Византийский распев

Кушнир Вячеслав Николаевич (псевдоним: ВАСИЛИЙ ЛОЗА)

адрес: 248033  г. Калуга, ул. 65 лет Победы, д. 25. кв. 134

тел.: 8(4842) 27-62-67 (дом.); +7 915 896 70 87 (моб.)

 ;

 

 

Василий Лоза

ВИЗАНТИЙСКИЙ РАСПЕВ

 

 

Глава 1

 

• Тварь – ты, Туманов, Сидоров выдохнул, как плюнул в лицо Туманову, но, похоже, промахнулся - тот и не дёрнулся. Но Сидоров знает заветное слово. - Смерд.

Будь под рукой Туманова хоть что-то колющее, режущее или огнестрельное, и будь это хотя бы десять лет назад, он не думая пришпилил бы бывшего друга, с кем они и вылущили это слово из множества прочих, означавших человека, что на ступень проще даже примата. Но всё поменялось, а главное, что Туманову теперь приходилось думать, вернее, продумывать общение с каждым индивидуально. Да и Сидоров, паразит, предусмотрительно зачистил поляну: ни тебе колющего, ни тебе режущего, а огнестрел давно пора иметь под рукой. Туманов максимально очаровательно улыбнулся, просто-напросто представив себе заколотого, зарезанного и зажаренного выстрелом из огнемёта Сидорова, - тот просто одурел от стойкости старого товарища, а ведь как пыжился, чтобы спровоцировать на какое-нибудь непозволительное мужское поведение. И Сидоров добавил от всей души, сдуваясь:

• Выродок.
• Ошаленная тема, душевно промурлыкал Туманов. – Впервые слышу подобное от мусульман.

Сидоров не сразу понял, что враг говорит о песне, звучащей в записи его же компьютерного проигрывателя. Они сидят друг напротив друга за широким канцелярским столом, давние настоящие друзья, одногодки. Сидоров и Туманов несколько лет жёстко конфликтуют, не скрывая взаимного презрения и самых мрачных пожеланий вслух.

Стол стоит в кабинете учёного секретаря, обязанности коего уже год исполнял Константин Андреевич Сидоров.

• Тоже мне – интеллигент. Питекантроп, прыснул Сидоров, не замечая, что пустил изо рта слюну. – Неандерталец. Экспонат кунсткамеры. Это «Византийский распев». Понял, невежда? Самая, что ни на есть, музыка христиан. 

Вдруг Туманов сделал резкий выпад, обхватив и сжав костяшками пальцев нос собеседника, - тот взвыл! Но прежде, чем вступить в рукопашную, скорее машинально, Сидоров нажал кнопку вызова референта, и ну - махать руками, да только попусту – Туманов не подпускал и невозмутимо держал верх до самого момента, когда дверь распахнулась. Противники были примерно одной конституции и в небольшой разнице весовых категорий, но Туманов, таки, полевой учёный, ежегодно испытывающий в экспедициях физическое развитие, а Сидоров, хоть тресни, – клерк: мягкий, нежный тюфячок…Когда же в проёме образовался референт - Нина Ивановна - Туманов бросил нос Сидорова, как ничего и не было, и вновь погрузился в слушание реально чарующего исполнения древней песни божественной любви.

• Слушаю, Константин Семёнович? – спросила референтша, заранее предполагая форму беседы этих двоих, но застав меланхоличного Туманова, таращившегося в окно, и шефа… А что с шефом? И не отвечает, и нос воротит…

Сидоров не отвечал, ему на самом деле с носом разобраться бы: погладить, потереть, в зеркало порассмотреть.

• Секундочку! подняв указательный палец, попросил Туманов. – Послушаем музыку, ладно? – дав вокалисту позвучать, Туманов поднялся и, склонившись к Сидорову через стол, пододвинул документ. – Подпишите уже, господин учёный секретарь. Экспедиция, конечно, ждёт, но время не терпит. – И добавляет шипящим со свистом шепотком: - Пожалуйста, смерд.

И Сидоров, обнимая кистью левой руки потревоженный нос, правой – подписывает смету расходов на экспедицию, принесённую Тумановым. Затем подвигает документ в обратном направлении и громко, едва не прислонившись лицом к лицу врага, произносит:

• Ты – труп, Туманов. Простой тупой покойник.

Туманов угрюмо, продолжая светло улыбаться, сцарапывает со стола подписанный документ и направляется к выходу:

• Нина Ивановна, остановившись около референтши, душевно промурлыкал Туманов, - боюсь, ваш шеф может запамятовать, сбросьте, пожалуйста, на мой электронный адрес ссылку «Византийского распева».
• Чего? – переспросила референт Нина Ивановна.
• Хочу иметь вот эту самую христианскую песню, столь похожую на мусульманскую молитву. Не забудьте, и, ради бога, лучше сегодня же. Ага? Да, кстати, ведь вы же кофе, и даже чай со сливками пьёте? Со сливками?
• Да.
• Так позаимствуйте у патрона, ему нынче, по большой дружбе, доставлена такая слвная сливка! 

Развесёлый Туманов уходит, даже не задумываясь, зачем ему «Византийский распев», тем более, что не был меломаном, и работать привык в тишине, а слух расслаблял у телевизора.  А тут то ли чёрт дёрнул, то ли Бог управил, но красавица-песня, однако же, совсем скоро станет для него роковой.

• Константин Семёнович? – опять вопросительно обращается референт Нина Ивановна к начальнику Сидорову.

А тому и сказать нечего. То есть слов-то, конечно, масса, но не в академии же наук ею атмосферу прорезать. Опять же и референт Нина Ивановна – женщина. «Помощником надо иметь мужчину, - тут же решает Сидоров. – Как только в должности утвердят, ровно так и сделаю».

 

Сумеречное черноморское лето вскрыло окна даже тех домов, что торчат по краям проезжих дорог, чего уж ждать от санаторных строений.

В одной из палат, на одном из этажей одного из спальных корпусов, двое – Тамара и Гусев – расползались по постели друг от друга, чтобы не дай бог соприкоснуться после ЭТОГО, чтобы освежить кожу дыханием черноморского вечера: два обнажённых тела в смятых простынях.  

• Всё уже, Гусев, иди, – раздражённо выговорила Тамара.
• Не могу… не хочу, не уйду.
• И держат же таких раненых зачемто, и держат…
• Ты недовольна? Тебе мало!? Виноват, Томусик, готов искупить.

И тут распахивается дверь палаты, включается дневное освещение, и в дверном проёме появляется Виноградова.

• Мама… ошарашено произнесла Тамара. Вот так, да!? Как, чёрт возьми, она разнюхала: что, где и когда!? Во-первых, с чего бы ей она понадобилась. Во-вторых, откуда ей знать о возможности подобного анекдота со стороны дочери. И, в третьих, кто, блин, сдал! Вот тебе и тайная комната для тайных свиданий тайных любовников… никакой, к едрене фене, суверенной личной жизни!

Гусев же не удивился. Тренированная психика, как обычно, в нештатной ситуации, заставляла боевого полицейского офицера не переживать, а действовать, и он принялся теребить простыни, одновременно расправляя их, натягивая на себя, с застывшей Тамарой.

В мозгу Виноградовой прошмыгнуло: Тамарка, дрянь, всего тридцатник, а кожа, как у подростка. Поджарая, грудастая, очаровательная щучка на букву «с». А ведь она - моя дочь… сюрприз. А этот майор… типичный атлет: боевые шрамы, могучие мышцы. Но меж бёдер самого главного не разглядеть. Да-с, обломайтис. То ли дело невысокие худые мужички, вот уж у кого мужская часть не просто окаянный отросток абы был, но полноценный член туловища, наравне с руками и ногами, и даже с головой, а-то и вместо неё… От, чёрт!  Виноградова привычно осаживает кавалерийский наскок воспоминаний пожившей женщины: тпру, стоять, «Зорька». Может, и правда выйти замуж, покуда скакуны вокруг не бросили бить копытом? А вслух Виноградова, прикрывая спиной дверь, тихо произносит:

• Надоело мне, Томка, валятся по госпиталям, пора и честь знать, – подходит к стулу, забросанным больничной спецовкой Гусева. Здесь лейтенант-пограничник лежал, вчера выписался, видимо, не сдал пижаму. Санитарки совсем от рук отбились, не прибираются. Никакого порядка, сплошная антисанитария. - Виноградова брезгливо выбрасывает гусевские одежды в окно. 

Гусев только что и смог выдохнуть:

• Ёооо!
• Голос? Мужской как будто? – сделав удивление, продолжает Виноградова. – Послышалось. Ты подумай, дочь, лейтенант уехал, а эхо от него всё ещё слышно. Какие ж приставучие эти мужики, по сути, правда? Липнут даже к стенам, пусть эхом, но лишь бы прилепиться.
• Штаныто зачем было выкидывать, - погребально произносит Гусев.
• Завтра выписываемся, ребёнок, и возвращаем тебя в семью. Едем. скомандовала Виноградова, продолжая как бы не слышать Гусева.
• Товарищ полковник, мы же все здесь взрослые люди… начал было строго выговаривать  Гусев, он, блин, тоже командир, причём боевой.
• Домой, доченька, к мужу, на всех парах.   Виноградова направляется к выходу.
• Ну, как ято отсюда выйду-то без ничего-то?  обиженно, по-ребячьи, выкрикивает ей в спину Гусев.

Виноградова резко оборачивается и, наконец, замечает Гусева, упершись в него тяжёлым взглядом:

• Лапками, Гусев, лапками, Скажи спасибо, что я тебя в принципе не ощипала и на вертел не насадила. С яблоками в слепой кишке. Взрослые они… засранцы.  – и, хлопнув дверью, Виноградова ушла. 

Впечатлённая событием, устроенным матерью, Тамара постепенно возвращалась к действительности:

• Ну, узнаю, кто меня сдал…
• Оптимист ты, Тамарочка, захотела загаситься от начальника следственного управления,  грустно посочувствовал Гусев. – Ага, шчас. Вон, даже моё звание разузнала, не то, что фамилию. И юмор у неё следацкий.
• То есть, ты, Витюша, не сомневался, что моя мать нас застукает?
• Ни грамма.
• Может, ты нарочно подставился? – Тамара уже поднялась с кровати в поисках своей одежды.
• Чтобы остаться нагишом перед полковником следственного комитета, хоть и раненного? Ага, нашла дурака. – Гусев залюбовался линиями тела Тамары. – У меня другое. Если честно, я в тебя втюрился.
• У меня семья, Тамара одевается.
• Ты же сказала, что разводишься.
• Да? Не помню. Чего только ни натреплешь ради секса, Тамара, одевшись, идёт к  выходу. Хотя чёрт меня знает, может, и разведусь.
• Принеси, пожалуйста, мою одежду, ага?
• Разве омоновцу есть, чего стыдиться? Ты же в самом соку. Неси себя гордо, пусть все позавидуют, да и захлебнуться слюной, Тамара, усмехнувшись, приговорила и ушла, хлопнув дверью, - вся в мать.

Гусев лишь прокричал вослед, натягивая простыню:

• И пойду! А что, думаешь, испугаюсь!? Пусть все видят. Позор, блин, натуральный позор… и на службе узнают – настучат. Зато какая Тамара… какая Тамарочкато моя.

 

Виноградова, с ноутбуком подмышкой, идёт по аллее к скамейке. Среднего роста, стройная,  в общем – дама вполне аккуратной конституции, хороша по всем статьям, несмотря на время. Она, похоже, запамятовала обзавестись глубокими морщинами и буйной сединой. Что, впрочем, неудивительно при её работе, когда некогда оглядеться, расслабиться, посмотреть телевизор, полистать журнал. То есть, усвоить личные паспортные данные, испугаться и броситься на спасение юности. Хотя после тяжёлого пулевого ранения и последовавшей полугодовой больничной бездеятельности, не знаешь, чего ждать от организма, которому да, было дело, уже исполнилось сорок девять. Но не пятьдесят же! Ой, да ладно, всё путём. Безлюдно. Виноградова присаживается на скамью в центральной аллее сквера, что начинается от входа в госпитальный корпус. С побережья доносится лабушиная стряпня ночного кабака, трещат-верещат какие-то птицы, насекомые, - в целом, приемлемо. И даже хорошо. Виноградова включает ноутбук, подключает модем, оперирует с программой «Скайп». Резкие телефонные гудки.

На мониторе возникает картинка рабочего кабинета высокого начальства. В поле зрения камеры входит большая 52-летняя Червонная Анна Тимофеевна, в форме генерал–майора юстиции, руководитель управления Следственного Комитета по Загряжской области, непосредственный начальник Виноградовой.

• Говори свободно, я одна. Привет, Сан Саныч. Как сама?
• Самочувствие отличное, – бодренько пискнула сквозь сухоту в горле Виноградова. Вот что, на службу я, всё-таки, решила пока не выходить. Съезжу с дочерью в Синегорск, там кончу реабилитационный курс.
• Чтото случилось? - Червонная уже сидела за письменным столом, справа от неё притулился поднос с чаем и, ясное дело, с печеньем… ха, с пирожными.
• С чего ты взяла, – Виноградову раздражали новые технологии, доверять им, в принципе, нельзя, а тем более задушевные мысли. Да и с Червонной они в последний год отдалились подружески. Точнее уже полтора, если приплюсовать полгода после ранения… Само уже плюсуется, автоматом вычитая привычки, рефлексы, привязанности.
• То рвалась на работу, рычала на меня, типа, моё здоровье – не твоё дело…
• Появились коекакие семейные заморочки. Ну, и выясняется полегоньку, что мне не 20 лет.
• И не тридцать, подозрительно радостно подтвердила Червонная, между прочим, постарше Виноградовой. - И даже не сорок. Не будем уточнять, будем беречься.
• Дай там команду, чтоб оформили, а нужные документы переслали на моё имя в Синегорск, до востребования.
• Уже записала, исполним. А то чайку? Заходи. Без мыла в душу ты – мастак, а как насчёт компьютера?
• Генерал, перестань жрать мучное.
• Завистница, нежно проворковала Червонная, поедая печенье.
• Сомневаюсь, чтобы мои подчинённые по мне скучали.
• Не беспокойся, не то, что по тебе, я им ни по ком и ни по чём скучать не даю. Хотя, если по серьёзу, Виноградова,  в производственном процессе реально пошли сбои. На самом деле не справляется твой зам.
• А я тебя предупреждала, не подсовывай мне блатных, следственный отдел – не турбюро, у нас пахать надо, причём, грамотно.
• Сан Саныч, нам тебя очень не хватает. Когда из госпиталя выписываешься?

Червонная с детства не терпит, когда ей ставят на вид, хоть и подруги, тем паче, уже ж генерал. Однако, если до ранения Виноградовой она это умело скрывала, то сейчас даже как будто и нарочно подчеркнула. Или показалось? До ранения… после… Н-да, очевидно, что придётся с этим жить, и тянуть лямку под названием: «Жизнь после ранения»:

• Хочу выехать в Синегорск завтра же.
• Счастливо.
• Что там по моему делу?
• Новостей нет. Работаем.
• Понятно. Пусть роют, как могут, я потом доведу до ума.
• Твой приезд в Загряжск, ты же понимаешь, это всё равно, что ловля на живца…
• И что ты предлагаешь – сыграть труса с отставкой!?
• А я наизусть помню письма тебе с угрозами: уезжай из Загряжска и мы тебя не тронем.
• Это предложение, товарищ генералмайор?

Виноградова осознала: нет, не показалось, Червонная точно не хочет её возвращения.  Вот, блин, засада. Да какая там засада, самая натуральная подстава… предательство! Но Червонная как прочитала мысли подруги, и вдруг сделалась той, кто когда-то делилась с подругой последним, и от её искренних щедрот Виноградова не отказывалась:

• Я же сказала: ты мне нужна и как профи, и как руководитель, и как человек. Но жизнь, разве, не важнее работы, Шурка? Только скажи, я позвоню в Москву, и нам подберут новую кандидатуру, а тебе и без меня наверняка предложат чтото достойное. Вернёшься, наконец, в белокаменную, на родину. Есть же, наконец,  дочь, внучка. Сама ещё можешь хвост распушить, покуда не облез…
• Я вернусь, разберусь с покушением на меня, порву виновных на молекулы, и тогда поговорим о переводе.
• Если порвёшь, тогда и переводить будет некого.

Угроза? Угроза! Угроза… Виноградова аж задохнулась.

• Что ты? – прогудел голос из компьютера.
• Всё, командир, подчинённый устал.
• Будь здорова, Шурупчик.
• Анюта, завязывай с мучным.

Виноградова отключила скайп и захлопнула ноутбук. Угроза. Или подстреленная психика.

Из соседней аллеи трусцой выбежала женщина в олимпийской красной форме, с капюшоном. Остановившись, она сделала несколько быстрых маховых движений и продолжила бег к корпусу. Пробегая мимо Виноградовой, женщина обернула к ней лицо, и той вдруг увиделось собственное, но не здесь и не сейчас. А тогда…

 

На окраине Загряжска стынет зимнее утро. По тропинке, огибающей край густого хвойного леса, бежит Виноградова, в спортивной форме, в сторону кирпичного жилого дома, так называемой, «элитной» постройки. Из соседней, пересекающей аллеи – навстречу Виноградовой - трусцой выбегает мужчина в олимпийской красной форме, с капюшоном. На бегу, мужчина вынимает из-за пазухи пистолет с глушителем, стреляет в Виноградову – та падает, раненная в грудь. Убийца делает контрольный выстрел в голову и той же ровной трусцой убегает по тропинке в чащу.

На снежной дорожке лежит расстрелянная Виноградова, и откуда-то сверху, то ли из крон деревьев, то ли из облачного неба несётся голос:

• Мама… Мама, очнись! Мамочка… мама…

 

Глава 2

 

Туманов, с месяц где-то, оказываясь у компьютера, включал и включал эту музыкальную тему, наслаждаясь, проникаясь, наполняясь и тому подобное. А после отъезда супруги принялся включать свою музыкальную радость на всю ивановскую, чтоб и в кухне было слышно, и в нужнике доставало, лишь бы не оставляло. Одевшись на выход, Туманов вошёл в кабинет, и, на пороге, позволил восторженной душе дослушать песню.

