Ласточка

Ласточки вернулись, ты заметил? И плевать, что зима. Они вернулись летом, улетели потом на юг. Но что это значит? Что весной они вернутся и снова будут строить гнёзда в подъездах. У нас на этаже всегда было гнездо ласточки. Я старалась подпрыгнуть повыше и разглядеть, из чего они делают свои жилища. Сейчас можно поискать в интернете. Только так не интересно.

Их не было десять лет, как и меня. А в прошлом году я приехала в Шымкент на выходные и услышала давно забытый шум. Ласточки шумят. Иначе я никак не могу назвать звуки, которые они издают. Складывается ощущение, что они одумались. Поняли, наконец, где их дом. А я нет. Тогда еще не поняла.

Сегодня я захожу во двор своего дома и непроизвольно поднимаю глаза к окнам четвертого этажа, ищу маму. Привычка родом из детства, когда запрещалось покидать двор. И каждый раз после нарушения запрета, возвращаешься, осваиваешь прицельное метание взгляда на окна. Лишь бы не попасться.

– А какой код у домофона? – звоню маме. Я уже у входа в подъезд, и сюрприз не удался. Я хотела застать её врасплох своим приездом. Но код на двери всё испортил.

Как вот так выходит, что желание обезопасить себя, одновременно ограждает и от радостей. Таких, как приезд дочери или букетик цветов от тайного поклонника под дверью. Пока поднимаюсь вспоминаю историю и с порога спрашивают у мамы, которая уже ждёт меня в открытых дверях:

– Помнишь того парня, который носил ромашки и оставлял под дверью? Два месяца носил, а я два месяца думала, что они для меня.

– А оказалось, для меня, – смеется мама и мы обнимаемся.

Это была забавная история о парне, который в силу возраста мог быть влюбленным только в меня. Но оказался слишком смелым, чтобы оправдывать чужие ожидания. С мамой у них ничего не вышло, конечно же. Мы даже не узнали, как его зовут, но сохранили образ для семейной хроники. Чтобы вот так вспомнить мимоходом и обняться.

– Ты отпуск что ли взяла? – мама накрывает на стол: рвёт лепешку, режет салат, достает тефтели и пиццу из холодильника.

Никогда не понимала, как у неё это выходит – как к моему приезду оказывается столько еды в доме. Если ещё учитывать, что мама всегда на диете и ест одну лишь козью еду: травы и салаты.

– Уволилась, – хватаю лепешку и с наслаждением отгрызаю кусочек. Рваная лепешка вкуснее резаной. И это не на уровне чувств и личного восприятия. Это как-то связано с молекулярной кухней. По идее, можно поискать в интернете. Но так неинтересно.

Мама отвлекается от приготовления завтрака, поворачивается и молча смотрит. Ждёт, когда я продолжу. И я молчу. Сажусь на табуретку и полностью сосредотачиваюсь на лепешке. Она не выдерживает:

– Почему уволилась? А Артём что сказал?

– От Артёма я тоже уволилась, – я улыбаюсь.

– Ну вот, – мама театрально хватается за голову. – Опять жених сорвался.

Я улыбаюсь. Мама умеет чувствовать момент. Знает, когда вопросы или причитания излишни.

– Я поем и посплю пойду, ладно? – я почти не спала в поезде. Курила в тамбуре одну за одной и пила колу. Да, мне определенно нужно поесть нормально, принять душ и поспать. И не курить хотя бы до обеда.

– Давай. Я пошла собираться. С работы вернусь, пойдём может в кафе сходим, поужинаем. Вина выпьем, – предлагает мама.

– Или чего покрепче.

– А ну это я пас. А ты сама там решай, – мама не пьет ничего крепче вина. Да и вообще, ничего кроме вина не пьет. Ей хватает пары бокалов, чтобы опьянеть и сонно клевать носом, где бы она ни находилась.

– Мам, – кричу вслед скрывшейся за кухонной дверью маме, – а почему ласточки вернулись?

– Что? Кто вернулся? – она не расслышала.

– Да ладно, потом.

