался, не смотря на всю грязь, которая происходила вокруг, в буквальном смысле этого слова. На щеках был ярко красный румянец и в отличие от других детей, его возраста он ни когда не плакал. Лишь молча смотрел, забравшись, куда ни будь по выше, как соседские друзья играют на улице в футбол. 

- Я откуда знаю, что тебе надо. Я в них Дениска не разбираюсь. Я видел вроде одну, да не помню как она называется.

Капитану всегда было приятно, поговорит с ним. Он него исходило какое то домашнее тепло.  Пацан был искреннем не смотря на страшную травму не унывал.

- Там все просто дядя Яша. Ниндедо или Икс бокс – это кончено крутая вещь, я смотрел в интернете, недавно вышла новая версия. И у нас в магазине в Чердыни есть такая.

Подросток на секунду задумался.

- Ладно, пошли в дом, расскажешь как там у вас дела. Скоро и Серега придет. Не сильно он тебя гоняет.

Они зашли в дом. Вернее капитан не спеша перешагнул через порог, Дениска пополз за ним. У него это получилось очень органично, другой бы не смог.

Этот дом, как и все прочие – сторожки, избушки Кузнецова, разбросанные по лесам, не казались обжитыми. Как будто хозяин постоянно, куда-то спешил и забыл закрыть дверь или доделать участок крыши. Словно были еще дела, важнее этого. На кровати валялись обрывки рыболовной сети, на столе книга правил буксировки плотов по рекам, открытая на средине. Дрова у печки могли лежать несколько месяцев. За кроватью стояло ружье, а на подоконнике разобранные запчасти, автомобильные свечи и лампочки.   

Печка, такая же неуютная и кособокая, как и сам дом, занимала добрую половину квартиры. Когда ее топили, основательно, забрасывая полную топку, то свое тепло она могла отдавать целые сутки. Можно было щупать, то один, то другой бок и греть руки о живое тепло. На чугунных дверцах, остались гербы, еще Молотовской области, а по верху прошло несколько трещин.

После того, как на столе появилась сковородока, а Дениска был водружен на крепкую табуретку.  Старый капитан налил себе немного водки, выпил и подцепил вилкой жареную картошку.

- Ну слушай Дениска, сейчас я тебе историю про сокровища буду рассказывать. Знаешь старую бабку Любу, которая в Лекмартово живет.

С этими словами капитан вывалил на стол документы, и они вместе стали разбираться.

Домой

Оранжевый буран, по твердому, местами серому, мартовскому снегу шел довольно бодро. За зиму от Ольховки и до Бондюга, немногочисленные путешественники накатали хорошую тропу. Здесь ее называют зимней дорогой, хотя с последней, она имеет мало общего. Неширокая тропа, как раз в ширину гусеницы. Сейчас, из-за солнца, которое все чаще и чаще, стало припекать, наст был твердым.

Он останавливается всегда в одном месте, на горе, откуда в ясную погоду, практически целиком было видно самое большое болото в Чердынском районе. Ошлобская топь, занимает почти 6 тысяч гектаров. Порою кажется, особенно поздней осенью, что его границы растут и если подольше задержаться на этом пригорке, то неудержимо потянет в самый центр, этой вековой трясины и тогда уж точно не выберешься. Когда то по центру была проложена гать, ее постоянно мостили деревянным настилом, но сейчас и этого не осталось. 

Он всегда выключает двигатель – это ритуал. Остановиться, послушать и щелкнуть тумблером зажигания. Не смотря на старый не раз перебранный карбюратор и аккумулятор, который мог просто не завести машину. Он смотрит, немигающими глазами, насколько позволяет погода, в сторону горизонта. Летом трясина часто колышется, постоянно расширяясь и сокращаясь в своих границах. В эти минуты он очень жалел, что с собой у него не было бинокля. Настоящего, капитанского, из черной вороненной стали, обычно такими, обзаводятся все выпускники Нахимовского, как только вступают во взрослую жизнь. У Якова Саныча он был, да не пригодился. Ведь горизонты на Южной Кельтме, начинаются через несколько десятков метров, сразу за носом катера.

Тишину на болоте можно было резать руками. Такой вязкой она была. В подобные минуты, он всегда вспоминал историю про огромный колокол, который утопили в этих болотах. Его везли от одной церкви к другой на подводах, когда ударили первые морозы и деревянную гать стянуло льдом. Одна из повозок не выдержала и многопудовый медный голос местной церкви, пробил ледяную корку и ушел в трясину. И иногда, в самые трескучие морозы, местные жители, бывавшие на болоте, отчетливо слышат звон этого исполина. Но в этот раз все было тихо.

Здесь все расстояния, хоть и меряют километрами, но все зависит от пути, который ты выбираешь. Летом по реке – 4 часа, это больше 60 километров, изгибы и петли делают свое дело. Когда то давно здесь пробивали, через болота, полноценную дорогу, по ней на вездеходе до деревни можно было добраться за 12 часов. Километраж ни кто не мерил, поскольку желающих прокатиться уже давно не находилось. Зимой – только один путь, на буранах, когда стояла «зона» в Ольховке,  был еще и зимник, но сейчас это большая роскошь, для местной администрации. Поскольку его надо чистить постоянно.

Почему то, зимник всегда проходил через заброшенный, затерявшийся на карте огромного района – населенный пункт, село Усть – Каиб. Сразу, после того, как установится достаточно плотный снежный покров, кто-то начинает пробивать дорогу в Ольховку или в Бондюг, и знает, что, сделать путь можно намного короче, если проложить его без поворотов, просто по прямой. Но, здесь такими дорогами ни кто не ходит. Да и общее одиночество всегда притягивает, даже заснеженные тропы.

Первый дом, показался как всегда неожиданно. Он отвлёкся, буранную тропу пересек свежий лосиный след, раньше такого не бывало, обычно животные боялись техники, видимо знали, что от нее можно ожидать. Сначала он увидел спину большого рубленого дома, даже на таком расстояние выглядела не живой. Из трубы не шел дым, а окна изнутри покрылись инеем, словно хозяин несколько дней не топил печь.

В единственной уцелевшей избе жил Егоров – это все, что знал об этом человеке капитан. О доме, где тот жил, он знал на много больше. Огромный, с множеством комнат, сам сруб собирали еще в позапрошлом веке, целиком из лиственницы. Нижние венцы он так и смог обхватить, как бы ни старался. Здесь он чувствовал себя как дома. Немногословный хозяин постоянно пропадал в лесу и никогда не запирал свое хозяйство.

Егоров висел в самом центре избы. Петля обычной суконной веревки, была переброшена через потолочную балку, у ног на боку валялся табурет. Наверное, тело еще долго качалось, как маятник в механических часах, пока у него не кончился заряд. И запах, раньше здесь всегда пахло травами, их в изобилие старый охотник, собирал на полях, а сейчас он физически, кожей ощущал, как жизнь совсем недавно ушла из огромного дома.

Яков Саныч прошел внутрь. На досках пола за холодные дни, пока висел хозяин, появилась изморозь. Она предательски скрипела под сапогами и выдавала идущего, с каждым шагом. Он остановился рядом с покойником, под ноги ему попался осколок посуды, и показалось, что на всю округу раздался страшный скрежет.  Эти звуки были единственными в избе. Подойдя к столу, он увидел записку, написанную рукой хозяина.

На отполированных до блеска коричневых досках стола, белый лист бумаги был как будто лишним. Он не стал читать, что там было написано, чужие тайны, всегда должны оставаться тайнами, даже после смерти. Что мог рассказать, в своей записке старый отшельник, Яков Саныч  только догадывался. Такие люди здесь на настоящем Русском севере знали, какой-то свой неведомый секрет и упорно не желали делиться ни с кем. Обычно ее уносили в могилу. 

Он постоял перед неподвижно застывшим трупом. Сколько дней он здесь висел сказать было трудно, на улице стоял мороз, поэтому точно определить, что-то было не возможно. По крайней мере, угли в печи были слегка припорошены инеем, значит прошла минимум неделя.

За окнами уже опускался вечер, и надо было готовится на ночлег. В лесу ночевать не хотелось, а до Ольховки было еще далеко.  Капитан специально подумал о том, что будет спать в одном доме с покойником, еще не вытащенном из петли. Но его, почему-то больше волновало, как растопить печь. Смерть здесь была обычным делом. Пока он загонял буран во двор и перетаскивал рюкзак из саней в избу, совсем стемнело. Этот происходило как всегда неожиданно. Когда он заходил в дом, небо еще было довольно ясным, а когда выходил, опустилась чернильная тьма. Выставь руку, и кончики пальцев будут не видны.

Старый, проржавевший радиатор находился в сарае, он решил не растапливать печь. В огромной белой громадине, без единой трещины, стоявшей посреди дома, уже не теплилась жизнь, и почему то не хотелось ее тревожить. Он чувствовал, что в этом случае обязательно что-нибудь произойдет. И из многочисленных заслонок и поддувал, с еще советскими гербами пойдет дым.   

Единственной изолированной комнатой, которая не совмещалась с другими, была спальня. Обычно Егоров туда ни кого не пускал, все гости спали или в большой комнате, а летом в сарае или в конюшне на сеновале. Лошадей здесь не держали уже давно, а многочисленным друзьям старого отшельника всегда было приятно переночевать на свежем сене, хотя сам капитан ни чего приятного в этом не видел. На стене висели, чьи-то черно – белые силуэты и вырезки из журналов. Одной он особо гордился, на пожелтевших страницах было написано о человеке в черном пиджаке и кепке, очень похожем на молодого Егорова. Яков Саныч никогда не читал, саму статью.  

 Розетку долго искать не пришлось, а электричество в доме еще не отключали. Хотя одному богу известно, как, единственное, доступное местным жителям, благо цивилизации еще работало. Но вопреки всему происходящему, после щелчка выключателя, загорелся свет, а спустя несколько минут в комнате стало ощутимо теплее и заиндевевшее окно начало оттаивать. Капитан включил налобный фонарь и пошел посмотреть запасы хозяина, хотелось есть.

Спустившись в подвал, он долго шарил по полкам. Здесь было много интересного, но получалось, что он брал без спроса, пусть даже у мёртвого хозяина, а это было неприятно. Он дотянулся до полки с огурцами, чуть ниже стояла консервированная тушенка и уже на полу два оплетенных бутыля с настойкой. Из одного он налил себе в небольшой ковшик, часть темной жидкости расплескалась по ватным штанам, поскольку воронки рядом не оказалось. Захватив еще одну банку, как ему показалось с соленьями, он все сложил в корзину и поднялся наверх. 

Луна, неожиданно пересекла крест-накрест, бледным светом, комнату и выхватила из темноты два сапога хозяина. Капитану показалось, что силуэт Егорыча слегка покачивается. Он прошел дальше в свою комнату и плотно закрыл за собой дверь, стараясь не думать, что происходит за ней. Здесь уже было тепло.

Съестные припасы он разложил на столе, долго не мог открыть банку с тушенкой, пластиковая крышка ни как не поддавалась, поэтому ее пришлось разрезать ножом. Содержимое он вывалил на железную тарелку и поставил сверху на электрический радиатор, что бы немного разогреть. Из второй банки он налил пахучей жидкость. Ее рецепт Егорычь, как человек практически не употреблявший спиртного, хранил в тайне. По комнате сразу залетали непонятные летние запахи.

- Ну за тебя, старый мудила. Пусть тебе земля будет пухом и извини, что я у тебя в подвале пошарил, но тебе уже без надобности. 

Голос в тишине дома прозвучал как то странно. Он опрокинул железную кружку одним движением и потянулся вилкой в банку. Тут же достал из нее, темный гриб и захрустел.

- Не понял я тебя Егорыч, не понял…..

Продолжал свой монолог капитан. Через несколько секунд, он почувствовал, как пахучая жидкость начала забирать.

- Свою тайну оставишь следователям, я завтра приеду в Ольховку и позвоню от туда, с коммутатора Истомину, следователю из Бондюга, он был у тебя как то летом. Пусть он в твоих тайнах и разбирается, мне ни к чему.

Затем он начал выкладывать из рюкзака на стол, документы бабы Любы. Их оказалось очень много. Еще раз он прочитал письмо из далекой Франции. Поп не правильно поступил. Дочку на произвол судьбы оставил в неизвестной стране, где вовсю бушует революция.

Чуть дольше он смотрел на подробную карту Чердынского уезда. Она была датированная первой половиной 19 века, но на ней мало что изменилось. Основные водные артерии – это Колва, Вишера, Южная Кельтма и Лопья текли точно в том же направление. Даже населенные пункты, как и несколько веков назад, как то не разрастались дальше своих исторических границ. На месте сегодняшних поселков, несколько веков назад, стояли точно такие же. Не больше, не меньше.  И отдельно, идеальной прямой, протянулся Екатерининский канал. Это единственная прямая линия на карте, среди кривых речных поворотов.

Он отложил бумаги. Их было слишком много, здесь на этих пожелтевших страницах, хранились чужие мечты. Бабка собирала, все документы, вырезки, страницы из газет, о том месте, где отец зарыл семейные реликвии. Видимо ее ни на минут, всю жизнь, не оставляла мысль о том, когда ни будь она туда обязательно приедет.

Для тех, кто жил здесь на Севре – Екатерининский канал был чем-то обыденным. Ну а для правителей России он стал настоящим геополитическим «бредом», затуманившим мозги многим. Используя существующие границы государства Российского, выйти за их пределы. После начала активного освоения Северных территорий, очень заманчивым Екатерине второй показался план соединения Каспийского и Белого морей. Хотя сама идея, возникла еще при Петре 1. Бассейн реки Камы соединялся с Северной Двиной, по средствам одного канала. Пролегающего по территории Чердныкого уезда, длинной всего 10 километров.

Мотивом, для осуществление этой безумной идеи, стало донесение начальника Уральских горных заводов, тогда еще капитана Татищева, члену государственной Берг – Коллегии. Это позже он стал отцом основателем Перми. Хотя и у сегодняшних градоначальников, такие «бредовые» планы в головах присутствуют. 

«…От пленных Шведских офицеров, живших в Соликамске, слышал, что на Север от туда есть озеро, из которого вышли обе реки Кельтмы, из которых одна потекла на юг – в Каму, друга на север – в Вычегду, впадающую в Северную двину и что весной из одной Кельтмы в другую свободно проходят суда с грузом четветей до 50 хлеба. Шведы говорили, что если на версту или более почистить мхи и сделать три или четыре шлюза, то все лето с добрыми судами проход будет свободным….» 