Доктору геологических наук, заместителю заведующего лаборатории минералогии Института геологии Синегорского НЦ РАН  Туманову Игорю Андреевичу – сорок пять. Его внешность несколько несуразна, что ли: небольшая голова с остроносым лицом повзрослевшего юнца-очкарика торчит на длинной шее из рукастого, рабочего туловища, вполне пригодного для таскания тяжестей, хоть, скажем, штанги на спортивном помосте, хоть, к примеру, мешков картошки, каждый под центнер, при разгрузке трактора.  Жёсткое, со всей вежливостью, отношение к сослуживцам вызывало безысходную неприязнь мужчин и живейший интерес заневестившихся дам. Начальники ценили в нём то, что Туманов, взяв свою карьерную высотку, не претендовал на покорение уже занятых ими прохладных, но освоенных вершин. В общем, Игорь Андреевич был необаятельный человек, но надёжный мужчина и работник - на своём месте. Его, такого, как сейчас, парящего в музыке, не мог бы представить никто, кроме супруги и дочери. Ну, может быть, ещё тёщи. С ней они видятся всего раз в год, да та уж больно проницательна. Больно-больно, бывает, ох, как больно. Как ни ерепенься, но против, самого, что ни на есть, реального сыщика аргументов нет даже у доктора наук, да и те, что были, пали смертью храбрых в результате давних непродолжительных семейных боёв.

Туманов выключил компьютер, прихватил в коридоре портфель и вышел из квартиры.

Рыбарёва, по внешнему виду, хоть сейчас хватай под белы рученьки и вези на допрос. Ответит на все вопросы, подпишет любые документы. Тем более, что и рученьки давно не белы, и во взгляде – виноватый страх. Но в том-то и дело, что даже допрос ему не светит, где тебе и разговор со вниманием и стакан с водой, потому что совсем Рыбарёв никому не интересен. Ну, разве, в крайнем случае, да и то походя, если подвернётся под руки тем, у кого они как раз белы, как однажды Туманову. Рыбарёв уже час стоит на лестничной площадке между этажами ухоженного подъезда и всё больше устаёт удивляться, отчего жильцы до сих пор не вызвали полицию. Такое, всё-таки, царит среди народа круговое равнодушие.

Туманов выходит из квартиры, запирает многочисленные замки на двери. Короткое покашливание за спиной напрягло. Туманов резко поворачивается всем телом на звук.

• Игорь Андреевич. Доброе утро. Простите.
• Чёрт, Рыбарёв!?

Туманова больше взбесил собственный испуг, чем само по себе явление Рыбарёва. А тот продолжал, побарывая изо всех сил похмельную сухость во рту:

• Я виноват, понимаю, раскаиваюсь откровенно, простите, ради бога, я больше не буду! Игорь Андреевич, послушайте!
• Кто надоумил меня здесь подловить?

Рыбарёв счастлив был бы оказаться подальше от Туманова. Хоть на краю города. Пусть в случайной хазе. На неметёном полу, в обнимку с ополовиненной стеклотарой.

• Игорь Андреевич, верните меня, ради бога.
• Назовёшь умника, возьму обратно, Туманов вызывает лифт.
• Горский.
• Логично. А молотком меня по голове шарахнуть Горский не присоветовал?
• Не, мне не говорил, искренне ответил несчастный пьяница, как на духу.

Туманов входит в подъехавшую кабину лифта:

• Всё, приём окончен.

Рыбарёв впечатывается всем передом в захлопнувшиеся створки лифта, кричит вослед кабине, пронзительно и плаксиво, как ребёнок:

• Отец родной! Благодетель! Жизнь положу за вас, Игорь Андреевич! Кормилец!

Рыбарёв оседает на пол. Слышно, что лифт доставил Туманова на первый этаж, стукнула подъездная дверь.  «Урод… козлина… падаль. Убить тебя мало».

 

Туманов живёт в девятиэтажке кирпичной постройки позапрошлой тоталитарной эпохи, когда за качество владения ремесла отвечали свободой или жизнью. То есть строили стену здания,  имея ввиду, что это та самая стенка, к которой и ставить, собственно, не надо,  раз уже стоишь.  Двор же, как всё пространство Российской Федерации, заставлен коробками автомобилей. В одной из них уже кончает разогрев мотора Туманов. Разогрел как будто. И вот он начинает движение, выводя автомобиль с парковки, но почти тут же принужден резко затормозить, в последний момент увидев подрезавший его авто с шашечками такси. Как поджидал, засранец! За рулём сидит сосед. Как, бишь, его… Леденцов? Леденцов! Гад, ещё и лыбишься… Туманов выбирается из машины, как ошпаренный, чтобы лично, нос в нос, высморкаться матом в молокососа, а такси, конечно, и след простыл. Простыл-не простыл, но остался, и запомнился, Леденцов, можешь быть покоен, щегол, куда ты денешься из подъезда. А воздух-то в лёгкие набран и возмущённо требует выхода наружу. Туманов и гаркнул неинтеллигентно на весь двор:

• Псих! Дебил! Таких соседей морить, как тараканов, надо! – отгаркавшись, возвратился за руль. И выдохнув остаток: С добрым утром, страна.

Туманов окончательно выезжает со стоянки, а затем  и со двора.

 

Сейчас в Синегорске белый ливень полощет раздолбанный пожилой асфальт, и лучше ему не кончаться бы, а неестественно плавно трансформироваться в снегопад, потому как молчание небес по любому заполняет бодрый зуд беспредела комариной стихии.  Отчего она столь притягательна – человечья кровь? Её пьёт всё и вся. Зачем вы здесь, люди, здесь пьют вашу кровь. А зачем человек есть человек… за что. И так далее, и тому подобное.

Синегорск – столица одной из северных российских областей, с прихватом Полярного Урала, одной из передовых в мире по содержанию всей таблицы имени Менделеева. Площадью равняется парочке Франций с горстью нескольких европейских стран помельче. А населения-то меньше миллиона, да и того, если просеять по-честному, можно не досчитать, как минимум, четверти. То есть людей здесь явно меньше зарегистрированного народа, и толпятся они в многонациональной массе своей, конечно, в Синегорске – чай, столица. Тут и театры, аж целых два, и музеев четыре помещения, и даже филармония с актовым залом. Причём, что характерно, все эти заведения горожане с заезжими селянами и прочими провинциалами посещают. И что ещё занимательнее, в Синегорске не осталось кинотеатров. Всё-таки, истинное искусство вечно, а тому, что в него рядится, непременно приходит пора замены; эрзац, знаете ли, приедается даже русскому организму. Есть разлапистый всепобеждающий университет. Пяток куцых то ли институтов, то ли их московских филиалов. Ватага жилых памятников барачной архитектуры ГУЛАГовских времён угрюмо держат оборону против базарного стада современных многоэтажек. Один лагерь заключённых. И хренова туча кладбища, что тучнеют и тучнеют. Медведи раскусили такое дело. То медвежьи предки питались лососем, ныне повсеместно уничтоженным людьми, а медвежьим потомкам вполне прилично жрать человеческие останки. Раз в землю спрятано, значит, принадлежит тому, кто нашёл. Местный аэропорт даже и не в пригороде, а тут же, на конечной автобусной остановке, вторым концом которого маршрут упирается в железнодорожный вокзал. Нам – сюда. Московский поезд не спеша прокатывается мимо вокзала, с перроном, полным встречающих. Локомотив протягивает состав до конца пути, в тупик, где ему предстоит ночёвка. Встречающие гурьбой топочут за ним, ковыляя и подпрыгивая, высматривая в окнах приехавших, а пассажиры, грязно ворча и сердечно зевая, готовятся к кроссу наций под ливнем, с чемоданами и торбами, сначала вдоль железнодорожных путей, по грязи, до перрона, потом, по перрону, до крыши над головой типа вокзала или автотранспортного средства.

 

Виноградова сидит у купейного окна. Размышляет. С любопытством пялится на транспортную действительность. Третий день, как она со скандалом оформила досрочную выписку из-под присмотра ведомственных докторов. Тогда в алле её здорово шарахнуло. Хорошо, дочь явилась выяснять отношения по поводу любовника Гусева, как оказалась кстати. Тамарка и применила спасительное мероприятие над её организмом. Хотя, собственно, для того Тамара и прикатила в санаторий, взяв отпуск за свой счёт, а не шлындать с мужичьём, так что, и благодарить не за что. Ну, надо же, блин, какая у неё фигура, кожа.

 

…Тамара теребит лицо матери, лежащей в забытьи на скверной скамье Черноморья, трясёт за плечо:

• Мама… Мама, очнись! Мамочка… мама… ну же!

И Виноградова приходит в себя, постепенно осознаёт место нахождения, суть происходящего. И первое осознание после беспамятства пришло с мерзким прорезистым визгом дочери:

• Мама, твои таблетки с собой?
• Чёрт побери этого долбанного киллера, – окончательно очнулась Виноградова. Да не ори ты в уши, бешеная.
• Мама, идём в корпус, там врач…

А Виноградова – о своём:

• Надо ж ему было в олимпийской форме стрелять. Причём, конкретно красной раскраски.

Тамара растерянно поддерживает разговор:

• Чтобы яркостью костюма отвлечь внимание от своей внешности.
• Соображаешь. Хотя нет, это он нарочно, из вредности, чтоб мишени и на том свете спокойно не жилось.
• Но ты же на этом свете.
• Видимо, не вполне. Завтра, вечерней лошадью, уезжаем в Синегорск.

Тамара поняла, что речь о Гусеве:

• Мама, я на Чёрном море всего неделю! Лето же кругом, а я – дочь твоя единственная.
• И никаких гвоздей.
• А если билетов нет.
• Для работника Следственного комитета моего уровня?
• Но ты же не в командировку направляешься с дочерью, а по личным вопросам. Ты же служебное положение в приватных целях не используешь, да?
• Тогда самолётом.
• Дорого.
• Тогда пешком. Вплавь, автостопом, держась за задницу, намазанную скипидаром…
• Мама, что у тебя за выражения, тебя надо воспитать перед встречей с внучкой.
• Моя внучка и без моего влияния пошлёт кого хочешь и адресом не ошибётся. Вопрос исчерпан. Утром оформляем выписку, выезд после обеда.
• Мама, я – взрослый человек, и я очень люблю секс.
• Об этом надо было думать до замужества, а сейчас, будь добра, соответствуй брачным узам.
• Ты же знаешь, у нас с Игорем не всё, как прежде, я же тебе рассказывала…
• Узам, дочь. Добровольным кандалам. Надетым вопреки материнской воле, если помнишь. Чтобы с чистой совестью смотреть  в глаза моей внучке.

Виноградова поднялась и пошла в направлении спального корпуса.  Тамара – вослед:

• Старомодная вы, мамаша, женщина!    поднявшись она идёт за матерью. Хоть верьте, хоть нет, маменька, но моя совесть перед твоим потомством чиста. 
• До чего ж бессовестные люди вокруг меня вечно крутятся. 
• Кто на что учился. Мам, сто процентов, нам не надо спешить отсюда. Твоему здоровью требуется постоянный профессиональный пригляд…
• Стреляют, изменяют, ненавидят друг друга… Люди, когда ж вы, такие, жить начнёте, понастоящему.
• Ладно, пойдём, телевизор посмотрим, авось полегчает. Но сначала – к дежурному доктору.

 

Виноградова сидит у купейного окна, дожидается полной остановки поезда. Тот сквер был четыре дня назад. А сегодня второй день, как они, с Тамарой, заехали домой. Самый, что ни на есть, дом. Единственный настоящий. Впрочем, заехали, не то, чтобы в дом, а в давно обезлюдевшую московскую квартиру. Нет-нет, дом. Точно, дом…

 

Водитель ведёт такси по улочкам Центрального района Москвы. Тамара сидит на пассажирском месте около таксиста, Виноградова позади. До Москвы пришлось, таки, добираться самолётом. Завтра, утром, в Синегорск отправятся поездом. Но сейчас Москва… Москва! Александра Александровна не часто бывает дома и потому она так яростно внимает видам своей малой огромной родины:

• Моя Москва – чудо…

Тамара, с привычной иронией, отвечает:

• После ранения твоё видение переменилось. Где ты видишь Москву? Города нет, есть некое место для проживания человеколюдей…
• Если мне видится не то же, что тебе, прожжённый циник, то хорошо, что в меня стреляли. Ранение открыло мне глаза.
• Предлагаешь поставить к стенке всех москвичей и таким образом сделать их счастливыми?
• Помолчи, провинциалка. Завидуй коренной москвичке молча.
• Мама, ау, я тоже коренная москвичка.
• Ты – синегорка.
• Синегорчанка.
• Предательница родины.
• Это ято, что ли,  Москву предала? – Тамару задело жёсткое определение. – Самато ты почему не живёшь в своей разлюбезной столице? - заводится Тамара. – Я уехала за мужем, а ты просто бросила отчий дом. И кто из нас предательница?
• Не передёргивай, женщина. Я живу там, где служу. А служу там, куда направят. Вот такой у меня пунктик.
• Вернее, куда пошлют. И послали ведь.
• Надо ж было мне родить в год змеи, да ещё и скорпиона.

Тамара поняла, что сейчас они легко могут разругаться вдрызг и резко переменила тему:

• Что ты решила подарить внучке?
• Как пароход назовёшь, так он и поплывёт. Поэтому логично подарить Галке скворечник.
• Не поняла?
• Вот и разговаривай с тобой такой понятливой. Галя попросила патефон, с пластинками, естественно. Но не романсы, а песни военных лет.
• Девка совсем повернулась на военщине.
• На патриотизме! Растёт и самовоспитывается. Ничего плохого. Её патриотизм не охальный, как у взрослых, не огульный. А главное, не покупной.
• У меня свояченица живёт в Загряжске, наконец, встрял таксист. – Зарплата в месяц восемь тысяч. А за участие в государственном митинге или в праздничной демонстрации ей тысячу приплачивают.
• Откуда она знает, что у нас есть патефон? – спрашивает Тамара.
• У нас?
• Атас. Да, мамаша, у нас.
• Я както перечисляла вещи, которые перейдут ей по наследству.
• Вообщето, в очереди на наследство я первая, - ухмыльнулась Тамара.
• Со своим беспутством ты меня вряд ли переживёшь.
• Мама! – обиделась Тамара. Шутки шутками…
• Просто я подумала, что получить после смерти предка причитающееся тебе по закону – это както антидушевно. Отстранённо, что ли. Другое дело – подарок, из рук в руки. Трогательно и тепло, – Александра Александровна наклоняется к затылку водителя. – Поезжайте, пожалуйста, по Трёхпрудному.
• Как прикажете, сказал таксист и свернул на перекрёстке.

Виноградова так и сидит у купейного окна уже окончательно остановившегося поезда. Ещё нет суток, как  она вкатилась на Севера, хоть и русские, но не родные, пусть не впервые, но всё же.

11 лет назад Тамара, будучи студенткой 2 курса Московского педагогического университета - географический факультет, кафедра геологии и геохимии ландшафта - вышла замуж и уехала с учёным-геологом в Синегорск, где по сию пору работает научным сотрудником в музее геологии при местном отделении академии наук. С тех пор мать редко виделась с дочерью, раза четыре, быть может, шесть, ну, пусть восемь, из которых однажды здесь, в Синегорске. Всё одно, она давно уже никак не влияет на развитие Тамары. И вот сидит она, развитая, напротив, кривляется в зеркало, репетирует выражение радости при встрече с мужем. Виноградова, признаться, просто обалдела от пренебрежения дочери к браку.

Как раз поезд остановился и почти в ту же секунду в дверном проёме купе объявился зять:

• С приездом, девчата!

Тамара отрепетировано обнимается и целуется с мужем, и так это у неё выходит органично, убедительно, что любо-дорого смотреть и не помнить о Гусеве, и не задумываться о прочих возможных самцах и павлинах. Виноградова, приветливо махнув Туманову, изображает деликатность – отворачивается к окну, за которым ливень обмывает встречи, счищая иногороднюю грязь и заграничную пыль.

А, может, Тамарка и взаправду любит Туманова? Ну, гульнула, чего ни бывает в супружестве. В конце концов, Гусев – завидный мужик, манкий такой производитель… А вот, гадство, и он сам. За окном, в полевой форме полицейского майора, с огромным рюкзаком у ног, стоит грозный Гусев, кусает мороженое и буровит взглядом содержимое Тамариного купе. В следующее мгновение грозные офицеры Гусев и Виноградова схлёстывают взгляды. Виноградова ещё в Москве пробила Гусева по базе, и взбесилась, когда узнала, что дочкин кобель, 39-летний майор Гусев Виктор Георгиевич, родом, блин, из Синегорска! Более того, здесь до сих пор проживают его родители. Называется, увезла дочь от греха подальше. Конечно, по пути из Москвы, она снова их застукала в купе дальнего вагона… Ой, да ну их, озабоченных.

Виноградова – не экстрасенс, читать может только по бумаге, а в глазах видит только зрачки, белок и слёзы, и никакого дна. Но всё же что-то же становится видно в людях и простому смертному. Так вот, ничего определённого про Томкины чувства сказать невозможно, но этот крендель в неё точно влюбился. И тут же профессиональный сыщицкий инстинкт, как заправский шахтёр,  выдал на гора из глубин непознаваемого: быть беде. Да и банальный житейский опыт намекал на то же, чересчур уж бедовые люди, включая её лично, сбились в общий косяк и ну изображать из себя журавлей: машем крыльями куда-то, курлычем чего-то. Осталось дождаться известий с чёткими данными: что произойдёт, где и когда, но тогда это будет уже в прошедшем времени. Когда уже ничего не изменить, как теперь ничего не предотвратить. Виноградовой подурнело, а Гусев раздавил в ладони мороженое, сбросил отжим в урну и ушёл в сторону вокзала. А дальше что ж, оно ж известно, как поётся в русской народной песне имени шотландца Роберта Бёрнса: «Ты свистни - тебя не заставлю я ждать». Беда и свистнула. Уже назавтра.