***

            Чувствуешь, как ты меняешься? Прошлым летом я не заметила ни одного плевка на асфальте. Ни одного бомжа на улице. Во дворах поставили детские площадки и спортивные комплексы. А по вечерам улицы патрулировали молодые крепкие парнишки в форме. И ласточки вернулись.

            Я выспалась и вышла в магазин за сигаретами, но не заметила, как прошла несколько кварталов. Они знакомы мне с детства. В каждом повороте сюжеты прошлого, встречи. Через соседний двор я сокращала путь, когда опаздывала в школу, а в парке недалеко от дома я целовалась с одноклассником. Правда на тот момент мы уже не учились в школе.

            – Привет, ты дома? – звоню подруге.

            – Ой, мы у родителей сейчас. Привет. Ты приехала?

            – Ага.

            – Надолго? – с Алёной мы дружим с детства. Она уезжала в Россию с мужем, а сейчас вернулась. Все возвращаются в этот город.

            – Не знаю. До Нового года точно.

            – С Артёмом? – я слышу, как плачет её сын.

            – Одна. Ты иди, Алён. Матюха плачет. Потом созвонимся, – я кладу трубку и возвращаюсь к дому. Подхожу к магазину на первом этаже. Куплю сигареты и домой. А вечером лучше так посидим. Без кафе. Но с вином. Мама быстро заснет, а я закроюсь в детской с бутылкой вина и книгой. В детстве я бы с ума сошла от такой возможности. А сейчас не так интересно.

            Покупаю молоко, свежую лепешку и три бутылки вина. Мама спросит, зачем так много. А я скажу, что у меня родители на дачу уехали. Шутим мы иногда как по сценарию. Мама обязательно должна недовольно покачать головой, глядя на алкоголь и сигареты, а я поддержать её родительские обязанности.

            Потом мы покурим вместе и выпьем по бокалу. Как подружки. Всегда были подружками. Набираю ей:

            – Мам, что домой купить?

            – Ой, что сама будешь. А так всё есть, – задумчиво умолкает. И через секунду выдаёт: – мужика нет!

            – О-оке-ей, – со смехом тяну я. – Посмотрю, что у них там нынче на прилавки выкинули.

            – Покрепче бери. Посвежее, поувесистей, – смеётся мама и кладёт трубку.

            Я всё никак не порадую её мужем. Не складывается у меня с мужчинами. Мы знакомимся, начинаем встречаться, а в какой-то момент я понимаю, что чувств нет. И ухожу. И если разобраться, так дело только во мне. Я просто не умею эти чувства сохранять. Хоть капельку на чёрный день. На день полного безразличия, который каждый раз приходит неожиданно.

            – Ой, Ирочка! Приехала? Праздники с мамулей решила отметить? – окликает меня во дворе соседка. Пожилая Инна Степановна. Или Анатольевна. Не вспомнить. Но это и не важно, можно отделаться одним «Здравствуйте», а потом просто кивать.

            – Здравствуйте! – я кивнула.

            – Ой, умничка. Это ты правильно. И маме радость, и тебе. А одна приехала? Или с мужем, ой кольца нет. Замуж так и не вышла? А чего так? Мама, наверное, переживает. Я всё порываюсь спросить, как ты там в столице устроилась. А мамочка твоя утром шмыг из подъезда в машину и уехала. Вечером шмыг из машины в подъезд. Я и не добегу за ней, не поспею, ноги больные стали, – выдохлась. Набрала воздуха, но тут я ей ответила:

            – Да маме некогда всё время, а замуж я пока и не хочу. Ладно, вы выздоравливайте. Чтоб ножки бегали и поспевали за всем, – «за всеми» хотела пошутить я. Но эти «все» не заслуживают такого счастья. – А мне идти надо, а то тяжело, – я немного приподняла пакеты.

            – Ой, конечно, Ирочка. Беги-беги, я-то как разойдусь, как рот открою, так и не остановить меня…

            Я слышала её голос, пока не вошла в подъезд.

