Старик без моря

Опять отложили электричку… Теперь сорок минут ждать. Зря только спешила. Из-за мороза люди сбежались в закрытое помещение перед турникетами, где продавали билеты, и пассажиры ждали свой поезд. К сапогам и ботинкам прилепился снег, и некоторые пытались его состучать, а некоторые волокли его до самой кассы. Люди бродили туда-сюда, возмущаясь тому, как часто поезда приходят позже, чем надо. Хорошо, хоть местечко свободное оказалось на лавочке. Я уместилась на краю, поставила рядом сумки так, чтоб они были под моим надзором, и достала книжку. Со мной рядом сидела молодая девушка. Но по своей страннейшей женской натуре я не запомнила её лица, но обратила внимание на ее сумочку. Это была небольшая белая сумочка с мелкими прелестными цветочками – очень милая. На этом фоне также миленько смотрелись ее аккуратненькие розовые ногти. Я стала читать. Спустя несколько страниц я стала отвлекаться на звонкий хрипящий бас, глаголющий где-то поблизости. Я подняла голову и увидела большого деда, стоявшего возле девушки-сумочки. На вид этот дед был интересный: росту и весу большого, лицом упитан. Морщины его были очень глубокими и напоминали овраги, особенно выделялись рельефы на лбу и щеках. Глаза немного впалые, как у всех стариков, но не как у всех – большие и яркие. На щеках и под носом старались уже вырасти седые волосы и им это хорошо удавалось. На слегка засаленной голове – русская ушанка, на ногах – резиновые сапоги поверх тёплых штанов, сверху – простая черная куртка. А на ней старый рюкзак. Нос и уши, выглядывающие из-под ушанки, выделялись морозной бардовостью. – Она говорит, я без нее бомжевать буду! Ха-ха! – декламировал он. – Не выживу, говорит. Помру! Ха-ха! – речь перебилась хриплым грубым кашлем с причмокиванием. Видимо, дед понял, что он сильно громко кричит, поэтому он замолчал и даже недовольно подёргал бровями. – Жена выгнала, – все-таки сказал он уже спокойным тоном, но с насмешкой. Я не совсем понимала, кому он это говорил: то ли девушке-сумочке, то ли самому себе, то ли всем, кто его слышит. Старик глубоко выдохнул и утёр губы большим пальцем. – А я ей говорю: «Ну я ж как-то жил без тебя-то! Не помер же! Двадцать лет не помер!». Говорю: «Ты что ли меня родила? Без тебя родился! Мать родила! Не ты…». Старик снова остановился и уставился на большие часы, которые висели над расписанием электричек. Они были круглые и огромные, время было видно издалека. Стрелки на них двигались резко и чётко, как солдаты на службе. Эти часы возвышались над всеми и гордо напоминали людям, поднимавшим головы, сколько им осталось… Старик даже перестал моргать: так что-то заворожило его в этих часах. Девушка-сумочка слегка наклонила голову ко мне и прошептала: – Пьяный что ли? – Не пойму, – сразу ответила я, потому что думала о том же. Старик перевел взгляд на Сумочку. Она смотрела на него вежливым и непонимающим взглядом. – Ну, правильно говорю же? – засмеялся дед. Его брови поднялись и губы весело растянулись. – Я на ней женился в двадцать лет, а до этого я что, не жил что ли?! Ха-ха! Он осторожно коснулся плеча своей собеседницы, как бы приглашая ее послушать еще внимательней. – А я ведь… Я ведь, когда молодой был, знаете, каким был? Ууу! Красавец! И дрался не в кровь, а в глаз! Заметив, что никто не отреагировал на столь бурное замечание, он почему-то подумал, что ему не верят. – Правда-правда! – он нахмурил брови, чтобы казаться серьезнее. Потом вдруг выпрямился, и задрал наверх нос. Видимо, это должно было служить доказательством того, что в молодости он был красавцем. – Мы верим! – засмеялась Сумочка. Но старику этого оказалось не достаточно: – Честное слово, етить-колотить! – и не успела Сумочка удивиться такой грубости, как старик наклонился, подняв вверх указательный палец, подчеркивая важность своей речи, и многозначительно сказал: – Я извиняюсь!.. При дамах я никогда не ругаюсь! Ни-ко-гда! При мужиках – легко, а при дамах – ни в коем случае! При мужиках я…ить… Эх! Да что уж и говорить! – он вздохнул и достал из кармана куртки неожиданно белоснежный, выглаженный и сложенный носовой платочек. По-моему, в одном уголке было даже что-то вышито. На фоне этого платочка его пальцы выглядели особенно чёрно. Старик предельно аккуратно его развернул, при этом его