Синегорск уже потерял неповторимое лицо, позволив кошелькам и вкладам клепать дома, какие заблагорассудиться, кроить улицы вкривь и вкось, выкорчевав раз и навсегда деревянный одноэтажный частный сектор. Бабки с дедками повымерли, внучата понастроили. Но что поделаешь, тем более, когда делать нечего, а руки опущены. Синегорск – член России, всеми порушенной и никем нелюбимой страны. Может быть, пока. Может быть? Может. Быть. Но потеряв лицо, его не восстановишь, можно лишь придумать новое и воплотить. Но речь не о том.

Всё же редкие островки прошлого любимого Синегорска встречаются, серые и чёрные, крашенные и пошарпанные домишки, с разросшимися рябинами, неизбывными огородами и чёрными банями. В одном из таких выживающих дворов живут родители Гусева, конечно.  Георгий Васильевич в советской древности руководил городским молочным заводом, был осуждён за финансовые махинации, ставшими ныне государственной политикой номер раз. Во время следствия он повёл себя правильно, никого не сдав, оттого и срок отбывал грамотно, в робе начальника пошивочного цеха. Откинувшись, старик честно отмахал до пенсии дворником. Мать майора Гусева, Зоя Сергеевна, просто учительница, преподавательница био и зоо – логий. Ей сегодня исполнилось восемьдесят. Да ещё и сын приехал, бросив ради неё курс лечения после очередного ранения, полученного в очередной служебной командировке в очередной области собственного государства. Праздничный стол ломился от картошки, приготовленной в десятке разных вариантов: и печёная, и жареная, и варёная. Грибы, ягоды, огурцы с помидорами - класс. А хлеб так и вовсе родом из живой, и ныне, и присно, и вовеки веков, печки, аминь! Пришли трое учениц из любимого выпуска семьдесят пятого года. И любимый ученик за все времена Зои Сергеевны, Костя Сидоров, учёный секретарь Константин Андреевич Сидоров, гордость классной руководительницы. Принёс роскошные розы. Костя и сын Витя моментально по-мужски сошлись. Поначалу они изрядно выпили. Но затем резко прекратили возлияния. И вообще всё застолье они задушевно, по-мужски вспоминали живой Синегорск, перипетии мальчишеских похождений, юношеских приключений, замесы общих увлечений, знакомых. Шептались, уединившись. Сидоров сделал предложение и Гусев едва не засандалил ему в пятак упитанной рожи. Костя засобирался домой, но тут Витя его окликнул, они опять отошли в сторонку, ещё поговорили. Потом, как положено, выпили мировую, на брудершафт и заголосили со всеми не одну песню хором. Чудесный получился праздник допоздна…

 

 

Глава 3

 

Виноградова просыпается, улыбается тишине. Утро задалось: она проспала до девяти! Обычно радость сна длится не более шести часов, где-нибудь с нуля, не ранее, - так уж самонастроился организм. Притом, объём повседневности не при чём, уж что-что, а планировать производственный процесс начальник следственного отдела полковник юстиции Виноградова умеет, как мало кто. И вот, в кои-то веки она, проспав восемь часов пятьдесят три минуты, нежится уже минут десять в постели, исподволь надеясь поспать ещё с часик. Ну, полчасика… Минут пять хотя бы. Нетушки, дальше некуда спать и незачем. Что ж, значит, пора пить кофе. Виноградова поднимается, набрасывает халат. Распахнув окно, глядит с седьмого этажа на тонущий в зелени двор. Красотища изумительнейшая, и тишайшая! А Тамарке сейчас, небось, во сто крат краше, потому что катит она по настоящему лесу. Точнее выразиться, по нетронутому человеком отрывку тайги…

 

Тамара выводит автомобиль  из лесу, в километре от входа в летний спортивно-оздоровительный лагерь «Соколёнок», паркуется. Выйдя из консервной банки авто, она делает глубокий вдох и буквально оседает на землю от головокружения. Вот он, свежий хвойный воздух. Тамара, веселясь над собственным бессилием, достаёт из сумочки мобильный телефон:

• Мам? Только проснулась? Эк, тебя растащило в Синегорске на сон. Хорошо? Игорь ушёл на работу? Уже полчаса ему названиваю, а он не отвечает…

 

Виноградова, умытая, в халате, босиком, с надкушенным крымским яблоком в руке, входит в кухню, разговаривая по мобильному телефону с дочерью:

• Да слышу я дурацкий звонок его мобильника, гдето в квартире. Тома, не буду же я с утра вваливаться в комнату к мужчине. Знаю, что не спальня, а кабинет, но мне неловко. Я – не некоторые! Хорошо. Вот кончу завтрак и зайду. Сама же говорила, как он любит спать. Через десять минут, после здорового завтрака. Всё.

Она отключает мобильник, кладёт в карман халата. Откусывает яблоко, в сердцевине которого обнаруживается тройка червей. Виноградова, морщась, вырезает ножом сердцевину, поднимается из-за стола, и уходит из кухни. По коридору, осторожно откусив ещё яблоко, она направляется в конец, к закрытой двери в кабинет Туманова. Останавливается, прислушивается. Негромко стучит костяшкой пальца. Ждёт ответа. Виноградова стучит громче. Пауза. Виноградова для доходчивости добавляет в голос резкость:

• Игорь. Игорь! Игорь, это тёща стучится, по настоянию твоей супруги. Игорь, блин! Трудно, что ли, ответить? Чёрт, я вхожу! Если что, я не виновата.

Виноградова толкает дверь – та открывается. Виноградова через порог заглядывает в кабинет. А там… смерть.

На полу лежит мёртвый Туманов. В его шею воткнута металлическая ложка для обуви. То, что это ложка, Виноградова сообразит, конечно, после. После того, как осмотрит труп. А сейчас она неожиданно для себя, по-бабьи, всплескивает руками, усилием воли прерывая вырвавшийся, было, вой. Потом механически надкусывает яблоко и, жуя, входит в кабинет. Аккуратно ступая, опускается на корточки перед трупом, проверяет пульс. В отчаянии кивает утвердительно, как бы ответив хрупенькой надежде на жизнь и падает на колени. Тут и слёзы как хлынут, блин, смывая мысли вместе с яблоком… Пустота. С ума сойти, железная леди следствия плачет. Обалдеть… Видел бы кто из загряжских… Ещё рыдая, потрясённая женщина поднимается с пола. Выпрямляясь, она задевает кресло на колёсиках. Кресло откатывается, стукнувшись о столешницу, автоматом включив «заснувший» компьютер, и стук привёл её в норму. Ну, не так, чтобы сразу, но уже как-то так попривычнее стало, попокойнее.  На мониторе высвечивается программа «проигрыватель», с титрами ролика: «Византийский распев». Виноградова достаёт из кармана халата мобильный телефон, чтобы позвонить Тамаре, путается в кнопках. Как вдруг мобильник непроизвольно сам по себе сфотографировал.

Виноградова в принципе никому и ничему не доверяла. Слишком много должно сойтись, чтобы раскрыть преступление: от грамотности и профессионализма опергруппы до статуса жертвы. Ни то, ни сё в отношении Синегорска Виноградова ещё не ведала: ни насколько значительна личность Туманова, ни какова квалификация работников местных правоохранительных органов. Только служба сдерживала полковника юстиции Виноградову, работающую чаще на земле, чем в конторе, в рамках гуманистических постулатов. Вне службы, реально, людей она давно разлюбила. И вынуждено доверилась себе одной. Да и то, с оговорками и обязательными сомнениями. А бывало и с самоугрызениями.

Сейчас не до размышлений. Виноградова, уставая бороться с рыданиями, тщательно фотографирует место преступления, включая местоположение трупа, рану, паркетный пол, на котором заметны крошки от бутерброда и крошечный кусочек сала, которые она,  соорудив из салфетки кулёчки, упаковывает. Отдельно фотографирует монитор компьютера. Потом вернулось пожилое, как её служебная деятельность, размышление: чёрт знает, что переменится во мне, когда выйду на пенсию и останусь наедине с обществом, без всяких прав, с одними только обязанностями…

 

Около шлагбаума, обозначающего один из въездов на территорию лагеря, Тамара общается с 9-летней дочерью – этакой миниатюрой Сан Саныча, то есть бабушкой Виноградовой.  Впрочем, другой бабушки в Галкиной жизни нет, и Виноградову она только так и называет: «Сан Саныч», без конкретизации межродовых связей. Подслушала как-то в Загряжске Виноградовское прозвище. Ну, любят дети клички, что поделать, то ли пещерно-племенная память никак не упокоиться, то ли окружающая лагерная действительность воздействует. Галка канючит:

• Ну, мам…
• Всё, я сказала. Это ты из своего любимого папочки можешь верёвки вить, а со мной бесполезно.
• Ну, мама же!
• Всё, Галина Игоревна, разговор кончен. Немедленно собираться и чтоб через двадцать минут, с вещами, сидела в машине. Марш в корпус, я жду в машине.

Галка на мгновение перевоплощается в собеседницу – в мать, позой и голосом:

• Всё папе расскажу! – Уходит за шлагбаум, потом оборачивается и сообщает многообещающе Ничего, мамуля, коснётся…

Тамара, привычно, осаживает дочь:

• Поговори мне ещё!

Галка, хныча и по ходу взбрыкивая, убегает в сторону длинного одноэтажного деревянного дома, отстоящего в глубине вековых зарослей, счастливо не тронутых механизмами, лишь облапаных детьми, как девчата первыми ухажёрами . Звонит мобильный телефон Тамары:

• Да, мам? Нет, ещё в лагере. Сопротивляется соплячка. У неё, видите ли, «Зарница».
• Представь себе, как и в вашем детстве, та самая военноспортивная игра. Может, уже Советский Союз возвратился, а меня решили не предупреждать?

 

Виноградова стоит в прихожей, у входной двери и говорит, как может, по мобильному телефону с Тамарой:

• Лучше оставить Галку в лагере. Случилось. Игорь умер…

Тамара обмирает. Потом, после вселенской паузы, выговаривает:

• Дочки рядом нет, говори.

Она слушает мать. Затем выпаливает:

• Я не могу отвечать. Поняла!? Говорить не могу, мама! Всёооо!!!

Тамара, обронив телефон, делает несколько шагов куда-то к лесу, растеряно озираясь вокруг, отшвыривает сумочку и, наконец, оседает на землю без сил. Опять оглядевшись, замечает, что окружающей действительности хоть бы хны, не переменилась. Да ведь, по честному, и всему миру наплевать на неё. Она ложится лицом в землю, как если бы попыталась зарыться, вдавиться, пропасть. Задохнувшись, отпрянула и плюхнулась спиной на песок, вперемежку с опавшей хвоей. А во взгляде её: ни дождинки, ни искринки, одно зелёное бессмысленное небо…

 

В кабинете Виноградова добывает тонер из лазерного принтера. Суетливость от нервов мешает. Она отставляет на минутку дело, чтобы уравновесить дыхание с пульсом. Стараясь не увидеть мёртвого зятя, шарит взглядом по полу, захватив недоеденное червивое яблоко.  Жизнь человечества всё больше напоминает червей в яблоке, пожирающих саму суть собственного существования. Отказавшись от услуг интеллекта, человек всего лишь существует на подножном корме. Не интересуется окрестностями. Не поднимает головы, чтобы не проглядеть съедобную личинку под ногами. И только надеется, что его яблоко существует, что его плод на дереве не один, и дерев тех большой сад. Фу-ты, ну-ты, расфилософствовалась. Дурь какая-то лезет, как те черви, не тормознуть. Вернувшись к принтеру, она кончает отставленный труд.

Виноградова выходит в прихожую. Осматривает незапертую входную дверь и посыпает тонером ручки. Рыдания отпустили, слёзы отлились, женщина отступила перед привычным жёстким напором взращённого в себе сыщика. Так как вполне очевидно, что для каждого червя его яблоко первое и последнее, по логике, человеку нет резона становиться червём. Но он – червь, а червю надо жрать. Сан Саныч проходится беличьей кисточкой для рисования по дверной ручке и заготовленным скотчем снимает отпечатки пальцев…

 

Зимнее утро Загряжска. Городская окраина возле густого хвойного леса.

Эксперт-криминалист обрабатывает на следы брошенный киллером пистолет.

Расстрелянная Виноградова без сознания лежит на носилках, стоящих на земле.

Поодаль, у служебной машины стоит наряд полиции.

На самом месте покушения работает криминалист. Там же – следователь, оперативники в штатском.

К носилкам подбегает Червонная, в форменной генеральской одежде. Она склоняется к Виноградовой, берётся за её расслабленную руку, смотрит вопросительно на врача «скорой помощи». Тот отрицательно кивает и говорит:

- Конец.

Червонная сокрушённо качает головой, выпрямляется. Врач кивает санитарам на носилки с Виноградовой, те поднимают их, несут по направлению к «труповозке». «Труповозка» для Шурки Виноградовой, - от этой формулы у Червонной утробу свело так, что мир, кажется, чёрной массой. Отпустило, она догнала носилки, идёт рядом. У Виноградовой открываются глаза. Червонная кричит:

- Она жива! Доктор! Бригаду медиков! Вертолёт!

 Санитары ставят носилки на снег. Подбегает врач. Врач проверяет состояние Виноградовой, командует:

- В машину несите, быстро и нежно!  Только не в ту, а в «скорую», обратно!

Санитары уносят Виноградову в карету «скорой помощи». Врач очевидно потрясён и говорит Червонной в глаза:

- Трупом была, клянусь. Вот же характер у бабы, значит, ещё не все долги раздала.

Невысокий, упитанный оперативник проводит, едва не за руку, симпатичную замёрзшую тётеньку - следователя по аллее, указывая на следы, предположительно принадлежащие убийце.  Червонная орёт им:

- Чистова, Тонков! Я – в кабинете до вашего прихода буду ждать доклада. Не по телефону, ясно? Лично! Ройте, ройте, грызите снег с землёю…

 

В прихожей Тумановской квартиры Виноградова замечает отпечатки следов. Похоже, домашних тапочек? На полу, рядом с отпечатками более очевидными, с комочками грязи, судя по всему, от уличной обуви… от ботинок. Виноградова фотографирует следы на мобильный телефон. И опять замечает крошки бутерброда, правда, кусочка сала не наблюдается. А Виноградова ещё не червь. Во всяком случае, мозги от туловища она не отключала и принуждала ум ежедневно заниматься гимнастикой, благо, профессия тупить не даёт. И она должна раскрыть убийство Игоря Туманова. Да, они были едва знакомы, прожив десятилетку родства, в тысяче километров друг от друга. И тёще зять не нравился. И жена от него гуляла, что тоже, знаете ли, наводит на размышление. Но внучка беззаветно обожает папу, о чём единственная родная бабушка знает стопроцентно, а значит, Виноградова обязана отловить животное, столкнувшее Галку в безотцовщину, и, в случае необходимости, наказать лично. Ровно так же, как следует наказать и того, кто стрелял в неё саму. И того урода, что позволяет себе заказывать убийства…

 

Виноградова – в бинтах - лежит в кровати Загряжской клиники. Открывает глаза, видит за стеклянной стеной Тамару, Туманова и Галку – те счастливо замахали ей, разулыбались…

 

В квартире убитого зятя, ещё не раз внимательно и подробно осмотревшись, отфильтровав мысли и откашлявшись, Виноградова берёт трубку стационарного телефона, набирает номер справочной службы:

- Девушка, мне, пожалуйста, – номер дежурного Следственного Комитета по области. Спасибо, - набирает услышанный номер. - Долго! – услышав приветствие, - Говорит руководитель отдела по расследованию особо важных дел Следственного Комитета по Загряжской области полковник юстиции Виноградова.

 

Тамара, отряхнувшись, подбирает с земли сумочку, телефон. От лагерного корпуса, с рюкзаком за плечами бредёт раздосадованная Галка. Девчушка любит родителей, восторгается бабушкой, но отказываться от летней новизны радости жизни со сверстниками ради рутинного сосуществования с неизбежной роднёй не желает. Проклятая зависимость от предков, никакой свободы.

• Мама?
• Галочка. Прости, что не подумала. Была неправа. Оставайся на свою «Зарницу». И вообще,  до конца смены оставайся.
• Ну, с тобой не соскучишься… – Галка, конечно, возрадовалась, но резкая перемена в материнском мнении насторожила. С папой, что ли, поговорила?
• С бабушкой.
• Ага, Сан Саныч всегда меня понимала. – Галка почти успокоилась. Так я пошла обратно?
• Давай. Созвонимся.
• Мам, чтото случилось? – почти успокоения для Галки не бывает, она по жизни предпочитает ясность-понятность от и до.
• Всё нормально, подбодрила дочь Тамара.
• Так я пошла?
• Иди, иди.
• Надо же. Хорошото как. Только, давай, не будем целоваться в губы, я взрослая, – Галка чмокает мать в щёку. - Пока!

Галка убегает. Тамара, проводив дочь взглядом до того момента, как та исчезла в зарослях, с трудом перебарывает нахлынувший приступ истерики и заставляет тело отправиться к автомобилю. Она и представить не могла, что привычное дело – шагать - может быть столь обременительным. К слову, беременность давалась ей много легче, чем этот сиюминутный ход… куда-то, зачем-то. А что, если мама ошиблась? Оно, конечно, маловероятно, но даже войны возвращают погибших, и природные катаклизмы тоже не всеядны. Да, надо быстрее пройти до машины, завести мотор и как дать по газам! Нет, наоборот, всё надо делать медленно и торжественно, как на похоронах, только сдержанно… как на похоронах!?

