Проклятие

Я помню, как спускался в тот день по обшарпанной лестнице, еле переставляя ноги, проводя рукой по пыльной поверхности перил. Меня выставили из дома, потому что я опять целый день читал в душной маленькой комнатке раскаленного летом панельного дома. Я взял книгу с собой, но не решался читать на ходу, после того, как в прошлый раз упал с лестницы, причем уже в самом низу, умудрившись при этом разбить маленький стекольный огрызок в раме двери, которую разбивали до меня много раз. Я мог бы читать на улице, мог бы, например, сесть на скамейку или залезть на грибок, теоретически такая возможность существовала, но, на самом деле, я не мог этого сделать. На улице мне некуда было деваться. Наш дом, интеллигентский дом, в который селили преподавателей ближайшего университета, был окружен цепью общежитий для семейных студентов из аулов, которые выбрасывали свой мусор прямо из окон, что превратило переулок за нашим домом в склизкую стихийную помойку, через которую приходилось проходить, перепрыгивая с обломка кирпича на тетропакет от сока. Пацаны из тех домов постоянно приходили в наш двор повисеть на турнике и покурить, и мой вид задохлика разумеется действовал на них как красная тряпка на быка. Нерды и гики тогда еще не вошли в моду, это было до Гарри Поттера, Тома Йорка и Билла Гейтса. Мне не подфартило быть ботаником в криминальные девяностые, когда все мои одноклассники в школе мечтали быть рэкетирами, а на набережной по утрам можно было увидеть следы крови от ночных разборок. Очки в то время еще не приобрели хипстерский флер, а я, к тому же, носил толстые уродские очки в пластиковой оправе и был полноват, так что конечно большего неудачника, чем я и не существовало на свете.

Это у тебя что, Ле Гуин?

Так я с ней познакомился. Теперь в это почти что трудно поверить, но в то время не так уж просто было достать книгу, которую хотелось прочитать. Я ходил в несколько книжных магазинов, в паре кварталов от дома, и часами копался в книжных завалах, не находя ничего нового. Некоторые книги, о которых я мечтал, я так и не смог прочитать тогда, и прекрасно помню какую пьянящую алчность я испытал, когда годы спустя открыл для себя электронные библиотеки, в которых в пару щелчков можно было скачать любую книгу. Ирония в том, что хотя я тогда накачал себе книг на несколько жизней, но уже никогда не читал запоем как в детстве. Ту книгу, которой она заинтересовалась, мне из командировки в Москву привез дядя.

Я поднял на нее глаза. Я помню, что в голове пронеслось, что было бы в миллион раз лучше, будь она мальчиком, но все же во мне сразу же проснулась моя давняя сокровенная мечта о книжном братстве двух книжных детей в мире, принадлежащем гопникам. Она была обычной угловатой девчонкой, но у нее были красивые глаза. Когда много лет спустя я увидел те её фотографии в интернете, я бы ни за что не узнал её, если бы среди них не было той одной, где она стояла в джинсах в каком-то алматинском дворе и слегка щурилась. Я узнал её только по глазам, все остальное было другим. Впрочем, неудивительно, учитывая специфику тех фотографий.

Она тоже взахлеб читала фантастику, тоже была равнодушна к подростковой музыке, ненавидела школу и почти ни с кем не дружила, но была в ней… даже тогда, в ее десять лет, какая-то харизма что ли, из-за чего в школе ее не травили как меня. Зато к ней липли все школьные изгои, все сирые и убогие, к которым я и сам пожалуй относился. Мне хотелось думать, что по-настоящему она дружила только со мной, но на самом деле я все время чувствовал напряжение оттого, что приходилось конкурировать с другими детьми за общение с ней, не то, чтобы, правда, я был в состоянии что-то с этим поделать. Я был тем еще чудиком, зачитывался книгами не по возрасту, но все еще наполовину верил в то, что драконы существуют на самом деле. Вести из внешнего мира доходили до меня словно издалека и с искажениями, отчего в моих знаниях о мире до сих пор остались курьезные белые пятна. К примеру, лишь не так давно я узнал, что единороги - животные мифические, а не исчезнувший вид вроде саблезубых тигров, как я себе представлял. Когда теперь я думаю о том времени, все воспоминания затянуты туманом, как будто я прожил тот отрезок своей жизни в полусне.

