Просмотров: 56 | Опубликовано: 2020-09-15 16:00:48

Фотография

Дверь в кухню отворилась, и послышался голос Алика:

– Мам, имей в виду, я завтра никуда не пойду!

Жанна не обернулась, продолжила мыть посуду, и расслышала ли она сквозь шум воды слова сына, можно было догадаться только по внезапно окаменевшей спине и звону выскользнувшей из рук ложки.

В окне перед ней вместе с багрово - сизыми облаками медленно уплывал суматошный день за темнеющий парк, стиснутый со всех сторон бронзовыми от заходящего солнца высотками.

– «Не хочет, и ни за что ведь не заставишь. Восемь лет,  а уже характер показывает, упертый, весь в свекровь», – подумала она, вытирая руки вафельным полотенцем. – «Мужу скажу, пускай сам разбирается».

Жанна прошла в гостиную, присела на диван рядом с Маратом и попросила:

– Слышал Алика? Поговори с ним.

– Глупости все это, – не отрываясь от планшета, произнес муж. – Давай лучше в горы на Медео съездим, а то завтра в городе не протолкнешься.

В семье мужа праздник Победы отмечали заранее 8 Мая в день рождения деда. Рано утром Жанна пекла небольшие круглые, пахнущие кислинкой лепешки на теплом айране, накануне вечером выставленном из холодильника. Их непременно должно быть семь, чтобы раздать людям.  Потом прихватив свекра со свекровью, ехали на Кенсай – старое кладбище на предгорном холме, покрытом сочной густой травой, посреди которой торчали редкие, но цепкие как морские крабы кустарники. На входе свекровь покупала красные гвоздики, Жанна раздавала лепешки, и они пешком поднимались до могил, расположенных у самого края крутого обрыва. Там свекор, вздыхая, и нахмурив седые колючие брови, молился, свекровь раскладывала цветы у надгробий деда и бабушки, Жанна – монеты, поскольку ни она, ни муж сур Корана не знали, и считалось, что люди помолятся за умерших прежде чем брать деньги с могил.

В доме родителей их ждал скромно накрытый дастархан[1]: пухлые румяные баурсаки[2], бородинский хлеб, нарезанный тонкими ломтями, кружочки казы – конской колбасы, соленые огурцы и обязательно бутылка водки, все как любил дед, по-военному. Төрде – на почетном месте за столом, где обычно сидит свекор, висел дедов пиджак, пошитый из темно-зеленого сукна, с орденами и медалями. Каждого, кто приходил в этот день, угощали фронтовыми «ста граммами»…

– Чего молчишь? – спросил муж. Жанна сидела с закрытыми глазами, и было непонятно спит или обижена.

– С тебя пример берет, – тихо проговорила она. – Никогда меня не поддержишь.

– Алик! – позвал Марат.

–Что? – послышался голос из детской.

–Подойди!

–Сейчас!

–Быстро иди сюда!

В гостиную залетел Алик. Длинный, худой, его голова казалась большой из-за вытянутой шеи, торчащих ушей в копне непослушных волос, а сам он напоминал сайгачонка.

–Что?

–Завтра идёшь с мамой!

–Нет! – уперся Алик, не глядя на родителей.

– Говори в чем дело? – Марат навис над сыном.

– Да не хочу я с табличкой ходить. У всех портреты, а у нас табличка с фамилией!

Жгучий комок подступил к горлу Жанны.

– Без вас обойдусь. Одна пойду, одна! – она дернулась и скрылась в спальне.

Марат нахмурился, не зная что делать.

– Ну вот, расстроили маму.

– Тимка дразнит. Говорит нет фотки и орденов, значит, и доказательств нет. И еще что мамин дедушка плохой солдат, поэтому  убили, а вот его прадед до Берлина дошёл, а дедушка – генерал,  – выпалил Алик, пытаясь, во что бы то ни стало, оправдаться.

Марат обнял сына, тот не сопротивлялся, хотя давно считал себя взрослым, наоборот, прижался к отцу, уверенный, что тот обязательно придумает как с Тимкой разобраться.

– Твой Тимка – глупый. Мамин дед погиб на фронте, ничего не осталось. Раньше и снимались мало, откуда фотограф в ауле? Вообще без деда Гайсы, не было бы ни тебя, ни мамы с дядей Канатом, ни Дюши с Эдиком.

– Никого - никого? Без Дюши запросто обойдусь, а вот без Эдика никак нельзя, – Алик вспомнил про двоюродных сестру и брата. Особенно как делали коллаж на день рождения мамы, и Дюша норовила свой портрет посередке приклеить, но Алик тайком переделал, так и подарили: Алик в центре, остальные по кругу. Дюша обиделась и месяц с ним не разговаривала.

Жанна в этот вечер больше не вышла из комнаты, нацепила наушники и притворилась спящей, когда пришел Марат, но долго не могла заснуть, мысленно ругала мужа за черствость:

– «Ему-то хорошо, своего деда застал, ходил с ним к Вечному огню, не то, что я. Сколько раз просила, поедем в Волгоград, могилу поищем, написано же, погиб под Алексеевкой так нет, ребенку на море надо, – и тут же досадовала на сына. – Где я фото найду, рожу что ли?»