 

Глава 4

 

Сидоров сегодня нёс себя на работу, как дурушка с писаной торбой. И так это было заметно, что коллеги и прочий технический персонал Академии Наук, непроизвольно оборачивался на него, и даже беспечно как-то улыбался. Референт Нина Иванова в другое утро наверняка обрадовалась бы веселящемуся шефу, но перед ней, на столе, лежало печатное известие о трагической гибели Туманова. Не то, чтобы Нина Ивановна близко знала покойника, но, как многие, уважала. Тем более, что печальное известие, опубликовано не где-нибудь, а на первой странице правительственной газеты, да ещё и с фотопортретом в траурной рамке, что без обиняков приговаривало Игоря Андреевича к сонму людей выдающихся на сегодняшний момент. Расстроенная референтша даже не подумала о каком-то психологическом подходе к Сидорову и просто, без всяких яких, включая элементарное приветствие, выпалила:

• Туманова убили!

Об убийстве в газете, конечно, не было ни слова, но все уже перезвонились и прояснили сложившуюся ситуацию до необходимых подробностей. Сидоров замер, переживая новость. И, не поверите, из левого глаза протекла реальная скупая слеза настоящего мужчины.

• Не может быть, прохрипел Сидоров. – Да бросьте, что вы…
• В правительственном вестнике опубликовано! Значит, сто процентов.
• Боже мой, боже мой… как мне будет не хватать его, Сидоров направился в кабинет, открыл уже отпертую дверь. - Светлана Ивановна, надеюсь, вы выполнили тогда его последнюю просьбу?
• Какую?
• Отправили ссылку на песню? Как её…
• «Византийский распев»? Ну, конечно!
• Слава богу, слава богу. И я подписал тогда всё, что он просил для экспедиции, без купюр. Значит, мы, с вами, Туманову ничего не должны. Рассчитались подчистую. Пожалуйста, не соединяйте меня ни с кем. Мне надо минут сколькото… пятнадцать хотя бы… пережить, собраться с силами.

Сидоров ушёл в кабинет, а референтша тут же позвонила подружке:

• Снежана? Слушай, хочешь, я тебе пришлю ссылку на последнюю песню покойного Туманова? Сейчас всё объясню. Называется: «Византийский распев»…

Сидоров сразу же прошёл к рабочему столу, открыл принесённый портфель, достал из него свежую газету. Отставив портфель, он разложил перед собой газету и позволил вновь проявиться счастливому настроению: перед ним лежал тот же вестник с известием о кончине врага Туманова. Конечно, Константин Семёнович уже читал свежий номер правительственного вестника! Сидоров погладил свой нос. А потом спустил изо рта слюну на фото покойного, и ещё, и ещё. Ни разу не промахнулся мимо ненавистного лица. 

 

Ничего особого в помещениях следственного управления нет, кроме, непосредственно, самих уголовных дел, находящихся в производстве обитателей данного отдела. Есть и ещё одна особенность, родом, вероятно, из самоутверждения женщин в жизни общества: на работу они предпочитают наряжаться в форменную одежду. А так как следствие всей российской государственности на 75 процентов состоит из работников женского пола, то  понятно, как снаружи выглядит  ежедневный конкурс красоты в стенах Следственного Комитета. Подполковник юстиции Уралова исключением не является. Она – руководитель отдела по расследованию особо важных дел – отлично знает силу воздействия форменной одежды, как на гражданских посетителей, так и на коллег. Эффект не только в количестве и размере звёзд на погонах и в содержании колодки орденских лент, но в самой по себе форменной женщине. 44-летняя  подполковник юстиции Татьяна Олеговна Уралова, по всему, впечатление производит неизменно солидное.  В настоящий момент вот она сидит, внушительная, во главе стола для совещаний, изучает квартальные отчёты подчинённых и выслушивает тихий ровный голосок своего заместителя , 35-летней капитана юстиции Костиной Светланы Степановны, только что вернувшейся с первичного осмотра места преступления.

• Туманов Игорь Андреевич, – сообщает по писаному Костина. Полных сорок пять лет. Доктор геологических наук. Работал в институте геологии Синегорского научного центра российской академии наук, заместитель заведующего лаборатории минералогии. Протокол вскрытия получим к вечеру. Что заинтересовывает сходу, - это то, что Туманов убит практически накануне отправки геолого-разведывательной партии в экспедицию, где он был руководителем.
• Если истинной целью экспедиции является предмет или тема, составляющее государственную тайну, не отвлекаясь от просмотра документов, отмечает Уралова.  то расследование с самого начала вели бы не мы, а чекисты. Так что, ничего интересного в смысле шпионажа и диверсий нас, скорее всего, не ожидает.
• Никакой романтики, деланно вздыхает Костина.

В этот момент без какого-либо предупредительного знака, типа стука в дверь, за которой однозначно гнездится женский коллектив, входит полковник юстиции Прусак Леонид Юрьевич, шеф следственного управления  Следственного Комитета по Синегорской области. В 54 года он, надо, скрепя дамское сердце, признать, выглядит на ять: двухметровый черноволосый объёмистый персонаж с лицом прелестного лупоглазого ленивца. Старорежимного воспитания, Прусак не «гадил в собственном огороде», отчего отчасти и сохранял сплочённость его женский отряд следователей. Что же до прогулок Прусака на все четыре стороны, то тут, естественно, циркулирует информация разной пробы, но она не имеет ровно никакого отношения к трагической кончине Туманова.

• Не вставайте. Виноват, припозднился. – доставая, как всегда и всюду, из кармана пачку сигарет и зажигалку, Прусак усаживается напротив Ураловой. На чём остановились?
• Только начали, – ровно, без намёка на подобострастие,  отвечает Уралова, выставляя на стол дежурную пепельницу. Вот протоколы. Продолжайте, Светлана Степановна.
• Туманов убит в собственной квартире, бесцветно улыбаясь, докладывает Костина. - Смерть, судя по всему, наступила в результате проникновения…
• Гляньте в окно, уже вечер, нормальные люди отужинали. мечтательно восклицает Прусак. – Короче?
• Короче, зарезали его в горло ложечкой для обуви, отвечает Костина.
• Банально. То ли дело – пальцем в глаз.

Костина искренне удивилась:

• Пальцем в глаз? Но не реально же.
• Так про что и речь. И?
• Возможно, до того между Тумановым и убийцей происходила борьба. По показаниям свидетелей, смерть наступила между семью и девятью утра. Судмедэксперт после визуального осмотра подтверждает. Вскрытие происходит в данный момент…
• А что там за полковник юстиции объявился, матери мои? – резко сменил тему Прусак.

Уралова давно перестала удивляться скорости получения шефом разного характера уведомлений:

• Тёща покойного. Полковник юстиции Виноградова Александра Александровна из Загряжска.
• Не та ли Виноградова, на которую покушались?
• Так точно. Она и обнаружила труп.
• И у нас подозреваемые, Светлана Степановна, есть?

Костина коротко отвечает:

• Нет.
• Направление работы?

Костина деловито продолжает:

• Первым делом отработаем версию по служебной линии.

Прусак гасит недокуренную сигарету и поднимается из-за стола:

• Пойдёмко, Уралова, проводишь руководителя до его высокого кабинета. Вперёд.

Уралова идёт вослед за Прусаком, предупредительно распахнувшим дверь.  Уже в дверях Уралова коротко бросает Костиной:

• Дождись меня.

Прусак и Уралова уходят.

 

В коридоре двое высокопоставленных офицеров идут не спеша по ковровому покрытию и беседуют, как если бы не служили друг с другом, а всю жизнь дружили. Разговор, конечно, начал Прусак:

• Первым делом – служебная версия. А вторым? Причём, параллельным? Не слышу, мать моя?
• По логике, надо отрабатывать родственную линию.
• Не только по логике, но и по школе, а главное – по опыту.
• Да ясное дело, уж методикето меня учить не надо. Леонид Юрьевич, люди зашиваются, дел невпроворот.
• У тебя в отделе работают алкоголики?
• Чего?
• А чего ж они зашиваются?
• Ёмаё, - выругалась Уралова, как выматерилась. – Юмор… Вы прекрасно понимаете…
• Не мути, Таня, не старайся, жизнь всё равно мутнее. Поэтому когда слышишь шутку, особенно от начальства,  пользуйся моментом: смейся.
• Ой, да я смеюсь целыми днями, каждую минуту рабочей смены, разве в твоём кабинете не слышно? Даже если убила сама Виноградова или её дочь – жена покойного, да хоть внучка, нам сверху, по любому, пойдёт команда: не трогать. Виноградова уже полгода, как героиня, светоч Следственного Комитета на всю страну…
• Слушай сюда, мать моя. Команда, конечно, пойдёт. И мы, с тобой, включая твою замшу Костину, команду выполним, с руками по швам. Как положено. Потому что весь наш Следственный Комитет всей нашей Российской Федерации – это одна плотная команда. Включая того самого героического светоча по фамилии Виноградова. Но. Следственный комитет обязан знать истинное положение вещей в каждом уголовном деле. Преступление и наказание, мать моя, разные материи. Преступление должно быть раскрыто, запротоколировано, подшито в папку, и, буде на то верхняя воля, положено под сукно. Но раскрыто!  А вот наказание – действительно, не наше дело.
• Криминалист довёл до сведения следователя, что отпечатки пальцев и следов обуви ктото снимал до их прихода.
• Наверняка Виноградова.
• Конечно.
• И?
• Костина снимала показания. Виноградова не знает, кто преступник. И, скорее всего, предпримет приватное расследование, в обход нас.
• Я всё сказал, ты всё поняла. Чтото мобильник долго молчит, а? Возвращайся, подполковник, к себе. И займись делом Туманова лично. В правительстве области его крепко уважали, правда, ещё не знаю, кто конкретно. Видимо, министр финансов, он же у нас из академиков пришёл ещё в девяностых, при самом первом Главе области.

Прусак уходит по коридору. Уралова постояв ещё чуток, ковыряя носком лакированной туфли ковровую дорожку, попутно усваивая и уясняя информацию. Потом, понятно,  возвращается в кабинет.

 

Виноградова, в выделенной ей комнате квартиры покойного зятя, лежит в постели, глядя в потолок, в стены, в корешки книги на стеллаже. Негромко работает телевизор. Горит ночник. Входит Тамара. Присмотревшись к дочери, Виноградова поняла, что лучше не притворяться сонной, но напротив говорить с ней бодро и жёстко:

• Тома, или плачь, или хохочи, но тихо звереть не надо.
• Ты должна найти убийцу, хрипло, едва ворочая языком в сухом рту, выговорила Тамара.
• Я отлично знаю, что ты любишь Игоря, так что, ни в каких твоих оправданиях не нуждаюсь.
• Убийцу… найди.
• Нет резона мешать официальному расследованию.
• Я не оправдываюсь. Мама, ты обязана это сделать!
• Ещё чего. Почему обязанато?
• Потому что ты – следователь, аж целый полковник, а жертва преступления – твой зять.
• Умыкнул единственную дочь и демонстрировал её исключительно проездом, в основном в виде фотографий. Где ты слышала, чтобы тёща ломалась изза зятя, вон, почитай в интернете анекдоты про подобных родственников, типа: «Дорогая тёща, вы просили похоронить вас в кремлёвской стене, так вот я договорился с мавзолеем, похороны завтра».
• Мама! Игоря больше нет. Как жить…
• У тебя есть дочь. Так и живи ради неё! С телевизором по вечерам. С выпивкой по праздникам до свинячьего визга. С внуками в свой срок. С новым мужем, в конце концов. Вот сколько вариаций на тему вдовства. Я не была вдовой, потому что не была замужем, но когда осталась, мать её, одиночкой, без поддержки, то выбрала работу.

Тамара ушла, хлопнув дверью. Виноградова поднялась из постели, одела халат, глянув за окно, и пошла вослед дочери.

Тишина ночного Синегорья просто зверская, она безжалостно рвёт в клочья нервы заезжего горожанина из какого-нибудь миллионника, а-то и самого мегаполиса. И заезжий молодец оказывается вовсе не молодцем, а так – пятном человека на больничной койке провинциальной действительности. Хотя аборигены жалуются на головные боли от уличных шумов – то бродячие псы сцепятся, то комарьё раззудится громче птиц, то скрип дерев под ветром не давал заснуть. Местная жизнь, без сомнения, штука сложная и проходит нервно, с отдельными помехами и неожиданными досадами, хотя в целом ночью в Синегорье – тишина.

Александра Александровна вошла в кухню, где Тамара, как раз, достала из бара початую бутылку коньяка, рюмку.

• Ладно, сказала Виноградова. - Помянём на сон грядущий.

Тамара достала вторую рюмку, поставила перед матерью:

• Только не надо меня поучать, ага, она налила коньяк.
• Объясняю, почему мне нельзя ни влезать в расследование, ни проводить собственное. По всем параметрам, любое преступление предполагает следующие первые две версии: первая отработка семейного следа и вторая - параллельная, след служебный.  

Тамара выпивает:

• Дай сообразить. Переводя на обиходный язык, выходит, что убийца – или я, или ктото с работы Игоря?
• Ни фига себе поминки, хопнула рюмаху, как на пьянке, ни слова, ни вздоха по убиенному супругу.
• Не учи, сказала. Мама, не надо меня чехлить, я и так вся в страданиях!
• Как сказала, так тому и аминь. – Виноградова, вздохнув, тоже выпила, молча. Меня тоже включи в подозреваемые первого порядка. Тем более, что я обнаружила труп. То есть, как раз и есть подозреваемый номер раз. И Галку присоседь. Других родственников у Туманова нет.
• Ещё соседи. Бомжи, что тусуются в районе вашего подъезда, – бодро принялась перечислять Тамара. Работники коммунальных служб. Например, сантехник, которого накануне вызвал Игорь. Кстати, не мешало бы продублировать. Ну, мало ли?
• Вот именно.
• Но это не мы! – выкрикнула Тамара.
• Ко всему, необязательно, чтобы ктото из нас являлся непосредственным убийцей. Мы могли нанять исполнителя.
• Я не убивала. И я не заказывала. Не я…

Перед взглядом Виноградовой всплыло видение позавчерашнего прибытие московского поезда, когда к ним в купе вошёл Туманов, а за окном белый ливень полоскал влюблённого Гусева. Не просто влюблённого, но грозного, в полевой форме, с огромным рюкзаком, буровящего взглядом купе. Они ещё пересеклись взглядами – любовник и мать предмета его похоти. Или страсти. Или любви? Но по любому нешуточного чувства омоновца… ох, нешуточного.  И когда взгляды их столкнулись… что-то произошло. Вернее, он что-то такое сделал, после чего Виноградова поверила в серьёзность намерений омоновца. Да, точно: Гусев раздавил в руке мороженное! Как бы дал понять, что черноморское похождение перерастает в Синегорскую драму… Короче, дело - труба.

Виноградова, отпихнув усилием воли мысленную картинку, переводит взгляд на стол, берёт бутылку, разливает по рюмкам коньяк и, таки, поминает:

• Настоящий был мужик. С тёщиной точки зрения. Он не только создал семью, но обеспечивал её и защищал. Я всегда его уважала. И ценила, – выпив, добавила. Хоть и не любила. Так бывает.

Тамара, внимательно выслушав, выпивает и подтверждает:

• Ты права.
• Твоего отца, к примеру, я страшно любила. Но уважать его было категорически не за что, а значит, и ценить. Кстати, твоя склонность к распутству от него. 

Тамара ещё в Москве решила для себя игнорировать мамины подначки на Гусевскую тему:

• То есть, мы, семья, под подозрением следствия?

Виноградова понимает, что подбодрить Тамару продуктивнее всего иллюзией сопричастности в размышлениях о ходе логики расследования:

• Единственное, на что мы обе имеем моральное право, это прояснить картину последних дней Туманова. Того периода, который проходил без тебя, покуда ты, взяв отпуск за свой счёт, ухаживала за болящей матерью в санатории.

Неожиданно скоро Тамара сдалась и отбросила несвойственную ей решительность действий:

• Мне не хочется в ближайшее время расспрашивать, слушать…

Но тут уже Виноградова «закусила удила»:

• А придётся, доча. Нам надо вооружиться. Мало ли, вдруг придётся защищаться.

Тамара испуганно прошептала:

• В суде!?

Виноградова не ослабляла давление:

• Да. И в суде. Возможно, обвиняемыми. Потому необходимо заранее запастись информацией, а по возможности и аргументами со свидетелями. Завтра ты собираешься пойти на работу.

Тамара вдруг совсем растерялась:

• Нет, зачем…

Но мать не сбавляла жёсткости:

• Да. Я иду с тобой. Наши люди не умеют соболезновать, если не за столом, поэтому посещение твоего музея займёт немного времени. Главное, зайти на работу Туманова.
• В  институт геологии?
• Как насчёт отношений Игоря с коллегами?
• Нормально.
• А с начальством?
• По разному.
• Есть враги?
• Следователь уже задавала этот дурацкий вопрос.
• И  ты ответила, что не знаешь?
• Не знаю.
• Знаешь. Думай. Вспоминай. Враги, завистники, недоброжелатели, соперники, противники – они, однозначно, есть у каждого. У кого их нет.
• У меня.
• Как сказал поэт: «Большое видится на расстояньи». Ты можешь не замечать, но со стороны виднее. Когда я задала тебе вопрос о враге, чьё имя первым пришло тебе?
• Я. Я – главный враг моего мужа. Не берегла. И не ценила.
• А вторым? Кто был вторым?
• Сидоров. Константин Семёнович. Исполняющий обязанности учёного секретаря нашей академии наук. Они в молодости дружили. Потом Костя двинулся в карьеру, правда, по хозяйственной части. Устал, говорил, мыкаться по общагам и сшибать деньги до получки. Но при этом всё больше завидовал Игорю, оставшемуся в науке. Особенно Сидорова убивало, что бытовые проблемы у двоих бывших друзей разрешались одновременно. Ну, там – квартира, машина. Конечно, на разных уровнях, но всё же.

