В доме напротив
Когда я был маленьким, то, как и все дети, очень любил смотреть из окна. Мне открывался удивительный мир, в котором все плыло, двигалось, шумело. Первым, что запомнилось, то это плывущие облака. Причудливые дымчатые формы калейдоскопом проплывали над домом, махнув хвостом, скрывались под крышей дома. Порой кто-то ласковый улыбался мне оттуда, махал рукой, манил к себе, а порой этот кто-то превращался в сказочного злодея, заставляя меня вернуться в комнату, где меня поджидал уже другой, тот, который скрипел и шуршал. Этот другой нагонял больше страху, он был здесь, рядом, поэтому я возвращался обратно к окну к тому, который был за окном и не мог через оконную раму дотронуться до меня. Я взбирался на подоконник и прятался там за занавеской, притаившись, через некоторое время я чувствовал, что тот в комнате потерял меня из виду и успокоился. В такие минуты я отчетливо слышал как бьется мое сердце, тогда я еще не знал, как оно еще будет биться ни раз так сильно и не только от страха, но и от любви…
Укрывшись за занавеской на подоконнике, я смотрел во двор. Редкие прохожие, даже не замечая меня, спешили по своим делам. Для меня они были просто дядями и тетями с портфелями и сумками, мальчики и девочки на велосипедах и с бантиками. Бабушки и дедушки никуда не спешили, но тоже куда-то шли. Но больше всего мне нравилось смотреть в окна дома напротив. Все окна я не мог видеть, тополя, растущие перед домом, скрывали от меня их. Из нашего окна на четвертом этаже мне были видны два окна третьего этажа, три окна на четвертом и столько же на пятом. Тогда я еще считать не умел, и называл их просто «кошкино» окно, «серое» окно, окно «поцелуев», окно «с балконом», окно «со шрамом», «одинокое» окно, «Маринкино», «Пашкино» и «бабушкино окно».
В «кошкином окне» на подоконнике всегда лежала кошка. Она казалась мне очень ленивой, потому что все время спала. Хотя иногда я видел, как она прыгала за мухами, которые бились об стекло. Еще это была очень хитрая кошка. Она целыми днями нежилась на подоконнике, но стоило хозяевам появиться на пороге, то тут же кошка принималась за охоту за мухами. Хозяева ее очень любили, придя домой, они первым делом целовали ее, гладили, поднимали на руки, кормили докторской колбасой и поили только что купленным для нее молоком. Хозяева, муж и жена, когда они пили чай, то кормили друг друга. Тогда я этого не понимал, как большие дядя и тетя могут кормить друг друга с ложечки, а сейчас я уже знаю, что так делают только по-настоящему любящие люди.
В «серое» окно я не любил смотреть, даже боялся его. Рама была выкрашена в серый цвет, стены внутри комнаты тоже были серыми. Все там было неприветливо. Даже свет вечерами там был настолько тусклым, что даже казалось, что в комнате сидят при свечах. Я старался не заглядывать туда, но оно было расположено прямо перед нашими окнами и мой взгляд невольно проникал в комнату без мебели, в которой иногда появлялся кто-то такой же серый с маленькими круглыми въедливыми глазами. Там никогда не было гостей, даже почтальон не носил туда писем.
Хоть я и был еще маленьким, но я уже знал, что такое поцелуй. В этом окне «поцелуев» всегда целовались. Когда я видел это, то мне было стыдно, я старался перевести взгляд куда угодно, даже смотрел на «серое» окно, но мое детское, а может уже и недетское, любопытство брало вверх. Не знаю почему, но когда смотрел на тех, кто был в «окне поцелуев», то у меня чесался нос. Он у меня и сейчас чешется, когда я целуюсь. Но я тогда не знал еще самого ужасного, что поцелуи могут быть и без любви. Это я познал намного позже. Я не замечал, что милая девушка всегда была одна и та же, а вот те кто целовали ее, очень часто менялись.