Эти десять километров, стали зеркалом всей русской бюрократии. Их копали при четырех императорах – Екатерине 2, Павле 1, Александре 1 и Николае 1 и за тем, тихо мирно, без всякой шумихи упразднили, за ненадобностью. Административный надзор сняли, а имущество продали за бесценок.    

Лист бумаги

- Истомин.

На улице орали видимо уже очень долго.

 За окном уже давно было утро, полоски дневного света выхватывали из полутемного помещения, квадратный бок русской печки и тонули где-то посреди комнаты. В самом углу у стены стояла кровать, ее силуэт едва угадывался. Следователь перевернулся на другой бок и крики резко стихли. Он хотел снова провалиться в забытье, вдруг в холодной комнате звякнуло окно, послышались шаги, и двери в прихожей открылись.

- Вставай, Егорыч в Усть – Каибе повесился. Я тебя уже полчаса кричу, думал, ты помер.

С этим словами Кузнецов пересек комнату и сдернул единственную в комнате занавеску, закрывающую окно от дневного света.

- Мне ваш начальник звонил, сказал тебя из дома забрать и на место отвести. Бензина налил на дорогу туда и обратно хватит. Еще и денег сказал, что заплатит.

Он сделал несколько кругов по комнате, и остановился у кровати.

- Вставай прокурор хренов. 

С этим словами он сорвал одеяло с лежавшего на кровати человека и только тогда, следователь Чердынской прокуратуры открыл глаза. Он был в форме.

- Кузнецов, что б ты сдох. С утра и без приглашения. Ну не урод ли?

Он спустил две ноги на холодный пол и поискал глазами обувь. На полу не было ни чего.

- Серега, там, в кителе бутылка пива, будь добр принеси доблестному жрецу сурового Северного правосудия.

Отказавшись от намерения ходить по холодному полу, он поджал ноги и остался сидеть на диване. Сейчас для Истомина не существовало ни чего вокруг. Он благостно щурился, со вчерашнего застолья хмель еще до конца не выветрился, и приятно было понимать, что впереди два полноценных выходных дня. Мозг решительно отрицал мысль о том, что надо было, куда-то ехать и тем более работать.

- На алкаш. Какой придурок тебя старшим следователем назначил? Еще и в суд ходишь, с людьми разговариваешь. У нас даже Сверчок в Ольховке, столько не пьет.

Но он уже не слушал, как кузнецов рассказывал, что-то о деревне и о том, как дядя Миша рыбачил на замершей Южной Кельтме. Пиво, хоть и было отвратительно кислым, все равно казалось очень вкусным, бутылка кончилась неожиданно быстро. Следователь удовлетворительно икнул и уже осмысленно уставился на Кузнецова.

- Егорыч, а чего с ним случилось.

Над головой у следователя проплывало небо. В детстве отец ему рассказывал, что если долго смотреть на костер, то можно не очнуться. Сколько раз потом он не пытался, у него не получалось впасть в это, практически гипнотическое состояние. С небом было все на много проще – оно было. И все, тут больше не чего говорить. Если здесь на земле, что-то и происходило, люди, куда-то бежали, ползли вверх по карьерной лестнице, влюблялись, женились и на конце умирали, то с небом все было на много проще. Оно просто безмолвно смотрело вниз, своими бесчисленными  облаками, бегущими куда-то, по своим непонятным делам. Сверху казалось, что вдоль по едва заметной ниточке, пролегающей, сквозь бескрайние леса, мелено тянулись две точки. И было вовсе не понятно, куда они едут, до горизонта стояла тайга.

Следователь перевернулся на бок. В самодельных санях, бегущих за бураном, он чувствовал себя вполне комфортно. Зимняя дорога была проложена уже давно, поэтому практически не трясло, тем более что на дно металлического корыта, Кузнецов бросил огромный овечий полушубок. В такие, обычно кутались солдаты, на сторожевых вышках, когда стояли лютые морозы.  От него пахло, чем-то не обычным и хотелось зарыться в него с головой и дышать.

Истомин выставил ладонь и провел по насту, проплывавшему рядом, снег становился рыхлым,  поскольку весна приходила на Север Пермского Края. Из-за солнца он приобретал бурый оттенок. И сразу отдернул ее, на скорости создавалось такое впечатление, что провел рукой по наждачной бумаге. Контуры, проплывающих мимо сугробов, напоминали ему, черную землю, весной, после того, как ее перекопал трактор. На верху часто оказывались, переплетенные корни, сухие листья и остатки прошлого года.

Он вдруг подумал о Егорыче. Он, даже не зная его полного имени и отчества, и никогда не вдавался в детали. После первого знакомства с ним, многим казалось, что этого человека они знают, целую вечность. С ним было всегда спокойно. И хозяйство, огромное, даже по меркам деревенского жителя, привыкшего к просторам, требовало постоянного внимания рачительного хозяина. И еще следователь помнил, что старый затворник был один. Не смотря, на большой дом, огород и скотину, рядом с ним сложно было кого-то представить. 

- Истомин, хорош спать, всех бандитов проспишь.

Голос Кузнецова, доносился сверху. Следователь открыл глаза и понял, что они уже приехали. Видимо по дороге с устатку неожиданно сморило.

 - Приехали уже. Усть – Каиб, быстро же мы добрались. Я всего на пол часа глаза закрыл.

Оранжевый буран по хозяйски, был загнан во двор, ворота закрыты, а сам Кузнецов не спеша раскладывал багаж, который был погружен в сани и сверху закрыт овечьим полушубком. Несколько не понятных мешков, видимо с продуктами и ружье.

- Ладно, Серега располагайся, я схожу в дом, посмотрю, не все еще успели затоптать.

 Он зашел внутрь. За то время, пока здесь не было людей, все уже успело покрыться внушительным слоем инея. Хотя с момента, когда позвонил капитан прошло чуть больше суток. Покойник показался совсем неожиданно, Истомин, так и не смог привыкнуть к подобным сюрпризам. Повешенных людей он видел и раньше, но каждый раз, когда он смотрел на труп, всегда думал о том, как же они висят? Что-то, не совсем человеческое не отпускало тело на грешную землю. Недаром самоубийство считается одним из самых серьезных грехов.

 На этом месте должна работать следственная бригада, но в Чердыни посчитали, что достаточно будет одного похмельного следователя из Бондюга, который уже много лет подает надежды.
В огромной комнате было очень холодно. Даже казалось, что снаружи, где в эти весенние ночи, температура опускалась ниже 20 градусов, было теплее. На недавно струганных половых досках, видны следы капитана. Их уже слегка припорошило инеем, а на столе, на белом листе бумаги появился не большой сугроб.

 Следователь остановился на пороге и обвел глазами все помещение. Это было идеальное место самоубийства. Обычно, если покойнику помогали уйти из жизни, при подобном осмотре, что-то сразу бросалось в глаза. Не так стоявшая чашка на столе или следы грязи перед входом. Здесь же все было в полном порядке. Покойник, веревка, табурет.

 Табурет и предсмертная записка. Истомин был хорошим следователем, не смотря на похмельный вид. И обычно на работе он привык не верить своим глазам. Он достал фотоаппарат и сделал пару снимков. Общий вид тела и крупно фигуру, которая, не смотря на отсутствие ветра, все же тихо раскачивалась из стороны в сторону. Следы на полу не много не дошли до стола, очевидно капитан оставил тайну произошедшего следователям и развернулись в направление другой комнаты.

Первый день весны

 С утра не спалось. Дядя Миша несколько раз вставал, выходил в общий коридор, разделяющий барак на две половины. На табурете, стояла большая алюминиевая фляга с водой. В дом ее не заносили, потому что из-за жары от печки, вода быстро нагревалась и могла стухнуть. Хотя пить не хотелось, он заставлял себя сделать несколько глотков, ледяной воды и уходил обратно в дом к теплой печке в ледяных тапочках.

Еще раз он проснулся уже поздно, когда солнце стояло в зените, сквозь мутные окна пробивался солнечный свет. Дядя Миша открыл глаза и уставился в одну точку. Это было пятно от старого сучка, на деревянной стене. Почему то хотелось смотреть именно в эту точку. Сегодня, что-то должно было произойти, только пока он не мог понять что. Слишком уж хороший был день. Начиналась весна.

На улице то же пахло иначе. Две почищенных тропинки доходили до ворот, за ними начиналась большая дорога, засыпанная по самые заборы снегом. Он всегда чистил небольшой пятачок перед  крыльцом, хотя делать это было, в общем, то незачем. Ему хватало одной натоптанной тропинки, вниз к реке и обратно. И еще небольшая дорожка вела в деревянный сортир, то же монументальное произведение ушедшей эпохи.

Пожалуй, надо было спуститься к реке и проверить «морды». Это сети, которые натягивались поперёк Южной Кельтмы сразу в нескольких местах и не давали рыбе подниматься вверх по течению. Зимой, как правило, ее было не так много, но сверчку хватало. Огромные щуки, которые иногда попадались, спали, забившись под коряги. Он иногда представлял, как громадная пятнистая рыба, замерла и стоит неподвижно, где-то рядом, прямо под берегом.

Для того, что бы добраться до главного кольца, его надо поднять огромным деревянным багром, нужно было раздолбить всю полынью. Это большой треугольник, прямо на средине реки. Мотопилой это было делать куда сподручней, но всегда было жалко бензина и поэтому вырубали обычным топором. И так каждое утро, за ночь, отверстие зарастало, и все нужно было начинать сначала.

Дядя Миша закончил вырубать одну из сторон большого треугольника и без сил опустился прямо на лед. Сначала он просто сидел на снегу, затем расстегнул старую, вязаную телогрейку и лег на спину. Странно, но от снега шло непонятное тепло. Рядом на уровне головы об лед билось несколько крупных язей и щука, которая все-таки, выплыла из темных речных глубин и попалась Сверчку в сеть. От снега сильно слепило глаза, и Сверчок не заметил оранжевый буран на горизонте. Сначала он был маленькой точкой, несколько раз пропадал за холмами и за тем снова появлялся в поле зрения. 

Он поднялся и отряхнул снег с колен. Последние десять километров шли как раз по руслу Южной  Кельтмы, Ближе к деревне она прекращала петлять и огибала все болота вокруг, одной неспешной петлей. Первой, всех приезжавших в Ольховку встречала огромная деревянная пристань. Ее основание, начали строить в 30 года прошлого века. После первых лет эксплуатации, стало ясно, что все сооружение постепенно уходит под воду. Поэтому ближе к весне начинали строить новый уровень, и так, раз за разом, у причала появлялся новый ярус. Зимой или поздней осенью, когда вода уходила от берегов, можно было увидеть, старые сгнившие кости, ворота в эту забытую всеми колонию на берегу неизвестной реки.

Любому, кто огибал по плавной дуге, деревню, сначала открывались «ступени» старого причала, внизу и вверху находились дома, высыпанные без всякой логики на склонах, пытавшиеся удрать в лес из последних сил и оставлявшие за собой у воды, лодочные сараи маленькие баньки, коптильни для рыбы.

Машина долго поднималась на очередной холм перед деревней. Ей было тяжело, оба пассажира сидели на самом буране, а в санях за ними ехал длинный, перевязанный в нескольких местах - мешок.

 Большой зимний путь, пробиваемый каждый год, всегда заканчивался у аэропорта. Все 50, 60 и 70 года здесь в самой далекой командировке Усольского лагеря, садились неповоротливые  «АН 2». Огромное поле, уже потом, когда малая авиация все больше и больше времени находилась на земле, использовали для футбольных матчей. Играли зэки против ВОХРы, последние неизменно проигрывали и часто утирали кровавые сопли, сидя в пыли стадиона. Сбоку от таких строений, всегда висел огромный оранжевый носок, меряющий ветер. Хотя этот постоянно был опущен вниз.

Сейчас от всего великолепия, осталась только небольшая рубленая избушка с огромной табличкой на стене ''Ольховка,,. Обычно здесь, те, кто пробивал дорогу, ночевали несколько дней. Сверчок им приносил рыбу и рассказывал свои неспешные таежные истории.  Много пили, после этого они грузились на снегоходы и уезжали обратно. В избушке дядя Миша наводил порядок и закрывал до следующего раза.

Буран сделал небольшой разворот перед крыльцом и остановился. С пассажирского сидения спрыгнул закутанный по самые брови водитель. Пока шел, он успел снять очки. Человек, который сидел за ним, спустя несколько секунд рухнул в бок, прямо с гусеницы.

- Сверчок принимай гостей.

Кузнецов развязал заиндевевший шарф, который защищал лицо. И начал кашлять, в присутствие теплого жилья у него всегда случалось подобное.

- Прокуратура оклемается только ближе к вечеру, ты помоги мне его в дом занести.

Они обошли остывающий буран и начали поднимать следователя, спавшего прямо на снегу. Тяжёлый бушлат не давался в руки, пришлось схватить фигуру в тулупе, за воротник и потащить несколько метров до входа в избушку. За ним в снегу оставался ровный след.

Дом не топили с поздней осени, но дверь поддалась на удивление легко и сразу запахло прелой листвой. С лавки смели пыль и положили Истомина.

- А капитан здесь.

Кузнецов оглянулся в поисках сухой бумаги или березовой коры.

- А ты от куда знаешь, что он здесь?

Спросил  дядя Миша. Он без сил присел на край доски, все остальное место занимал храпящий прокурор.

- Дак в Бондюг он не приезжал и у Егорыча по всей видимости был. Здесь он, сейчас придет наверно.

И сказал безе перехода.

- А знаешь что у нас с собой вещественные доказательства ?

Он нашел не большой кусок бересты, которая,  упала за печку и начал чиркать зажигалкой.

- Истомин, алкаш, не захотел труп Егорыча, прямо в морг, районной больницы вести, вот и привязал к саням.

Дядя Миша обошел, сани и потянул на себя кусок бесформенного полиэтилена. Сначала показалась седая, без одного черного волоса, голова и за тем глаза, которые смотрели в небо. На глазных яблоках были небольшие впадины. Снежинки на его лбу не таяли.  От неожиданности, Сверчок споткнулся и сказал.