Виноградова поняла, что цели достигла, выбив дочь из вдовьего ступора, и теперь та будет существовать в реальности, а не где-то там, в зыбких сумерках души. Кроме того, объявлен подозреваемый номер два, враг с нежным именем Сидоров. Номером же раз Виноградова упорно считает Гусева. А как же! У него и мотив для убийства твердокаменный: борьба за бабу, и сноровка – я те дам: убийство-то совершенно не специальным оружием, а подручным средством, ложка для обуви далеко не штык-нож, не пистолет. Ну, и главный вопрос для дочери:

• А теперь чистосердечно: по приезде уже встречалась с Гусевым?

 

У Тамары, вспышкой, воспоминание… она вела авто уже по городу, чёрт знает, по которому кругу, когда позвонил Гусев. Весть о кончине супруга совершенно деморализовала её и всё, на что она была сейчас способна, это механистически воспроизводить зазубренные наизусть действия, к примеру, вести машину. На самом деле, звонок был уже не первым, но какой сейчас может быть Гусев! Возможно, это был всё тот же, непрекращающийся, один и тот же телефонный звонок. Тамара ответила. Потом подхватила любовника на какой-то обочине. Хотела, было, отдаться тут же, но очень уж мерзким оказался её единственный опыт полового акта в автомобиле, потому она свернула в знакомый переулок, завела Гусева в подъезд одной из престижных, охраняемых и чистоплотных многоэтажек, и для начала сама изнасиловала его. Потом принудила к адекватному ответу Гусева. Она знала, что в этом доме в это время эти жильцы появляются редко: или ещё спят, или уже работают. Так что, боязни быть засвеченной в подростковом экстриме у Тамары не возникло. Хотя сейчас ей было так по фигу. Несчастный счастливый мужик изнемогал, но Тамара знала толк в бурении подземных скважин в условиях минимума производственных мощностей, выжимая стопроцентную отдачу из одного-единственного бура…  Она просто хотела вернуться к жизни, и, блин, вернулась! Хотя возвращение, скорее всего, обеспечило не столько половое безобразие, сколько конкретная физическая оттяжка: Тамара отметелила любовника. Буквально избив его кулаками, ногами, ногтями, зубами, чем ни попадя. Подспудно она понимала, что в роли боксёрской груши выступает не примитивный самец, но могучий воин, оттого и получила чувство полного и глубокого удовлетворения. Где? Где, где – там же, где – в подъезде. Сцепив зубы, тупо, молча, чтобы жильцы не повыскакивали. Милый, милый Гусев… солнечный богатырь. Так что, маман, зря стараетесь, приводя дочь в чувство жизни, она уже в нём, вернувшись собственными силами. Но за добрый посыл спасибо.

 

Тамара угрюмо, но чересчур поспешно ответила матери по поводу встречи с Гусевым:

• Нет, не виделись.

Виноградова изобразила гнев и шикнула, едва не в крик:

• Это важно! Отвечай честно!
• Посидели в кофейне. И – всё. Ой, мама, да мало ли таких Гусевых. Мама, я люблю секс, так вышло по жизни. А Игорь – муж, он больше, чем любовь. Он и не любовь даже, нечто другое. Он дал мне мою жизнь после тебя. И теперь в неё входит всё и любовь, и ты. Дочь не обсуждается, потому что это другое. Но её мне тоже дал муж. Дал и ушёл. Я умру без него.
• Так вот, доченька, много у тебя Гусевых или мало, а ты мне вспомнишь каждого, поимённо, как над братской могилой. И выложишь досконально. До самой, что ни на есть, душевной тошноты.
• Ага, щчас, радушно улыбаясь, Тамара распахивает руки, как для объятий.
• Ты, доченька, ещё не знаешь, что такое реальный допрос.
• Пытать будешь?
• Таких, как ты, Томатик, пытают только садисты. Таких, как ты, профессиональные следователи легко и непринуждённо разводят.
• Ещё поглядим.
• А сейчас спать, Виноградова разливает по рюмкам коньяк. - Материальную помощь обещали?

Тамара растерялась:

• Что? Какую?
• На работе Игоря тебе должны были предложить денег.
• Конечно. И на его работе предложили, и на моей. Но про деньги, мама, только не сейчас!
• Согласна. Но утром мы за ними сходим. Аминь, Виноградова выпивает.  – Ну?

Тамара тоже выпивает коньяк, ставит рюмку на стол, обнаружив, что руки дрожат… Виноградова ставит бутылку в холодильник:

• Иди, полежи. Уснёшь – отлично, подхватывает обе рюмки, ставит их в мойку, включает воду. 

Тамара уходит. И что ей, собственно, делать в кухне? А в спальне можно скрыться от материной диктатуры хотя бы до утра. А маман-то, коньяк в холодильник поставила, - усмехнулась Тамара, - деревня. Потом когда-то пройдут похороны. Мать укатит восвояси, ловить преступников в Загряжске и мстить за покушение на неё. А Тамара останется один на один с тем, что построил для неё муж и оставил, да ещё с дочерью на руках! Когда мать уйдёт к себе, в комнату, надо будет вернуться в кухню и выставить коньяк из холодильника. И рюмки помыла, мол, не фиг, дочурка, увлекаться на ночь выпивкой. А не на ночь? На всю оставшуюся без мужа жизнь? И что, скажите на милость, теперь делать… просто-напросто, как быть. Позже, выдержав солидную паузу, Тамара вернётся на кухню. И добьёт коньяк. И вырубится на подоконнике.

 

 

Глава 5

 

Уралова по пути в кабинет заглянула в комнату следователей, где – она знала наверняка – Костина уже воевала с ненавистной природой собственного лица с косметикой наперевес:

• Вот что, Светлана Степановна…
• Ой, завидев начальницу, смущённо пискнула Костина. – Доброе утро.
• Надеюсь. Дело Туманова я беру на себя. Нето сожрёт тебя начальство, и я надкушу первая.

Костина от всей души улыбается:

• Спасибо, мать моя! Извините, я просто процитировала…

Уралова рассмеялась:

• Поняла, не дура. Хотя с утра все мы… Всётаки, это ненормально для женщины к семи утра переться на службу. Не любим себя, не бережём.
• Русские женщины они такие.
• За Туманова должна будешь, Уралова закрыла привычную тему русского общения об особенности русского характера, опять поймав себя на том, что открывает её чаще всего именно она сама, Таня Уралова, службист, мать, бабушка, сестра и тому подобное. Юность положена на учёбу, молодость – на карьеру, а зрелость – на пенсию? С ума сойти от такого резюме…
• Не обсуждается! – звонко пообещала Костина, как будто во взаимоотношениях с начальством от неё чтото зависело.
• Но из темы не выпадаешь, работаешь на подхвате.
• Поняла.
• Я до обеда съезжу в институт геологии, на место работы потерпевшего, а ты прошерсти окружение вдовы. Как её…
• Туманова Тамара Ивановна.
• Главное – подруги.
• Поспрошать на предмет Виноградовой? Мало ли.

А Костина очень и очень не глупа, в очередной раз спохватилась Уралова, хотела, было, запретить лезть в столь деликатную тематику, но с другой стороны, не самой же подставляться. И только предупредила:  

• Но близко к ней не соваться.
• Я не самоубийца.
• Растопчет, не сомневайся. Я навела справки через общих знакомых: Виноградова – каток, асфальтоукладчик.
• Не то, что вы.
• Недаром у неё кличка: Сан Саныч, кончила Уралова, мысленно положительно оценив неприкрытую лесть капитана. - В конце каждого рабочего дня встречаемся у меня, сводим концы с концами. Удачи. - Уралова уходит.

Костина радостно нарисовала помадой на личных щеках восклицательные знаки.  И на лбу. Аж три.

 

Виноградова и Тамара, за рулем, сидят в автомобиле, а мотор не заводится. По двору шмыгают жители, прохожие – кто бегом на общественный транспорт, кто по личным тачкам, а кто – умницы – пешком.

Неподалёку от Тамариного автомобиля молодой сосед Леденцов протирает переднее стекло своей таксо-лайбы. Парню 23 года. Невысокий, белёсый, по началу всякого общения сдержан, но рискните-ка его распсиховать, мало не покажется.

Тамара смиряется с фактом, что придётся ехать на общественном транспорте и сообщает досадное известие матери. А та и не расстраивается, напротив. весело приговарила:

• Отлично.

Новые лица – новые впечатления. Она и вправду совсем не знала Синегорска, да и видела-то его, в основном, из окна автомобиля зятя. Было, конечно, прогуливалась с внучкой, но когда та была совсем малая, много лет назад. Тамара и Виноградова выходят из автомобиля. Тамара озабочено говорит:

• Или такси вызвать, мам?

Вдруг в разговор встрял Леденцов:

• Сломались?

Может, его слово «такси» спровоцировало? Тамара жалуется:

• Не заводится.
• Могу подвезти, куда скажете.

Тамара обрадовалась:

• Ой, а вы, точно же, таксист!
• Да ладно. В первую очередь, я – ваш сосед. Так что, бесплатно. Тем более, у вас – горе. Сочувствую.

Тамара, резко опечалившись, проговаривает:

• Спасибо.

Леденцов распахивает обе дверцы, что слева по борту:

• Садитесь. Куда едем?
• В музей геологии, отвечает Тамара.

Виноградова, усаживаясь на заднее сиденье, резюмирует:

• Жаль, что не пешком, но задарма и дуст – сахар.

Тамара усаживается на переднее сиденье, Леденцов – за руль.

• Меня Миша зовут. Из восемнадцатой квартиры.

Тамара радуется, как встрече с подругой:

• Прямо под нами!

Леденцов, заведя мотор, кряхтит:

• Прямо.

Такси уезжает. А со скамейки, утопающей в зелени, поднимается Гусев и глядит вослед авто…

 

Часам к одиннадцати Виноградова с Тамарой получили не только соболезнования, но и максимально возможную сумму в связи с семейной утратой, заложенной в финансирование любой бюджетной организации. Удивило, что общение и с Тамариными коллегами, и с бухгалтерией не только не взбесило, но даже не разочаровало, наоборот, подбодрило и даже ободрило мать. Тамара работает научным сотрудником в музее семь лет. Поступила, как водится, временно, но задержалась. Выпускница кафедры геологии и геохимии ландшафта географического факультета Московского педагогического университета, она работает, в общем, по специальности. Тем более, что выйдя замуж и уехав в Синегорск, перевелась на заочный факультет будучи студенткой 2 курса, и определиться конкретно с профессиональной мечтой или хотя бы с увлекательной темой научной работы она толком не успела. Свобода от материнской опеки, любовь к мужественному геологу из провинции, Галкины пелёнки-распашонки, ничто из этого перечня не подвигает к научным и прочим гуманитарным свершениям. Но уберечься хорошим человеком Тамаре удалось. Конечно, авторитет супруга ей тоже придавал веса, но всё же только придавал, а не замещал вовсе. Тамара и не рассчитывала на столь искреннее сочувствие, а Виноградова тайно порадовалась хорошему отношению женщин-коллег к дочери. И всё же обе женщины устремились вон из помещения, как только представилась приличная возможность.

Виноградова и Тамара вышли из здания музея при институте геологии. Постояв и полюбопытствовав на окружающую действительность без людей, Тамара, со вздохом сожаления, спросила мать:

• В институт?

Виноградова тоже не торопилась в очередное железобетонное сооружение для работы:

• Приятно сознавать, но к тебе относятся хорошо.

Тамара, незлобиво усмехнувшись, приговорила:

• Женский коллектив – змеюшник, хоть тресни.
• Теперь вся страна – змеюшник, весь мир, бесстрастно резюмировала Виноградова. - Кругом одно бабьё. Только успевай мужиков хоронить. – Выдержав паузу, выдохнула. - В институт.

По пути Тамара решила сбросить напряжение, поделившись с матерью психическими тараканами. Она призналась, что всё время общения на работе, прикидывала, кто из её коллег мог бы убить Игоря. Ну, или заказать. И, ёлки-моталки, в каждом характере обнаружилась удобренная почва для преступления! Виноградова, впрочем, разочаровала, заявив, что убийство было совершено наверняка спонтанно, о чём говорит оружие – ложка для обуви. Так что, почти на сто процентов это был не заказ. Что, впрочем, не отменяет непосредственного участия в преступлении кого-либо из коллег Тамары, если оно произошло в результате чувственного стресса. В этом случае, надо вычленить тех, кто был близок к Туманову по-человечески. Или по-женски. Ведь в штате музея не числятся только дамы. Тамара расхохоталась на тему мужниного распутства. Но потом подумалось, что не обязательно быть распутником, чтобы иметь любовницу… или даже просто, как говорится, честную давалку, типа её самой… далее размышлять не захотелось. Да вот уже и дошли до нужной двери… 

 

Здесь, в помещении, отведённом под общие нужды лаборатории, работал и руководил Игорь Туманов. Теперь, в его отсутствие, всем заправляет его заместитель Вера Матвеевна Звонарёва, надёжная 34-летняя тётка и хороший человек, кандидат наук. Что тут скажешь о руководителе, кроме сакраментального: «Каков поп, таков и приход».

Вошла лаборант Ленусик Тимирбаева, неся старый электрический самовар, приобретённый ещё покойным шефом, ставит на стол, накрытый к чаю, во главе которого сидит Звонарёва, в компании с Тамарой и Виноградовой.

• В последний раз Игорь Андреевич заходил утром, накануне вашего приезда, рассказывает Звонарёва. - Потом он сказал, что поедет в лагерь, за дочкой. Больше не заходил, работал дома. Но звонил каждый час.

Тамара искренне увлеклась общением с хорошими людьми, бывшими едва ли не членами их, Тумановской, семьи. Но о самом Туманове сейчас она слушала, как если бы речь шла об отлично знакомой, но посторонней персоне, оттого и вопросы задаёт такие и таким тоном, как если бы была следователем, а не вдовой:

• Вера, я тебя правильно понимаю, в институте Игоря не было пять дней?

Звонарёва не сразу, посоображав, что она может сообщить Тумановой, а что пусть узнает от других, подтверждает:

• Чтото такое… да.

Но Виноградова хладнокровно отмечает:

• Меньше. День прихода не считаем. Складываем день нашего приезда, ещё сутки, и на третьи его не стало.
• Я  специально не считала. – ответила Звонарёва.
• В день гибели он собирался прийти на работу? – продолжала допрос, завуалированный под светские воспоминания о покойнике, Виноградова.

Звонарёва обращается к лаборанту:

• Ленусик, подключайся, я – не в адеквате.

Тимирбаева живо встревает:

• Да, к обеду. Игорь Андреевич всю организацию экспедиции полностью передал в ведение Веры Матвеевны.

Звонарёва на всякий пожарный случай пояснила:

• У него статья горела в иностранный журнал.

Звонарёва вечно прикрывает Туманова… прикрывала… и уже не вечно. Тимирбаева же, как заправская секретарша, чьи обязанности она, по сути, и исполняла, упорно ловила моменты превосходной характеристики начальства, в данном случае Звонарёвой:

• Просто Вере Матвеевне Игорь Андреевич доверял полностью.

Тамара же вдруг как-то утухла, печально уставившись в оконную щеколду. Зато Виноградова уже плотно села на профессионального конька:

• Вера, расскажите, пожалуйста, в подробностях, о последнем приходе шефа.

Тимирбаева подхватывает:

• А я помогу, если понадобится.

Виноградова обещает:

• Понадобиться.

Она слушает и, как обычно, её мозг принимается за показ иллюстраций услышанного…

 

В углу, за выгородкой, составленной из канцелярских шкафов, на расстеленной на полу телогрейке лежит, в алкогольном беспокойстве подрагивая всеми частями туловища, невинно спёкшийся от вмазанной лекарственной порции разнорабочий Рыбарёв. А из-за выгородки донёсся тогда ещё живой голос Туманова:

• Приветствую, народы!

Там же, ему отвечает голос Звонарёвой:

• Доброе утро, Игорь Андреевич.

Наперебой, всеми присутствующими голосами, заговорили прочие мужчины и женщины:

• Здрасьте, доброе утро, приветствую, здравствуйте, начальству – наше уважение…

Вошедший Туманов, цепко оглядевшись, полюбопытствовал вслух:

• Все на месте?
• Да, констатировала Звонарёва.

Но Туманову не впервой снаряжать экспедицию и, соответственно, отвечать за личный состав, потому он, собственно, и заехал на работу, с инспекцией. Вот Горский, 30-летний старший научный сотрудник, укладывает лабораторную посуду в специальный контейнер. Тимирбаева, само собой, сидит за компьютером, заносит данные в таблицы. И двое разнорабочих средних лет - Котов и Белозёров - скатывают палатку. Но чего-то же вы, товарищи дорогие, глазками-то шныряете же по сторонам, мысленно напрягся Туманов:

- Я сейчас еду в Мотылёво, буду к обеду, - сказал он и вдруг понял, зачем ему нужна была сегодняшняя проверка, хотя было не по пути.

Звонарёва тоже поняла и изо всех сил изобразила голосом сообразительность:

• К дочке? Конечно, не оставлять же её в лагере, когда бабушка приезжает…
• Где Рыбарёв? – спросил Туманов, уже догадавшись о местонахождении третьего рабочего.

Звонарёва наивно продолжала в прежнем тоне:

• Не знаю, был гдето, вышел, наверное.

Туманов подошёл к выгородке, заглянул за шкафы. Обернулся к Звонарёвой, та понятливо подошла и тоже посмотрела за выгородку:

• Ой, не заметила…

Туманов рявкнул:

• Рыбарёв! Подъём!

Но срубившаяся сущность Рыбарёва не отреагировала даже обычным подёргиванием, вообще никак не отреагировала, как умерла. Звонарёва залопотала:

• Вчера допоздна работали…
• Он уже в прошлую экспедицию не справлялся с обязанностями, а ты его, таки, опять оформила, злобно выговаривает Туманов. - Или кто-нибудь из присутствующих думает, что для нас рабочий – последняя спица в колесе?