            – Купила сахар, молоко. А то у тебя нет, наверное. Воды еще. Вина три бутылки. Пряников. А мужиков не было. Извини, – я снова набрала маму.

            – Плохо, – расстроилась мама. – А сахар зачем? Есть вроде.

            – А что-то схватила. Ну и ладно, думаю. Пусть будет.

            – Ну пусть будет. Делать что собираешься?

            – Погуляю пойду по городу. Соскучилась. В магазины позаглядываю, твой заказ постараюсь выполнить.

 

***

            Ты красивый, когда в снегу. Когда начинается подготовка к новому году. Тебе самому нравится? На окнах появляются рисунки пастой и бумажные снежинки. Сразу видно, где детская. Хотя некоторые родители заходят очень далеко: разрешают детям разрисовать все окна. Это приятно. На самом деле сейчас можно всё купить. И снежинки на окна. И наклейки в виде ангела или Деда Мороза. Но это не так интересно.

            А ещё ты красивый в огнях. Помнишь, я раньше часто просила знакомых-на-машине свозить меня на какую-нибудь высоту. И смотрела потом на тебя, наверное, час или два. Через много лет я смотрела с Эйфелевой башни на ночной Париж. Мне хватило десяти минут.

            Сейчас огней особенно много. Украшают даже фасады обычных жилых домов. Раньше украшали только административное здание и магазины. А теперь ты весь светишься. Темнеет рано, и мне по идее надо домой. Но я никак не могу перестать по тебе ходить. На тебя смотреть. И вспоминать… Только вот замерзла.

            Некоторые твои места доставляют мне лёгкую печаль. Места, где было хорошо, а потом вдруг стало резко плохо или обидно. Части города, связанные с кем-то важным в той жизни. И от кого уехала, не попросив прощения. Не завершив.

Оставленные города должны быть чистыми. Чистыми от вины, обиды и боли. Иначе они будут тянуть обратно и одновременно отталкивать. Они будут терзать памятью и невысказанными словами. В городах нужно оставлять лавочки с вырезанными буквами «С+О», дворы, с цепляющимися за ветки деревьев, словами любви. Подъезды с поцелуями и скрипучие качели с лёгким запахом маминых духов.

В оставленных городах нельзя хранить стыд и вину. Уезжая, отпускать, прощать и вырезать из памяти, чтобы не тянуло под грудью и не сдавливало виски. Это очень и очень горько взрослеть со сдавленными висками, где-нибудь далеко от оставленного города. Становиться мудрее с мыслью, что можно было исправить в том городе, доделать. До-сказать. До-вернуться.

Возвращаться в оставленные города с ворохом подобных чувств нельзя. Можно проглядеть и лавочки, и качели, и бабушкин дом с тремя вишнями перед забором. Можно пропустить всю прелесть оставленного когда-то родного города и оказаться в чужом. Сером и забытом. Без единого крючка для памяти и вдохновения.

            Я не смогла оставить тебя чистым десять лет назад, наверное, поэтому ты мне так долго не был нужен. И кажется, ты не можешь меня за это простить.

***

            – Привет! Эй, э-э-э привет! – я оборачиваюсь на голос и вижу высокого парня в светлых джинсах. Он бежит, вязнет в рыхлом грязном снеге. И мне становится так жалко его светлые джинсы. Они же сейчас совсем промокнут. И пятна ещё останутся… – Вы перчатку обронили. И ещё я вас знаю, по-моему.

            – Отлично. Спасибо, – я убираю телефон в карман и надеваю перчатку. Она промокла на кончиках пальцев.

            – Что отлично?

            – Что знаете, наверное. А вообще, откуда вы меня можете знать, если я вас не знаю точно? – я обманываю парня. Где-то его лицо я тоже видела. Только другим. Молодым и, наверняка, он был тогда без шапки.

            – Дима. А вы кажется подруга Алёны? – ах, ну да. Я вспоминаю, что видела этого парня несколько лет назад. Как раз, когда Алёна с мужем вернулись из России. И Дима этот был на новоселье. Или лучше наверное сказать «староселье». И пока я всё это вспоминала «Дима этот» терпеливо, но настойчиво ожидал ответа. Вот же делать нечего…

            – Ира. Да. Я вас сейчас тоже вспомнила. Тебя, мы тогда на ты переходили.