А что нам оставалось делать?

Теперь даже трудно поверить в то, что в то время в Алматы не работал практически ни один кинотеатр, ходили слухи, что в Армане показывают допотопные китайские боевики в 3Д, но на этом все. Мы не слушали музыку. Даже еще и сейчас я испытываю зависть, когда мои ровесники с умилением рассказывают мне о том, как подростками слушали фолк-рок и джаз. Мои одноклассники слушали Бакстрит Бойз, Тупака, ну или в лучшем случае Металлику, а я не слушал ничего, в частности потому что у меня дома не было музыкального центра, но и просто потому что увлечение определенной музыкой было в первую очередь маркером принадлежности к соответствующей школьной группе. Мажорики фанатели от рэпа и утопали в одежде на пять размеров больше, русские ребята из дворов в центре города щеголяли в косухах и слушали хард-рок, у меня же как у старичка от этой музыки начинала раскалываться голова. Если бы у меня были друзья, если бы меня приняли в какую-нибудь - какую угодно - компанию, я бы конечно с щенячьим восторгом стал бы изображать из себя хоть шпану из негритянского квартала, хоть крутого рокера, но как-то не задалось, и я перестал этого хотеть.

Мы с ней нашли себе другие развлечения. Мы любили забираться на крышу многоэтажки, в которой она жила, через чердак, от которого она каким-то образом раздобыла ключи. Крыша была старая и покатая, шиферные блоки расходились под ногами, а я к тому же был ужасно неуклюжим. Я давно перестал искать логику в том, что судьба сберегла нас тысячи раз на протяжении сумасшедших девяностых, когда мы изо всех сил лезли на рожон, чтобы потом в благополучные годы все обернулось такой бессмыслицей. Один раз она даже принесла пистолет с резиновыми пулями, который одолжила из кармана пиджака гостившего у них дома дяди. Мы постреляли по жестянкам, принесенным с собой, но мне не понравилось, что у нее получалось намного лучше, чем у меня, и я сразу же утратил интерес к этому занятию. Ей же вскружило голову чувство всесилия, которое давало оружие.

« С этой штукой в руках все равны », - сказала она.

Теперь я знаю, что тут была разгадка.

« В моем роду были ну эти …типа как экстрасенсы. Я думаю, что мне передались паранормальные способности », - сказала она. « Если я прокляну кого-нибудь, то этот человек потом заболеет и умрет или умрет от несчастного случая. Но только бабушка сказала мне, что нельзя злоупотреблять своей силой, иначе она обернется против меня ».

« А откуда ты знаешь? »

« Один раз я стояла на остановке и там ещё рядом стояла старенькая бабушка, а день был очень дождливый, лужи по краям дороги были огромные и тут такой крутик, ну знаешь на джипе, проехал на всей скорости по этой луже и бабушку облил почти что с ног до головы. И я почувствовала такую ненависть к нему и так прямо изо всех сил подумала « Да чтоб ты разбился, урод » и, прикинь, он прямо на следующем светофоре со всей дури въехал в другую машину, лобовое стекло в дребезги, кровище. Убился, ну или очень сильно покалечился ».

Я был потрясен и, конечно, умирал от зависти.

« Но только нельзя использовать эти способности слишком часто », вздохнула она. « Надо быть осторожнее, а то вдруг тот второй водитель был нормальным человеком, надо расходовать силы только на безусловно плохих людей. Иначе - эффект бумеранга».

« А машина у него была какая? », - спросил я.

« Не помню, вроде тоже джип »

« А ну тогда, большая вероятность, что все окей »

Джипов тогда было намного меньше, чем теперь, да и вообще машин на дорогах чуть ли не вдвое меньше.