- Но здравствуй, свиделись.

 После этих слов, старая, рыжая от ржавчины буржуйка загудела на полную мощность, своими железными легкими и стало немного теплее.

Третий барак

 Сверчок, не любил заходить на территорию самой колонии. Она находилась в центре поселка, и, попасть туда можно было случайно. Тюрьма была расположена под открытым небом и начиналась сразу без всякого перехода. Сначала шли обычные деревенские дома и огороды, потом неожиданно высокий забор в несколько рядов, с контрольно – следовой полосой и вышками охраны. И уже дальше за последней глухой стеной хозяйственного двора, где зэки разводили поросят и куриц, снова начиналась вторая часть поселка. Зона показывала, насколько плотно она въелась под кожу и, то, что особой границы, между солдатами, зэками и жителями деревни не было.   

И заходил он сюда всегда с опаской.                 По привычке, через какую ни будь дыру в заборе. Зимой, там было особенно страшно. Огромное число пустых помещений. Их ветер продувает насквозь. В санитарной части ни когда не бывает мусора, а в хозяйственном блоке до сих пор остался свет и даже работа телефон. Не смотря на то, что эту колонию покинули всего три года назад, многие вещи здесь сохранились в «исторически первозданном» виде.

Собирались очень быстро. После того, как было принято решение о ликвидации этой Северной колонии, счет пошел ни на часы, а на минуты. Если не уехать со всеми – не выжить.  Главный «работодатель», который в течение последних 60 лет исправно трудоустраивал всех местных жителей и выполнял план по строевой древесине – ГУФСИН, уходил из Северных территорий Пермского Края. Функция «изоляции» преступника, сошла на «нет». Если раньше, советского ЗЭКа, нужно было упрятать подальше, то сейчас эти командировки содержать стало экономически не выгодно. И первые колонисты – северных территорий, развернулись, не справляясь с природой.

Они уходили, оставляя полувековую инфраструктуру – дома, школы, детские сады, аэродромы и сотни бараков за колючей проволокой.  Последние, в отличие от домов, даже после ухода человека, чувствовали себя вполне комфортно. Те, кто работал в системе ГУФСИНа, получили сертификаты, от государства, уехали на новое место и начали все сначала. Но были и те, кто остался.

- Осторожно, тут много гвоздей.

С этим словами, они пересекли коридор, который заканчивался классической вахтой с вертушкой, Последнюю, несколько лет назад, пытались выдрать из земли, но только погнули основание. Она так и осталась кланяться редким гостям. Хотя раньше это были самые страшные ворота в тюремный ад. Из стены после этой неудачной попытки охотников за металлом выпало пара досок, гвоздями наружу. Они как раз перекрывали большую часть прохода.

После того, как они вышли с КПП, направились в автомастерскую. Там, в живых – это с крышей, полом и воротами – остался один бокс. Когда то, в эту колонию привезли 157 ЗИЛ. Добирался он до места своей работы, по воде, единственной дороге на тот момент. Когда огромная машина, по деревянным доскам взобралась на катер капитана, то последний просел до самых бортов. После того, как его выгрузили на берег, тюремное начальство быстро убедилось, что ездить на нем особо не куда. Но по штату, каждой дальней командировке придавался такой красавец. И поэтому большую часть своего рабочего времени, «трумен» простоял в гараже и поэтому сохранился в идеальном состоянии.

- Заедать начала.

Кузнецов посильнее надавил плечом на дверь, и она открылась внутрь помещения. Это была одна из особенностей Северной архитектуры. Все двери открывались в избу, из-за того, что зимы были очень снежные. И на пороге в любой момент с утра вас мог поджидать огромный сугроб.  

- Вот он красавец, надо не забыть на обратном пути, краской промазать колодки, чтобы не гнили.

Он обогнул кузов, без следов коррозии и залез в кабину.

 Во время «бегства» отсюда, о нем «тюремное начальство» просто забыло. Его использовали очень редко, две деревенские улицы, уже через 100 метров, за последним забором, заканчивались таким буреломом, в котором вязли даже трелевочники, спокойно ходившие по болоту.

- Расчищу дорогу до самого Бондюга, заведу и уеду. Не, ну а чего ему стоять тут и гнить.

Кузнецов сидел в кабине и гладил отполированную от времени баранку.

- Ты только бензину столько найди. Он я насколько помню с приличным расходом. По паспорту, 100 литров на 100 километров запомнить не сложно.

Сверчок постучал по капоту и обошел машину с другой стороны.

- Мы несколько лет на нем катались 1 мая, из одного конца деревни в другой. Здесь на бортах обычно лозунги вешали. Еще несколько раз на свадьбе у опера, помнишь, я молодоженов катал по единственной улице. Его еще лентами украсили.

Эта машина была гордостью Ольховки. Если по этапу, сюда прибывал авто слесарь, то его обязательно  откомандировывали следить за этим аппаратом. Все детали заказывались на большой земле, на нем до сих пор не было ни пятна ржавчины. Правда, после того, как рухнула крыша большого ангара напротив, даже из собственного гаража ему уже самостоятельно не выбраться. 

- На нем всего то, наездили около трех тысяч километров, за 30 лет.

Три тысячи километровых отрезков, несли самая большая улица в деревне не больше километра, то можно подсчитать, сколок прошел этот старичок.

Гараж закрыли с сожалением. Оба понимали, что машина, отсюда, уже ни куда не уедет. Лишь на прощание, когда оставалась совсем узкая щель, сверкнули «катофоты», установленные на бампере.

Через плац, который почему то так и не мог зарасти травой, они направились в административное здание. Единственное, стоящее отдельно, с кусками парадной белой штукатурки. Они так и не хотели падать. Отсюда бежали на много быстрее. На поваленных, в отделе кадров, стеллажах, до сих пор находились, чьи-то документы. В одной из комнат, был расположен склад старых печатных машинок. Их принесли в одну комнату. 

В этом помещение, было всего два этажа и с десяток кабинетов. Последние полвека, здесь тюремная мясорубка исправно калечила, чьи-то судьбы. Вершиной в иерархии всей службы, обычно был начальник колонии. Фигура, близкая к богу и обладающая неизменно большим набором полномочий. Чудо он мог явить, одной своей росписью.  Именно он здесь мог миловать или казнить – сделать так, что даже самый короткий срок, показался бы им вечностью.    

Их интересовала стена, которая начиналась сразу за столом в кабинете начальника. Сверчок несколько лет назад, рассказывал байку о том, что через главного человека в этой Северной колонии проходили большие суммы денег. Жил он практически безвылазно здесь и куда-то их потратить было проблематично. Поэтому все знали, что где-то должна быть наличность. Спустя несколько месяцев, поле закрытия колонии, кто-то разобрал все полы в доме начальника. По версии дяди Миши, эти деньги могли быть в стене. А здесь привыкли верить в легенды.

Даже не смотря на полный разгром и отсутствие мебели – кабинет начальника колонии до сих пор внушал трепет. Здесь стоял громадный стол, его как то умудрились вытащить на улицу через двери. Не поместился в окно, огромный резной шкаф, хотя кто-то очень старался. Несколько месяцев его собирала и расписывала, бригада художников, которая попала сюда в полном составе, за хищение чужого имущества в особо крупных размерах.

Все, что было сделано здесь, резалось из продукции, которую выпускала колония. Огромные, баржи спускали вниз уже напиленную сосновую доску. За полвека, добычи древесины, сосновые боры превратились в болота.

 Разбирать решили стену, которая начиналась сразу за шкафом. Огромные сосновые доски, пригнанные идеально одна к другой, давались с трудом. Дерево, настолько хорошо высохло, что щепки от него отлетали со звоном. Сразу за ними пошла прослойка, толи и начались шпалы, из которых было собрано здание.

- Нету ни хера …..

Кузнецов обогнул разрушенную стену, присел и концом топора начал копаться в мусоре. Там были только куски дерева и обрывки черной бумаги.

- С самого начала было понятно, что из этого ни чего не получиться. Начальник, когда узнал, о том, что колонию переводят, первым делом все деньги перепрятал. Здесь уж точно он бы ни чего не оставил.

С этими словами они сели на кучу мусора, в развороченном кабинете, начальника колонии.

От нечего делать Сверчок закурил, и начал копаться палкой в куче битой штукатурки и кусков дерева. Деньги, конечно найти хотелось, но он с самого начала не верил в эту затею. Конец деревянного черенка наткнулся на белую резную фигурку «мамонта». Он и не знал, что может еще раз взять ее в руки. Она принадлежала безымянному заключенному, родом с берегов Чукотки.

Как попал сюда и по какой статье, потомок коренных эскимосов - неизвестно. По русский он всегда общался односложно. - да, нет, не знаю, норму выполнил, расчет окончил, отбой. Несложный ряд простых слов, которому можно обучить даже обезьяну. Больше даже здесь было и не нужно. Всем по большому счету было без разницы, почему ты попал сюда, твоя интересная история. Тот, кто много говорил, обычно долго не жил.

На груди он всегда хранил эту фигурку, и Сверчку, которого он посчитал, другом, как-то раз показал по большому секрету. Мамонта можно было снять, только с мертвого, а дядя Миша сам видел, как он вышел за лагерные ворота. Хотя может просто подарил. Он поднял ее с пола, отряхнул и положил в карман.

Потом они долго отковыривали железные ворота в ШИЗО. За них должны были дать больше всего, они весили 60 килограммов. Штрафной изолятор вообще не изменился, над такими местами время не властно.  

Шумные соседи

Яков Саныч уже несколько часов слушал неразборчивый голос дяди Миши. Сначала это был монотонный «бубнеж», потом несколько реплик Кузнецова, затем синхронно хлопала дверь, оба выходили покурить на улицу. Молчали, и через несколько минут все повторялось снова. Два человека в суровом заброшенном всеми краю, решили выпить. Капитан специально не приходил к ним этим вечером. Им хватало друг друга.

Сначала он несколько часов растапливал печку, сухие дрова схватились сразу, но кирпич, выпавший из глиняного бока, испортил все планы. Оттуда постоянно валил дым. Пришлось идти в сарай за старым обогревателем. Он не помнил ни разу, что бы эти обязательные в хозяйстве любого дома, предметы, были другого, не коррозийно - коричневого цвета. С кучей проводов, практически сгоревшей проводкой, перевязанной синей изолентой. Кто-то добавлял к этой конструкции пару изоляторов, после отключения от сети, они медленно, словно нехотя, отдавали тепло окружающим. Но чаще вокруг них выстраивались вереницы, глиняных кирзовых сапог и носки, которые часто горели, поскольку хозяева, любили забывать их на боку обогревателя. 

Пока в квартире не стало тепло, он молча смотрел на стену, с стандартным набором репродукций. Все здесь выписывали одни и те же журналы, все-таки место, с особым статусом, оно долгое время считалось колонией – поселением, со строгим режимом заключения, поэтому и почту почти всегда проверяли. В письмах, приходящих от родных, местный оперуполномоченный, пока не спивался окончательно, всегда искал заговоры и планы побега. Открытие письма и прочитанные журналы, отдавали владельцам, если в них не находили крамолы.  Так и появлялись репродукции домах, закрывая щели и дыры скромного быта.

Ноги начали отходить первыми. Он заметил, что в последнее время стал чаще мерзнуть, даже когда на улице было не так холодно. Если раньше такой поход зимой, за продуктами, давался ему очень легко, то сейчас надо было всегда сидеть и ждать, когда холодные «иглы» отпустят. Он вытащил ноги из сапог, и поставил их очень близко к теплому железному боку. Потом нехотя встал и дошел до рюкзака в прихожей.

На столе сначала появилась мука, огромный мешок, затем, куча продуктов и только в конце он вытащил перевязанный яркой бечевой конверт от бабы Любы. Бумаги веером разлетелись по столу, и он их начал собирать.

«…..Всемилостивейший наш государь ! Уведомляю я, что может быть учинён путь без нужды учинен путь водой, от Северного и до Каспийского моря. А понеже водная коммуникация, может приносить государству не малый прибыток, того ради, велел я геодезисту Молчанову, который сочинил «ландкарту» положения провинции Соликамской, что бы он удобство этого водяного тракта осмотрел прилично. Онный, Молчанов, докладывал, что такой водный путь между двумя реками, зовущимися Кельтмами, есть и не превышает он через болото не более двух верст. А что бы о том, ведать обстоятельней, того ради, о вышеописанном ходе, спрашивал я таких людей, которые там бывали. Оные доносили единогласно, что через болото оное, весной проходят суда, имеющие ласту 500 пудов и не токмо весной, но и самим летом, придавая ходу судна, малую плавучесть…»

Дальше было не разборчиво, очевидно от воды. И дальше, уже сама баба Люба, своей рукой заполняла недостающие пробелы. Это писал в своем донесения, управляющий горными заводами Татищев, в своем донесение Якову Брюсу, сподвижнику Петра 1. Этот путь был «новым» и выгодным, для региона, который развивался очень бурными темпами. И соблазн доставлять, железо с Уральских заводов, прямиком в Архангельск, не делая большой крюк, через всю Россию, был очень велик.      

Работы на канале, начали вестись уже при Екатерине второй в 1785 году. Судя по цифрам, в том время, это был один из значительный проектов. Но в центре, наверное, очень слабо представляли, на что уйдут казенные деньги. При строительстве, первоначальный вариант, соединения Северной и Южной Кельтмы, одним каналом, был забракован, из-за мелководности последних. Поэтому комиссия инженеров принимает решение соединить Южную Кельтму, не с Северной, а с ее притоком – рекой Джуричь. Такой же небольшой изгиб на карте. Длина канала, при этом получалась равной 16 верстам, а стоимость работ 400 тысяч рублей.    

В ссыльном крае, безвестные арестанты месили болотную жижу с небольшими перерывами 36 лет. Сколько их, копавших лопатами и ломами, великий путь на Север, осталось лежать по берегам, ни кто не считал. Только, кое-где, дождливой осенью, или весной, из огромной шести – семи метровой стены, выпадет от старости очередное бревно. С протяжным, гулким звуком, оно скатиться в воду. Последний раз напоминая, о себе и, о том, кто рубил его и тащил волоком, через лес на берег реки.