            – Поехали, я тебя отвезу, – он указывает на машину, стоящую на обочине. Подтверждает, что он не просто так предложил, ему есть на чём подвезти. – Куда ты идёшь?

            – Домой.

            – Ну вот и славно. Покажешь дорогу, – и мы идём к машине.

            Внутри тепло. Он, видимо, выскочил из авто, когда увидел, что я выронила перчатку. Но уточнять я не стала. Ну тепло и тепло. Хорошо, что тепло. Я немного поёрзала, устраиваясь поудобнее и расслабилась, начиная отогреваться. За всю дорогу, кроме моих «направо», «налево» и «вот тут останови», мы не сказали ни слова. И мне даже не было неловко. Наоборот, приятно, что он не докучает вопросами.

            – Спасибо большое. Пока. И с наступающим! – вежливо прощаюсь я и поглядываю в сторону окон на четвертом этаже. Вот уж привычка. И не дожидаясь ответа бегу к подъезду, вспоминая на ходу код. Слышу, как отъезжает авто и выдыхаю. Черт его знает, почему я так хотела побыстрее уйти и не разводить разговоры.

            Город, ты что, решил выполнить просьбу моей мамы? Давай не сейчас…

            – Пока ты шлялась, я уже наелась и спать хочу, – мама улыбается и ворчит.

            – Вином наелась?

            – Нет. Я за ваше здоровье, девушка, гречку с мясом навернула. И салат ещё потом, – не спрашивает, буду ли я есть. Молча ставит тарелки на стол и ставит чайник.

            – Неплохо ты. Чувствую прям, как здоровею. А ты же углеводы вечером не ешь? – мама высчитывает калории даже в стакане воды.

            – Это я в честь твоего приезда. Ну, праздник же, – смеётся.

            – Надо было купить шоколадный торт! – и в этот момент у меня возникает желание съесть такой торт. – Я сейчас схожу. В магазине шоколадные пирожные продаются. Как раз покурю на улице.

            Не застегивая куртку, я выбегаю во двор. В магазине точно должны оставаться пирожные. Не может быть, чтобы я просто так захотела сладкого. Я итак его почти не ем. Могу выпить иногда газировку, но это не то. Не торт.

            К магазину путь недолог: два подъезда, завернуть за угол, и вот он. Я подбегаю к двери и отпрыгиваю назад от неожиданности, едва не упав.

            – Аккуратней, ты что? – Дима хватает меня за руку, чтобы я не опрокинулась назад.

            – Не ожидала снова тебя увидеть.

            – А я вот очень даже надеялся. Только не думал, что это случится так скоро, – он улыбается, и я невольно растягиваюсь в улыбке.

            – Не обольщайся, я за тортом бегу. За пирожными, то есть, навряд ли тут есть торт.

            – Торт в этом магазине? – он удивленно оборачивается и кривит лицо так, будто я сказала какую-нибудь на редкость глупую глупость.

            – Я очень захотела шоколадный торт, – краснею. Мне становится неудобно, злюсь даже, что так не вовремя вышла в магазин. – И вообще, ты-то чего тут до сих пор трёшься?

            – За сигаретами. В очереди… Тёрся. Видимо, все после работы решили зайти в магазин.

            – Ну, как всегда же. Ладно, – я высвобождаюсь. Он до сих пор держал меня за локоть. – Я за тортом.

            – Не глупи, Ир. Поехали в нормальную кондитерскую. Тут же недалеко.

            Он прав. Буквально на том месте, где мы встретились стоит ресторан. А при ресторане пекут торты и пироги. Сладкие и мясные. Мне вдруг захотелось еще и пирога с рыбой.

            – Мне в такие места голодной нельзя, – конечно, я согласна ехать.

            – В машине посидишь.