«Окно с балконом» очень сильно отличалось не только тем, что оно было с балконом, но и тем, что окна почти не видно было. За шинами, банками, санками, картоном, велосипедом, старым креслом была видна лишь форточка, которая и зимой и летом была постоянно открыта. В этом окне я никого не видел, но часто слышал, что там постоянно бывали гости. Их было много, они всегда были шумными и много пели. Сидели они допоздна и также шумно расходились, подолгу прощаясь уже у подъезда. Часто в форточке можно было видеть дымящуюся руку. Это потом я узнал, что взрослые мужчины курят сигареты, хотя теперь я знаю, что курят не только дяди, но и тети, и, к сожалению, даже дети…
За окном «со шрамом» (так я его называл потому, что оно было треснутое и напоминало шрам у меня на ноге, который остался у меня после случайного пореза – это часто случается с маленькими детьми) постоянно пили и курили. Очень часто там дрались. Я даже несколько раз видел, как туда приходили дяденьки милиционеры. После их ухода становилось тихо, но ненадолго. Потом там снова пили и курили, а потом дрались.
В «одиноком» окне жила одинокая женщина. На подоконнике у нее росло одинокое растение. Оно было с тонким длинным стволом и пушистыми лепестками, торчащими в разные стороны, точь-в-точь как и сама хозяйка. Она постоянно читала и пила кофе. Она никогда не смотрела телевизора, к ней не ходили гости, она никогда не гасила свет. Иногда одинокая женщина подходила к окну и долго смотрела в небо. Мне казалось, что она ничего не видит, но это потом я познал, что после чтения на небе можно увидеть то, чего другие не видят.
В доме напротив жила моя первая любовь по имени Марина, которая так и не узнала об этом. Когда я смотрел в «маринкино» окно, то почему-то всегда начинал прятаться за занавесками. Она была старше меня года на три. Она уже слушала магнитофон и даже красила губы. Ее окна мне улыбались и почему-то мне казалось, что на них красовались ромашки желтого цвета. И даже в Новый год, когда она украшала окна цветными снежинками, они казались мне желтыми ромашками, которые подмигивали мне. За всю жизнь мы с ней даже ни разу не разговаривали, но она всю жизнь была со мной. Иногда, мне кажется, что лучше не возвращаться к первой любви, лучше пусть она так и останется мечтой. Прошлым летом я встретил ее, в ней ничего не осталось маринкиного. Признаться и я уже не тот.
Пашка! Ох, уж этот Пашка! Во дворе от него спасу не было! Всех обижал и мне частенько доставалось от него. Почему он был таким, наверное, только я и знал. В «пашкином» окне я каждый вечер видел одну и ту же картину, отец его, приходил с работы и ставил перед собой бутылку водки, выпивал ее очень быстро, после чего избивал Пашку и его мамку. Моя мама мне рассказывала, что однажды, когда я очень сильно болел, то в бреду среди ночи кричал «Не бейте Пашку, он еще маленький!» К сожалению, я так и не докричался – Пашка сейчас сам часто выпивает.
А еще было «бабушкино» окно. Там все время сидела бабушка. Она постоянно смотрела в окно и кого-то ждала. Фотография совсем юного парня улыбалась со стены. Она, если и отлучалась, то только для того, чтобы вновь и вновь вскипятить чайник. Она, хотела, чтобы тот, кого она ждала, не томился в ожидании чая. Это потом я узнал, что она вовсе и не бабушка, а было ей всего сорок лет. В одну ночь она поседела, в один день в глазах ее потух свет. Это табличка с именем ее сына-героя висит на стене дома. Сын ее не вернулся из Афганистана.
Сейчас я уже давно как живу в другом районе города, но меня всегда влечет к моему окну, к моему детству, к моим облакам, к дому напротив. Я всегда в день своего рождения езжу в свой милый двор, чтобы окунуться в мир беззаботного детства. Так и этой весной я там был. Деревья уже выросли и стали большими. В «кошкином» окне резвится котенок, похож ли он на ту кошку, я не знаю, но его также любят и лелеют все те же руки влюбленных. «Серое» окно уже давно перекрашено в белый цвет. В окне «поцелуев» уже немолодая, но довольно привлекательная женщина все также одаривала кого-то дежурными поцелуями. Окно «с балконом» уже застеклено, но все также завалено нехитрыми пожитками. Окно «со шрамом» сменилось на пластиковые окна. На подоконнике «одинокого» окна все также растет одинокое растение, с тонким длинным стволом и пушистыми лепестками, торчащими в разные стороны. Про Маринку и Пашку Вы уже знаете. А в «бабушкином» окне все также ждут, отлучаясь ненадолго, чтобы подогреть чайник…