Последняя жертва войны
Когда я уезжаю в командировку, матушка обязательно назавтра же звонит мне, чтобы узнать, что и как. И в этот раз случилось то же самое. Но я не знал, что ей сказать и в безмолвии застыл с трубкой в руке. Казалось, в горле стоял тяжелый ком. А из трубки доносилось: "Что случилось, почему ты молчишь?" Мать безостановочно засыпала вопросами. Про себя я прошептал: "Тётя Зоя умерла!" Мама повторила несколько раз: "Не слышу тебя, сынок". И как же я донесу ей эту тяжелую весть? Может быть, рассказать ей при возвращении? Да, точно, расскажу обо всем подробно, как только вернусь домой. Ей сейчас лучше не знать об этом.
— Мама, я сам вам позвоню. Не беспокойтесь!
— Как там Зоя? Долго не задерживайтесь!
— Да, да, конечно. Пока, мам.
— Передай привет Зое.
Успокоил маму, а сам потерял покой. Назавтра я пошёл к могиле тети Зои, чтобы попрощаться. Не зная, что сказать, я смотрел на две могилы. И тут мысли нахлынули сами собой: издалека доносился рев паровоза, затем вагоны столкнулись друг о дружку, позже послышались звуки отъезжающего поезда...
С началом войны большинство эвакуированных людей из Украины прибыло в наш кишлак — Кумушкан. А Зою апа, то есть тетю Зою поселили в доме нашей ближайшей соседки Олмосхон-ая. В том году я пошёл в первый класс. Вернувшись из школы, застал маму, которая собралась навестить новых соседей. Я поплелся за ней. Ведь со вчерашнего вечера мне очень хотелось увидеть гогочущего снежно— белого гуся, звуки которого слышалось на всю округу.
Соседка Олмосхон-ая под сводами виноградных лоз разговаривала с какой-то русской старушкой. Они сидели на ветхом, выцветшем, искривленном топчане[1]. Увидев коврик, разосланный на старом кигизе[2] мама чуть удивленно приподняла брови: "Видать, в честь гостей", — подумала она, наверняка. Кстати, полосатый коврик, привезенный дядей Тулкуном, растилали только на свадебные торжества или для гостей, а в остальное время на старый выцветший войлочный кигиз, свяленного из бараньей шерсти ничего не стелили. На его краешке, есть подгоревшее место размером с ладонь. Обычно под курпачами[3] его не видно. Мой приятель Икбол прятал в эту дыру выигранные фантики. Он всегда умудрялся садиться именно на то место с маленьким секретом.
Олмосхон-ая, завидев нас, вышла навстречу. Эта женщина, проводившая на войну мужа и двух сыновей, с тех пор заметно согнулась, осунулась. Но она принимала действительность как должное. Потому что понимала, что она не одна такая страдалица. У неё была всегда дежурная фраза "чтоб сдохли эти немцы!". До того момента я никогда не видел русских женщин. Я спрятался за маму, немного страшась. В это время старушка рукой поманила меня:"Иди сюда, сыночек." Я не понял её слов, но по жесту смекнул, что она подзывает к себе. Мать подтолкнула меня: "Иди, подойди к ней". Но я засмутился и не сдвинулся с места.
— Невестку вашу не видать, — сказала мама на ломаном русском.
— С тех пор как приехала, заперлась в комнате и плачет не переставая,— ответила Олмосхон-ая вместо старушки.— Мы звали её покушать, не идёт окаянная. Я даже растерялась.
— Почему? — спросила мать, протягивая соседке узелок с ароматным свежеиспеченным сладким хлебом внутри.
— Может у нас ей не понравилось?
— Да что вы?
— Так ведь не ест со вчерашнего дня, — сказала в сердцах Олмосхон-ая...
— Проклятые немцы! Всем нарушили покой со своей войной. Бедняжка, наверное, лишилась и мужа, и дома. Поэтому и плачет, — успокаивала мать соседку.
— Ладно, если бы только плакала. Она же рыдает горестно во весь голос так, что сердце разрывается. ..