            Мы доехали за семь минут. И снова ни слова в дороге. Будто бы нам не о чем говорить, но очень нравится вместе кататься. Он молча вышел из машины, а я не стала бежать за ним или совать в руки деньги на торт. Или пирожное. Кажется, это было бы глупо.

            – Я не поняла, ты где? Без шапки вышла, – звонит в этот момент мама.

            – Торт покупаю. Скоро буду, – я отключаюсь.

И отключаюсь…

            Ты никогда не смотрел на себя сквозь окно автомобиля? Особая прелесть, подозреваю, навязанная женскими романами и томными фотографиями в социальных сетях, если по окну стекают капли дождя. Размывают свет фар и фонарей, показывая, как призрачен и жидок наш мир. Сквозь пальцы, сквозь слёзы, размытым светом проходят мгновения. И вроде бы мы жили с тобой душа в душу. Я даже говорила, что никогда от тебя не уеду, а потом меня размыло. Смыло. И вот я уже смотрю сквозь окно автомобиля на совершенно другой город. Машина дороже, город ярче, солиднее, и взгляд смелее и увереннее в себе. Что тогда между нами произошло?

            – Рыбный, мясной и шоколадный, – Дима неожиданно появляется в машине. Надо же, я так задумалась, что не увидела, как он вышел из пекарни. Хотя специально смотрела именно туда.

            – Что шоколадный? Пирог?

            – Торт. А рыбный – не торт, – он передал три коробки, поставленные одна на одну, мне. Я устроила их на коленях и обхватила руками.

            – Откуда ты узнал, что я хочу рыбный?

            – Ты вроде говорила… – Дима завёл машину и быстро глянул на меня.

            – Нет, я про шоколадный говорила.

            – Ну перепутал, значит. Извини.

            – Что ты! Ты угадал. Буду есть вприкуску теперь, – я вдыхаю запах и по настоящему боюсь не удержаться: открыть коробку сейчас же, и схватить руками кусок торта.

            Мы с Димой снова едем в тишине. Только я ловлю себя на довольно громком дыхании. Дышу тортом. Дышу тобой и тортом, чувствуешь, как ваши запахи слились воедино? В столице каждый запах сам по себе. Люди тоже. Мне вдруг захотелось вдохнуть и Диму. Может и он также вкусно пахнет.

            – Приехали. Беги ешь свои пироги, – Дима улыбается и глядит на меня. – Если я предложу помочь тебе донести коробки, ты можешь подумать, что я напрашиваюсь на пироги. А я не напрашиваюсь. Поэтому … Сама донесешь же?

            – Ну ладно на пироги. Но как же ты можешь не напроситься на торт? – я всё с большим удовольствием улыбаюсь и шучу рядом с ним.

            – Я могу, но мама будет недовольна.

            – Или наоборот, – я совсем развеселилась. – Ладно, Дим. Я побежала, ты прав. Спасибо тебе огромное.

            Я выхожу из машины, локтём закрываю дверь и думаю, что хотя бы до подъезда мог эти коробки донести. Но думаю с улыбкой. А уже у двери в квартиру вдруг понимаю, что мы так и не обменялись номерами телефонов. После всего, что между нами произошло: после двух пирогов и торта, уже можно было спросить. Или мне, или ему. Обидно.

            – Нормально ты за пирожными сбегала, – мама берет у меня коробки и уходит на кухню.

            – Да я знакомого встретила, он меня свозил.

            – О, интересно. Что за знакомый? Могли бы и подольше ездить. И в кафе посидеть, – мама улыбается и смотрит, прищурившись. Вот-вот подмигнет. Хитрая лисица.

            – Не могли. Все слишком быстро произошло. И вообще, он даже номер не взял.

            – Вот козёл! – смеётся снова. И так мне хочется, чтобы она смеялась всегда, что я теряю нить разговора. – А вообще-то, дочь, могла бы и сама сунуть. Силком!

            – Что сунуть? Деньги? – я не понимаю сейчас.

            – Номер телефона! Какие деньги?