На улице завыли. Наверное, Сверчок, показывает Кузнецову, как он общается со своим единственным серым другом, который живет на другом конце деревни. Ни кто не ответил, и    после этого хлопнула дверь и все снова затихло. Голоса, начали монотонно бубнить дальше.

Капитан, закрыл документ, на странице, которая еще пахла, чем-то не понятным. Он еще не понимал, что будет происходить дальше, но, то, что этот документ может изменить его жизнь, казалось вполне вероятным. Ведь здесь, на Севере, многие  знали, как обычная бумажка, может в корне поменять судьбу человека. Как правило, для большинства – главной стала, та, где было  написано решение суда.

Он встал с дивана. Это была единственная гордость и предмет, напоминающий о городском комфорте, в квартире капитана. Здесь все свои дома, называли на городской манер – квартира. Этот предмет интерьера покупали в далекой Перми – столице Края. Давно летом, машина, по какой-то казенной надобности отправилась за 500 километров и возвращалась обратно пустая. Якову Санычу очень понравился огромный кожаный диван. Денег на него, конечно, не хватило, пришлось занимать у начальника колонии. Затем долгая дорога домой, последнюю четверть маршрута, он преодолевал по воде. Огромный, произведенный, где-то на просторах необъятной родины, он горделиво проплывал по берегам Южной Кельтмы, в свое первое и последнее путешествие.  

«….Первый шлюз – «Святой Екатерины» был устроен на второй версте от Северного конца канала; второй – «Святого Александра», на четвертой версте; третий – Святого Николая, был устроен у конца канала, при реке Джурич. В местах пересечение каналом Южной Кельтмы, был устроен водосток Святого Константина. Водохранилища, для питания канала водой – устроено не было. Питание канала происходит, через поперечные водоприводные канавы, по шесть штук с каждой стороны. Строители ограничились, рытьем самого канала и оставили видимо без изменений саму систему; соединяемый реки – Кельтма и Джуричь, расчищены видимо не были, течение их так же не было отрегулировано, что при отсутствие водохранилища, для питания водораздельного бьефа, должно было привести со временем эту систему к упадку. Дальнейшая история канала подтверждает это ….»

Дорога

Истомина тошнило и уже не первый час. Причем делал он это всегда беззвучно, опершись на одну из деревянных балок сарая, расположенного рядом с домом. Ноги следователя постоянно разъезжались, и он падал в одном исподнем, на пол. Вставал и снова падал. В конце концов, он уперся двумя руками, в остатки стены и обрел хоть какую-то устойчивость. После этого его снова вырвало, непонятным зеленным, с комочками. Что они если вчера вечером, угадать было сложно. Рядом в огромном пустом сарае, на замерших досках лежал Егорыч и молча смотрел в небо, где-то далеко на краю горизонта рассветало. Он сам помнил, как несколько раз, после того, как тело занесли в сарай, закрывал лицо трупу, пленкой, но оно показывалось снова и снова.

Когда то эти огромные постройки, которые совсем немного уступали по размерам жилым домам, были необходимы в каждом хозяйстве. В них хранились дрова, которые заключенные рубили всему поселку. Благо этого добра здесь было достаточно. Сейчас, когда электричество ни кто не считал, во всех домах появились масляные радиаторы и самодельные калориферы. Всю зиму они работали, не переставая и к счастью пока еще ни кто не сгорел. Следователя снова стошнило.

В доме уже полтора часа спорили два голоса. Входная дверь периодически открывалась, следователь выходил наружу, что бы подышать свежим воздухом.

- Да нет там ни чего. Ты чего старый, прибавку к пенсии захотел.

Кузнецов честно уже несколько часов пытался заснуть, но это ему не удавалось. Сказывалось утомление последних суток, поэтому он смотрел телевизор, ловило всего два канала. В сарае уже несколько лет ржавела тарелка спутникового телевидения. За приставку нужно было платить абонентскую плату, вот только пункт прием денег находился за 200 километров от деревни.

- Мы возьмем мой буран и твой, две телеги. У меня правда карбюратор иногда барахлит, но сегодня переберу.

Капитан сидел рядом и наблюдал за Истоминым, который периодически вставал и выходил на свежий воздух. В прихожей каждый раз звенела железная посуда.

- Ты понимаешь, что там может ни чего и не быть. Вдруг бабка придумала себе сказку. Бывает ведь так, тяжелое детство, без родителей. Выросла одна, вот и начала сама себе рассказывать о том, что у нее отец за границей и ждет ее и очень любит. Так было легче жить в суровые военные годы.

Кузнецов перевернулся на другой бок. Начались Пермские новости, первым делом диктор рассказал о том, что власти решили уже в сотый раз строить новый зоопарк, в Краевой столице. Деньги на это уже были выделены из федерального бюджета. Диктор рассказывал, о том, что совсем скоро медведи, лоси, тигры и обезьяны переедут на новую площадку, прямо в центре леса.

- Сто лет в этом году исполняется со дня этих событий, когда семья поповская, за бугор бежала.  Знаешь, какая связь между зоопарком и нашим Екатеринским каналом.

- Какая?

Он вдруг четко, как с высоты птичьего полета увидел эту идеально ровную прямую, прошившую Уральскую тайгу и соединившую на современной карте два субъекта Российской Федерации - республику Коми и Пермский Край. Наверное, сегодня это была единственная историческая связь, двух территорий, как «степлер памяти». Прямой, как стрела, уже много веков, тянувшийся, куда то на север и уходящий за горизонт.  

- Зоопарк наш строят точно так же, много лет и все безрезультатно. Деньги из Москвы присылают, на проекты все уходит. Хотя канал строили на много дольше – принцип тот же. Средства пришли, их освоили – результат нулевой.

Яков Саныч, по-прежнему не двигался и наблюдал за Истоминым. Он спал рядом с дядей Мишей. Они вроде успокоились и заснули, во всяком случае, дыхание у обоих стало ровным.  

- Рыли, рыли и все бестолку. Надо памятники поставить у входных шлюзов. Государственным мужам, от благодарных потомков. Только цветы к нему приносить ни кто не будет. Слишком уж хлопотно это и заслуги их, какие то сомнительные.

- А ты помнишь весну, когда по нему все-таки прошли?

Кузнецов и капитан прекрасно помнили те события, которые произошли несколько лет назад. Время здесь летит очень медленно и каждое событие, которое не укладывается в привычные бытовые рамки, принято обсуждать по много раз. Переживая его, снова и снова, здесь, с другим впечатлениями всегда было туго.

- Это, когда генерал с катером приезжал?

Генерал в Ольховку с начало приехал один. Большое тюремное начальство предпочитало постоянно забывать о том, что такое место вообще существует. Наверное, когда то, здесь их перебывало достаточно, но Кузнецов и капитан видели человека, который даже полевой камуфляж носил с погонами, впервые. Они несколько дней были на охоте и уже возвращаясь, приехали к капитану. Их интересовало состояние Екатерининского канала, насколько он судоходен. За тем, уже весной они поднялись из Перми на большом белом катере по Каме, его надо было перегнать в Архангельск. И впервые, спустя век, после последней навигации, по нему прошло судно.     

- А как ты яму будешь копать, хоть и есть место на карте, но ты представляешь, сколько надо будет сделать.

- Да ладно тебе.

Капитан потянулся за сигаретой, они лежали рядом на тумбочке. Курить не хотелось, просто хотелось взять в руки тонкий белый стержень и помять его.

- Все равно хотели ехать, на Джуричь, все ни как собраться не могли, а сейчас хоть повод какой-то есть. Как раз весна наступает, а в доме нашем ни разу не были еще, с прошлого года, подновить надо кое-что. Без хозяина ему ни как.

Несколько лет назад, плюнув на все, они с Кузнецовым перенесли свое зимовье на несколько километров выше и дальше от туристическо – рыболовных троп. Дом получился отличный, а прямо на берегу реки появилась баня. О ней знали только самые близкие и догадывались многие, а еще меньше было тех, кто там, хоть раз побывал.

- И я поеду.

Истомин по-прежнему лежал на диване, и голос исходил, откуда-то из подушки.

- Придется Егорыча с собой брать. Я его здесь не оставлю, если в Бондюг без трупа приеду, меня точно в тюрьме сгноят. Причем посадят сюда же в Ольховку. Ради меня ее снова откроют. А без вас  обратно не вернусь. 

Ну а Сверчок, даже не проснувшись, был зачислен в команду.

Человек в лесу

Тяжелей всего приходилось первому бурану. Его гусеницы постоянно зарывались в снег, не смотря на то, что наступала весна, и старый наст постепенно истаивал. Под верхней бурой коркой, лежал нетронутый пухляк, и стоило железной лыже погрузиться немного глубже обычного, и весь снегоход вставал и начал месить снежную кашу. Случалось это на месте завалов. Корни у леса, находились в болоте и поваленные елки или  березы, здесь встречались постоянно.

Они уже должны были приехать на место, но у капитана был другой план. Во время очередной остановки, Кузнецов пробивавший дорогу, вернулся от головной машины, по пояс в снегу, по своим следам немного назад. Замотанный, так, что видно оставалось только глаза Истомин, замыкал небольшую колону, в средине ехал капитан с основным грузом.

- Вроде должны уже приехать. Правда дыма я не чувствую, там за погостом, нужно было повернуть налево. Как раз у большого разлива Южной Кельтмы.

Для удобства дорога часто пересекало русло реки. Можно было ехать по нему. Лед был твердый, но Южная Кельма постоянно петляла и уводила всех путешественников в сторону от намеченной цели. Летом здесь через каждый сто метров, нужно было продираться сквозь завалы.  

- Нее, еще немного. Истомин ты как?

Хуже всех изматывающую скачку переносил следователь. Он несколько раз просил остановиться, но из-за шума двигателей, его было не слышно. И капитан постоянно оборачивался назад, ему казалось, что он отстал, где-то в лесу. Несколько раз, Яков Саныч хотел пустить его в средину колонны, сразу за дядей Мишей, но понимал, что это задержит их еще на несколько часов, а световой день, постепенно клонился к закату.

- Нормально, только блевать постоянно хочется. 

Сразу за погостом, ни кто толком и не знал, почему так называется это место. Как то в Ольховку, с самых верховьев спустилась лодка, практически до самого борта груженная рыбой. Это было ранней весной, когда у всех без исключения были пустые сети. В обычной деревянной плоскодонке сидел мужичок в телогрейке. По-русски он общался с трудом и изъясняясь в основном жестами. Это был один из последних манси, которые несколько веков назад, в большом количестве жили по этим берегам. Когда им становилось совсем «грустно» или хотелось выпить, они совершали подобные многодневные путешествия. От самой верхней деревни Канава. И меняли рыбу, шкуры и быстро уезжали обратно. Там, где больше трех человек на 10 квадратных километров, они чувствовали себя не уютно. 

Довольно быстро обменяв весь товар на бензин, водку, соль и патроны, он отправился обратно. Задержался только у Кузнецова с капитаном, дежурившим в ту ночь в здание аэропорта. Он то и рассказал историю о том, что когда то давно, на этом  самом дальнем погосте хоронили своих шаманов манси. Эта земля, пока не пришла цивилизация, была для них священна. Над каждой могилой раньше возвышалось строение, смысл которого был понятен только им. Сейчас из-за снега не было ни чего видно. 

 Уже несколько часов они плутали вокруг этого погоста, прямо за ним стояла еще одна избушка, о которой мало кто знал. Это был секрет капитана, лет пять назад он рассказал его Кузнецову.   

На большой утоптанной поляне, рядом с домом ни кого не было, хотя все следы хозяйственной деятельности человека присутствовали. Два стеклянных окна не были затянуты инеем, это значит, что печку в доме топили постоянно. Рядом со стенкой, под навесом лежала большая куча, свежераспиленных ров, а чуть дальше на кольях весели две исполинские сети, в них кто-то латал дыры. Через всю поляну шли две свежие, хорошо утоптанные тропинки.

- Ильдус выходи, свои.

Закричал капитан и его голос эхом прокатился по всему зимнему лесу.

Спустя несколько минут на тропинку вышел мужичок, чуть поменьше, самого «щуплого» в команде - Кузнецова, во всем остальном оказался полным двойником Сереги. Стеганые серые штаны с подкладом, точно такая же курточка и шапка. Последняя деталь гардероба не гармонировала со всем остальным, поскольку на ней было написано «Лыжня России 2014 г».

- Привет Саныч, кто это с тобой?

Он подошел, но создавалось такое впечатление, что человек в любой момент готов сорваться и побежать в лес. Близко он не подходил и руки не подавал.

- Не переживай, свои это. Следователь Истомин из прокуратуры, ну а Сверчка ты знаешь.  Сегодня у тебя заночуем, а завтра дальше к себе на Джуричь поедем. Дом надо посмотреть, как после зимы.

С этим словами он подошел к саням, которые были прицеплены к бурану, шедшему вторым, и отвязал большой, еще советский бесформенный, серый рюкзак.

- Ты здесь как зимуешь, я тебе продукты привез.

После того, как на свет из-под полиэтилена появилось это чудо, сразу, между говорившими растаял какой то барьер.

- Конечно, проходите.

Мужик, которого капитан называл Ильдусом, сразу резко поменялся. Начал суетиться со всеми поздоровался за руку, капитана даже обнял и посмотрел на Истомина. 

- Он тоже с вами.

- С нами. Не бойся не по твою душу. Мы водку привезли, иди ухой корми.

Последние пять лет он всегда встречал гостей таким образом. Немного подальше в лесу, он выкопал не большую землянку, с реки и тем более от дома ее не было видно. Там хранились все не хитрые припасы и вещи из зимовья, на случай если его хозяин захочет очень быстро уехать. Такое желание возникало постоянно, когда на пороге появлялись гости. Ильдус был беглым заключенным.

Пять лет назад, ранней весной, когда сошел снег, а весенней половодье только набирало силу, на этой поляне он нашел голодного, замерзающего зэка. У него была самая распространённая статья – хищение чужой собственности. Вернее, как он рассказывал сам, воровал его директор, а он все так же ходил на работу и ничего не знал, до одного прекрасного момента, когда следователи пришли к нему домой с обыском.