— Наверное, больше всех пострадала она. Да, кстати, я принесла горячие лепешки. Хорошо было бы, если б она отведала. Может, мне удастся позвать её? — сказала мать, прежде чем присесть на край топчана.
— Ладно, попытайтесь. Может, и послушается вас.
Перед тем как войти в дом, мать обратилась к старушке, спросив о причине горя её невестки.
— Я... я не могу рассказать, — задрожал голос старушки, а из глаз её покатились крупные слезинки. Было заметно её сильное волнение и то, как её сухие, бесцветные губы судорожно задрожали.
— Заходите. Вот если б вы смогли её успокоить. Но боюсь, что вам это не под силу. Вдруг, если она от отчаяния нагрубит вам, пожалуйста, не обижайтесь.
Я последовал за мамой.
В комнате возле окна на железной кровати лежала худощавая молодая женщина. Даже с порога было видно, как вздрагивали её тонкие плечи. У её ног стоял с воинственным видом жирный гусь, которого я вчера видел только один раз. Я хотел подойти потрогать его, но мать удержала меня за руку. Наказав мне молча стоять у двери и не двигаться с места, мама тихонько подошла к плачущей женщине. Гусь обеспокоенно загоготал, словно, предупреждая хозяйку о приближающейся опасности. Женщина даже не шелохнулась.
— Дочинка, — сказала мать, вспоминая весь свой скудный словарный запас русского языка. — Мы соседи. Горячий хлеб принос. Ставай, дочинка!
Женщина, казалось, ничего не слышала и не шевелилась. Мать очень хотела подойти к ней, но побаивалась гуся, который вот- вот набросится на неё, если что....
— Кыш! — сказала мать, поднимая руку. Вдруг женщина с места крикнула: "Не трогайте его!" Затем добавила: "Выйдите отсюда. Не мешайте мне",— и в сердцах отвернулась к окну. Мать опешила. Она не знала, что дальше делать. Признаться, я не совсем понял, что сказала та женщина, завернувшаяся в большой белый пуховый платок, но было ясно, что что-то не так. Потому что моя мама надолго застыла на месте в странном смятении.
Мне стало жаль её. — Пошли! — сказал я ей. Если честно я был зол на грубость этой незнакомой женщины, которая даже по возрасту не должна была так поступать. Бедная мама, с каким трудом она испекла этот хлеб и в такое голодное для всех трудное время хотела поделиться им по— братски.... Я потянулеё за руку. И только тогда она поняла, что звать женщину бесполезно. Мы вернулись назад.
— Никого не слушает, — сказала Олмосхон- ая, утешая мою мать.
— Как её зовут?— спросила мать.
— Зоя, — ответила старушка, освобождая ей место возле себя.— Она моя невестка. Ей, двадцать два года. Муж и сын ушли на войну. Остались мы вдвоём.
— Ваш сын погиб на войне? — спросила мать старушку.
— Слав Богу, пока жив, — ответила старушка, с умилением глядя на хлеб в маминых руках.
— Может быть, её родители погибли в бомбежке?
— Нет, они тоже живы.
— Почему же тогда она так убивается? — не унималась мать.
Старушка вдруг заревела как малое дитя, мотая головой. В этот момент она рыдала горько не меньше, чем её невестка. И все же ни слова не сказала о причине их слез.
— И мне не рассказывают, окаянные, — сказала Олмосхон-ая, ставя на стол только что срезанные гроздья винограда. Давайте, спросим у них дня через два, когда они придут в себя. Присаживайтесь к столу.
Мы вернулись домой, так и не узнав причину горя молодой женщины. Мать и позднее не смогла докопаться до истины. Вскоре старушка ушла на тот свет от страданий и горя, унеся с собой в гроб их тайну. Война закончилась через четыре года, но сколько судеб она покалечила. Начались мирные дни. Радость и веселье вокруг. Но на бледном лице Зои так и не появилась улыбка. Наоборот, теперь она пуще загоревала. Возвращаться на Родину тоже не торопилась. Оказывается, она все-таки проговорилась соседке, что не может вернуться туда. На что я был удивлён не меньше матери. Ведь теперь я был подростком, кое- что понимающим. На самом деле из-за проклятой войны мы все раньше времени повзрослели. ..
