Возвращение памяти
Номинация: лучш
Володька Фомин разбился. Разбился насмерть. Бывало у него, сядет на мотоцикл, уедет за город и гоняет там по бездорожью, будто помешанный. Потом ничего, загонит машину в сарай и не вспоминает с неделю, а то и больше. Найдёт блажь, снова целыми днями может гонять, кончится кураж, мотоцикл на прикол и забудет. Вроде запоя что-то, только без водки. И в этот раз всё было также. Гонял, гонял, а потом нашли его метрах в двадцати от мотоцикла. Лицо начисто снёс. Лежал теперь в гробу, вместо головы – бинты. Потому, вроде, как и не он. И только мать знала, что он. Она гладила закрытое бинтами лицо, время от времени припадала к нему щекой, замирала, как бы прислушиваясь. Горе её было так велико, что сдавило её со всех сторон, она сжалась в маленький, чёрный комочек, застывший на стуле возле гроба. Приходили Володины друзья, громоздились у гроба в виноватых позах, явно недопонимая произошедшее. Они же зачем-то приволокли с места трагедии искорёженный мотоцикл, и тот краснел грудой металла у дровяного сарая. Его, конечно, можно будет восстановить, да вот только Володька уже не сядет за его руль. Такие мысли возникали у многих людей, приходивших проститься. Друзей у Фомина было много, потому их присутствие казалось постоянным. На самом деле они просто подменяли друг друга на этом печальном дежурстве. Многие из них искренне любили Володю и теперь пугливо глядели на его обезличенную марлей голову. Они не верили, что там, за нелепой повязкой из бинтов, кроется такое знакомое многим с самого детства лицо. Лицо красивое и славное. В гробу лежал кусок их жизни. Добрый кусок. В гробу лежал не только Володя. Там лежало многое, для многих. А для матери всё. Это всё останавливало мысли, движения, давило объёмом непонятности, безвозвратности и потому невозможности мыслить. Были слова, но они не запоминались, пропадали в неясности своего будущего. Потому как будущего не стало. Как не стало его у Володьки Фомина.
Фомин, в своей жизни, был человеком со странностями. Да и кого их нет? У одних это считается нормальным, у других странным. Вообще-то он был нормальным парнем, как все, до случая, которые происходят сплошь и рядом. Лет пятнадцать тому назад была у Фомина невеста. Всё окончательно договорено у них промеж собою было. Уже и свадьбу хотели играть по осени, да она пропала невесть куда, невеста та. Володька туда-сюда искать, но никто ничего не знает. Только, почитай, через неделю мамаша невестина призналась, что та уехала с залётным офицером куда-то аж за Байкал. Баргузин, короче, подалась. Фомина, после этого как подменили, молчалив стал, к девчонкам ни шагу. Сколько за ним красавиц увивалось, но он будто завороженный стал. С матерью вдвоём так и жили. Работал он по командировкам, половина месяца работает, потом дома. То приемник, какой-нибудь новейший собирает, то мотоцикл купит и воспитывает его на бездорожье. В доме у него все на своём месте. Как у людей. Да, вот не женился никак. Мать вначале пыталась поговорить с ним о женитьбе, да после отказалась от того. Не хочет он о том говорить. Начали сердобольные люди невест ему сватать, так он так взбрыкнул, что и все остальные от него отступились. А так со всеми был дружен. Только приедет из командировки, тут же друзей полон дом. Иногда и выпивали понемногу. Но не часто, да и не зло как-то пили. Больше для разговора, чем для крика. Зарабатывал Володька хорошо, почему бы не посидеть с друзьями, не выпить? В общем, завидный был жених, да не женился. Да ещё невеста его через год-полтора явилась домой, притихшая, да помятая, с приплодом. Оправилась понемногу, посмелела, призабыла чуть забайкальского гусара, да тоже стала на Володьку поглядывать. Было на что посмотреть. Как говорится, и ростом и лицом вышел. Начала всё к матери его похаживать с разговорами, пока Володьки дома нет. Да он их как-то застал на их тайной вечере, не ждали, видно, ну всё и прекратилось. Поговорили, конечно. Мать его потом рассказывала соседям: «Сидим, говорим о нём, а он вот и входит. Гости, говорит, у нас, а что же стол не накрыт? Ну, думаю, слава Богу, пронесло. Собрала на стол, он бутылку принёс. Выпили, закусили. Он и говорит: «Вот это наша свадьба была. – Снова налил, выпил. – А это вот – развод. – Мы и глаза вытаращили. – До пояса, говорит, я тебя ещё люблю, а вот ниже, простите, – нет. А половиной ведь ты стать не можешь? Не можешь. Я лучше тебя ту, давнюю, буду любить полностью, чем эту твою нынешнюю половину. Прощайте». - И ушёл. А мы так с открытыми ртами и остались сидеть». Ну, а потом всё по-старому пошло.