Проснулась в семь утра и почувствовала, как наушник больно впился в ушную раковину, затекла правая рука. Осторожно, стараясь не разбудить мужа, выскользнула из спальни.

Жанна собралась, с антресолей в прихожей достала табличку с прикрепленной внизу рейкой. Через слой пыли, словно сквозь плотную серую органзу, просвечивалась надпись крупным шрифтом – «рядовой ГАЙСА ТАНАТАРОВ 04.1918 - 11.1943». Жанна принесла мягкую фланелевую тряпку и нежно, также как обтирала Алика после ванной, протерла от пыли. Её карие чуть раскосые глаза увлажнились, потемнели, лицо погрустнело. Бросив взгляд на часы, поспешила выйти из квартиры и даже не заглянула к сыну, как обычно, не поцеловала, не вдохнула его родной еще по - детски теплый запах.

Полк собирался на Старой площади в двадцати минутах ходьбы от дома, если идти прямо по Толе би вдоль тихо журчащих арыков под высаженными когда-то вразнобой, но сейчас соединившими кроны, карагачами с корявыми, шероховатыми на ощупь стволами,  внушительными дубами, пахучими до одури акациями. Невысокие дома и здания будто прятались под ними от жары, постепенно проникающей в Алматы с наступлением мая.

Чем ближе Жанна подходила к месту сбора, тем больше на улице становилось людей. Они несли портреты, торопясь и переговариваясь, стекались к Старой площади.

Там уже гудела толпа, волновалась, выстраивалась в плотную колонну, возглавляемую военным оркестром. Впереди молоденький курсант нетерпеливо размахивал голубым флагом с большими желтыми кистями. За оркестром – две черные ретро-машины с открытым верхом.

Жанна вдруг вспомнила, что забыла табличку и проговорила:

– Что ты будешь делать!

–Что, что? Стой  и жди! В первый раз что ли? – послышался резкий голос, и перед ней появилась чудная старуха с белым, словно вымазанным мукой лицом, резко контрастировавшим с апельсиновыми волосами, сбитыми в плотный клоунский парик. Ее лакированный плащ кислотно - зеленой расцветки бил по глазам и отчаянно скрипел при малейшем движении.

– Табличку с именем не захватила, – объяснила Жанна. Увидев рядом мальчишку похожего на Алика, загрустила. Вокруг все пришли компаниями, смеялись, весело болтали. Только она и старуха рядом были одни, да и та вертелась, вытягивала шею, высматривая кого-то.

– Подружка опаздывает. Говорила, приезжай ночевать, от меня поедем, не послушалась, – сказала старуха. – Одна что ли?

– Да, муж с сыном не захотели.

– Муж, ладно, мужикам по выходным отдых требуется, а сына надо брать. Воспитывать. Сколько лет?

– Восемь. Стесняется без фотографии, с табличкой отказался приходить.

– Ишь ты! Стесняется, посмотри на него.

– Маленький, устанет, – принялась выгораживать Алика Жанна, ругая себя за болтливость.

– Вот ещё! Маленький! Я в восемь лет уже корову доила, кормиться то надо, – её лицо сморщилось, как будто потрескалось. – Эх, – она махнула рукой и вдруг завопила:

– Раечка, Раечка!

По обочине брела, подслеповато щурясь, растерянно оглядываясь, худенькая старушка. Увидев зелёный плащ, обрадовалась, засеменила в их сторону.

– Чего так долго? – напустилась на неё старуха.

– Перекрыли, пришлось пешком два квартала идти.

– Ну, стой теперь здесь, держись за эту женщину, я сбегаю, узнаю, когда тронемся.

Солнце поднялось высоко, народу все прибывало и прибывало, над площадью  жужжал дрон, и Жанна подумала, что сверху колонна наверняка кажется шевелящейся пестрой змеей, толстой, упругой, стремительно наращивающей хвост, а человек – всего лишь кожной чешуйкой.

Ей нестерпимо захотелось пить.

– За водой схожу, – сказала она Раечке.

– Не бросай меня, – взмолилась та.

Обе принялись высматривать зеленый плащ.

У правой обочины послышалось какое-то тарахтение. По тротуару аккуратно ехал мотоцикл с коляской, над ним висел баннер с надписью «1941-1945 МОЖЕМ ПОВТОРИТЬ». За рулем сидел коротко стриженый мужчина в потертом кожаном жилете, с мясистыми руками, сплошь усыпанными блеклыми татуировками. Помятая серая футболка едва прикрывала яйцеобразный живот. Позади него – вертлявый, улыбчивый  парень помельче, в косухе и «милитари» штанах, в коляске – хрупкая девушка в гимнастерке и пилотке кокетливо откидывала голову назад, поправляя длинные волосы.

Раздался вопль:

– Стой, стой!

Жанна с удивлением увидела, что это кричит старуха в зеленом плаще.

Мотоцикл остановился, все трое обернулись. Старуха, отдышавшись, внезапно подпрыгнула, вцепилась в баннер и под треск рвущейся бумаги рухнула на землю грузным мешком.