            – Ой, ма-а-ам. Ладно тебе, вино будешь? – такой длинный день и вечер. Вино уже слишком пора выпить. Выпить с тортом, а потом читать и спать. Прекрасный вечер.

            – Нет, я уже спать. Долго ты слишком за пирожными ходила.

            – Ну мам, минут двадцать не было. Ну полчаса, ладно. Давай по бокалу за встречу. А потом ты спать. М?

            – Ладно, давай. Давай тогда и торт уже. А пироги завтра съедим, – она понесла их в холодильник. И уже оттуда послышался голос: – о-о-о, с сёмгой.

***

            Интересно, как у тебя получается так меня волновать? Я понимаю, воспоминания… Без них вообще сложно что-либо любить. И кого-либо. Даже воспоминание взгляда, толчка плечом в толпе может оставить кого-то в сердце и душе. Но ты… Если бы я потеряла память, кажется, я бы всё равно тебя полюбила. За запах и шум ласточек. Хоть их и не слышно сейчас. Я бы видела гнезда в подъезде и знала, что весной ласточки вернутся. И уже за это можно любить тебя и желать остаться.

            Боже, сколько лирики во мне появилось к тридцати годам. Сколько пафоса и надрыва. Или это разрыв с Артёмом так подействовал. Или увольнение. Или просто вероятность возвращения к тебе.

            Если ты позволишь…

            Ты ведь позволил вернуться ласточкам. Так почему со мной ты холоден?

            Холодно. Я кутаюсь в пуховик, надеваю пушистую мамину шапку с длинными ушами. Они свисают почти до плеч, но их можно подвязать под шеей. Наверное, забавно со стороны, но я не смотрю в зеркало.

            Сегодня у меня в планах очередная прогулка и очередные попытки договориться с городом. Он пахнет, радует и блестит новогодними украшениями, но я никак не могу отделаться от чувства вины и страха. От обиды на себя, на него, на недоделанное тут когда-то, на недосказанное.

Я постоянно чуть сжата, напряжена и кажется вот-вот расплачусь. Я хочу чувствовать себя в тебе, как дома, ведь иначе у меня его нет. Нет дома.

            Слушай, давай уже испытывай меня на прочность и прощай. Не прощайся только, пожалуйста.

***

            – А сама не местная что ли? – вытаскивает меня из мыслей вопрос таксиста.

            – Почему?

            – Местные такси с берега ловят. Вызывают редко. Поэтому предположил, – таксист жуёт нижнюю губу, нащупывает одной рукой пачку сигарет: – будешь?

            – Буду. Только у меня свои. Спасибо. Я местная. Из этих… возвращенцев, – я улыбаюсь.

            – Вот те на! Это чего ж ты тут забыла такая красивая? – он с интересом глядит в мою сторону.

            – Себя забыла, – «такая красивая» философствует, таксисту это должно понравиться.

            И правда, всю оставшуюся дорогу он разговаривает сам. Мне остается только кивать и мычать периодически в знак согласия или отрицания. Как легко мне с ними: с таксистами и соседками.

И как сложно с тобой, слышишь?

            Около торгового центра открыли новогоднюю ярмарку. Я, как в детстве, с тем же чувством еду туда за мишурой и игрушками. Только в детстве я не курила и ездила на автобусе. Всё пахнет праздником – синтетическими гирляндами, горелыми петардами и прелыми конфетти из хлопушек. Еще вот этим искусственным снегом – чуть кисловатый запах детства девяностых годов. Воспоминания с мандаринами, сказкой про Машу и Витю и Чародеями будут чуть позже. А пока я пробираюсь между празднично-скандально настроенными покупателями и искусственными ветками китайских ёлок. С веток осыпается стильный снежный налёт.

            Я останавливаюсь за одной из ёлок, отряхиваю куртку от блестящих волосков мишуры и китайской присыпки для веток, наклоняюсь завязать шнурок и натыкаюсь взглядом на светлые джинсы, на Диму. Он проходит мимо, придерживает за талию девушку в белой куртке, пропускает её вперед и зачем-то оглядывается. Я замираю. Не хочу встречаться с ним глазами в этот момент, но вдруг ощущаю непреодолимое желание окрикнуть его по имени и отдать деньги за пироги и торт. Чёрт!