Бывает такое, вроде у всех чувства, да у всех по разному. Одному – та ли женщина, другая, без разницы. А у другого, как замкнёт, от первой любви никуда. Носит в себе одному ему понятную радость, тешится ей. Говорят, что несчастлив он. А кто его знает, кто более счастлив, тот, кто баб каждый день меняет, или кто один на своей свадьбе гуляет? Кто свою первую любовь чистой сберёг, хотя бы для себя. Как он там с ней по ночам беседует, никто не слышал? А если кто и слышал, не расскажет. Это тайна. Тайна, которую знает один. Досужие вымыслы – это равнение на себя. Не все так смогут, зараз отлюбить на всю жизнь. Или, скорее, наоборот, всю жизнь любить один раз. Это не только в романах, но и в жизни бывает. Только в жизни неясно как-то. Неярко.
Похоронили Володьку. Всё честь честью. По-христиански. Обрела покой душа его, а с ней и любовь. Любовь его тут же, у гроба, рыдала. Белугой ревела. Тоже, видно, не просто у неё всё это было и прошло. Дорого ей своё беспамятство далось. Так бывает, в омут бух, ничего не видно, не слышно – хорошо, а вынырнешь - опять то же, что было, только уже видней. Вот тут боль, как резанёт по глазам, по сердцу. А тут крест на всём этом. Крест, и всё тут. Под крестом отмучившийся лежит, а вокруг мученики стоят. Кто чем мается. Под крестом у каждого своя боль осталась. Вроде хорошо, зарыли боль, нет её. Ан, нет, связь с этой болью потеряешь - даже вздрогнешь от такой потери. Человек – он из боли состоит. Чтобы знал, что живой. Всё думает себе, скорей бы боль прошла, а пройдёт, себе не рад, всё о прошлом вспоминает, всё боль свою там ищет. Найдёт, тешится. А если зарыли, где найдёшь? Мечтать не всякий человек способен. Но как бы не было - схоронили Володьку. Помянули, как водится, дома. Друзья, как столбы за столом сидели, мать, как тростиночка меж ними. Каждый за поминальным столом о смерти думал. О несправедливости её, непонятности. Дом был полон людей, а казался пустым. Всё было мёртвым, слова, движения. Им не было продолжения, и они, не успев родиться, погибали, сраженные своей незначительностью. Разошлись поздно, старушки остались молиться, другие по домам пошли.
Воскресенье занялось свободным, светлым утром. Первым пришёл Витька Михайлов. Он влез в дверь, посмотрел на старушек, поздоровался, помялся малость и выдавил такие слова:
- Тёть Маша, я тут Володьке денег должен. Строился, дак занимал. Вот принёс.
Старушки повернули в его сторону свои отжившие лица. Лица поморщились, как будто что-то вспоминая, и через некоторое время выразили удивление. Мать поправила чёрный платок:
- Бог с тобой, Витя. Зачем они ему теперь. Оставь себе. Вспомнишь когда.
- Что вы, тёть Маша, не могу я так. Друг ведь он мне. Не хочу, чтобы промеж нас долг был.
- Дак ведь помер он, сыночек-то мой.
- Не помер он вовсе, просто ушёл от нас. Надоели мы ему, видно. Он сильный был, вот и ушёл. Должны были мы, да мы не можем.
- Окстись, Витя, что говоришь-то» - одна из старушек покачала головой.
Витька положил деньги на стол, и хотел было выйти, но навстречу, оттолкнув его, вошёл ещё один Володькин друг Николай. Он был угрюм и озабочен. Разговор с матерью повторился. Деньги легли рядом с первыми. Потом пошло. Друзей набился полон дом. Приносили по - всякому. Кто сколько раньше брал, то и приносил. Горка денег на столе росла. Старушки притихли. Не привыкшие в своей жизни к деньгам, они испуганно смотрели на деньги, никому не принадлежащие. Парни стояли вокруг, не зная о чём говорить, да и нужно ли были разговоры в этот миг. Были деньги, были люди, но не было человека, который мог распорядиться этим богатством. Без него им не суждено было выполнять своё предназначение. Деньги перестали быть деньгами. Они стали доброй памятью о человеке, помогающем людям. Может быть, первый раз деньги напоминали о добре. Неожиданно для всех горка из денежных купюр стала памятником. Мемориалом дружбы, доброты, всего хорошего, что ещё осталось у людей. Каждый думал о своём, но в мыслях этих людей не было жадности. Одни отдали долг, другие его не приняли. Не потому, что им не нужны были деньги, но потому, что они им не принадлежали. Это был ритуал возвращения человеческой честности. Своего рода посвящение в неё. Деньги не были деньгами, люди стали людьми. Вдруг, судорожно сжалась и заплакала мать. Старушки кинулись её утешить. Вскоре она успокоилась. Глаза её немного просветлели, и она медленно поднялась. Она на что-то решилась. Подгребла со всех сторон денежные бумажки, обвела взглядом комнату. Лицо её прояснилось.