После трех лет проведенных здесь в Ольховке, он понял, что еще один год здесь не выжить. Самой тяжелой работой в лагере считалось добыча древесного угля. Это когда кривые стволы Северной березы, выросшей на болоте, пережигают в огромных чанах, добывая древесный уголь. Дальше он идет на угольные фильтры и нужды отечественной химической промышленности. Через пару месяцев, люди становиться не отличимыми от самого угля, который они добывали. Белыми были только зубы, когда человек улыбался, а улыбались здесь редко.

Он был в бригаде «дорожных рабочих». Так здесь называли самых выносливых, они следили за чистотой внутри деревенских магистралей. Самым сложным участок для них стал трех километровый отрезок, до большой дороги, которую чистила техника, приезжавшая из Бондюга, раз в неделю.  Своего трактора им не полагалось, а вместо современных снегоуборочных комбайнов, у них была гусеница от экскаватора. В нее забивали бревно, и вся команда впрягалась и тянула за собой эту живописную конструкцию из одного конца деревни в другой.  

Бежать он надумал тогда же, только сделать он это решил ранней весной, когда ни одной целой дороги здесь не существовало. Ему удалось пройти по болотам и затопленным лугам больше 15 километров, основные поиск проводились ниже, вблизи населенных пунктов. Здесь его и нашел капитан. Приезжавший, на дальний мансийский погост, по каким то своим непонятным делам.  

Здесь всем нравились истории про несправедливость, поскольку большая часть жизни у всех без исключения, кто жил на берегах Южной Кельтмы, была связана с ней. Через несколько лет, даже самые отъявленные романтики, понимали, что рассветы и закаты – это куча мошки, а солнце, из-за низкой облачности здесь вообще можно увидеть редко. И только на словах это «звучит» очень вдохновленно – Русский Север.

Здесь почти каждый день боролись с природой, человек здесь ни когда не был хозяином. И даже любая маломальская непогода – это дождик или снежный буран, здесь всегда становились причиной, глобальный изменений в жизни. Не ходили машины, стояла река из-за ледохода или не летал самолет, из-за низких облаков.  

Самой тяжелой, для инженера, всю жизнь прожившего в городе стал первый год, проведенный в брезентовой палатке, особенно зима. И тогда же он понял, что надо искать крышу над головой. Несколько раз за лето, на месяц, или на неделю, капитан приезжал к нему на поляну. Они нашли подходящий лес. На вторую половину дома, разобрали часть сруба в Ольховке. Нижние венцы у него уже сгнили, а верх был вполне приличный. Печку привез Кузнецов уже в самом конце, когда узнал о новом жителе, на Южной Кельтме.

Они затащил в дом мешок с хлебом из магазина. Темно бурые буханки, похожие одна на другую, были составлены на зимней веранде, по-другому его было не сохранить. Его замораживали, и по мере необходимости отпиливали, крупным ножом или пилой. После того, как он начинал таять, то начина походить на бурую массу, с сомнительным вкусом. Но даже это не останавливало, хлеб дома должен быть, не смотря на его качество.

- А это кто с вами?

Ильдус показал на телегу, которая была прикреплена к последнему бурану. Из нее, как обычно в небо глядел Егорыч. Причем, как уже успел заметить Кузнецов, выражение его лица нисколько не поменялось.

Последний манси

Спали все. Даже Истомин, храпевший громче всех, вечером отказался от положенных сто грамм. В небольшой избушке теперь было очень уютно. Тихо потрескивала печка, раз в несколько минут, стреляя прогорающими углями. Капитан сидел у стола, сколоченного из двух армейских ящиков и аккуратно застеленного клеенкой. Ему нравилось здесь бывать. Ильдус, за несколько лет превратил кособокую избушку в дом, где всегда хотелось остаться.

Дверь надо было немного приоткрыть, что бы было не так жарко. После такого «холодного» перехода хотелось скорее согреться и поэтому печь, немного перетопили. Она быстро отдавала тепло, но этого вполне хватало. Если еще подбросить ночью пару поленьев, то можно было смело спать до утра не боясь замерзнуть.

Он достал из рюкзака уже давно знакомый пакет с бумагами и продолжил читать. На столе горело несколько свечей, а в алюминиевой кружке еще, что-то плескалось.

«….в первые шесть лет ежегодно грузов по каналу проходило на сумму от 200 до 800 тысяч рублей, но потому, в особенности после открытия водной систему Герцога Виртембергского (имеется в виду Северо – Двинская водная система, которая частично начала дублировать функции Екатерининского канала) перехватившего часть грузов и уже 1831 году прошло грузов например на сумму всего 28 тысяч рублей, а в следующие года и того меньше. По информации Чердынской управы в 1836 году по каналу грузов прошло на сумму всего 15 тысяч рублей. Жизни на канале постепенно замирала, количество судов уменьшалось, а гидротехнические сооружения постепенно приходили в негодность и требовали все новых и новых издержек, которые были признаны несоответствующими и в 1838 году канал был официально упразднен, просуществовав всего шестнадцать лет, административный надзор был с него снят, а имущество продано за бесценок. Таким образом, гидросистема, в которую вложили массу денег, заглохла на многие годы   ….»

Каждый раз родине были нужды такие эпохальные стройки, которые обычно заканчивались ни чем. Берега каналов зарастали, люди забывали, кому поставлен памятник на центральной площади, а братские могилы – становились обелисками безымянным солдатам. И Ольховка, которой уже пришел конец, была то же из этого списка. Так бессмысленно коптить небо, когда природа все равно заберет свое, было принято только здесь на Севере Пермского Края. 

 Он на секунду представил себя на месте священника. Место, для того, что бы спрятать свои сокровища, подходило по всем параметрам. С собой дальше его не возьмёшь, неизвестно что будет ждать его на границе, а здесь как в банке можно положить и потом взять уже с дивидендами. Но у него это не получилось, поэтому карта случайно попала в руки двух бродяг и одного следователя, которые очень любили чужие тайны.  

Даже если там уже ни чего не осталось, прикоснуться к тайне, которая делала этот «страшный край» переполненный мошкарой и зэками, каким то близким к далеким солнечным берегам из романов, про пиратов. 

Вдруг за дверью заскреблись. Капитан вздрогнул от неожиданности и оторвался от бабкиных документов. Ружье стояло рядом, зимовье хищное зверье обходило за десятки километров, а случайных людей здесь быть не могло. Если это была операция по поимке беглого преступника, о котором все уже давно забыли, то, он тоже узнал бы об этом. Ведь готовились они и собирались, скорее всего, в Ольховке.

За дверью настала тишина, и капитан решил приоткрыть ее, хотя бы немного, в самой избе становилось душно.

Там была «чернильная ночь» Здесь по-другому быть не могло. Кажется, что  высунешь руку, и она просто исчезнет за порогом. Полоска света от нескольких свечек, стоящих на столе, едва пробивалась к снегу и сразу растворялась без остатка, освещая небольшое пятнышко. Как неожиданно в этом пятне появился, чей-то силуэт.

- Привет Саныч.

Он сразу узнал голос Егорыча, немного хрипловатый и почему то не удивился. Здесь на «священной» мансийской земле они видели еще не такое.

- Не пугайся – мертвый я.

Его голос звучал очень отчетливо, хотя из-за темноты капитан не мог понять говорит ли это силуэт, стоявший за порогом, или просто слова сами складывались в мозгу.

- Спасибо утешил.

Капитан не узнал свой голос. Он при всем желание не смог бы сейчас даже встать с лавки, ноги не слушались, как после нескольких литров мутной браги, когда голова еще ясная, а идти не можешь.

- Дело у меня к тебе. Да  времени ни так много, хотя здесь сил еще очень много.

Силуэт немного качнулся в дверном проеме, и рука показала прямо на капитана. Вернее он увидел только тень от нее, дальше мозг додумал все сам.

- Не серчай, на нас Егорыч, мы не специально тебя с собой взяли. Тебе уже без разницы, а Истомину перед своими, надо отчитываться. Вот и положили за буран. А то посадят этого алкаша, если без трупа, тфу то есть без тебя,  вернется. 

Капитан произносил слова, оправдывался и про себя думал, про всю нелепость ситуации, что он говорит и главное кому. Трупу, который они везут в санях за бураном уже третьи сутки. Он надеялся, что сейчас на нарах, кто ни будь заворочается и призрак исчезнет.

- Я и не переживаю, я уже дома. Завтра с утра похороните меня, между двух сосен. Место здесь священное, глядишь, и я покой найду, тебе Яшка удачи и помни, что теперь, на небе у тебя всегда есть ангел хранитель. Жить тебе еще долго на этой земле. А я ухожу со спокойной душой, здесь принимают всех и самоубийц в том числе, только после того, как яму выкопаете, надо жертву принести.

Дядя Яша поперхнулся. Он представил на секунду, кого. Храпящего Истомина или Кузнецова. Сейчас видимо будет выбирать или доверит это капитану.

- Да не бойся не человеческую. Пару капель крови в яму налейте. Животное или птицу. И главное, что бы слова правильные были сказаны. Вам духам бесплодным, жертву приношу, спите спокойно и живых не беспокойте.

За порогом было тихо несколько секунд.

- Правильно сделали, что меня сюда принесли, так бы я долго покой не нашел, с нашим советским атеизмом. А тут во все сразу поверил, правда, если рассказать не поверишь. Ладно, прощай Яша, а место тут хорошее, живите не бойтесь, мы вас охранять будем, главное мертвых не тревожьте. Они истосковались по свежей крови, задобрите и всегда сети полные будут и охота удачная.

Через несколько секунд силуэт за дверью пропал, и стало совсем тихо. Он немедленно потянулся к кружке, сделал два больших глотка и запер дверь, повесив на рукоять топор, что бы уж наверняка ни кто не мог войти.

Ворон

Огромный черный ворон уже несколько минут стучал клювом, с другой стороны закопчённого окошка. Что там нашла птица неизвестно, только стук повторялся с какой-то мелодичностью.  «Тук тук», небольшая пауза, затем снова «тук тук». Капитан только сейчас понял, что он сидит так уже несколько часов после ночного визита. И смотрит на птицу, а та выстукивает что-то, понятное только им обоим. На улице едва стало светлей, краешек солнце уже угадывался за горизонтом.

Утро здесь всегда наступало постепенно и не спеша. Сначала солнце освещало только небольшой участок, где-то очень далеко за горизонтом. Потом, вдруг неожиданно без всякого перехода, яркие лучи уже всю били в лицо. Логика отсутствовала напрочь, за то всегда неповторимо и очень красиво. На улице можно было с трудом  различать предметы. Буран, стоящий прямо у избушки и навес со столом, на котором было прилично навалено снега.

Такие огромные черные птицы, водились только здесь, на погосте, непонятно чем они питались, что отъедаясь до таких размеров, но в других частях леса их не было в помине. Точно таких же, он как-то видел, рядом с огромной помойкой, одного из мясокомбинатов, расположенных в Пермском Крае. Но там вороны были лишены подобной природной грации и переваливались с лапы на лапу, передвигаясь, в поисках пропитания.

Первым на нарах начал шевелиться Истомин. Кузнецов любил поспать, поскольку делать это в жизни приходилось не так часто. Да и при таких нагрузках, все-таки основное бремя, по организации этой экспедиции, ложилось на него, было не мудрено, что он только дойдя до нар, падал и начинал храпеть, без всякого перехода. И будить его всегда было опасно.    

Шевеление стало уже более явственным. Истомин выбрался из спальника, сел и начал оглядываться по сторонам. Ситуация прояснялась с трудом. Из вчерашнего вечера он мало что помнил.

- А когда я уснул, ты Яша не помнишь.

И потом без всякого перехода добавил.

- Дай попить, чего ни будь, а то в горле совсем пересохло. И какое сегодня число, мне же на работу надо. 

Он ему протянул флягу с водкой.

- Новости у меня, хорошие с одной стороны. До Джурича быстрее пойдем, налегке практически. Бензин сэкономим. Ну это только с одной стороны.

- А что так?

Следователь с удивлением смотрел на влагу, взвешивая ее в руках. 

- Егорыча здесь будем хоронить, тут кладбище мансийское старое и он ко мне ночью приходил.

Истомин посмотрел на флажку и на нарах на долго замолчали.

Топоры стучали по переменке, сначала Кузнецов, потом чуть погодя капитан. Ильдус уже час возился в лесной землянке, он несколько раз возвращался на поляну и потом снова исчезал. Не смотря нвсе свои татарские корни, к похоронам, тем более на священной земле, где прожил несколько лет, он относился со всей серьезностью. Иногда капитану казалось, что он сам стал похожим, на тех мансийских шаманов, похороненных здесь. 

Следователь сидел за столом и молча пил. Ум следователя, который много лет, несмотря на постоянные возлияния, работал в прокуратуре, отказывался понимать все происходящее.

- Я вернуться не смогу. Без трупа.

Он уже в который раз, скорее для самого себя повторял одно и то же предложение. Фляжка в руках уже была на половину пустая и следователь вроде бы начал свыкаться с мыслью, что в прокуратуру он приедет с «пустыми руками».

- Мы тебе говорим, ехали, буран в полынью попал, утянуло под лед. До весны искать не будут, да и потом, ни кто не спохватиться. Да и тебя пошлют ведь снова это преступление века расследовать.

Дядя Миша закончил обтесывать нос лодки и сел передохнуть.

- Я за всю историю ни разу, здесь ни одного водолаза не видел. Хочешь, свой буран утоплю для полноты картины. На Лопье в самом большом месте, как раз напротив избы, там яма большая.

- Вот ты Сверчок и ты Саныч представьте, захожу я в прокуратуру, и спрашивают меня – где труп? Я им что отвечаю, в устье Лопьи ищите. Они говорят хорошо, а как он туда попал, ведь своими ногами он ходить уже не мог.

Старый зэк почесал затылок.

- Скажешь, что дорогу перемело, ехали в объезд. Я подтвержу.    

Вместо гроба они использовали старую деревянную лодку, ее год назад прибило течением к берегу. Она простояла лето, наполненная, мутной жижей и только осенью, когда уровень воды в Южной Кельтме упал, ее удалось вытащить на берег. Беглый зэк не знал, как ее можно использовать. Несколько раз принимался ремонтировать, но тут же бросал, а сейчас вот пригодилась.