После окончания школы я уехал в Ташкент на учёбу. Но, к сожалению, не смог поступить в университет. На следующий год был призван на военную службу. Попал на службу в украинский город Харьковь. Услышав об этом, и тётя Зоя стала передавать мне приветы. Оказывается, она родилась именно в этом городе. Но за возлюбленным, родом из Крыма, она переехала туда после замужества. Как-то раз через месяц я должен был получить увольнение. И тогда у меня появилась идея пригласить сюда маму и тетю Зою. Хотел с ними погулять здесь два—три дня, а потом вернуться вместе домой. Но из письма я узнал, что услышав о моём предложении тётя Зоя залилась горькими слезами. Она сказала моей матери: "Как же я вернусь в деревню? Что я скажу всем? Нет, никогда не смогу туда поехать!" Я разозлился не на шутку. Мне сильно захотелось разведать её тайну. Странно, как она живёт с этим столько лет? И никому ни слова!
После военной службы я сдал документы на исторический факультет университета. После пяти лет учёбы меня оставили работать на факультете. Вскоре начал учиться в аспирантуре. Я мечтал стать кандидатом наук. В период службы в армии я в совершенстве изучил и украинский, и крымско— татарский языки. Может быть, по этой причине меня пригласили на работу в МИД. Перед отъездом в командировку на Украину в составе разных делегаций, я обязательно заезжал в родной кишлак Кумушкан, чтобы получить благословение родителей. Каждый раз тётя Зоя узнав об очередной моей поездке, подолгу провожала меня со слезами.
— Давайте, я вас тоже заберу, — сказал я однажды. Тётя Зоя не согласилась. Со слезами она пошла обратно. Но в следующий раз она дала мне адрес своей деревни, которая находилась на окраине города. «Наверное, наш дом давно уже разбомбили. И, пожалуйста, расспросите о малышке по имени Расия». Для того, чтобы произнести эти слова, ей, возможно, потребовалась неимоверная сила. Она обливалась потом, дыхание ее сперло, ещё немного и потеряла бы сознание.
Я был ошеломлен. Её голубые глаза как и тогда, при первой нашей встрече, были полны горечи, слёзы так и катились по щекам. Печальный голос её дрожал, слова еле были слышны. В них была невосполнимая утрата и горечь разлуки. Что же это за история, которую она никак не может забыть? Неужто это такое великое несчастье, которое нельзя вычеркнуть из памяти? А может это глубокая тоска по Родине? Что же это за горе, которое при каждом воспоминании нещадно разрывает сердце?
Я выкроил время, чтобы выполнить обещание. Руководитель делегации, узнав о моём незапланированном визите, заподозрил меня. Я решил, что его надо посвятить в эту историю. Кое-как получил его согласие, но сразу понял, что за мной приставили "хвост". Я же сделал вид, что ничего не заметил. Поехал в Зоину деревню. Оказалось, что большинство народу вернулось в свои дома, а в пустующие заселились те, кто потерял свой кров. Видно было, что люди уже обжились, но последствия войны все ещё ощущались. Мне не составило труда найти дом, куда Зоя пришла невесткой. Видимо, половина дома была отстроена заново. Так как дом был разделен на две части. Я постучался. Калитку мне открыла полная женщина лет пятидесяти.
Озвучив причину своего визита, я спросил в каком году они здесь поселились.
— Весной сорок шестого, — ответила обеспокоенно женщина, представившаяся Альмирой Рауфовной. Затем вдруг спросила:"А что, хозяева хотят вернуться?"
"Нет",— ответил я. И только после этого она облегчённой вздохнула. В разговоре я расспросил о малышке по имени Расия.