«Пусть каждый, - сказала она, – возьмёт себе денег столько, сколько ему нужно. Считайте, что это говорит вам Володя. Исполните его просьбу. Он бы не сказал по-другому. Это последнее, о чём он вас просит».
Мать опустилась на лавку, и лицо её как-то сразу померкло. Она снова стала маленьким темным комочком, сжатым со всех сторон пустотой. Мир для неё был сыном. Теперь мир был пуст. Пустота огромна. В пустоте всё маленькое. Всё, кроме памяти. Память боролась с пустотой. Лицо матери снова начало озаряться теплым светом, она что-то вспомнила. Взяла пачку денег со стола и сунула её в руки, сидевшей рядом, старушке. Та закрестилась. Вскоре все старушки были оделены деньгами. Кто-то из парней сдвинулся с места первым, а может, первого и не было вовсе. Просто все сразу подошли к столу. Каждый брал денег, сколько мог меньше. Брали с краю. Видно, боялись сломать памятник. Потихоньку выходили из дому. Никто не прятал взятых денег. Так и расходились, держа деньги в руках. Они держали в руках память. Память нельзя прятать.
ЯБЛОКИ
На дворе начиналась осенняя пора, и в доме вкусно пахло свежими яблоками. А сами они – виновники этого замечательного аромата – пламенели красными боками в центре стола, сложенные горкой в большой вазе синего стекла. Но обстановка в доме царила серьёзная, а скорее – печальная. Поводом к тому служил гроб, стоящий рядом со столом, окружённый сидящими на стульях людьми, в котором лежал, упокоившийся от мирских дел мужчина, одетый в добротный, темного цвета костюм и белую рубаху – светлый лицом, чуть скрытым седой бородой. Это его покойное благообразие было настолько естественно, что казалось, прикрытые глаза вот-вот откроются и мужчина улыбнётся, разымет скрещённые руки и скажет что-то недоговорённое, чего все эти печальные люди, как потом окажется, только и ждут услышать. Да и взоры приходящих спервоначалу обращались не к безмятежному лику покойного, а на вазу с краснобокими яблоками и люди высказывались по-своему, но об одном и том же: «Ну, вот, Миша и урожай успел собрать. Есть чем помянуть доброго человека». Когда кто-нибудь вставал от гроба и собирался уходить, то его непременно одаривали яблоками из той самой вазы, стоящей прямо против головы покойного. Делал это молодой человек, высоким лбом и изгибом носа очень напоминающий облик покойного. Раздавая яблоки, он приговаривал: «Берите, берите. Дедушка так велел», - и видно было, как слёзы туманили его чистые, юные глаза. Потом он ненадолго выходил, приносил в корзине яблоки и вновь наполнял ими вазу и никто не успевал увидеть её пустой.
Ворота, как водится, были открыты настежь и, желающие проститься с упокоившимся хозяином дома люди входили и выходили, толпились у крыльца и за оградой, вели разговоры о бренности земной жизни, о человеческой смертной доле, о земных делах и памяти о них. А память о созидательных трудах покойного находилась рядом, радовала ветвистыми деревьями с добром ухоженного сада, что слегка шумел ещё зелёною листвою, встречая приходящих людей, но тут же затихал, как бы в печали, вспоминая об утомившихся, всегда заботливых хозяйских руках. Одни деревья шелестели уже пустыми ветвями, другие же гнулись под тяжестью поздних, ещё ждущих своего времени созревания плодов. Они были красивы эти растения, посаженные здесь маленькими саженцами, взросшие и теперь приносящие плоды человеку, который своей заботой и любовью даровал им жизнь на земле. Что же будет теперь с вами жители этой чудесной части земли, где весною бушует разноцветное море цветущего сада, а осенью наливаются живительным соком райские плоды труда природы и человека? А что может случиться с садом после ухода доброго хозяина? Без заботы и труда всё вокруг дичает – и люди и деревья.