Нужно было аккуратно отрезать нос, и снять сидения. Дерево во многих местах было трухлявым, и сама конструкция в любой момент могла развалиться. Такой работой они занимались впервые, и каждый имел самое примерное представление о том, как это делается. В деревне, конечно, хоронили людей много раз, через поле, начинавшееся за последним забором. Отдельно стояло «тюремное» кладбище. Здесь имена на крестах писали редко, часто просто стоял номер, который зек носил в личном деле, на телогрейке, а за тем, уносили в могилу. 

Чаше всего их просто заворачивали. Кого то, кто отошел в более светлый мир, в тюремном лазарете, выносили в простыне. Пахнувшей карболкой и чем-то химическим, навсегда отбивавшим желание ложиться в постель. На ней всегда была печать.  В домах, бабушки, заранее, чувствуя скорые похороны, сами заказывали у местного плотника гроб, и тот еще долго стоял в сарае. Напоминая всем о неизбежности скорой кончины.

- Нашел.

Из леса выбежал Ильдус, неся в руках сверток. Он постоял несколько минут у порога, рассматривая его содержимое, и за тем скрылся в избушке.

- Ладно, пошли, нам еще яму копать. Земля, на берегу, наверное, насквозь промерзла. Там еще корни кругом, так, что до вечера провозимся. Похоронить Егорыча нужно сегодня, что бы уже завтра дальше ехать. А то нашего следователя с вертолетами искать будут.      

Место они узнали сразу. Две сосны росли одна напротив другой, чуть дальше берег резко обрывался и открывался изумительный вид на Южную Кельтму. Даже было видно, что там за кромкой деревьев начиналось бескрайнее болото. Это место было очень красивым, под стать тому, кто здесь скоро обретет покой. Нижние ветви двух деревьев густо облепили вороны.

- Эх, не стать мне начальником отдела ни когда. Связался с вами.

С этим словами старший следователь Чердынской прокуратуры, раскрывший не один десяток дел и свято веривший в учение Маркса и Энгельса, скинул овчинный тулуп, в котором находился уже несколько дней и первым начал долбить мерзлую землю на старом мансийском кладбище. Копая могилу для отшельника, покончившего жизнь самоубийством. Остальные стояли и улыбались. После первого удара лома, вороны резко с пронзительным карканьем взмыли в воздух.

 

Поминки

Теперь его лицо закрывала маска из лосиной шкуры. Ильдус, специально для такого случая, вырезав ее по форме лица, на месте глаз, рта и носа были блестящие бусины. Две красных и одна, почему то зеленая. Где, все это отыскалось, в небольшом хозяйстве беглого зэка, было непонятно. Но ни кто не задавал лишних вопросов. Из отблесков костра, горевшего прямо на поляне и растопившего вокруг себя достаточно снега, казалось, что покойник постоянно меняется выражение лица. Блики света, плясали на теле, лежащем на столе под навесом.

Егорычу, уже после смерти достался пуховый плащ, его привез сюда капитан в один из рейсов. На голову отшельнику надели шапочку, со знаменитой «Лыжней России 2014», а ноги украшали латаные во многих местах до дыр валенки. Новые зимние сапоги, Ильдус, по молчаливому согласию, взял себе. 

После того, как была закончена могила, покойного отшельника переодели. Ни Истомин, ни Кузнецов и уже тем более капитан в этом участие не принимал. Только дядя Миша суетился рядом, хотя пользы от него ни какой не было. Ни кто толком, не понимал, что происходит. Важно было, что бы на покойнике не было той одежды, в которой он ходил на рыбалку или охоту. Говорят, если на умершего надеть «штормовку» или старый ватник, то удачи в лесу или на реке уже ни кому не будет. . Поэтому на него одевали старые тряпки. И вообще, из всех присутствующих, только один Ильдус понимал, что здесь происходит. Видимо насквозь пропитался воздухом этого места.

Ближе к ночи мороз перевалил за отметку в минус тридцать градусов, водка уже не брала. А сумерки наступали с пугающей быстротой. Все ждали, когда из-за туч выйдет луна. В остальном все уже было готово. Яму выкопали на удивление быстро, и это не смотря на то, что земля была мерзлая, и от двух деревьев рядом тянулось много корней. Следователю показалось, что они роют не перемерзший суглинок, а первосортный жирный чернозем, по консистенции похожий на сливочное масло. 

Все тактично молчали, еще об одном желание покойного, связанно с жертвоприношением, но здесь до конца ни чего понятно не было. Вороны, сначала облепившие все деревья, просто так в руки не давались, а использовать ружье не хотелось. Поэтому этот вопрос оставался открытым.

На столе, в голове стояла эмалированная тарелка, в нее высыпали рыбную консерву и положили несколько кусков хлеба. Банка валялась рядом. На другой стороне возвышался граненый стакан, полный водкой до краев. Из таких, могли пить только покойники, не пролив ни капли.  После небольшой паузы, Ильдус еще раз пошел по кругу, вокруг стола. В его руках была дымившаяся березовая чага. Так продолжалось несколько кругов, и застыл, с поднятой чагой в изголовье. И вдруг неожиданно из облаков показалась круглая луна.

Стояла гробовая тишина, только было слышно, как икает в темноте следователь. Непонятно, было ли это от страха или от количества выпитого. Всем, без исключение казалось, что старый зэк, что-то бормочет.

- Пора.

Ильдус, от чего-то, в лунном свете начавший выглядеть, как заправский мансийский шаман, ему не хватало только бубна. Он развернулся к стоявшим на поляне спиной и пошел по тропинке в снегу, в сторону берега. Оставшимся показалось, что он не касается взрыхленного наста ногами. Они, молча подняли, отчего то ставшее легким тело, за концы брезентовой ткани и понесли в сторону выкопанной могилы. Идти было не трудно, хоть ноги и утопали  по колено.  

Еще днем, они обнаружили, что бензин, так тщательной, складируемый здесь, в течение последнего года, оказался на половину негодным. Два сваренных бака на 80 литров синхронно начали ржаветь изнутри, и сейчас топливо было негодным. Если такое залить в буран, то через пару километров придётся выкидывать карбюратор. Сейчас оба бака лежали рядом с могилой.  

Его положили прямо на отвал из свежей земли. Несколько больших комков, припорошенных снегом, съехали вниз. Тут же два крупных ворона сели рядом и задумчиво уставились на все происходящее. Ильдус не останавливаясь, подошел к одному из них и вдруг резко схватил за туловище. Второй, его черных крылатый сосед отпрыгнул на несколько шагов и снова уставился, куда-то, далеко.

Фигура, стоявшая на могильной бровке, из-за лунного света, казалась еще больше. От нее неожиданно отделилась маленькая тень, нож сверкнул на секунду и послышалось…

- Вам духам бесплодным, жертву приношу, спите спокойно и живых не беспокойте.

Через несколько секунд, что-то полилось в яму, а потом послышался глухой удар о землю.

Вопрос с жертвоприношением решился сам собой.

- Все закапывайте. Только молча, тут молчать надо, говорить потом будем.

Комья земли начали сыпаться в могилу.

Во второй части, капитан уже участие не принимал. Топливо разлили по глубокому снегу в виде семи кругов, которые становились все шире и шире от могилы. После этого Ильдус, что-то прокричал и поджог топливо. Оно горело долго. Даже в темноте было видно, что дым становиться черным и клубами поднимается в небо. 

- Слава Егорычу……

- Егорычу слава….

Заорал кто-то совсем рядом.

Рядом с костром танцевал Кузнецом и Истомину, по мансийской традиции гости на похоронах должны были довести себя до такого состояния, что бы на утро ни чего не помнить. Алкоголь в этом им очень помогал, да и они не особо сопротивлялись. Дядя Миша уже лежал у костра, были видны только его ноги. Следователь уже измазал лицо кровью ворона и пытался провести то же самое с Кузнецовым, но руки уже не слушались и темно вишневые капли падали в снег. Они  улыбались, а слезы катились по небритым щекам.

Капитан снова зажег свечку и углубился в течение. Это уже становилось интересным.

«…..уже в 1895 г8оду земским собранием обсуждается вопрос о воссоздание канала : в 1907 – 1909 году производятся инженером Поповым от управления водных путей и шоссейных дорог обстоятельные изыскания и составляется проект восстановления канала, но дела не сдвигается с мертвой точки до 1915 года, когда в печати и обществе вновь начали раздавятся голоса, о необходимости немедленного восстановления водного пути, что бы дать выход грузам, скопившимся в Архангельске, на внутренний рынок империи.

Весной 1915 года на канал выезжает экспедиция во главе с Вологодским губернатором Лопухиным и признается целесообразность восстановления, хотя бы для перевозки грузов, имеющих военное значение. И тогда, открой этот северный путь на постоянной основе, неизвестно как бы завершилась вся компания …..»

Охота

- Останавливаемся здесь.

С этим словами Кузнецов начал снимать с себя всю поклажу. Стеганая куртка, сверху засыпанная, снегом, после ударов по ней, сначала становилась белой, затем начала сереть. Он старательно счищал с себя корку, разведи сейчас костер, все это растает, а потом застынет, снова и на утро будет тяжелей идти.  

- Ты чего стоишь, вон там сушина, пока не стемнело, тащи ее сюда, а я место для костра буду вытаптывать.

Истомин, сразу, как только отцепил ремешки, державшие на ногах лыжи, провалился по пояс в снег. Нужно было дойти до небольшого перелеска, расположенного буквально в десяти метрах. 

- Топор дай и вообще со мной пошли, мне одному не справиться.

- Ладно, пошли, нам вон ту елку, на всю ночь должно хватить.

Через полчаса они, намаявшись, вытащили довольно приличную часть сосны, вместе с толстыми ветками, прямо на лыжню. Дерево до последнего упиралось  в сугробы, сучковатыми руками и ногами, как будто не хотели идти.  На небе уже показалась луна, и света стало хватать.

- Сейчас, я тебе самое главное покажу. Ведь следователь Чердынской прокуратуры, должен уметь спать даже на снегу.

- Здесь. Истомин с удивлением посмотрел на лыжню.

- Да здесь прямо в лесу, смотри.

С этими словами он перевернул свои лыжи. С другой стороны они традиционно обивались мехом, чтобы не скользили обратно. Это нехитрое изобретение, ни один раз спасало жизни охотников тайге. Если заснуть на такой постилке, можно не опасаться замерзнуть, хотя бы с одной стороны. И постоянно переворачиваться с боку на бок. 

- Устраиваемся поудобнее, поближе к костру. Здесь главное следить за дровами, чтобы они не прогорели. И близко не подходить.

Сушину разместили по центру в небольшом распадке, куда спускалась лыжня. Она делила лес на две неравные части. С одной стороны заканчивалась настоящая буреломная тайга, где направление теряешь уже через несколько минут. И бескрайнее болото, с другой. На него зимой было особенно жалко смотреть. Если летом, под зеленной ряской, затянувшей всю водную гладь, что-то происходило. А на поверхности всегда стояло марево, особенно в жаркую погоду. Оно немного искажало пространство, особенно в жаркую погоду.  Зимой здесь было очень тихо. Где-то впереди у самого горизонта стояли остовы одиноких деревьев. Все остальное – это белая пустыня, тянущаяся до горизонта. Сухие остовы, кривых берез, это те, кто еще сопротивлялся великому болоту. Они то и доказывали, что когда то здесь была совсем другая жизнь. Вокруг них, как правило, образовывались небольшие сухие островки.

Следы лося перевалили через огромный сугроб и скрылись на замерзшей равнине болота. Из-за начавшегося бурана, их уже было едва видно. Дальше сохатого зверя преследовать было бесполезно, поэтому они решили ночевать прямо в лесу. Основная группа осталась на Джуриче в охотничьей избушке, и только они вдвоем отправились на охоту.  Костер выгрыз в снегу небольшой серый круг и нехотя отступил.

Истомин свернулся в комок и очень долго смотрел на угли. Ему было нравиться думать. Причем все мысли в этот момент казались, какими-то уж очень далекими и не совсем понятными. К примеру, он не мог сейчас понять, почему он так не любит своего соседа по кабинету, и при каждом удобном случае, старается заложить его начальству. Или про дом. В старом бараке течет крыша уже второй год. Крыша. Какая мелочь, это же совсем ерунда. Да и зарплату в прокуратуре до сих пор выдавали в окошке. Таком маленьком, забранном стальной решеткой.

Он перевернулся на спину. Огромное звездное небо заставило на секунду задохнуться. Весной здесь оно было особенно ярким. Истомин, только в детстве один раз был с родителями на Сочинском побережье. Тогда вечером они решили прогуляться с отцом. Они вышли за пределы пансионата. Кружка теплого пива в 14 лет  и огромное бездонное небо. Он хорошо запомнил те ощущения, когда горячие, еще не остывшие булыжники на пляже гладят спину. И так можно лежать бесконечно.

- Странно, не могу понять. Вроде Чердынь всего в двух сот километрах от этого места, а такое звездное небо я вижу, только здесь на Севере.

Истомин продолжал смотреть в небо, шевелились только губы. И было очень тепло, как тогда на Сочинском пляже. Он даже услышал шум волн.

- Да вы в городе в своем ни когда вверх, то и не посмотрите. Вот я как то в Перми у друга был. У него квартира была с балконом. Вышел я на этот балкон, постоял, плюнул вниз и вернулся обратной. Вот скажи, зачем вам там балконы?

Кузнецов то же перевернулся на спину и уставился в небо, а следователь проговорил.

- Наверное. Ни когда не замечал, у нас все больше направо, или налево, смотришь, когда дорогу переходишь. А на работе, вообще у тебя из-за плеча стараться подсмотреть, а ты постоянно за спину смотришь, оглядываешься.

Кузнецов промолчал и сказал.   

- Да говно у вас работа. Ты вон и бухаешь каждый день, не от лучшей жизни ведь.

- Я может, и пью, но работу свою выполняю. Хотя сейчас с Егорычем, как не очень получилось.

Он вздохнул и задумался.

- Чего тебе с Егорычем…..

Кузнецов отвлёкся на секунду, встал с нагретого ложа. Две лыжи обложил лапником, что бы, не так дуло. Перевернул бревно, горевшее в костре, на другую сторону, и лег обратно.

- Успокоился он насовсем. Хорошо ему сейчас, грехи хоть и есть, но расплатился за них сполна. И подробности той предсмертной записки знать не хочу.  Помнишь, все места себе не находил, то на неделю в лес уйдет, то мастерит что-то. Да и не от лучшей жизнь в Усть – Каиб уехал. Поживи там один, особенно зимой.