толстый мизинец даже оттопырился. Он приложил платок ко лбу несколько раз, а потом попытался сложить его обратно как было, но у него не вышло хорошо, поэтому он вздохнул и положил платок обратно в карман уже не таким аккуратным. – А мне брат сразу сказал: «Приезжай, конечно!» да еще и говорит: «Чего раньше не звонил, когда началась вся эта канитель?», а я говорю: «Так ведь неудобно», у него-то самого семья. А он, оказывается, меня ждёт давно уже! Ну а я чего… чего тянуть кота за… собрал котомку и вперёд! Вперёд! – крикнул он прямо по-военному и посмотрел на свою «котомку»-рюкзак, сбоку которого выглядывало горлышко бутылки водки. Помимо неё там могло уместиться максимум пара шерстяных носков и две рубашки, хотя мне казалось, что там этого не было, а было что-нибудь совершенно ненужное в таком далёком пути, но дорогое сердцу: компас, крючки для удочек или старый будильник. Старик снова о чем-то задумался и даже почесал затылок, приподнимая шапку, но тут же весело улыбнулся и даже хлопнул в ладоши от радости: – Знаете, что мне брат-то сказал?! – интригующе воскликнул он и приблизился к нам, чтобы открыть эту потрясающую новость. – Говорит, у них там в доме бабёнка одна есть... соседка то бишь… без мужика. Говорит, может познакомить! – старик улыбнулся, как довольный кот и даже чуть не облизнулся. – А чего бы нет?! Чего бы нет, етить колотить! Познакомлюсь! Если бабёнка хорошая, отчего и не тряхнуть! Стариной-то! Ха-ха! Тут уставшая от жизни женщина-охранница громко объявила, что уже можно переходить турникеты и идти на перрон, и люди потихоньку стали выходить на улицу. – О! Ну, в путь-дороженьку, – сказал старик, накинул рюкзак на плечи и попытался перекреститься, это вышло как-то неловко: сначала он поднял левую руку ко лбу, потом вспомнил и поднёс правую, а потом чуть не запутался в плечах (с какого начинать), но с горем пополам он сделал это и направился к турникетам. Там он так долго возился со своим помятым билетиком, что охраннице даже пришлось подойти к нему и всё проверить. Старика это оскорбило, и он обиженно и сердито стал говорить: «Да за кого вы меня принимаете! Я честный человек! На, смотри. Всё как надо!». Охранница была абсолютно равнодушна к его речам и спокойно проверяла билет, потом открыла для него турникет и сказала: «Проходите». Старик, недовольно что-то бормоча, вышел на перрон. Шёл косой мелкий снег, больше похожий на дождь. Он был не столько холодный, сколько ужасно противный. Люди от него морщились и поднимали воротники, нетерпеливо смотря в сторону, откуда должна была приехать электричка. Но наш старик будто не замечал колкого снега. Он стоял возле самого края платформы и смотрел куда-то вдаль. Я бы и не узнала его теперь, если бы не ушанка и рюкзак. Лицо его будто опало, и яркие глаза потухли. Он стоял твёрдо, и лицо его было так серьёзно, будто он охранял границу своей родины. Он даже не шевельнулся, пока не приехала электричка. Он зашёл последним в вагон и сел возле окна. Поезд тронулся. Совсем скоро зашли контролёры, и стая молодёжи вышла в тамбур, с серьёзными лицами показывая, что им действительно нужно на станцию Башкино, где почти никогда никто не заходит и не выходит. Поезд остановился, и серьезные лица стоящих в тамбуре исчезли, вместо этого появился азарт и безумное веселье. И мимо окон промчалась эта стая с весёлыми криками и, кажется, все успели забежать в соседний вагон. Это было невозможно не заметить, но контролёры не обращали ни малейшего внимания, потому что ловить этих зайцев им совсем не хотелось. Этот маленький спектакль проходил здесь каждый день и всегда умилял меня. Я вспомнила про старика и посмотрела на него снова. Я не могла поверить своим глазам… Поза его была всё та же: он сидел и смотрел через окно в никуда или куда-то очень далеко. Но за эти пять минут он сильно постарел… Его морщины углубились, и широкие плечи куда-то сжались. Он совсем не был похож на того веселого старичка, который кричал о своей истории, и он совсем не напоминал того серьезного богатыря, который стоял на перроне. Трудно поверить, что это всё был один и тот же человек… Не изменились в нём только руки: они были такие же большие и черные. Морщинистые пальцы крепко держали белоснежный носовой платочек, в уголке которого было что-то вышито…