Конечно, непросто взять и покинуть мир, где живёт твоя забота о каком-нибудь хорошем деле, но кто-то должен перенять, подхватить дело из ослабевших рук и тогда продолжится на земле праздник цветения и плодоношения и смерть не покажется концом света. Об этом случае и говорили люди, пришедшие проститься. Хозяин и при жизни не отказывал людям в плодах своего труда, и теперь внук его изо всех сил старался исполнить волю деда и наделял яблоками всех, кто заходил в осиротевший дом. Вот и говорили, что внук готов продолжить заботу о дедовом наследии. Воспитан на труде в саду, знает, как надобно ухаживать за деревом, да, и любит это дело – вместе с дедом с малолетства живёт, а значит, будет у яблонь и груш заботник и хозяин. А посему саду этому цвесть из года в год. Говорилось о том по-доброму, по-человечески.
Осень уже заметно вкрадывалась в природу, меняя краски, волнительным цветом увядания прощалась с летом. Таким осенним тёплым днём и наступил день похорон. Людей собралось много, вынесли гроб с телом покойного, установили во дворе, чтобы проститься, всплакнули родные, целуя холодный лоб усопшего, но вот гроб подняли и понесли к воротам, чтобы погрузить в машину. И тут случилось нечто, что запало в души и сердца людей, как порыв чувства необычайной любви и преданности деревьев своему хозяину. Только приподняли мужики на плечи гроб с телом покойного, как, вдруг, поднялся ветер, листва полетела под ноги, и устелила собою двор, путь к воротам и дно открытого кузова машины, и сразу стало тихо, и только шорох под ногами падших листьев напоминал изумлённым людям о необычности произошедшего случая. Затихли голоса людей, и будто откуда-то издали послышалось: «Говорят бездушное дерево, а тоже прощается по-своему. Листве-то ещё и падать время не приспело, а вот ведь, будто слезой прошибло. Господи, мир-то воистину Твоею любовью устроен».
Атлант
Далеко-далеко в неведомой стране зачиналось утро и всходило солнце. Солнечные лучи освещали высокую фигуру Колосса, который протянул свои каменные ладони навстречу нежному утреннему теплу и на его, словно наделённом жизнью лице светился восторг, посвященный рождению нового дня, начинавшегося у соединения моря и земли и отображавшегося в рубиновых глазах исполина радостью, рассыпая искры её на воду, прибрежный песок, обращая пляж в промытые золотые россыпи.
По этим драгоценным крупицам, на обласканном тёплым светом кусочке морского побережья, бродили ленивые, белоголовые чайки, готовящиеся взмыть в ещё невидимую бездну неба, где их ожидали насиженные ими голова, плечи, и руки каменного великана, протянувшиеся к теплу восходящего солнца.
По бесконечному настилу из золотого песка, ступали босые ноги юной девушки, отправившейся за своей мечтой в ранний час пробуждающегося дня и справедливо считающей, что чуть позднее счастье и радость будут разобраны и растащены по своим углам другими людьми, что скоро тоже пробудятся от неясных снов. И ещё она хотела убедиться, что волны по-прежнему набегают на пустыню песчаного берега и всё так же бесконечна даль и в ней, подрагивающей дымкой утреннего, морского воздуха, таится ожидание любви. Её ноги легко прикасались к блеску солнечных лучей, искрами посыпающихся из глаз каменного великана на полоску выбранной ею тропинки, что вела на край света.
Утром, при рождении дня, он, этот край недалёк – стоит только выйти на Божий свет и, растворившись в мечтах, жить в нём. В юности доступно всё, но от самого края солнечного света начинается новый путь, ещё более вольный, не имеющий окончания, и стоит только войти на него, как волнительное ожидание счастья поведёт в сторону едва видимого горизонта надежды.
Издревле, всякого желающего пуститься в путь, от начала утра и до самого края Земли своим зорким взглядом рубиновых глаз провожает хранитель острова – каменный великан, по имени Атлант. Он остался здесь с того достославного времени, когда ангелы небесные, по Божьему повелению, спустились на землю и стали брать себе в жёны земных дев, чтобы воскресить в детях, родившихся от этих объятий любви, красоту Мира, созданного Отцом нашим, по чьему образу и подобию были сотворены люди, но позабыли в грешной земной жизни о своём высоком происхождении.
Но через скорое время отозвал Господь своих небесных посланцев для помощи в делах великих, и оставили они своих жён и детей на земле и отправились восвояси, внимая зову Отца. Но один из ангелов замешкался в прощании с любимой женой и тогда, на долгое время, опоздав к месту сбора, был остановлен гневом Господним, здесь, на песчаном побережье и стал каменным идолом, в назидание за непослушание Отцу небесному.
С той самой поры провожает он каждого путника, решившегося отлучиться на поиски счастья, светом Любви в своих глазах, которая застыла вечностью его присутствия на земле.
.