Они, почему то замолчали. Каждый задумался о своем. И в эти минуты, Истомин любил представлять. Как камера медленно отъезжает вверх, такое бывает в фильмах, а пленка обязательно должна быть черно – белой, и ты видишь как постепенно, огромный костер становиться все меньше и меньше. За тем на огромном, бескрайнем черном пятне тайги он становиться маленькой точкой, но не теряется совсем. Как и два человека, лежащие друг, напротив друга в заснеженном лесу. 

Ему снилась река. Лось стоял на другом берегу и ни как не мог перебраться. Хоть, до воды можно было пройти, без всяких проблем, он не спешил это делать. Несколько раз он пытался зайти в спокойную темную воду, но лед под ногами всегда крошился. У берега он был очень тонкий. Упав в воду и поработав всеми четырьмя конечностями лось выбирался уже, практически обессилившим, обратно. Снова кружил у брода и предпринимал еще одну попытку. После третьей или четвертой, он, провалился окончательно, и его понесло прочь от берега. Через несколько минут он скрылся за поворотом. 

Но сам сон не закончился. В центре оставался все, тот же участок реки, с небольшим изгибом в начале и наплывным островом в конце. Его всегда собирает весной, когда бурая от глины вода, вперемешку со льдом, приносит мусор из леса. За долгую зиму у корней его скопилось много сухих веток, еще больше наломал весенний ледоход. Оборвав с берез всю бересту, и спустил ее в них по течению, в одну бесформенную кучу. Чиркни спичкой и лесной пожар обеспечен. Все это, на время собирается посреди реки, на большом плавучем острове.

Именно этот участок и остался, а лось уплыл.  По берегу, где он спускался, понемногу осыпалась земля. Шуршание было слышно едва, едва, его перекрывал шум воды, которая постоянно перебегала перекаты. Она приятно убаюкивала, и становилось так тепло, что хотелось сбросить одеяло.

Завод

Истомин проснулся первым, он едва смог продрать глаза. Утренний туман лежал на поверхности. Чуть выше, от земли буквально на метр, уже было видно елки, снег и лыжню, убегавшую вдаль. А ниже все тонуло в непонятной, молочной мгле. За ночь практически полностью остыл костер, темные, обрызганные бока сугробов, затягивало свежим снегом. А уголь и остатки обгоревшей елки затягивало снежной порошей. 

Рядом лежал Кузнецов, заснул он, скорее всего, совсем недавно, всю ночь подкидывал дрова в костер. Истомин перевернулся на другой бок и улыбнулся. Он не помнил, как сам  уснул, а Серега старательно подбрасывал дрова,  чтобы ни кто не замерз.

Сначала он встал на колени и с трудом разогнул спину. Ночевка в холодном  лесу не пошла на пользу. Болело все, колени, спина и почему то кисти рук. Особенно ныли ноги, вчера они пробежали за сохатым минимум 15 километров, последние три  пришлось ползти в гору. Следователь хоть и и занимался в прошлом лыжами, даже для него это было слишком.

Наконец он разогнулся совсем и встал, чуть выше кромки тумана. В районе пояса, была видно четкая граница, за ней уже виднелся лес. Днем все выглядело по-другому. И перелесок и болото  в солнечном свете, уже не казалось таким мрачным.

Очень хотелось пить, он сделал два больших глотка из фляжки на поясе и только, на третьем понял, что там не вода, а водка. Он нагнулся обратно в туман и начал большими горстями есть снег. Белый и рассыпчатый, он  был очень вкусным. Когда он выпрямился снова, то сразу увидел лося. Тот, стоял в каких-то десяти метрах и завороженно смотрел, куда-то вдаль. Огромный хозяин зимнего леса. С ветвистыми рогами, возвышался над туманом и даже не взглянул на двух охотников. Кузнецов во сне с шумом перевернулся с одного бока на другой. Животное выглядело точно так же, как и во сне следователя. 

- .ля. Только и успел прошептать Истомин.

Он посмотрел на фляжку и снова на лося, животное ни куда не делось. Патронташ и ружье были рядом, но следователь боялся шелохнуться и спугнуть зверя. Хотя в этом замершем Северном величие было что-то непонятное.

Сохатый не спеша начал спускаться к реке, все повторялось, точь-в-точь, как во сне. У самого берега Южной Кельтмы, сугробы спускались прямо к застывшему берегу. Животное тяжело, переваливаясь с бока на бок и проваливаясь, практически по брюхо, начало спускаться к воде. Где-то, ближе к средине реки, было видно чистую воду. Она журчанием выбегала от куда-то из подо льда, и через несколько метров исчезала снова. Таких промоин на реке можно было насчитать с десяток.

Истомин в липком тумане, очень осторожно пробрался к спящему Кузнецову и рукой, начал нащупывать патронташ, и где-то рядом должно было быть ружье. Но руки натыкались на снег, брошенную одежду, лыжи и, ни как не хотели находить  оружие. Наконец, рука нащупала ледяной ствол и вытянула наверх ружье. Со вчерашнего дня оно было заряжено пулями.

Но следователь заворожено смотрел на огромное животное. Он медленно встал всеми четырьмя ногами на лед и стал переходить на другой берег. Если по снегу лось двигался уверенно, то здесь каждый шаг делал осторожно. Как бы решаясь куда вступить и перед этим пробуя поверхность на прочность, передними ногами. Внезапно, как и должно быть, лось провалился, на поверхности были видны только рога, затем, показалась голова, и он поплыл вниз по течению. Через несколько минут он добрался до другого берега и кроша лед, начал выбираться. А затем и вовсе – скрылся в лесу. Об утреннем госте, напоминал изломанный лед и следы на снегу.

- Ну что же ты гад не стрелял? Внезапно раздался над ухом голос Кузнецова.

Как он подошел, следователь даже не услышал. Он зачарованно смотрел на то место, где несколько секунд назад был лось. 

- Такого зверя упустили, видел рога какие. Я бы у себя в гараже повесил.

Он говорил беззлобно, как бы сам, понимая, что такое животное было нельзя убивать. По наитию, сам до конца не веря в происходящее.

- Нельзя его было Серега убивать. Нельзя. Я это сразу почувствовал, как только его увидел.

- Да понимаю я. А где это мы? А понял, завод кирпичный, ночью его и не увидел из-за бурана. Это нам старик повезло очень.

Туман, как неожиданно появился, так же быстро ушел куда-то в низины, и они сразу увидели развалины, до половины засыпанные снегом. Прямо из холма торчали остатки кирпичных стен и остов строений, чьи очертания из-за снега не угадывались совсем.

- Капитан рассказывал, что это были остатки старого кирпичного завода, строили его как раз рядом с местом добычи уникальной глины. Очень красного цвета, на кровь похожа. Старый карьер начинается через несколько километров, вон в ту сторону.

Кузнецов показал рукой, куда-то в сторону леса.

- Здесь ее обжигали, стояли огромные печи и дальше хотели вывозить на большую землю, с торговыми судами. Но канал закрыли, и бизнес у местных купцов накрылся, говорят, что завод так и не успел поработать. Даже где-то под снегом продукция не вывезенная осталась. Лежит с начала прошлого века.

Истомин усмехнулся и начал надевал лыжи.

- Давай сходим, посмотрим, охота ведь накрылась, хоть по развалинам полазим.

Кузнецов без всякого желания начал собираться. Снова подпоясался патронташем, отобрал ружье у Истомина и повесил себе через плечо.

- Пошли. Нам все равно через них возвращаться. Да и может, увидим, кого ни будь. Повезло тебе следователь, этот завод вообще редко кто видит. Вот излучина реки, бывало, проедешь здесь осенью или весной, а ни какого завода, то и нет. Одна поляна, до половины молодняком заросшая.  И все. И лося этого часто тут видят, не стреляет ни кто. Суеверные.

Они надели лыжи и медленно побрели обратно. Вчерашний буран скрыл все следы, и снег был очень чистым, как холст у художника. Ступать по нему не хотелось.

Сначала пришлось идти через остатки входных ворот, старая дорога от карьера видимо шла вдоль реки, по ней глину из карьера привозили сюда. Красная кирпичная арка была засыпана практически до самого верха снегом. Кто-то из идущих, задел сводчатую конструкцию и несколько кирпичей выпало прямо на снег, окрасив его красной пылью.  Первые мазки на холсте.

В остальном, даже спустя несколько веков, конструкция выглядела очень надежно. Хотя, как и все здесь, проигрывало в борьбе с природой. Приходя в негодность. За столетия, дожди и влага находили неровности, в кирпичной кладке и выгрызали их, метр за метром, отвоевывая свое. Над снежным покровом были видны только остатки стен и какие-то бесформенные конструкции из того же, красного кирпича. Угадать их назначение было не возможно.  

- Ну, тут видно был хозяйственный двор, а отсюда, вел спуск к воде на погрузку.

Истомин уже освоился и пытался угадать назначение очередного строения.

- Сейчас, если не засыпало, я тебе самый главный секрет этого завода покажу. По крайней мере, в прошлом году, все было целое еще. Удивишься очень.  

Он резко свернул влево и начал спускаться к берегу, под гору. Следователь едва успевал за ним. И уже рядом показалась Южная Кельтма, со своими и поворотами, обозначая себя и показывая, что она все видит и без нее ни куда.

Внезапно, под берегом, образовался черный провал. Вернее образовался он давно, вот только открылся сейчас. Сверху его было не видно, видимо рыли, какой-то хозяйственный ход, который выходил напрямую, к реке. Удобнее было перегружать кирпичи на суда.

- Скидывая лыжи здесь, дальше пешком.

Кузнецов закричал, откуда-то снизу. Истомин не спеша снял лыжи и воткнул их в снег, что бы, не съехали под горку и начал спускаться.

Внизу, прямо перед черным зевом подземного хода, Серега распаковывал рюкзак. Как всегда самая нужная вещь, была в самом низу. Он достал два налобных фонарика и прикрепил один, прямо на шапку, а второй отдал следователю.

- Пошли, посмотрим. Давно я здесь не бывал. Для тебя, то, для городского жителя, конечно, здесь все в новинку. А это наша тайна. Открывается завод редко.

- Я ни кому не расскажу.

- Да тебе ни кто и не поверит. О нем даже археологи не знают.

Они перелезли через завал все того же красного кирпича, прямо у входа и спрыгнули вниз. Их шаги сразу же начали отдаваться где-то под потолком, а лучи фонарей забегали по своду.   

Сразу за завалом, стояла проржавевшая вагонетка. Вернее это сейчас ее можно было назвать вагонеткой, скорее всего она выполняла ту же функцию, много веков назад. Заклепанное железо и что-то напоминающее колеса. Время не пощадило ни ее ни остатки рельсов, уходивших в гору. На потолке, здесь в большом зале, висели части каких-то конструкций. Все было перемешано, битый кирпич, бревна, занесенные весенним паводком, непонятное, рваное тряпье.

Они прошли еще немного вглубь, сам ход спускался вниз, под довольно хорошим уклоном, хотя должен был идти вверх. Двигаться стало труднее, завалы пошли все чаще. Стало страшно, ведь свод этого хода, прорытого несколько веков назад, мог рухнуть в любой момент.

Все закончилось в одном из залов, дальше ход сужался и через несколько метров кончался завалом. Кирпичи лежали один на другом, навсегда отделив историю, от современности. Что бы уже ни у кого не возникало вопросов. Этот зал был немного расчищен, а прямо в центре возвышался холм, то же из битого кирпича, который заканчивался огромной плитой. Она была принесена явно не отсюда.

- Истомин, ты же вроде следователь, иди сюда. Смотри здесь что-то написано.

Они  подошли ближе к плите и присели. Кузнецов рукавом начал чистить плоскую плиту. После двух или трех попыток, на мраморной поверхности начали проступать буквы. На ней с вензелями и ятями была вырезана надпись, огромными буквами.

«Моим сыновьям Сергию и Матфею от любящего отца. Я обязательно вернусь за вами, когда красная, кровавая смута спадет, и взоры многих станут чистыми и ясными»

И подпись «Настоятель церкви Георгия Победоносца Чердынского уезда. А.Д»

- Ты понял. Прошептал Кузнецов и снял шапку с фонариком. Его луч почему то сразу осветил резные буквы на надгробье.

- Нет, ни чего еще не понял. Истомин стоял у могилы и видимо напряженно думал. 

- Ну ты и следователь. Это сыновья священника, братья бабы Любы. Помнишь письмо капитана, в котором говориться, что они их похоронил у кирпичного завода на берегу Южной Кельтмы. Все сходиться. Золото рядом.

Дом

- А первая пуля, а первая пуля …..

В доме пили трое, уже долго. Слышно было, как один голос уже несколько часов пытается вывести куплет любимой песни. Но дальше первых строчек дело не идет. Спустя нескоро минут раздается второй голос.

- Заткнись, дай поспать.

И так повторяется снова и снова. 

Капитан сидел на берегу, подставляя лицо весеннему солнцу. В доме находиться было невозможно. Кузнецов с Истоминым добрались до запасов спиртного и праздновали обретение будущего клада. Они были в полной уверенности, что находятся всего в нескольких шагах от баснословного богатства. Истомин даже уже начал тратить не заработанные деньги. 

Река в этом месте постепенно освобождалась ото льда. И хотя до весеннего ледохода было еще очень далеко, уже на льду, в некоторых местах было опасно находиться. Но на берегу рядом с домом расположенном на притоке Южной Кельтмы – реки Джуричь, было очень приятно. Ни хотелось, ни о чем думать, а просто сидеть и смотреть на бегущую воду. Мысли лениво бродили в голове.

Истомин выпал из избушки, внутри  было невозможно находиться. И капитан уже несколько дней спал в бане. Там никто не курил,  и воздух пах свежей хвоей. Еще осенью, они вместе с Кузнецовым наварили особого экстракта и после бани, воздух еще очень долго пах елками и смолой, вперемешку с шишками.

- Саныч, дай лопату. Где она.

Следователь не мог подняться на ноги, поэтому передвигался на четырех конечностях.

- В сарае, за баней возьми. Далеко собрался?

- Буду клад откапывать, чувствую он где-то рядом.