Оказалось, что в полуразрушенный дом Альмира Рауфовна заселилась с двумя детьми. Однажды к ней в дом пришёл какой-то старик, который еле волочил ноги. Увидев незнакомых поселенцев, он с разочароанным лицом молча пошёл обратно. Но Альмира Рауфовна не растерялась, она догнала его, вернула обратно, пригласила в дом, чувствовала, что ему есть, что рассказать. В тот день хозяйка напоила гостя водкой. После глубокого похмелья у старика развязался язык. Он стал рассказывать о том, как после массового отъезда населения, он остался в деревне один. В поисках еды он бродил из дома в дом. Очередным был вот этот дом, где когда-то жила Зоя. Вместо еды он натолкнулся здесь на завернутого в пеленки ребёнка, который спокойно лежал на кровати возле окна. Он тихо подкрался к нему: ребёнок не подавал признаков жизни. Совесть не позволила ему оставить мертвого ребёнка просто так. К сожалению, кладбище находилось в соседней деревушке. Обессиленный он не сможет его донести туда. Скорее всего он доберётся до ближайшего холма и там же схоронит его в глубокой яме, размышлял он. Назавтра еле живой старик смог лишь начеркнуть на маленькой дощечке: "Расия — трёхмесячный ребёнок". Затем он нашёл кусочек черствого хлеба, подкрепившись им, пошёл и закрепил надписанную дощечку над маленькой могилкой. Так он еле дотянул до окончания войны в голоде и холоде. Зашёл услышав, что в этом доме живут люди. В тот день он вручил Альмире Рауфовне "Свидетельство о рождении", которое он нашёл в пеленках той малышки. Попросил, чтобы отдали, если вернутся хозяева дома. В сердцах он крепко выругался, проклинал непутевую мать, оставившую ребёнка на произвол судьбы. Старик вскоре умер.
Возвращаясь назад, я кажется понял тайну большого горя тети Зои. Получается, она сознательно оставила беспомощного ребёнка умирать в мучениях! Но как? В голове даже не укладывалось? Это какой же надо быть матерью, чтобы вот так оставить крохотного младенца, родимую кровинушку? Неужто она поступила так из корыстных целей? Подумала, что устроит жизнь на новом месте, вновь выйдет замуж, а ребёнка посчитала для себя обузой? Мне не хотелось в это верить. При этой мысли я глубоко возненавидел тетю Зою. Сделала дело, а сама в слезы? Что ж, этим она хотела снискать к себе жалость людей? Но в то же время у меня мелькнула мысль, а может я ошибаюсь? Потому что будучи вдовой, Зоя не вышла замуж. Никогда я не видел её смеющейся. Даже после окончания войны она не торопилась обратно домой на Родину.
Что же я ученый — невежда, изучая всемирную историю, прошлое и настоящее, религию и культуру народов, не смог понять, что творится в душе простой женщины, живущей с нами бок о бок?! Или же я, обидевшись на её грубость в отношении моей матери, не поинтересовался её судьбой? Может быть... Так ведь она и сама в какой-то мере виновата: нелюдимая, скрытная, никого к себе не подпускала.
Да, казалось, только теперь я понял причину большого горя этой женщины. Видимо, она не смогла простить себя за свой нечеловеческий поступок. По этой же причине она не может вернуться на Родину. Неужели так оно и есть?
Увидев меня, тётя Зоя кинулась мне на шею. Она долго не отпускала меня из объятий и также долго и горько рыдала. Мне показалось, что слёзы её неискренни. При этой мысли я постарался освободиться из её крепких рук. Почувствовав это, она разрыдалась ещё пуще. Затем она с дрожью в голосе проговорила: — Это не то, что ты думаешь.
— А что?! — вырвалось у меня.
Мать не понимала, что происходило между нами. Она забеспокоилась тем, что я веду себя грубо с этой бедной женщиной. Наконец, тётя Зоя успокоилась.
— Какую же весть ты принёс? — спросила женщина, поспешно поправляя воротник моего пиджака, который она сильно помяла меж пальцев.
— А может сначала вы расскажете?
— Нет, сначала ты.
В этом году стояла ранняя осень. Воздух был прохладным. Но несмотря на это, мы оставались на улице под виноградником. Мать завела нас в дом.