Звонарёва попыталась, было, то ли оправдаться, то ли оправдать, но Туманов неумолим:

• Вера Матвеевна. Хороший работник в адвокатах не нуждается. А гуманисты мне в экспедиции не нужны по определению. Понятно? Когда этот спившийся мешок костей с протухшим мясом очухается, известите, что он уволен. И найдите замену.

Тут прорвало Звонарёву, которая лучше многих знала, что пьющий, но проверенный работник надёжнее, чем инкогнито, тем более, что почти все настоящие русские мужики пьют, а ненастоящие в экспедиции не нужны. Да и пьянствовать в поле особенно нечем. Понятное дело, какая-нибудь эврика обязательно озарит безалкогольную тоску сухого закона экспедиции, и русак непременно сочинит выпивку из небытия, но при надлежащем контроле и основательном рабочем загрузе запоя избежать можно… попытаться. Однако, Туманов прервал:

• Я всё сказал, и ушёл, плотно захлопнув за собой дверь.

Звонарёва, ответственная за подбор кадров, не выдержанно выкрикнула в пространство:

• Сукин ты сын…

Горский любезно поинтересовался:

• Это вы про кого, Вера? Про шефа или про спящего?
• Горский! – психанула Звонарёва. – Не доставай, нарвёшься.

Тимирбаева заметила сварливо:

• Характер шефа всё больше портиться.

Горский радостно подколол:

• Тебето, Ленусик, какое твоё что? Тебе с нами не ехать, не подставлять спину товарищу…
• Я вообще могу выйти! Слова не сказать.

И тут заговорил Белозёров:

• А я против, чтобы Рыбарёва увольняли.

Звонарёва жёстко замечает:

• Демократия, ребята, она там, за стенами лаборатории.

Но тут и Кошкин подключился:

• Правда, Вера Матвеевна, Рыбарёв нас привёл сюда, а теперь выходит: он уходит, а мы остаёмся? Западло.

Звонарёва взрывается:

• Не выражаться, сколько раз говорено! Продолжаем работать.

Рыбарёв, душка, спал, и духан от него пёр умопомрачительный! Жара в тот день стояла несусветная, дождей не было с неделю. А Звонарёва уже звонила по стационарному телефону:

• Але? Звонарёва из лаборатории Туманова беспокоит. Нам нужен рабочий в экспедицию. Не волнуйтесь, не дополнительно. А вместо одного из выбывших. Не хуже вас знаю, что в данные сроки это почти невозможно…

 

Уралова отлично водит автомобиль, но занятие это не любит, даже очень. Она в принципе не любит технику, вкупе с наукой, и прочей ерундустикой, надуманной человеческой ленью. Она отлично помнит глубокое детство, когда на весь Синегорск приходилось четыре-пять машин «Побед», на два их соседних 8-квартирных дома – один телевизор, воду брали в колодце, и бельё полоскали в проруби. А теперь не проехать: пробки, едри-твою-налево! Население убывает, а машин прибывает, как такое возможно. Какая-то шмакодявка в школу приезжает на розовом джипе с открытым верхом, а старушка продаёт заслуженные награды на углу, ради пропитания. Раньше на городском пляже стерлядь удили, а теперь там запрещено даже купаться из-за грязи, да и река стала ручьём. И это же быдло, которое лишилось здорового образа жизни из-за научно-технического прогресса, искренне требует, чтобы в Мылвинском лесу построили целлюлозно-бумажный комбинат, который уничтожит и этот уголок природы, мотивируя необходимостью занять население работой! Типа мужикам будет меньше времени пьянствовать. Да всё это фигня, главное, что будет выпускать этот долбанный ЦБК - туалетную бумагу. Вот уж воистину: просерать родину, так уж буквально, вместе с собственной жизнью. Кретины. И на хрена вам вообще работа? Ради жорева и шмоток? Ну, так займитесь охотой, рыбалкой, овощеводством, твою мать и всё у вас будет, включая здоровое детство, безаллергийная молодость и обеспеченная старость. Уралова ехала в институт геологии с заседания горсовета, депутатом которого являлась первый год. Конечно, она воздержалась при голосовании, и по городу передвигается не пешком, но в принципе народ – это что-то с чем-то… срань, изготавливающая средство для подтирки. Безусловно Уралова могла выступить резко против, но. Во-первых, её никто толком не знает. Во-вторых, её профессия предполагает пребывание в тени. И, наконец, в-третьих, депутатом она стала не по желанию, а по указке сверху, тем более без отрыва от работы. Попробуй тут возбухни, мигом окажешься на улице. А детей надо кормить, поднимать. Содержать две пары родителей. Плюс супруг – похерист. 

 

Виноградова с Тамарой вышли из института, когда Уралова уже припарковалась и брала с переднего пассажирского сиденья кожаную рабочую папку. Ах, да, сумочку чуть не забыла. Уралова вполвзгляда признала «соплеменницу» Виноградову и окликнула:

• Александра Александровна?

Виноградова, конечно, тоже поняла, кто перед ней. По взгляду, по возрасту и, блин, по сыщицким флюидам, что ли. И отозвалась в тон:

• Татьяна Олеговна?

А ведь обе видели друг друга впервые. Тамара-то уже общалась с Ураловой, правда, вскользь, на уровне переглядки, в основном она отвечала на вопросы другой следачки, кажется, капитана юстиции Костиной:

• Здравствуйте. Вы, помнится, следователь?

Обе высокопоставленные сыщицы не реагировали на помехи, их взгляды пронзали утробы визави, просвечивали, короче, зондаж шёл по полной программе, если бы ещё и по досье в руки… Виноградова, по праву гостьи на чужой территории, заговорила первой:

• Слушаю вас.

Уралова аккуратно, но жёстко намекнула:

• Не ожидала вас увидеть здесь.
• Исключительно в связи с организацией похорон.

Тамара вставила свои пять копеек:

• Вы уже оформили разрешение на погребение?
• Да, тело можно забирать. Вас должен известить наш сотрудник. Александра Александровна, надеюсь, нет необходимости просить вас о невмешательстве в ход расследования.
• Безусловно.
• Однако же, вы только что вышли из института геологии?
• Приходили получить причитающуюся материальную помощь.
• Обычно её приносят на дом, к убитой горем семье.
• А мы вот не убиты.
• А ещё мне доложили, что вы на месте преступления снимали следы.
• Виновата, автоматически, непроизвольно. О чём чистосердечно покаялась на осмотре вашим следователем.
• Когда эксперт доложил о ваших действиях.
• Могу поделиться собранным материалом.
• Придётся, если понадобится. Я иду на встречу со Звонарёвой. Как она?
• Самовар ещё тёплый.
• Извините, пора, Уралова резко прервала маленькую баталию и ушла в здание института, выбросив из мозга последнее воспоминание о сессии горсовета: «ЦБК они придумали строить, засранцы».

А на Тамару опять накатывала волна истерики:

• Она меня не подозревает, она не сомневается в моей виновности. Да?

Виноградова привычно холодно, даже морозно, выговаривает дочери:

• Брось. Следователи не меньше артистов используют маски, и добавила, усмехнувшись.
• Если никто из нас не виноват, гарантирую, мы ещё попьём мёду в тёплой дружественной обстановке.

Тамара аж подпрыгнула:

• Что значит «если»!? Мама!!!

Но Виноградова вновь обледенела:

• Идём пользоваться общественным транспортом.

И Тамара сникла. Всё-таки тяжело это оказаться вдовой, тяжелее, нежели супругой:

• Может, такси?
• Не Москва, чай, весь ваш Синегорск, съязвила Виноградова. - за полчаса вдоль и поперёк обойти можно.
• Так ведь и ты не москвичка, а так – загряжка… или как там вас, жителей тьмутаракани.

Виноградова, пожав плечами, пошла себе, Тамара - за ней.

• Так ты снимала отпечатки следов? – догнав, спросила Тамара мать. – Зачем?
• Давай, дочь, заниматься скорбными делами, а криминалистикой займётся вон она – Уралова с командой. Вперёд, на похоронные дела.

Женщины, было, направились к остановке, но их внимание привлёк требовательное мерзкое кваканье клаксона: ба, да то же сосед-таксист! Оказалось, он всё это время, что они потратили на беседы, копался в моторе, забарахлил, сатана, вся смена – насмарку, но починил, и выедет во вторую смену, а сейчас катит домой. По пути, что ли? Судьба. Леденцов, конечно, блюдя правила приличия, поинтересовался у Тамары, как справляются  похоронные дела, всё ли по уму. Слово за слово – путь короче.

 

Поздним вечером по вахтёрским меркам ночной смены, то есть, ближе к двадцати двум ноль-ноль, охранник предпенсионного возраста, с фонариком, в связи с должностными инструкциями, обходит с осмотром территорию, уделяя основное внимание окнам и дверям здания. И тут, со стороны скверика, заросшего боярышником, вырывается короткий вскрик. Первая вахтёрская мысль: алкаши, облюбовали, гады, местечко. Он даже шумнул для страху, чтоб расходились, покуда полицию не вызвал.  Но в ответ была такая глухая и пронзительная немота, что охранник настороженно призадумался. Ясное дело, в темноту кустарника единолично не полез, а вызвал по рации подмогу. Но профессиональное любопытство и человеческая ответственная позиция, как всегда, подтолкнула заглянуть, таки, одним глазком в кустарниковую чащу.

А тут, в сквере, на растоптанной земле лежит сильно избитый мужчина. Он только что вернулся в сознание и честно попытался подняться, но ничего не вышло, кроме стона больного организма. Тут смело, как чёрт из страшной сказки, появился охранник, уверенный, что валяется на вверенной ему территории:

• Ну, что, скотина, надрался, как сволочь, встать не можешь?

И услышал в ответ:

• Горский – я, Никола, Горский.

Охранник аккуратно приблизился, пригляделся: Горский. Тот самый, из лаборатории покойного Туманова. Что за напасть на институт!  Или это не случайно, и как-то взаимосвязано? А такая была не пыльная работа…

 

 

Глава 6

 

Нина Порфирьевна, начальник спортивно-оздоровительного лагеря «Соколёнок», с утра подписывала Почётные Грамоты за участие в военно-спортивной игре «Зарница». И тут, без стука, без спроса – возмутительно беспардонно, в кабинет начальника вваливается разнополый десяток воспитанников, перебивают друг друга, как торговцы на базаре. Нина Порфирьевна осадила сопляков и минут пять втолковывала о недопустимости подобного поведения и необходимости соблюдения субординации. Наконец, она узнала о чрезвычайном происшествии: пропала Галя Туманова из шестого отряда. Пропала аргументировано: с вещами, и постель с вечера не заправлена. А на тумбочке осталась лежать зачитанная газета, где сообщалось о смерти её отца.  Начальник объявила тревогу по педагогическому составу. А покуда те, побросав всё, спешили в её кабинет, Нина Порфирьевна решила прозвонить маме пропажи, а вдруг засранка уже дома чаи гоняет… ну, или там готовится к похоронам. Короче, чем ни занималась бы, попади она в руки начальника, получила бы морально по первое число за такое пренебрежительное отношение к воспитавшему её коллективу и к несущему за это ответственность руководству. Начальник разговаривала по стационарному телефону, осуществляющему связь с внешним миром через коммутатор, глядя на портрет Макаренко, висящий на стене, за спинкой её рабочего кресла:

• Тамара Ивановна, видите ли. Ваша дочь самостоятельно, никого не предупредив, ни педагогов, ни товарищей, покинула расположение нашего лагеря.

Вдруг выяснилось, что, оказывается, дома-то пропажи нет. Опытный педагог, Нина Порфирьевна автоматически подобрала нужный по ситуации тон:

• Тамара Ивановна, вы, главное, не беспокойтесь. Мы все делаем всё от нас зависящее и даже больше. Нет, полицию мы не подключали, считаем, что управимся своими силами.

Попрощавшись и положив телефонную трубку, начальник, строго глядя на портрет великого советского педагога сталинского лихолетья А.С. Макаренко, осенила себя крестным знамением, торжественно пообещав кумиру:

• Мы победим.

Затем она снова взялась за телефонную трубку и строго приказала коммутатору:

• Соедините меня с начальником полиции района. Немедленно!

 

Уралова сидит в своём кабинете за канцелярским столом и чистит пистолет. А что делать, в любой момент может заявиться проверка. А вот за ширмой Костина занимается чисто женским делом - переодевается в новое. Уралова, досадуя на своё занятие, не даёт подчинённой расслабиться:

• Нуну?

Костиной помолчать бы, просто повертеться у зеркала, да куда деться, начальство, пусть и женское, требует, она и докладывает, периодически выглядывая из-за загородки:

• Удалось обозначить самый ближний круг Тамары Тумановой. У неё, собственно, три ближайшие подруги. Особенно одна: Синицына Людмила Всеволодовна, 30 лет, домохозяйка. Но опросить её в ближайшие дни, похоже, не удастся, Синицына выехала в Швейцарию, навестить семейное гнездо в Монтрё.
• Это в Альпах, кажется?
• На Женевском озере. Вот бы туда – в командировочку…
• Света, шевелись, рабочий день…

И как раз входит Прусак. Уралова повеселела, она тут же вообразила, что может выйти из прихода, и её картинка заинтриговала. А Костина, не подозревая о новом действующем лице, продолжала:

• Татьяна Олеговна, ещё пара секунд.

Уралова изобразила картинку, типа «сам погибай, а товарища выручай», и даже начала, было, фразу, которая стала бы предупредительным сигналом:

• Товарищ…

Но Прусак, грозно, приложив палец к губам, сообщил:

• Тшшш…

Ну, Костина и продолжила:

• Да что – лифчик, я вам весь гарнитур покажу. и выходит – в трусиках и бюстгальтере, с ценниками. - Вуаля! - видит одетого по форме Прусака, тушуется, конечно, - Ой. – делает шаг за ширму.
• Стоять!   рявкнул полковник и, конечно, закурил. Он и так закурил бы, но сейчас у него этот процесс удлинился вдвое.
• Стою, покорно прошептала капитан юстиции в неглиже.
• Да я не вам, товарищ капитан, это я себе. Чисто мужское восклицание, возрастное, Прусаку везёт, он не раз открывал двери дамского общежития в самый нужный момент, оставаясь притом морально достойным мужчиной.
• Разрешите идти?
• Лично у меня, мать моя, к вам вопросов нет.

Костина прячется за ширму. Уралова, расплывшись в благостной улыбке, докладывает:

• Плановая чистка табельного оружия, товарищ полковник. Вам самому не требуется?  Вдруг проверка.
• И про какое же такое моё оружие, Татьяна Олеговна, вы недвусмысленные речи ведёте?
• Дык про табельное, про самое, что ни на есть, святое дело для правоохранительного органа.
• Выйдем, Уралова, из примерочной, посовещаемся в рабочей обстановке коридора государственного учреждения, ухмыляясь котофеем, подъедающимся в стриптиз-баре, промурлыкал Прусак.

Зазвонил мобильный телефон Леонида Юрьевича:

• Слушаю, полковник Прусак, – сообщил он комуто на трубу и вышел.  

Уралова сгребла детали пистолета в ящик стола и, запирая, заметила:

• Гарнитурчик классный, Света. И всё остальное у тебя годится, ей на самом деле нравилось белокожее туловище рыжей Костиной. - Повезло тебе, однако, что Прусак – настоящий руководитель, будь он мужиком… не знаю, что тут могло бы приключится.
• С кем?
• С вами обоими,  бодро ответила Уралова. Ей в принципе нравится женское тело, больше мужского. Но. Разве дело в предпочтениях Ураловой или в экстерьере Костиной, когда убит человек. Впрочем, в здании следственного управления смерть человека и преступления против человечности – вещи обыденные, как пыль на документах, как смазка в оружии, как вечность за окном, как само окно в саму вечность. Урадова вышла.
• Я же не специально, говорит Костина за ширмой. - А что он имел ввиду, когда сказал, что у него нет ко мне вопросов? Это в смысле, что всё у меня отлично с фигурой или не вполне? Да, может, ответа лучше не знать.

Зазвонил стационарный телефон. Костина выглянула из-за укрытия, увидела, что одна, и, в чём была, подошла к телефону:

• Капитан Костина, слушаю? Простите, кто? Синицына? А, Людмила Валерьевна! Конечноконечно, спасибо, что перезвонили. Видите ли, я – следователь Следственного Комитета, капитан юстиции Костина Светлана Степановна. У меня к вам есть несколько вопросов, но, боюсь, до вашего возвращения из Швейцарии… Ах, так вы здесь! Да чем скорее, тем лучше. Это связано с убийством супруга вашей подруги Тумановой… Да, меня устраивает, до встречи, - кладёт трубку. - Прощай, шопинг, мать моя…

 

А в коридоре Прусак говорил с Ураловой:

• Ты читала сегодня полицейские сводки?
• Ну, да, собиралась.
• Вчера вечером до полусмерти избили гражданина Горского, старшего научного сотрудника института геология.
• Из команды Туманова!
• Он сейчас в областной больнице, вроде бы в сознании.
• Всё, я уже бегу по больничному коридору.
• Аккуратнее с нижним бельём, мать моя, не истрепи за раз. Шучу, – добавил начальник и пошёл.

Уралова искренне удивлялась Прусаку, чувак полжизни на руководящих должностях, а следацкой хватки не утратил. Вот, оно - владение ремеслом: и тебе уважение, и тебе респект… и входи себе без стука куда заблагорассудится, и кури, где хочешь, и шути, как умеешь. А ведь мог бы и не вникать в текучку, ковырялся бы себе в светских шарадах с картинками. 