За баней послышался скрежет по железу и через несколько минут грохот, а потом все смолкло. Капитан лениво посмотрел в сторону сарая и отвернулся. Он догадывался, что Истомин, скорее всего ни куда сегодня в таком состоянии не пойдет, поэтому не обращал внимания.

На берегу неожиданно, посреди белого льда, подсвечено весенним солнцем, показался красный флажок. Сработала одна из жерлиц. В течение нескольких дней, пока следователь и житель отдаленного поселка в Чердыни праздновали обретение клада, он занимался более насущными проблемами.

В этой части Джурича была самая лучшая рыбалка. И как раз время года подходящее, весна щука нагуливает икру на подобных северных речках. Для того, что бы она хорошо клевала достаточно пробурить несколько лунок и установить нехитрое приспособление. Леска с катушкой, на крючке наживка, как правило, это мелкая, сорная рыбы, выловленная здесь же. На другом конце очень простого устройства флажок, если рыба клюет, срабатывает механизм и красный треугольник поднимается вверх.

Это была третья за сегодня крупная рыба. Она едва пролезла в лунку, килограммов пять не меньше. Капитан, не спеша, что бы, не оборвать леску начал доставать хищника из темной глубины. Из-за болот, которые простирались вокруг практически всех без исключения речушек на Севере Чердынского района, вода была довольно темного – болотного цвета. И даже белое мясо щуки, здесь отдавало желтизной.    

Наконец из лунки показался хвост и у Якова Саныча неожиданно подкосились ноги, он упал на спину, а сверху на него грохнулась склизкая щука. Ее морда, была как раз напротив лица капитана, они смотрели друг другу в глаза несколько долгим минут, за тем зверь мигнул и отвернулся, а пенсионеру, отчего то, больше не захотелось сегодня рыбачить.

 Он с трудом дотащил рыбу до поляны, где ни чего не изменилось, бросил ее в снег у костра и пошел в сарай за посудой. В той части, где должны быть дрова, спал Истомин, так и не сумевший найти лопату. Капитан поймал себя на мысли, что точно так же несколько дней назад, в Ольховке, у него в сарае лежал труп Егорыча. В этом было какое то сходство, пьяный следователь так же смотрел бездонными глазами в небо, от чего то сильно напоминая лесного отшельника.

Когда была готова уха, проснулся Кузнецов. С деревянной головой и мутным взглядом он вышел к костру, капитан, молча, протянул ему ложку, и тот начал хлебать, обжигаясь, изумительный золотистый бульон. Его капли падали на снег, уже через несколько минут, его взгляд стал более осмысленным.

- Следователь не просыпался.

- Нет, в сарае уснул, я его в дом перенес. Проветрить там надо и убрать после вас. Накурили, находится не возможно.

Затем они долго все втроем парились в настоящей бане, с единственным расхождением с традициями – она была сделана по белому. То есть не было закопченных стен и противно пахнувшей каменки. Здесь была душистая трава, которая лежала прямо на полу и на полоке и хвойный экстракт, который от души плескали на камни. После него вся кожа пропахла чем-то неповторимым лесным. А за тем несколько раз ныряли в воду, полынь на реке были в достатке.

После только, как они заснули буквально, через несколько минут, когда голова коснулась подушек, капитан раскрыл последнюю часть бумаг бабы Любы и углубился в чтение.

«… осенью 1915 года дело об исследование Екатерининского канала переходит в руки начальника Пермского Управления земледелия и государственного имущества А.Дубенскаго, который организует экспедицию на канал, для технического осмотра; позднее предоставляет докладную записку в министерство, получает кредиты, от министерства земледелия, привлекает к материальному участию Пермское губернское земство и ранее весной 1916 года преступает к работам, выполнение которых передается местному отделению Казанского водного круга, который, то же получает кредиты на работы и изыскания от Управления водных путей»

На этом бумаги заканчивались, все завершилось в 1916 году. Собственно как и история одного из самых сложных гидротехнических сооружений на территории Пермского Края и соседних регионов. В которое вложили кучу казенных денег и угробили сотни человеческих жизней. Закопав их, в бескрайней тайге и оставив после себя безмолвный, прямой как стрела, рассекающий Пермскую тайгу, памятник человеческому упорству и казнокрадству.

Клад

- Должно быть где – то здесь.

Два бурана стояли на пригорке, Кузнецов возился рядом с ними, у одной из машин полетело зажигание, и она постоянно глохла. Капитан и следователь стояли рядом с небольшой протокой, а дядя Миша ушел немного дальше. Это и были Южные ворота или первый шлюз, с которого начиналась сложная гидротехническая система Екатерининского канала. Сейчас, ранней весной, даже и не скажешь, что здесь век назад проходили огромные баржи, а на подходе была очередь из проезжающих.

Капитан еще раз посмотрел на карту, вся беда была в том, что даже, несмотря на то, что в позапрошлом и прошлом веке, здесь работали геодезисты и составляли довольно детальные карты, понятие масштаба у них не существовало.  И обычный крестик на карте, мог обозначать расстояние в несколько квадратных километров.

По документам сам канал был протяженностью примерно 10 километров и связывал две реки Северную и Южную Кельтму. С южного конца тянулся Джуричь, мечта многих рыбаков, с Севера канал заканчивался глухой деревенькой Канава. Где до сих пор жили, вдали от всякой цивилизации потомки, тех, кто, когда то строил и обслуживал Екатерининский канал. Беглые крестьяне, заключенные и просто авантюристы, искавшие лучшей доли. Они до сих пор не знают точную численность населения и дату основания своего поселка. Сюда редко добирались власти, но каждые выборы исправно привозили урну для голосования. И не умеющие читать и писать люди, ставили крестики напротив ни чего здесь не значащих для них фамилий.

Копать решили слева от остатков большого шлюза. Там на пригорке, росло несколько огромных сосен, неизвестно как выживших в этом болоте. Да и священник в своих бумагах что-то упоминал о деревьях. То, что на здесь когда то была огромная деревянная конструкция, говорили только документы, которые передала баба Люба, все остальное сгнило или было растащено.

Землю утоптали и половину дня топили снег, развели два огромных костра, они уже ближе к ночи их языки освещали поляну. У корней деревьев они расчистили довольно большую площадку. Уже ближе к ночи все собирались у большего костра. Он жарко грел, а на углях жарилась огромная щука. Ее капитан захватил с собой из дома.

- Мы уже близко. Истомин, хоть и не пил, глаза у него горели, и он говорил он очень хрипло.

- Да чувствую я, рядом мы. Перемазанный с ног до головы Кузнецов, воткнул огромную кирку в землю. Ее капитан нашел где-то в верховьях.

- Будем спать ложиться, я лапника нарубил, сейчас его расстелем на то место, где горел костер. Там земля прогрелась. И до утра не замерзнем.

- Давай. Дядя Миша достал огромный кусок полиэтилена, в который был закутан труп Егорыча.

Капитан, поднес карту ближе к глазам и уже в который раз, посмотрел на крестик, который медленно из-за выпавшего снега, начал превращаться в огромную кляксу. Должно быть где-то здесь, дальше начинался канал и с таким ценностями уже не выйдешь, повяжут красные комиссары.

Они освободили площадку от остатков углей, земля у корней деревьев хорошо прогрелась, и даже сквозь наброшенный лапник, прекрасно отдавала тепло. Легли рядом друг с другом и сверху закутались полиэтиленом, который от жара из нутрии сразу покрылся испариной. Но сон не шел

- Я как представлю, сколько здесь нашего брата полегло, так сразу  тошно от этого места становиться и мурашки по коже

Дядя Миша говорил от куда-то из-за спины, и голос был не похож на себя. Как бывает по радио с испорченным динамиком.

- Они ведь, по сути, в руках только лопаты, да кирки, такая как у Кузи сегодня была, в руках имели и все. И такой огромный канал, сквозь болото умудрились прорыть. Стенки закрепить, систему шлюзов построить и в итоге все просрать.     

- Да не просрали, раз мы еще помним. Истомина вон заставим статью в местной газете написать. А земля еще долго заживать будет.

Капитан смотрел в чистое звездное небо.

- Я по телевизору видел, что он прямой и делит лес на две части. Начинается в Чердынском районе и заходит в республику Коми. С одной стороны примерно пять километров и с другой. А сама тайга, словно смирилась с ним. Деревню вон любую возьми, через нескоро лет, после того, как человек ушел, зарастает до самых крыш, а ему хоть бы хны.

И звезды падали в этот день особенно часто, заставляя сбываться любые даже, самые сокровенные желания. Тем более что спали они крепко, без всяких сновидений, потому, что каждый был уверен, что прямо под ними, под землей на глубине в несколько метров зарыты несметные сокровища. 

Первым рано утром из под полиэтилена выбрался Сверчок и сразу побежал к ближайшим кустам. Почки у пенсионера не переносили холод,  и всегда хотелось по малой нужде. Обернувший, через несколько минут, он увидел стаю больших воронов. Десяток птиц, с деловым видом долбили клювом мерзлую землю и раскапывали лапами пятачок, рядом с из местом ночевки.

- Просыпайтесь, похоже Егорыч с того света нам помощников прислал.

Птицы продолжали все дело, не обращая ни какого внимания: ни на дядю Мишу, ни на остальных кладоискателей, которые спешно начали выбираться на свежий воздух.

- Точно, зажигай костер, там будем копать.

- Давай лопаты. Закричало сразу несколько голосов.

В течение получаса они с остервенением долбили мерзлую землю. Та не поддавалась, в отличие от похорон, на мансийском погосте, копать здесь было гораздо труднее. Приходилось рубить кучу коней, которыми, как пальцами, сосны хватали кусок болотистой почвы. Об лопату постоянно что-то звякало, но это оказывались камни или смерзшаяся глина, наконец, они уперлись во что-то твердое.

- Нашли. Заорал Кузнецов. Яшка тащи кирку, тут аккуратно надо. 

На свет сначала показалась деревянная крышка, после очередного удара, из нутрии послышался глухой звук. Как будто, сразу за ним была пустота. Они лихорадочно начали расширять яму, но деревянная крышка не думала заканчиваться. После часа работы ее удалось расширить на всю длину, почти два метра, по ширине ящик не дотягивал до полу метра.

И только выбравшись из ямы, посмотрев на вырытое, сверху, задумались. Первым с силу специфики работы, о содержимом догадался следователь.

- Гроб, не иначе. Я такого при эксгумациях насмотрелся до самого конца своей жизни.

- Точно гроб. Проговорил капитан. Вон и крест угадывается. Наверное, к старому священнику отношение имеет, но я его трогать не буду. Дурная примета.

- Да, пусть Истомин и открывает, он же следователь. Они в бога не верят. Дядя Миша немного отступил от края ямы, стараясь не смотреть вниз.

- Да и хрен с вами, зачем сюда так долго тащились, подумаешь покойник. С этим словами Истомин спрыгнул вниз и ударил со всей силы по крышке.

 Дерево даже спустя век, сохранилось прекрасно, виной всему была красная глина, которая прекрасно законсервировала деревянный гроб,  только подгнило в нескольких местах. После третьего удара, крышка распалась на две половинки. Их он отбросил в сторону и внутри, оказался объемный сверток, завернутый в кожу.  Следователь его аккуратно поднял наверх.

- Осторожней не разбейте. Зачем-то сказал Сверчок.

Кожа на свертке ссохлась и поддавалась с трудом. Ее аккуратно развернули, послышался треск и внутри, завернутая в три  слоя, лежала та самая икона, ангела с крыльями, смотрящего в небо. О которой, так просила баба Люба. Больше в деревянном гробу не было ни чего. Это и было главным сокровищем бежавшего священника.

Домой

Он видел, как последний буран скрылся за горизонтом и пошел в сторону дома. Капитан не довез его, каких-то 100 метров до старого барака, с рассохшейся деревянной дверью. С дядей Мишей они попрощались, молча, ни кто, особо не говорил. Даже следователь на всем протяжение пути,  от канала, не проронил ни слова.

Сверчок вышел на пригорок и увидел всю Ольховку целиком, на фоне садившегося солнца. Что-то неуловимо в этом богом забытом населенном пункте изменилось, хотя он не был здесь всего неделю. Уже подходя к своему дому, он увидел, что крыша все-таки окончательно сползла вниз и завалилась набок. За время его отсутствия, снег успел завалить до половины обе комнаты. Из сугробов причудливо торчали стенки кровати, и лишь телевизор на тумбочке, излучал уверенность и стоял не тронутым.

Он прошел внутрь, следы здесь смотрелись довольно непривычно, и присел на край стола. Он начал смахивать снег со скатерти и задумался. Наступал вечер, и надо было где-то ночевать. Конечно, потом он найдет себе дом получше и переберется туда. Пустых бараков в Ольховке еще хватало. Но сегодня было негде ночевать.

Внезапно он все понял и молча, по снегу подошел к шкафу. В нем лежал старый, потертый от времени матрац, с которым обычно ходят из камеры в камеру заключенные. Наверно и этот к сидельцу попал таким образом. Он взвалил его на плечи, взял чайник с плиты и вышел на дорогу. До зоны идти было всего ни чего, не больше полу километра.

Пройдя через ворота КПП, он отчетливо стал слышать лай собак, которые здесь были всегда, видимо даже после закрытия колонии, Этот маршрут он мог пройти с закрытыми глазами, слишком долго он здесь находился. Сверчок в уме считал шаги, двадцать восемь, двадцать девять, тридцать. 

Внезапно грудь уперлась в двери барака. Рядом висела доска с портретами передовиков производства. Вон Бурый, который бригадиром был. Помер на воле, говорят жить не смог, после отсидки, где-то в Чердыни прирезали.

Он открыл дверь, с зияющими дырами, вместо окошек и прошел по длинному коридору. Штукатурка, скрипела под сапогами, и открыл дверь камеры. На стене с боку висела табличка, где всегда были написаны, фамилия, имя, статья и срок.

Он с трудом открыл железную дверь и сел на нары. С опозданием заметил, что еще день, а нары не откинуты и находятся в лежачем положение. Нарушение режима. Внизу валялась карточка, которая должна  быть расположена над входом. В ней можно было различить только фамилию и имя - Михаил Антонов, дальше было не разобрать. Старый зэк уткнулся в матрац и заплакал. Он был дома. А где-то на самой границе заката тихо зазвонил колокол.

 

конец