Я подробно рассказал обо всем, что узнал во время командировки. Когда рассказ дошёл до старика, который зашёл в дом в поисках еды, слёзы наполнили глаза тети Зои. Она не сдержалась и разразилась горькими слезами в момент, когда в рассказе я дошёл до мертвого ребёнка на кровати возле окна. Она затряслась от отчаянных рыданий в объятиях моей матери. Мать все ещё не понимала, что происходит. Её руки, покрытые морщинами, теперь гладили дрожащие плечи и поседевшие волосы тети Зои. Она не могла найти слов, которые смогли бы успокоить эту женщину. Ответ она искала в моих глазах. Когда же я рассказывал о том, как старик выкопал могилку на холме близ деревушки, тётя Зоя на мгновенье замолкла, приподняла голову и скороговоркой благословила Всевышнего за то, что тот не оставил ребёнка на съедение бродячим собакам. Затем спросила: — Ты видел своими глазами могилку Расии?
— Да. На ней даже сохранилась дощечка с именем девочки. А вот это её документ. Увидев свидетельство о рождении своего ребёнка, Зоя застыла на несколько мгновений. Затем придя в себя, она дрожащими руками бережно взяла его и приложила к лицу. Вся её история как старая кинолента пробежала перед глазами. Она вспомнила её от начала до конца.
* * *
...Недобрая весть, которую с раннего утра распространяли по деревне, переходила из дома в дом. Председатель колхоза и однорукий майор лет пятидесяти заставляли ещё пуще паниковать людей, которые и так жили в страхе от скорого нашествия фашистов.
— Срочно всем на вокзал в течение часа! Поезд отходит ровно в шесть! Берите с собой только самое необходимое. Слышите? Только документы и съестные припасы на два— три дня!
— А постель нужна? — спросил кто- то в суете.
— Нельзя. Собирайтесь, на вокзале народу много. Если не успеете на шестичасовой, отстанете от поезда. Немцы совсем близко! Пошевеливайтесь!
Голоса "глашатаев" теперь слышались во дворе Зоиного дома.
— Можно я возьму с собой гуся, — спросила Зоя, указав на животное, которое повсюду следовал за ней. Ведь скоро и дочка подрастёт....
— Ты в своём уме? Ещё неизвестно найдётся ли место для тебя и твоего ребёнка?! Убери его! Что ты стоишь как вкопанная?! Собирай шмотки старушки!
Громкоголосый майор теперь вовсю колотил соседские окна.
— Что вы возитесь в доме?! Бегите на вокзал!
Зоя заметалась. Надела на свекровь тёплый джемпер, накинула ей на голову теплый платок, обмотала его концы вокруг её туловища. Даже не забыла обуть в валенки.
— Вы бегите! Я сейчас соберу Расию, догоню вас! Вставайте!
Перед тем как выйти, старушка попросила не забыть прихватить и её лекарства.
— Конечно, обязательно возьму. Следуйте за людьми!
Зоя кинулась в дом, за ней гусь неровной походкой. Под старым сервантом она достала документы, завёрнутые в несколько слоев пожелтевшей газеты. Наспех раскрыла их: вроде все на месте. Теперь осталось разбудить ребёнка, одеть его. В беготне она отыскала теплую одежду ребёнка, одела его, остальные вещи бросила в общий большой узел, который она набросит на плечи. Теперь и гусь заметался, казалось, и он понял, что приближается какая-то беда. Он начал гоготать совсем не так как обычно. Не отставал от Зои, ходил за ней по пятам. Она в спальню — он за ней, она в сени — он туда же. Зоя искала свою одежду, меж тем изредка бросала взгляды на гуся. Постепенно ей становилось жаль оставлять его одного. А что если она оставит ему вчерашнюю еду? Положит ещё полбуханки. Как-нибудь он день продержится.... Нет, его вообще нельзя оставлять. Ведь фашисты зарежут его....В суете она даже представила эту картину перед глазами и вздрогнула. Нет, не сможет она оставить его жестоким фашистам. Как-нибудь донесет его до вокзала, а там видно будет. В этот момент у неё появилась идея завернуть гуся в пеленки, как ребёнка. А чтобы в пути он не издавал звуки, она завяжет ему клюв веревкой. А в поезде уже никому до него не будет дела. Зоя обрадовавшись своей находчивости, разорвала старое одеяло пополам. Она подумала, что если одинаково завернет и ребенка, и гуся, то будет казаться, что у нее двойня и люди обязательно помогут ей взобраться на поезд без очереди. Она энергичными движениями завернула в одеяло сначала гуся. Тот, видимо, понял, что уезжает с хозяйкой и не стал сопротивляться. В шкафу с белой ситцевой занавеской вместо стекла она обнаружила тёплый зимний платок. Нашла ещё один такой же. Повязала гуся так, что он не мог двигаться. Теперь очередь дошла и до ребёнка. Завернула и его в одеяло, а посередине повязала оборванным платком. Чтобы в поезде не искать документов ребёнка, когда потребуют, она засунула метрику прямо в пеленки. Теперь надо взять еду на дорогу.