 

Костина встретилась с подругой Тамары в летнем кафе «Кудесница», что в городском парке над рекой. Синицыной Людмиле Всеволодовной – 30 лет, домохозяйка. Понтистая такая дамочка, с «вые-вые». Бездетная, но не жадная. Участливая. Любительница посочувствовать всем и вся. Синицына, надо признать, образовалась в духе времени. Пусть и по системе дистанционного обучения, однако же, в славном учебном заведении: в прошлом - головном вузе имени культуры, а ныне – аж в университете, что на Халтурина, то бишь, на Миллионной. Одним словом, Люся - культуролог. Суетливый муженёк был доволен ею от и до, за что упаковывал и упаковывал и в целом не обижал. Что с ней станется, когда кожа потрётся и глаз потухнет, трудно сказать определённо, но таких обычно выбрасывают только из памяти, а не из бюджета, типа алиментов, в смысле финансового содержания до гроба. Женщины сидят за столиком, отмахиваются от комаров, пялятся на сиротливый речной топляк и пьют фруктовые коктейли. Синицына говорила:

• С Тамаркой мы дружим все десять лет, что она живёт в нашем городе. Ято местная и всю жизнь до женитьбы с родителями прожила в том самом доме, где живут Тумановы. Так вы хотите, чтобы я очертила для вас пару-тройку подозреваемых из Тамаркиного ближнего круга или из круга Туманова?
• Чтото вроде того. А вы и окружение Туманова знаете?
• Вопервых, город маленький. Во-вторых, исключительно со слов Тамары.
• Любите полицейские сериалы? – доверительно улыбнулась капитан юстиции Костина. Манера речи подходящая.
• Да? Может быть. Тут не в любви дело, а в безвыходности, смотрим, что показывают, едим, что дают. Достало! Но это родина.
• Про вашу жизнь в Швейцарии не спрашиваю, отвлечёт. Вы, пожалуйста, для начала просто расскажите о Тамаре. Какие её сильные стороны, какие слабости… чем ей живётсядышится…
• Отличный человек. Красивая. На работе пользуется уважением, насколько я знаю. Она моя лучшая подруга.
• А вы – для неё?
• Что? Вот это вопрос! Хочется верить. У неё есть, конечно, пара собеседниц. Нормальные тётки. Но в последние года три Тамара от них отгородилась. Думаю, по близости я у неё осталась одна.
• А почему отгородилась?
• Ну, возникли темы, сюжеты, про которые многим лучше не знать.
• Например?
• В общем, её прорвало. Поженски. Тридцатник – на носу, муж – трудоголик, дочь выросла, театр оперы и особенно балета – на ремонте…
• Загуляла, что ли?
• Как с цепи сорвалась. Вот, к примеру, мы же случайно в одном поезде из Москвы сюда приехали. Она была у матери в больнице. Так она и там за 3 дня пребывания мужика сняла! Он за ней, между прочим, сюда, в Синегорск попёрся. Правда, он родом отсюда, но сюда не собирался. Здоровый такой, стихийный мужчина. И на Тамарку наглядеться не может. Мать Тамаркина их прямо на моих глазах, в купе застукала. Ох, она им устроила цыганочку с выходом по самой, что ни на есть, по печке!
• А не поговорить ли нам об этом стихийном мужчине поподробнее?
• Если бы меня так ктонибудь хоть разок полюбил. Фамилия Гусев. Омоновец.

 

В обычной палате вечно ремонтирующейся краевой больнице подполковник Уралова, в форменной одежде, допрашивает Горского. Тот лежит в койке, досталось по первое число, даже моргает с трудом.

• Я правильно поняла: вы не знаете людей, которые вас избивали?
• Да.
• «Да» – не знаете?
• Да.
• Понятно. То есть, люди, которые вас избивали, не имеют отношения к убийству Туманова?
• Да.
• «Да» не имеют?
• Да.
• Выходит, вы знаете, кто имеет отношение к убийству Туманова?
• Да, Горский спохватывается. - Нет.
• Ага, значит, слово «нет» вы знаете и даже умеете выговаривать, устало усмехнулась повидавшая людей следователь Уралова. - Почему вы попросили не возбуждать уголовное дело по факту нападения на вас? Вас попросил об этом полицейский следователь?
• Нет.
• Вы боитесь мести со стороны нападавших?
• Нет.
• Вас избили ваши знакомые.
• Нет.
• Да. Я умею читать протоколы, как осмотра места происшествия, так и опроса свидетелей. Я их читаю даже между строк. Составление протоколов это моя профессия, Горский. Так вот, у меня сложилось убеждение, будто вы что-то не поделили со своими знакомыми и попали под раздачу. Я, по любасу, узнаю, кто это был. Только имейте ввиду, сейчас всякое происшествие рассматривается с точки зрения убийства вашего шефа. Понимаете, о чём речь? Понимаете, я спрашиваю!
• Да! Не орите на меня, голова… больно…
• А у меня сегодня с головой всё в порядке. Может, вас беспокоят магнитные бури?
• Прекратите измываться.
• Что вам известно об убийстве Туманова?
• При чём здесь Туманов? Меня избили, не его.
• Кто? Имена! Горский, они знают, что вы можете их сдать, и они придут сюда, и добьют вас.

Горский дрогнул:

• Нет…

Уралова того и дожидалась:

• Да. И мне вас не жаль. Я пойду, а вы останетесь, один на один со своим неизбежным финалом, без помощи, без защиты, даже без простого человечьего участия…
• Арестуйте их!
• Их? Кого? Кто они другие?
• Котов и Белозёров, наши рабочие из экспедиции. Арестуете?
• Так я и думала, примитивная пьяная драка среди коллег.
• Какие они мне коллеги! Я – учёный! А они – уличная шелупень.
• Но вы же пили с ними.
• Нет!
• Тогда как же вы оказались в одной беседке с людьми не своего круга?
• Мимо проходил, после работы. Шёл домой. А вот они – да, они пьянствовали.
• Ладно. Всё равно, бытовая драка это не наш уровень, не следственного комитета. Пусть с вами полиция разбирается.
• Это Рыбарёв…
• Что?
• Рыбарёв убил Туманова.
• Повторите?

Горский, твёрдо глядя в глаза Ураловой, повторил:

• Убийца – Рыбарёв.

 

Тамара ещё не вернулась. Чёрт знает, к кому она только ни обратилась, куда только ни нагрянула, но Галка пропала без следа. Упорхнула птичка, где её, поганку, носит только.

Виноградова делала вид, что ничуть не беспокоится за внучку, раз уродилась в бабушку, значит, выживет. Если, конечно, её не похитили, и тогда убийство Туманова, и без того не ординарное, превратится в нечто такое, о чём и думать не хочется. А придётся. Главное, конечно, придётся встретиться с Ураловой и довести до сведения об обоих подозреваемых Виноградовой: первый – Гусев и второй – Сидоров. Плотно побеседовав с людьми  в институте геологи, и по полной программе, с самой изощрённой дотошностью на какую была способна, опытная сыщица была уверена, что Гусев мог бы убить, а Сидоров убить хотел бы. Сдав этих двух персонажей, Александра Александровна оказалась бы не у дел, что никак не вписывалось в её ощущение и восприятие жизни в человеческом обществе. Она твёрдо знала, что должна найти убийцу родича и… ну, насчёт наказания – это потом. Кроме того, неожиданно для себя, Виноградова оказалась перед возможностью испытать себя вне очевидных версий, к каковым она несомненно отнесла Гусева с Сидоровым. Прежде не однажды она оказывалась перед фактом, что осуждён не виновный. Ещё при советской власти работники зон поговаривали негласно, что на нарах томится от половины до двух третей ошибочно приговорённых к заключению. Каково количество сейчас? Бог его знает, бешенных дворняг расплодилось видимо-невидимо… Да не про то речь, просто подвернулась возможность отнестись к расследованию без гоночных обязательств, а с чувством, с толком, с расстановкой. Хорошо, чувство исключим. Только бы Галку не тронули.

В настоящий момент Виноградова, в своей комнате, сидит за ноутбуком и разговаривает по скайпу с Червонной:

• Убийственная какаято полоса в моей жизни.

Червонная с монитора сочувственно глядит на подругу:

• За внучку твою тревожно. Извини, но ты знаешь, так просто ничего не бывает, или нагрешил с перебором, или это знак намёк на что-то.
• Спасибо, Аня, поддержала.
• Чем могу.
• Можешь. Поможешь?
• Для тебя без вопросов.
• Поговори с кемнибудь из наших экспертов, чтобы оперативно поработали. Утром вышлю материалы экспресс-почтой, плюс фотографии с мобильника.
• Я так понимаю, затеяла собственное независимое расследование?
• А что, заняться нечем, сладости и печенье времени не забирают, дай, думаю, порасследую.
• Откуда ты видишь, что у меня на столе!
• А я не вижу, генерал, я знаю.
• Главное, чтоб с внучкой всё обошлось, виновато вздохнув, Червонная сунула в рот печенье. - Думаю, Сан Саныч, думаю, кого пристегнуть.
• Соловьёву. Она мой должник.
• Решено. Высылай, обеспечим.
• Будь здорова, а мне пора принимать лекарство.
• Бывай. И держись там, смотри у меня, не раскисай!
• Спасибо. Отключаюсь. – Александра Александровна отключила скайп, глянула на время, приняла приготовленную таблетку.

В домашнюю тишину пробрался какой-то посторонний звук… Прислушавшись, Виноградова разобрала характерные звуки ключа в замочной скважине входной двери. Она вышла в коридор. Дверь открылась и вошла Галка, с рюкзаком за плечами.

Постояв, помолчав, Галка сказала:

• Сан Саныч. Ты должна разыскать убийцу.

Виноградова уклончиво ответила:

• Да куда он денется.

Виноградова снимает с плеч внучки рюкзак, прижимает маленькую беглянку к себе… Ой, да какая она беглянка, несчастный ребёнок, узнавший из газет о гибели папы. Но не плачет, ишь ты. Маленькая, уставшая, потная, прости, господи… в ванну! Держится молодцом. Немедленно отмываться, скоблиться, чиститься.

Потом Александра Александровна пришла в комнату внучки с патефоном в руке и стопкой пластинок подмышкой:

• Закрутилась. Вот обещанный патефон.
• Настоящий!
• Заводи. Умеешь?
• Неа.
• Выбирай покуда пластинку, сказала бабушка, заводя патефон.

Они ещё долго, обнявшись, слушали песни убывшего прошлого… Утром бабушка затеяла блины. Чистая, белая внучка сидела здесь же, за столом, ковыряя вилкой омлет и отрешённо глядя в окно. В дверной проём видно, дочь выходит из ванной, запахивая халат, входит в кухню:

• С добрым утром, страна.

Александра Александровна почуяла настроение внучкиной матери и резко предупредила:

• Не заводись.

Да куда там, если Тамаре надо высказаться, то, будьте покойны, уж она отрекомендуется.

• Поставить на уши тысячи ни в чём неповинных людей. Заставить их в холоде и голоде прочёсывать десятки километров пересечённой местности. И всё изза закидона какой-то мелкой соплячки. А мне потом посреди ночи молить прощения у народа. Каяться, мол, виновата, что воспитала этакую эгоистичную шваль…
• Я не шваль.
• А кто ты? Ты кто?
• Я – сирота. У меня отец умер, если ты не в курсе.
• А у меня никто не умер? А у бабушки? А у тех тысяч поисковиков, что изза твоего переживания побросали свои семейные драмы и трагедии, как – всё отлично?

Галка глухо и ровно сообщила:

• Мне плевать на всех. Я никого не просила меня терять и находить.

Тамара аж подпрыгнула непроизвольно:

• Ах, ты, мелкий гадёныш…

Тамара замахнулась, чтобы врезать хамской мелюзге по кумполу, но правоохранительная бабушка легко и твёрдо перехватила карающую десницу:

• Хорош! Да, она поступила плохо. Но это не значит, что ты сама – ангел.
• Это – моя дочь, что хочу с ней, то и делаю.
• А ты – моя. И что, мне теперь можно расстрелять тебя?

Тамара высвободила руку:

• Пусти. И не читай мне лекций меня семейной педагогике учить, мама, не надо. Ушинский, блин.

Виноградова сказала:

• Блины будут через пять минут. А по педагогической линии предпочитаю Ролана Быкова. Галка, смотрела «Чучело»?
• Тяжеловатое кино. Предпочитаю «Айболита» и «Автомобиль, скрипку и собаку Кляксу».
• «Должно же быть у Кузи детство», помнишь?
• А это: «Собаки полетели, значит, скоро осень»…

Тамара опять почувствовала усталость, растерянность, прежде с ней такое только случалось, а теперь происходит и происходит. Фиг с ней, с этой спетой парочкой, пусть живут, как хотят, а у неё свои пироги с котятами, и Тамара ушла к себе.

Галка, поразмышляв, решилась, таки, спросить:

• А у тебя, Сан Саныч, есть пистолет?

Виноградова просто, как блин испечь, отвечает:

• Конечно. Только не здесь, а в Загряжске, на службе. Так что, не надейся и похорони свой план обворовать бабку и застрелиться.
• Умная ты.
• Хочешь блин?
• Я  не ем мучное, сколько раз говорить, у меня же период полового созревания, соответственно, я должна блюсти себя, чтобы выглядеть.
• Ишь ты.
• Сан Саныч, как мне поумнеть?
• Поверь, весь ум в еде. Чем правильнее и стабильнее питание, тем человек спокойнее, а, значит, разумнее. Перестань ковыряться в тарелке, доедай уже омлет.
• Вся жизнь – еда. Мы едим, нас едят. Тебе хорошо, тебе уже полвека почти, а мне ещё жрать да жрать, и, разревевшись, девчонка убежала к себе.

Виноградова реально обалдела, вот тебе, бабка, и Галкин день. Взрослая же. Караул. Блин.

 

В тот же час в лаборатории института геологии происходила процедура задержания разнорабочих, видимо, уже окончательно сорванной Тумановской экспедиции, Котова и Белозёрова. Наручники, дубинки, матерщина. И побег в окно третьего, главного подозреваемого – Рыбарёва. А полицейские были, понятное дело, обеспечены огнестрельным оружием, молоды и любили адреналин. Особенно старший лейтенант, от которого Рыбарёв так и не ушёл, что закономерно, ибо короток путь алкаша, так ведь бегать-то ему, собственно, толком и нечем, главное, добраться до заветной, хоть и ползком. Как этот офицер полиции в азарте не застрелил беглеца, загадочно, попробуй, охотник, откажись от лёгкой добычи… отказался.

Все трое были представлены подполковнику Ураловой в комнате допросов, в том физическом виде, в каковом каждый, по мнению полицейских, заслужил. Самым потрёпанным оказался, естественно, Рыбарёв. Но в очереди на индивидуальный допрос он был оставлен напоследок.

Первым доставили Белозёрова, тот с порога угрюмо отказался от общения, объявив, мол, моя хата с краю, ничего, не знаю. Но хата ж дело такое, её и подвинуть можно, и ежели при передвижке не рассыплется от внешних воздействий передвижников, то запросто может оказаться ровно на центральной площади. А кому ж охота оказываться центровым обвиняемым? То-то и оно.

Вторым пошёл Кошкин, этот чересчур увлекался просмотром продукции средств массовой информации, где полиция представляется чем-то типа филиала ада. Ада – не ада, но кое-что за свою жизнь простой мужик Кошкин уяснял и на собственной шкуре. Да и по природе человек он общительный. Собственно, и скрывать было нечего. Короче, оба признались не только в избиении Горского, но и в том, что потерпевший просто нехороший человек, хам и сноб.

Что же касается Рыбарёва в смысле убийства Игоря Андреевича Туманова... нет, такого для Кошкина и Белозёрова быть не может, они не верят подобному злобному навету. А если и было, то они стопудово при том не присутствовали, на что было тут же предъявлено алиби для каждого по отдельности.

Третьим был Рыбарёв. Он потел, психовал, слабел, но цепко держался на позиции полной своей непричастности к преступлению. Уралова давила на психику неумолимо и без всякого там уважительного имени-отчества:

• Конкретнее, Рыбарёв!

Рыбарёв искренне пытался быть не только конкретным, но и убедительным:

• Сначала Туманов меня уволил.
• За что?
• Ну, заснул я на рабочем месте, с бодуна. А я же с ним в экспедицию уже пять лет подряд езжу. Коллектив меня поддержал. Горский, тот вообще посоветовал поймать Игоря Андреевича около квартиры, упасть в ножки, просить прощения. Я так и сделал. Навскидку, не помогло. Но потом както поменялось. Короче, Туманов поупирался-поупирался, а потом, вроде, смилостивился. Договорились мы с ним о встрече у него на квартире. Утром. Дверь, говорит, будет не заперта, чтоб я в дверь не звонил. Тёща к нему приехала, после болезни тяжёлой не отошла. Туманов не хотел беспокоить. Я пришёл. Толкнул дверь – точно, не заперта. Прохожу на цыпочках, - Рыбарёв замолчал. Побледнел. Глаза заволокло пеленой, и как умерли.

Уралова имела на руках заключение экспертов о том, что на месте преступления обнаружены следы отпечатков обуви и пальцев рук Рыбарёва, и для неё было уже то упокоительно, что перед ней сидел, как минимум, стрелочник. На орудии убийства, всё-таки, следов Рыбарёва нет, но это дело такое, можно сказать, техническое и не обязательное. И всё же она помнила главную установку Прусака: следователь обязан узнать имя реального преступника, а кто будет осуждён – дело судейское, или политическое.

• Прежде вы бывали в квартире Туманова?