            – Сестра, нормално всё? – наклоняется ко мне продавец ёлок. Я перестаю мысленно швырять деньгами в скрывшегося в дверях магазина, Диму и поднимаюсь.

            – Нормално, – машинально подражаю манере разговора азиата-продавца. – Простите, да. Все хорошо. Шнурки развязались. В какую цену эта серебристая?

            Не глядя вытягиваю за хвост длинную куцую гирлянду, расплачиваюсь и быстро ухожу с новогодней ярмарки. Не понимаю, что выбило меня из колеи, из состояния предпраздничной эйфории. Что лишило меня желания купить ёлочных игрушек…

            Может, ты знаешь?

            – Мам, я гирлянду купила, – улыбаюсь и смахиваю слезу, которая дрожащей каплей, словно ячмень растет у края левого глаза. От холодного ветра, наверняка.

***

            Раньше мы наряжали ёлку шестнадцатого декабря. Это выходной день, городской праздник. На площадь мы не ходили, зато устраивали генеральную уборку и доставали коробки с новогодними украшениями. И ёлку – южную красавицу из Эмиратов. В комплекте не доставало четвертой ножки, и мы подставляли маленькую табуретку. Ёлку нам привезли, когда я была во втором классе. Она становится старше вместе со мной.

            Десяток коробок со стеклянными игрушками – каждый год мы покупали новый набор. И сейчас игрушек больше, чем места на ёлке. Половину мы повесим, а вторую я рассмотрю, поглажу каждую, вспомню обстоятельства, при которых они были куплены, и снова упакую.

            До следующего года.

            Пусть это станет новой старой традицией – праздновать новый год с тобой.

 

***

            – И что? – с некоторым даже наездом спросила мама следующим вечером. – Где там наш поставщик пирогов?

            Накануне мы украсили дом, развесили фонарики и даже купили наклейку с Дедом Морозом – наклеили на кухонную дверь. И теперь ужины, вплоть до старого нового года превратятся в репетицию новогодней ночи. Разве что нет беззвучно открывающего рот президента в экране телевизора.

            – Ну мам. Где надо ему, там и есть, – я смотрю, как фонарики отсвечивают на её лице: синий-зеленый-желтый. Мигают, на мгновение исчезают и снова появляются. – Что мы о нем теперь все время вспоминать будем?

            – Ну не злись, не все время. Повспоминаем и забудем. И нам не трудно, и человеку приятно, – она цепляет салатный лист вилкой, а другой рукой берет маслину и отправляет в рот. Про вилку с салатом, почему-то забывает.

            – А мне вот что-то неприятно. Не знаю, почему.

            – Понравился, наверное.

            – Да ну прям. Слишком быстрой была наша встреча.

            – Этого хватает, чтобы запомнить.

            Дальше мы едим молча. Потом я мою посуду, вытираю капли воды с пола на кухне, время от времени сажусь на пол и курю, стряхиваю пепел на чистый пол, и снова мою.

            Мама уже спит, а я снова хочу выйти и погулять по тебе. Но уже поздно, и мама проснется, спросит куда я иду, и не уснет пока я не вернусь. Пожалуй, я останусь и не буду испытывать судьбу. Пока ты меня не примешь, я под угрозой… Чего?

            Всего.

***

            Чем ближе Новый год, тем мне страшнее. Я уже не жду чуда, как в детстве, не бегу смотреть салюты после боя курантов, не планирую вечеринку и пьянку до утра. Я даже не звоню Алёне, потому что знаю, что у семьи с маленькими детьми Новый год проходит точно также, как и у одинокой девушки: стол, полночь, шампанское, спать.

            И даже концерт не посмотрю. Но можно напиться. И тут я злюсь, раздражаюсь: в этом городе у меня столько знакомых, старых друзей и коллег. Я могу отметить Новый год нормально, без праздничного самоедства на полный желудок.