— Ты готова, Зоя?!
Во дворе паническим голосом кричал председатель колхоза.
— Бегу! — ответила она, и накинула на плечи большой узел.
— Чего ты тянешь? Все уже ушли!
— Все, я готова!
Прихватив ребёнка и гуся, она вылетела на улицу. Мимо пробежала соседка, волоча за собой пятилетнего сына. Ни здрасьте, ни до свидания. Все в панике. У всех в голове одно — успеть бы до поезда! Зоя только хотела побежать за соседкой, но увидела, как скорыми шагами к ней приближается майор. Сердце ушло в пятки: "Он заметил. Мне конец", — промелькнуло у неё в голове. Конечно же, майор сразу понял, что в одной руке у Зои гусь.
— Все-равно сделала по-своему! — крикнул подбежавший майор.
— Так ведь....
— Не надейся, все равно не пущу в поезд! Мне поручено эвакуировать только людей! Тебе понятно это? Стой, подойди сюда! Который из них твой ребёнок?
Майор пощупал, затем раскрыл пелёнки, увидев гуся с завязанным клювом, вырвал его из Зоиных рук и перекинул через деревянную ограду во двор. Зоя перепугалась не на шутку, она ничего не сказала в ответ рассвирепевшему майору. Что если он принципиально не позволит ей сесть на поезд и она попадёт с ребёнком в плен к немцам? Не дай бог!
— Ладно, не возьму его с собой. Только дай развязать его!
— Живо! Если не догонишь меня, пеняй на себя! — перебил он испуганную Зою. Не придавая значения грубому отношению военного Зоя ринулась назад. Ворвавшись в сени, сбросила узел на пол. Ребёнка положила на круглый стол. Побежала во двор, хотела было взять и развязать гуся, но подумала, что тот всё равно от неё не отстанет, и передумала. «Что же делать?» Крутилось у неё в голове. «А что если засунуть гуся в узел. Как-нибудь доберется до поезда». Решено, но узел увеличился в размерах. «Если тот злой майор заметит это, то ей не сдобровать», — подумала она. Гуся он не пожалеет. Пнёт. да так сильно, что покалечит его. Не зная, как поступить, Зоя металась по комнате. Значит, выхода никакого? Теперь придется распрощаться с гусем, который так привык к ней?!
Она бросила взгляд в окно. Майора не видать. «Если он немного отойдет, выйду», — подумала она. Тут ребёнок начал всхлипывать от голода. Взяв его на руки она пошла в спальню. Присев на железную кровать, стала кормить его грудью. Пусть вдоволь пососёт. Успею, добегу. Всё равно поезд не отъедет в шесть, как сказали. Зоя не спеша кормила ребёнка, будто никуда не торопилась. Она ещё молодая, быстро догонит майора. А может даже и перегонит. Теперь дочка была сыта. Зоя положила ребёнка на кровать и подошла к гусю. Задумалась, взяв его на руки.
— Зоя!
Увидев на пороге майора со сжатыми кулачищами она словно окаменела.
— Бери барахло и вон!!!
Зоя невольно повесила на плечи узел.
— Не хочешь уезжать? Хочешь сдаться немцам? А может ты их разведчица? Говори! Если так, то я сам тебя пристрелю!
С этими словами майор вытащил пистолет из кобуры.
— Говори, негодная!