Вертлявый парень на мгновение опешил, затем крикнул:

–Ты что делаешь, тварь?

Старуха перевернулась и, прикрыв телом упавший баннер, принялась раздирать его, да с таким остервенением, что все вокруг растерялись.

Мужчина с татуировками, пытаясь спасти остатки баннера, со злости пнул ее, та взвыла скрипучим голосом:

– Убивают!

Жанна и не помнила, как очутилась возле мужчины и что есть силы, ударила сумочкой по спине, тот еще больше разозлился и толкнул ее. Она отлетела и локтем проехалась по крылу переднего колеса, а головой ударилась о край коляски.

Из оцепления к ним бежали курсанты местного погранучилища.

– Что случилось? – строго спросил один из них.

– Бабка баннер сорвала, – буркнул мужчина с татуировками.

– Больная на голову, – пожаловалась девушка в пилотке. – По виду можно догадаться.

Курсанты смотрели на лежащую зеленым студнем старуху, не зная, что предпринять.

– Праздник, а она на людей кидается ни с того, ни с сего, скандалистка, – сказал вертлявый парень.

И тут старуха подскочила к нему, затрясла баннером и заорала:

– Понаписали тут, «МОЖЕМ ПОВТОРИТЬ». Что повторить? Войну? Когда жрать нечего? Когда в детдоме за хлеб дерёшься? И ночью отбиваешься от таких дебилов как ты? А защитить некому! Мать с голоду померла, а отец без вести пропал, и могилы не осталось!

Толпа вокруг затихла.

Старуха показала на Жанну и продолжила:

– Вон,  у неё даже фотки нет, лица не видела! Спроси хочет она повторить? Раечка, где ты? Вот ее отец с плена бежал, а потом десять лет в Сибири отсидел. Хорошо им было в подвале прятаться, когда все на парад шли? Недавно откопали в архиве, что партизанил, а толку? Жизнь-то тю-тю! На Берлин они собрались! Ваши деды не воевали, сразу видно. Я ничего не хочу повторять!

Она умолкла, принялась стряхивать пыль с плаща.

– Можно же просто сказать, а не нападать, – буркнул вертлявый парень. Девушка сняла пилотку и начала оттирать зеленый плащ сзади.

– Не мой плащ, соседской дочки, – проговорила старуха. – Если бы отец был жив, носила бы я чужие обноски? И волосы бы красила не дешевой хной, а дорогой краской, и лицо тальком не мазала бы вместо пудры. А ты говоришь... Эх.

– Простите, – прошептала девушка.

– Когда двинемся? Сколько можно торчать? «Крыша» уже течет у некоторых, – наехал на курсанта мужчина с татуировками.

– Начальство выступит, возложит цветы, потом нас запустят, – ответил курсант.

– Скорее бы, – прошелестел вздох по толпе и в это мгновение заиграл оркестр, взревели машины, Жанна подхватила под руку старуху в зеленом плаще, следом засеменила Раечка, колонна двинулась вперёд.

– «Поеду в следующем году в Волгоград», – решила Жанна.

Музыканты наиграли знакомую мелодию из фильма, кто-то крикнул:

– Запевай! – и толпа нестройно присоединилась к оркестру.

Жанна тоже робко запела:

– Горит и кружится планета,

Над нашей родиною дым,

И, значит, нам нужна одна победа,

Одна на всех – мы за ценой не постоим.

Одна на всех – мы за ценой не постоим...

Рядом заревела Раечка, затряслась старуха в зеленом плаще, но Жанна крепилась, потому что свекровь учила, плакать на людях и впадать в истерику – признак низкой культуры. Чтобы отвлечься, посмотрела по сторонам, и заметила с краю один портрет, повернутый навстречу движению. Он двигался против течения, то исчезал в потоке, то выныривал, словно пловец в море и все приближался и приближался. Уже было видно, что это коллаж, вдруг Жанна различила изображение Алика в центре и надпись «ГАЙСА ТАНАТАРОВ». В толпе мелькнуло лицо мужа.

– Марат! – крикнула она и стала продвигаться к обочине.

– Мама! – послышался голос Алика.

Жанна бросилась к ним, обняла и заплакала, теперь уже не сдерживаясь.

– Рука в крови. Что случилось? – встревожился муж.

– Ссадина, ничего страшного, – проговорила она.

– Мам, эта фотка прадеда Гайсы, потому что мы все на него похожи.

Жанна крепко сжала руку сына.

– Тимка во дворе увидел и засмеялся, кричит  – «подделка»!  А дедушка генерал сказал ему – стыдно! Потом честь прадеду Гайсе отдал и говорит – герой, и ещё что-то, я забыл! Видела бы ты Тимкино лицо!

– Пойдёмте! – Жанна потянула их, очень хотелось догнать старуху в зеленом, Раечку, чтобы увидели, что и она не одна.

– В следующем году поедем в Волгоград, – сказал Марат, но Жанна не услышала его, подняла портрет и шагнула в строй.

 

[1] Дастархан – накрытый стол

[2] Баурсаки – обжаренные в масле кусочки теста.

Публикация на русском