            – Алло, какие планы на энгэ? – я звоню старой подружке и по совместительству бывшей однокласснице.

            – Да ла-а-адно! Ирка! Ты приехала? – мне безумно нравится, что она рада. – Новый год у меня отмечаем. Друзья. Друзья друзей и так далее. Ну ты понимаешь.

            Я понимаю. Вера не любит унылые вечера. Девочка-праздник, образ которой неразрывно связан с барной стойкой и танцами непосредственно на этой самой стойке. Каждый вечер пятницы у нас в те времена начинался, как по сценарию. Вера оттопырив нижнюю губу, докрашивала её и отойдя на шаг назад от зеркала спрашивала громко: «Ну! Кто же сегодня станет счастливым обладателем Смирновой Веры?»

            Ничего не изменилось.

            – Приехала. Надолго, видимо.

            – Не прижилась в бывшей столице? – она смеется и так заразительно это делает, что я невольно сама начинаю хохотать.

            – Я тут ещё не всё доделала, чтобы столицы обхаживать.

            – Ну тогда жду тебя. Адрес помнишь. Бери с собой шампунь, винишко или что ты пьешь и приезжай.

            – Каждый со своими, что ли? – как во времена студенчества.

            – Да нет, выпивки-то много. Но на всех не угодишь. Ты двенадцать с мамой справишь? Или сразу к нам?

            – С мамой.

            – Окай! До встречи. И не будь слишком красивой, а то я умру от зависти.

***

            Ну и шутки у тебя… Или ты решил меня поздравить? Напомнить, кто из нас двоих тут главный? Решил устроить сюрприз или исполнить чужое желание, в которое я имела неосторожность попасть. Я не знаю, чего ты добиваешься, но мне определенно это нравится. Ведь встреча с Димой на празднике у Веры дома обернулась ласточкой. Вернулась ласточкой. Он знал, он знает, почему они исчезли и вернулись. А ты знал? Такое ощущение, что знал даже то, что и я вернусь.

            Я не знаю, почему вместо «привет», я спросила:

– А почему ласточки вернулись в город? – выпалила и почувствовала, как мокрый дрожащий «ячмень» растет в углу левого глаза. Чувствовала, как он заразен и опасен для правого. Я не могла, не имела права плакать перед мужчиной. Но так хотела.

– Ты тоже заметила? – ответил он. – Когда они вернулись, мне стало интересно. Я искал, нашёл в итоге статью в орнитологическом журнале за две тысячи одиннадцатый год.

– Гуглил? – зачем-то спросила я.

– Обижаешь. Так не интересно. В библиотеку пошел, – мы смеялись, пили шампанское, и я слушала, как ласточкам в девяностые вдруг стало негде жить – развал инфраструктуры, сносили хозпостройки, где и обитали ласточки. Они стали улетать из города в сторону столицы, селились под крышами заправок вдоль трассы.

– Но они же жили и в домах? – я удивлялась.  – У нас в подъезде тоже жила одна.

– Ласточки-интроверты. Вообще этот вид городской ласточки селится стаями, но есть и одиночки. Вот они делали гнёзда в жилых домах. У вас такая была, видимо, – Дима улыбался, а я не могла справиться с чувством благодарности. Я думала: «Спасибо! Спасибо тебе за ласточек! И за мою ласточку-интровертку. Спасибо за внимание к ним».

– А потом всё в городе наладилось, и они вернулись, да?

– Да.

            Мы вышли на балкон, и я не могла надышаться. Меня не тревожила память, вина или обида. Мне просто было хорошо. Тут, на морозе в легком платье и с непокрытой головой. Я чувствовала себя дома, слушая крики и звон бокалов внутри квартиры. Внутри множества квартир. Слушая про ласточек-интровертов и орнитологический журнал. Я знала, что вернусь завтра домой и полностью разберу чемодан, куплю газету с вакансиями и долго ещё не куплю билет в другой город.

***

            Ты меня простил, город, да?

            Да. Ответил он и накинул мужскими руками куртку на мои плечи.