Нам было лет по четырнадцать-пятнадцать, когда она заболела разговорами о самоубийстве. Такое было время, что даже я, в естественном состоянии заторможенный, как на антидепрессантах, ощущал эту неприкаянность и отвращение ко всему на свете и особенно к самому себе. Мало было того, что я был толстый и очкастый, так у меня ещё и высыпали прыщи по всему лицу. У неё, как я теперь догадываюсь, были ко всему прочему какие-то нелады дома, да и просто того, что она рассказывала, хватало с лихвой. Сексуально озабоченные уродские мальчики, за которых девчонки конкурируют, рекламируя себя как товар, тупые учителя, серый грязный опасный город. Я-то сидел на наркоте из книг и с реальностью был связан почти только через нее, а она была живее и, конечно, поумнее, чем я. Она без конца говорила о том, какой способ самоубийства лучше. Мы стояли на крыше и она много раз подходила к самому краю, но решила, что со всей силы стукнуться об асфальт должно быть больно, да и лежать там потом у всех на виду, как-то противно. Пистолет было тяжело достать, а если и достанешь, то это потом обернется кучей проблем для его владельца, так что этот вариант отпадал. Она где-то вычитала, что самым безболезненным способом было бы вскрыть вены, лежа в теплой ванной, чтобы кровь вытекала из тебя понемножку, но посчитала, что поступить так было бы свинством по отношению к домашним, которые бы в своей ванной наткнулись на тело, плавающее в луже крови. Самое лучшее было бы наестся таблеток и заснуть навсегда. Она стала вечно носить по пять пачек димедрола в карманах так, словно для того, чтобы принять окончательное решение ей ещё не хватало элементов, но все же как советскому разведчику ей всегда нужно было иметь при себе сподручное средство, чтобы в случае чего убежать от пыток.

Через пару лет мы потеряли друг с другом связь. После школы я уехал учиться в другую страну, потом вернулся, начал работать. Мы какое-то время вяло переписывались, но очень скоро жизнь, расстояние, лень взяли своё. Я стал искать её снова в социальных сетях через много лет. Если принять во внимание то обстоятельство, что я стал пользоваться социальными сетями на годы позже всех моих знакомых, а вернее был вынужден завести аккаунт для работы, то было уже очень поздно. Я часто думаю о том, искала ли она меня. Вряд ли. Я думаю, что каждый из нас постепенно врос в жизнь, белый шум в ушах затих, туман рассеялся, шизофрения вошла в ремиссию до следующего возрастного кризиса, мы узнали на собственном опыте, что школьные крутые пацаны либо кончают упоротыми наркоманами, не дожив до тридцати, либо перерождаются в помятых толстячков-офисных мальчиков на побегушках, а мы, шизики и задроты, живем себе и относительно здравствуем. Ну, если повезет. Я узнал, что у нее был ребенок и не было мужа. Она была достаточно известной личностью в городе, много и интересно работала, в сети были её стихи, которые я конечно перерыл вдоль и поперек в поисках тайных знаков. Однажды она переходила через дорогу на зебре, отводила ребенка в садик, и их сбила машина, джип Порше Кайен, за рулем сынок богатенького папочки, который в тот же день смылся заграницу. Ребенок умер сразу же, а ей ампутировали ноги и она прожила ещё пару месяцев. В сети тогда поднялся достаточно большой ажиотаж, но я конечно все пропустил, потому что новости вгоняют меня в депрессию. Волонтеры собирали деньги ей на операцию в Израиле, и даже собрали, но она до нее не дожила. Я думаю об этом по-разному. Большую часть времени я знаю, что в том, что случилось, не было никакого смысла, что никакой справедливости нет и не будет, что папочкин сынок проживет долгую жизнь сытого животного, и не он, так его клоны, продолжат давить и калечить наши муравьиные жизни. Но бывают дни, когда моя чудаковатая сущность, моё вскормленное на научной фантастике отрочество, даёт о себе знать, и тогда я с кровожадным оптимизмом начинаю копаться в книгах об инках и майя, пытаясь представить себе, какая кара полагается за убийство шамана, матери и ребёнка. И каждый раз испытываю странную эйфорию, когда убеждаюсь, что за то, что произошло, мы все на веки-веков прокляты, не только он и его семья, но и вообще все владельцы джипов и все автомобилисты. Весь город и вся страна.