От страха Зоя кинулась во двор. Майор заглянул во все комнаты, чтобы убедиться, что никого не осталось в доме. Когда он шагнул в спальню, из окна ворвался легкий ветер, сорвавший штору с окна, которая на миг накрыла ребенка. Так, майор не заметил лежащего на кровати ребенка. Ни души. Майор вернулся назад…
Еле живая Зоя кое как взобралась на поезд. Прижав ребенка к груди, она откинулась с облегчением к стенке вагона и вздремнула. От усталости она даже не слышала шум, крик и плач детей вокруг. Она выдохлась, когда бежала к поезду. Боялась, обернувшись назад, увидеть майора, с налитыми кровью глазами, который целится в неё из пистолета. Поэтому она бежала без оглядки. К счастью, успела! Теперь можно было и отдохнуть. Ребёнок сыт. Наверное, и он устал от такой беготни. Ладно, пусть спит. Зоя проснулась от сильного грохота поезда. Спросила время у рядом сидевшей женщины, которая то и дело причитала, проклиная Гитлера «да чтоб ты сдох Гитлер проклятый, чтоб дом твой сгорел!»
— Уже два часа как едем.
Зоя прислушалась к ребенку. Он молчал. Она не хотела его будить. Пусть отдыхает, ведь ребёнок ещё! Лишь бы грохот поезда да шум обеспокоенных людей, охи и ахи, капризы детей не напугали её крохотную малышку. Чем больше она поспит, тем лучше. Но прошёл примерно час, а ребенок всё молчал. Да, иногда покачивание вагона успокаивает детей как колыбель. Но неужто дитя до сих пор не проголодалась? Ну-ка…
Раскрыв пеленки Зоя окаменела, словно увидела ядовитую змею. Её зрачки расширились. Она задергала головой. Её хотелось что-то сказать, нет — нет, даже закричать. Но будто большой ком застрял в горле. Она безмолвно раскрыла рот, словно ей воздуха не хватало. Её сердце перестало стучать ещё когда она начала приподымать краешек одеяльца. Вокруг никому ни до кого не было дела. Кто-то в углу тихо грыз кусок черствого хлеба, пряча его меж двух ладоней. Видно не хотелось привлекать внимание окружающих громким хрустом. Кто-то протягивал охрипшему от жажды ребенку, глоток воды в железной кружке. Ещё кто-то искал потерявшуюся сестренку, а кто-то дремал и не хотел открывать слипшихся глаз. И этот момент страшный визг заставил вздрогнуть всех от мала до велика. Внутри Зои будто скопился самый сильнейший вулкан, который вот— вот взорвется с ужасающей силой. Стон, издаваемый из глубины сердца, которое кровью обливалось, накрыл собой все голоса вокруг.
— А-а-а-ааа!!!
Вдохнув глубоко, она заорала во весь голос.
Никто ничего не понимал. Только женщина, сидевшая рядом с Зоей, предположила, что она, возможно лишилась ребенка и в страхе приподняла край завернутого одеяльца. В нем находился гусь с завязанным клювом.
— Остановите поезд!!! Я вам говорю: остановите поезд!
— Нельзя останавливать поезд, — сказал старик, сидевший поодаль. –Время тяжелое, дочка. Не можем остановится, пока не выберемся из зоны опасности…
— Тогда я сойду! Да, я должна спрыгнуть с вагона! – с такими словами Зоя приподнялась. Натыкаясь на людей она рвалась к дверям вагона.
— Что случилось?
— Дома осталась дочка! Я оказывается оставила мою малышку! Вы слышите, я оставила трехмесячного ребенка дома одного!
У них некоторых на лицах было сочувствие, у других гнев.
— Как так случилось?
— Какая же ты мать рассеянная? Как можно забыть ребенка7
— Куда ты смотрела?
Отовсюду посыпались подобные вопросы и упреки.
— Я же не нарочно. Второпях вместо дочки прихватила гуся.
— Гуся?!
— Не может быть!
— Вот это да!
— Откройте дверь! Помогите же, что вы стоите? Я должна вернуться в деревню! Дома Расия осталась одна. Я должна быть с ней! Если не приду она умрет! О, боже, помоги мне! Помоги мне вернуться к дочке. Не убивай её , пока я дойду до неё!
— Мы проехали ни много, ни мало целых четыре часа, — сказал тот же старик, одергивая Зою за рукав. — Это значит, двести, а то и двести пятьдесят километров. Что если ты сломаешь ногу? Когда же ты доберёшься до неё? Даже если ты не покалечишься, ты сможешь добраться до дома за два дня.
— Пусть, мне бы лишь сойти с поезда! Теперь Зоя с воем и со всей силой дергала двери вагона, пытаясь их открыть. А старик всеми силами старался остановить молодую женщину. Бабы согласившись со стариком, уговаривали Зою, принять судьбу, остановиться. Кабы это было так! Никому не под силу было успокоить женщину, метавшуюся в агонии.
Вдруг перед глазами Зои потемнело. То ли от усталости или от потери сознании она рухнула на пол …
От рассказов тети Зои я покрылся холодным потом. Жестокая война оставила на сердце этой женщины не заживающую рану. Я кажется только теперь понял, почему из ее печальных глаз все время текли слезы. Бедняжка не могла забыть тот самый злосчастный день в её жизни. И наверное, никогда не забудет.
— У меня к тебе одна просьба, — сказала тетя Зоя, пристально глядя мне в глаза умоляющим взглядом.
— Только скажите.
— Теперь я должна вернуться в деревню. Я бы хотела, чтобы ты меня сопровождал.
— Вы хотите уехать … навсегда?
— Пока ничего не могу сказать.
— Вы думаете односельчане вас простят!? Ведь они …
— Пусть думают, что угодно. Все это время я думала, что от дочки не осталось никакой памяти. Слава Всевышнему, оказывается, есть могилка. Я должна навестить ее, обнять и попросить прощения за все. Я буду умолять ее, чтобы она простила меня – грешную. Если не сделаю этого …, то не смогу простить себя. Пожалуйста заберите меня с собой на следующую поездку. Я дал ей обещание. Впервые она поцеловала меня в лоб.
В середине весны я снова собрался в командировку. Оформил тетю Зою как туристку, в надежде, что она вернется обратно, купил билеты.
… При подходе к деревушке мы замедлили шаги. Руки у нее затряслись, а ноги будто свинцом налились. Я взял ее под руку, она глазами полными от слез выразила мне благодарность.
— У меня сердце кровью обливается с приближением к холму. Как же я предстану перед ее могилкой? Об этом я не подумала.
— Держитесь, Бог свидетель, вы сделали это не нарочно. Мне кажется дочка вас давно простила.
— Если так …
Тетя Зоя не сводила взгляда с приближающегося холма, в горле пересохло, не хватало воздуха, ноги еле передвигались. Но женщина ни на что не отвлекалась. Наконец мы взобрались на холм и дошли до маленькой могилки Расии. Увидев старую дощечку с вырезанной надписью, тетя Зоя не выдержала и разревелась. Она упала на колени перед покрытой молодой зеленой травой маленькой могилкой своей дочки. Всей грудью обняла ее. Теперь она забыла обо всем и застонала.
Я не в силах был наблюдать за этой печальной картиной. Мать горько каялась совершив непростительную ошибку из-за проклятой войны. Через всю жизнь она пронесла это горе в сердце. Ее жизнь превратилась в ад. И теперь она стояла возле могилы мертвой дочери. И не переставая причитала: «Прости меня, дочка». Пусть вдоволь поговорят, — подумал я.
Прошло не мало времени. Я подошел к могилке и хотел приподнят тетю Зою. Что если она заболеет? Ведь земля — то очень влажная.
— Тетя Зоя, вставайте, не мучайте дух ребенка.
Но тетя Зоя мне не ответила. Я подумал, наверное, не расслышала, и тронул ее за плечи. Вдруг у меня в голове мелькнула недобрая мысль… Потому что тело бедной женщины, которая ни на миг не забывала о своём горе, отныне не содрогалось. Я пощупал пульс на ее руке. Все верно: тетя Зоя, когда-то превратившаяся в «живой труп» из-за разлуки с ребенком, оставившая трёхлетнюю малышку на произвол судьбы из-за страха перед хладнокровным военным ушла в мир иной, обнимая могилку своей кровинушки. В этот день ближе к вечеру на холме появилась еще одна могилка…
(Перевод Лира Пержановой )