Рыбарёв очнулся:

• Ну, ясный пень! Говорю же, шестой год уже знакомы. Я ж разнорабочий, приходилось подвезти чтото с квартиры в институт или наоборот, перезагрузить там…
• Ясно. Вы вошли в квартиру, прошли прихожую на цыпочках…
• Разулся у порога, как приличный человек. Тапочков не увидел. Прошёл в носках к кабинету, а дверь в него приоткрыта была. Заглядываю, а там… Туманов. Мёртвый.
• Как вы поняли, что он мёртв?
• Да видно же! И почувствовал, у меня в животе свело. Я ж трудился санитаром на труповозках, образованиято нет, так что, начувствовался и насмотрелся.
• Садитесь за тот столик и напишите всё, что с вами произошло в утро обнаружения трупа Туманова на его квартире. Уяснил?
• Конечно! – воскликнул Рыбарёв и пересел на указанное следователем место.
• Выходит, Горский знал о вашей встрече на квартире Туманова? – спросила Уралова, кладя перед подозреваемым листы бумаги и ручку.
• Да все знали! И Звонарёва, и Тимирбаева, и Кошкин с Белозёровым…
• И про то, что дверь будет не заперта, тоже знали?
• А чёрт его догадает… Наверное. Ну, да! Мы ж с Тумановым при всех разговаривали. Он сказал, что не хочет беспокоить раненную тёщу, так что звонить не надо, дверь будет не заперта. Если бы он тогда не спешил к начальству на доклад, когда мы договаривались, может, и не надо было бы утром встречаться, тогда же всё и решили бы. Конечно, с глазу на глаз. Он с каждым своим работником все нюансы договора без свидетелей обговаривал.
• Пишите, Рыбарёв, пишите…

 

 

Глава 7

 

Александра Александровна решила хотя бы этот  день держать девчонку на виду, а лучше под рукой. Совместный день они начали с посещения почты, где Виноградова отправила экспресс-доставкой бандерольку с собранными ею на месте преступления материалами. Потом они ели мороженное. Гуляли, трепались. Пора было возвращаться, и они вошли во двор дома.

Здесь на игровой площадке резвились дети под присмотром мамаш, а с краю бухали мужики. Около разобранного на запчасти автомобиля толпилось ещё с пяток мужчин, перебирающих детали, среди них, из знакомых, Леденцов. Несколько коротеньких дворовых лавочек перед подъездами плотно заняты стариками, кроме той, что была у подъезда Виноградовой, где сидела тёткушка лет 80-ти. Сан Саныч, зорко оценив ситуацию, сказала:

• Устала, подала связку ключей внучке. - На, это мамины. А я на лавочке подышу.

Галка, взяв связку, усмехнулась лукавости Сан Саныча:

• Хочешь соседкой прикинуться и насчёт папы разузнать?

Виноградова откровенно психанула:

• Как ты меня достала своим мозгоклюйством! Сейчас же поступаешь в распоряжение родной матери, марш.
• Гауптвахта? За что? Это, бабуля, издевательство над моим детством, и долго я не протяну. Так что, я попозже тоже выйду, пошуршу среди моего контингента, мало ли, что всплывёт.
• Иди домой, сказано!
• Замётано, бросила Галка на бегу, упрыгивая в подъезд.

Виноградова присела на скамью, любезно поинтересовавшись:

• Не занято?

Старушка проворчала:

• В клубе, что ли, на сеансе. Здесь места не купленные, садитесь, – и без реверансов, на которые очень уж жалко остаток жизни, спросила: Из двадцать седьмой?
• Я? Да, кажется, да.
• Мамаша Тамары Тумановой?
• Точно.
• Я – Самсонова Клавдия Сергеевна, из пятнадцатой.
• Очень приятно. Александра Александровна. Виноградова.
• Примите соболезнования.
• Спасибо.
• Игорь был интересный человек, и сразу видно – мужчина. Не то, что нынешний кисель среднего рода. Притом, что занимался интеллигентским трудом. Но видать было издалёка: во – мужчина прёт. Когда похороны?
• Думали, завтра, но руководство института попросило перенести на сутки, не все успевают подъехать. Всётаки, институт геологии. Кто-то в экспедиции, кто-то вообще за границей.
• Настоящий мужчина. Тут моё поколение бурлит, по какому обряду хоронить будете?
• По обыкновенному. Как все…
• Ну, все да не все. У нас тут в целом христианское население, а ваш покойник, говорят, в мусульманство под конец обратился?
• В мусульманство!? – вот уж чего не ожидала услышать Виноградова, так это подобное, и восклицания её так и обуяли. Впервые слышу! С чего бы!?
• Да у него ж с утра мусульманские молитвы играют на проигрывателе. Соседи, что снизу, под вами, ругаются, на чём свет стоит.
• Соседи снизу…
• Леденцовы. У них в семье  за главного – бабка, Моисеевна. Она нас тут всех извела за последнюю неделю. Заткните, мол, уже ктонибудь эту Тумановскую шарманку, истинному православному хоть из окна вниз головой…

Виноградова давненько так не изумлялась, ничего себе, последние известия: Туманов изменил вероисповедание!  Это, конечно, не могло послужить причиной убийства, но столь неизвестный семье факт настораживал. Ну, и Сан Саныч, соответственно, давай, дальше собеседовать с Самсоновой про то, про сё, за Туманова, за Моисеевну, о близком, о далёком. Изумление прошло. Дело было только лишь в некоей песне, которую Игорь Андреевич слушал последний месяц сутками. Другое дело, что Тамару надо расспросить, а вдруг и вправду Туманов обрезался. Вот закавыка, как ни подумаешь в последнее время зачем-нибудь о Тамарке, так обязательно в связи с окаянным мужским отростком.

 

Александра Александровна вошла домой как раз к обеду. Галка уже сбежала на двор. И тут Тамара сказала, что звонила замша Игоря, Вера Звонарёва, мол, поймали убийцу, им оказался сезонный разнорабочий пьяница Рыбарёв.

• Веришь, что он? – спросила Виноградова.

Тамара ответила:

• Даже не задумывалась. Игоря нет, а всё остальное тлен.
• Тут ты путаешь, доченька. Это Игорь теперь тлен.
• Как же ты жестока, мама.
• Может, разнорабочий Рыбарёв и есть убийца, а только мне интересно было бы знать, есть ли на момент совершения преступления алиби у твоего любовника Гусева.
• Мама! Не кощунствуй!
• Вот не подумала бы, что Гусев и ваши, с ним, лямуры являются чемто священным.
• Сердца у тебя нет.
• Ты не однажды встречалась с Гусевым после нашего приезда.
• Только раз, и ты уже знаешь.
• Не ври! Я не зря битый час проторчала с соседкой на лавке у подъезда.
• Сплетни.
• Зато описание мужика торчавшего у соседнего подъезда каждый день после нашего приезда…
• Один раз! Мы сходили в кафе, тут неподалёку. Я наотрез попросила его забыть меня.
• А потом я обнаружила труп супруга его любовницы.
• Мама… ты… ты… нет, не может быть… это дикость! – Тамара захлёбывалась возмущением и страхом, охватившим её.

А Виноградова, как обычно, и не думала сбавлять натиска:

• Я читала досье майора Гусева. Он такое прошёл и пережил, что никакая психологическая реабилитации ему уже не поможет. Во всяком случае, в ближайшие лет двадцать. Плюс ранения, две контузии. Голова женщине дана не только для еды и поцелуев, Тома, в ней ещё и мозги содержатся.
• Оставь меня… не тронь! – выкрикнула раненная душевно молодая женщина и убежала в спальню, хлопнув дверью.

Виноградова, внешне спокойно и размеренно, подошла к стационарному телефону и набрала номер следственного комитета:

• Могу я поговорить с подполковником Ураловой? Беспокоит полковник юстиции Виноградова Александра Александровна. Просьба о встрече. Желательно сегодня. Жду звонка, – и положила трубку.

В этот момент распахнулась дверь спальной, где в проёме появилась встрёпанная Тамара:

• Ты хочешь сдать Гусева?
• Ну, что ты, доча. Я про него уже и забыла. Мне тут на скамейке набросали столько версий… Проголодалась я. Пойдём в кухню, Томик, и успокоимся, мать взяла дочь за руку и силой увела в кухню.

Тамара требует:

• Оставь меня.
• Да на здоровье, Александра Александровна подходит к плите, оценивает на вид и запах свежий суп. - Посиди, подумай, ведь послезавтра похороны.
• Ты опять на чтото намекаешь?

Виноградова наливает суп в тарелку:

• Суп будешь?
• Нет!
• Отлично, мне больше достанется. Ни на что я не намекаю, дочь. Просто после похорон наступит окончательная жизнь без Игоря. А ведь именно он был кормильцем в вашей семье. – Александра Александровна присаживается за стол и ест суп, наслаждаясь. Твоя зарплата по нынешним временам – слёзы. А Галку надо не просто подымать, её надо обеспечивать.
• А ты, конечно, уже всё придумала и решила за меня?
• Дурочку не валяй. Твоя жизнь давно уже вне моей компетенции. Но скоро мне надо возвращаться в Загряжск, куда ты не поедешь ни за какие коврижки.

Зазвонил стационарный телефон, Тамара сняла трубку:

• Туманова. А, да. Здесь, – подаёт матери трубку. Тебя, - коллеги.
• Слушаю, Виноградова. Да, просила. На который час? Да, устраивает. Жаль, что не сегодня. До завтра. – возвращает дочери трубку и с удовольствием обращается к супу.

Тамара, положив трубку, продолжает прерванную тему:

• В Москву я тоже не собираюсь.

И тут Виноградова, казалось бы, не к месту, озадачивает Тамару:

• Скажи, пожалуйста, что приключилось в последнее время с твоим мужем? Соседка уверяет, что он ударился в мусульманство?
• Чего!? Вот бред!
• Будто бы он по утрам включал мусульманские молитвы в записи?
• Господи Иисусе Христе, с кем мы живём! Большей белиберды вообразить невозможно!
• Не кричи, Тома. Неужели у вас такая слышимость?
• Да не слушал он ничего подобного.
• Такая слышимость со всеми соседями, и по бокам, и снизу, и сверху? Я, например, ничего не слышала. Правда, сплю с таблетками…
• Нормальная у нас изоляция, кроме квартиры снизу. Они всё слышат, что происходит у нас в гостиной и в кабинете Игоря. Чтото строители нахимичили, или ремонтники. Но мы живём тихо, без скандалов, так что, и претензий к нам от соседей не поступало. А музыка, конечно, слышна, если врубить на полную.
• И что ж там за штука у него записана, которую люди за намаз принимают?
• Можем зайти и переслушать хоть всю фонотеку. А насчёт этой темы, я, кажется, догадываюсь, о чём речь. Она на самом деле непривычная для обыкновенного религиозного уха. Он и меня ею задолбал.
• Переслушаем, не сомневайся. И начнём с компьютера. Помнится, когда я его обнаружила, то нечаянно вывела его из спящего режима, и на мониторе увидела проигрыватель. А что у нас на второе?
• Гуляш. Гуляй – не хочу, Томусик, да? Ну, ты знаешь. Я положу.
• Не надо, я сама. Ещё сыпанёшь стрихнину…
• Думай, что говоришь.
• Ещё чего, думать во время обеда…
• Хорошо, что похоронными делами заниматься не пришлось. Скорее бы уже всё это кончилось.
• Аминь, – примирительно согласилась с дочерью Александра Александровна.

 

Потом Виноградова поспала. Затем приступила к прослушиванию фонотеки, которое сразу же и кончилось, едва она услышала «Византийский распев»: ясны стали претензии неспокойных православных соседей. Но каким образом эта песня могла относится к убийству? Причиной быть, конечно, не могла, иначе все граждане уже перебили бы друг друга. Поводом? Нет, нет, соседи очевидно не при чём. Просто испытание самодеятельным сыском для начальника следственного отдела оказывается непроходимым, раз она могла повестись на подобную фантазийную версию. Нет-нет, надо завязывать с любительщиной, передать появившиеся сведения уважаемым ремесленникам и вернуться к личной жизни матери и бабушки. И вообще, не оставить ли службу вовсе? Дикая идея… вернее, непривычная. А что, на полковничью пенсию даже в России можно жить прилично одному и вполне сносно втроём. Блин, блин, блин! А что, поживи свободным человеком, Виноградова, забудь, что ты – Сан Саныч, вспомни, что женщина… Кстати, а не позвонить ли сердечному дружку? В Швейцарии сейчас четыре вечера… Нет, в другой раз, Огюст ещё на работе. И вообще он вмиг прочухает, что его женщина морально поплыла и готова сдаться на милость ведения домашнего хозяйства и экзотических путешествий по миру, сто процентов потащит оформлять законный брак. Да ну его… Нет и нет! Моя семья – дочь и внучка, мужчина пусть стоит в сторонке. Тем паче, что и не муж, а просто мужчина… правда, классный! Позвонить ему как-нибудь по скайпу да заставить  показать стриптиз… блин, блин, блин!

 

Ближе к вечеру, во двор дома Гусевых вошла Костина, за ней – омоновский капитан. А перед воротами стоял автобус, полный капитановских бойцов. На крыльцо вышел Гусев. Костина уже на ходу приступила к знакомству:

• Добрый вечер, капитан юстиции Костина из Следственного Комитета, я вам звонила. Вы – Гусев Виктор Георгиевич?
• Так точно. Вообщето, я ждал вас одну, без караула.
• Войдёмте в дом.
• Сначала объясните, что надо.
• Проводится расследование по делу об убийстве Туманова Игоря Андреевича. Знакомы?
• Нет. Но кто он такой, знаю. И что же вы хотите от меня?
• Поговорить.
• Или выяснить моё алиби на время убийства?
• И это само собой.
• Проходите в дом. Только без цербера. Я сам тоже цербер. В другой обстановке как пёс пса обязательно приветил бы, но с оружием в доме моих родителей делать нечего. Сейчас они в городе, пошли в филармонию. Или поедем разговаривать в вашу контору.
• Хорошо, просто согласилась Костина. - Подождите меня здесь.

Но Гусев был строг:

• За воротами. Я сказал, за воротами!

Костину передёрнуло от мимолётного проявления отвращения, она терпеть не могла ультиматумов:

• Ради Бога, Гусев! – и добавила капитану. Выйдите за ворота, но наблюдения не снимайте.

Капитан, даже не пожав плечами, а просто коротко кивнул и ушёл со двора. Гусев, дождавшись ухода коллеги, вежливо предложил:

• Входите, прошу.

 

Сидоров вновь искупался в удаче – ему подписали командировку в Гватемалу. Даже если Константин Семёнович очень захотел бы, ему ни за что не воспроизвести формулировку, придуманную референтом Ниной Ивановной, благодаря которой Президент Синегорского отделения Академии Наук счёл обоснованным направление биолога на международный симпозиум математиков. Такси катило Сидорова в аэропорт, и он вспоминал, как одно из самых чудных событий ежедневно мысленно пишущейся автобиографии, минуту, когда референт Нина Ивановна подала командировочное удостоверение и авиабилет в Москву и далее. Нет, Константин Семёнович любит родной город и ни за что не променяет свою деревню, где он первый парень на своей улице. Просто здесь и сейчас ему быть не надо. Он точно понимал, что не сегодня-завтра следователи по делу Туманова нагрянут к нему, а-то и за ним, и парься потом, отбояривайся. Вчерашнего телефонного разговора со следователем Костиной ему хватило выше крыши, испугался, как пацан. А вчера ведь всего-то и нужно было, что подтвердить алиби Витьки Гусева на время преступления. А что было бы завтра… а то и сегодня! Как же мудро подсказала ему Нина Ивановна сменить обстановку, пообщаться с новыми людьми, погрузиться в неведомые дали. На сожаление любимого шефа, что отпуск использован и соответствующих командировок не предвидится, она предложила авантюру с математическим симпозиумом, тем более, что профильный учёный от Синегорска слёг с пневмонией в результате туристического сплава на Полярном Урале. Батюшки-светы, и ведь всё срослось! Слава заботливым референтам!  А если Гусев расскажет на допросе, что он, Константин Семёнович Сидоров, предлагал ему деньги за то, чтобы бравый омоновец отметелил Туманова до потери сознания… И пусть по пьяне, пусть тот отказался, зато мог согласиться кто другой, мало ли гусевых, в Синегорске, не столь щепетильных. Здорово, что Виктор отказался, вот было бы. Ой, что было – не было, какая разница, в Гватемалу, брат мой дорогой Костик, в Гватемалу…         

 

 

Глава 8

 

Уралова, как правило, до обеда работает с документами, параллельно принимая просителей, требователей, или прохожих, заглянувших по случаю навести справки. В этот раз она строго-настрого распорядилась не пропускать к ней ни единой души, потому что ожидалась крайне интересная встреча с легендарным коллегой полковником Виноградовой. А вот и она - вошла со свежими пирожными в прозрачной упаковке. Отлично, сэкономим свои заготовленные, пойдут на прокорм внучатам.

• Разрешите?
• Проходите, Александра Александровна.

Виноградова ставит упаковку на столик в сторонке:

• К чаю, вам.

Уралова решила не выказывать пиитета и вести себя поделовитее:

• Я слушаю вас?
• Даже о погоде не поговорим? И правильно, нечего рассусоливать, – Сан Саныча, таки, задел тон Ураловой, всётаки, она давно успела привыкнуть к почтительному обращению. - Я решилась побеспокоить вас в связи с возникшими у меня подозрениями. К слову, как обстоят дела? Слышала, у вас уже есть задержанный подозреваемый по делу Туманова?
• Что за подозрения, Александра Александровна? – несло Уралову, к собственной досаде, что, возможно, сгоряча, потеряла шанс сблизиться с легендой. И откуда бы им было взяться, ведь мы договорились о вашем невмешательстве.
• Я неукоснительно исполнила ваше пожелание и не стала ничего предпринимать самостоятельно, хотя очень хотелось. Тем более, что у меня к Синегорскому следственному комитету с самого начала возникло доверие. Пусть, думаю, разбираются без меня. Но квалификациюто из натуры не вытравишь. У моей дочери завёлся любовник. Командир подразделения ОМОН. Майор Гусев. Родом из Синегорска, но служит и, соответственно, постоянно проживает в Подмосковье. Мы с ним проходили курс лечения в ведомственном госпитале на Чёрном море, оба по ранению. Дочь приехала поухаживать за мной, и, по случаю, ударилась в романтическое приключение. Я прервала наше, с дочерью, пребывание на отдыхе. Но затем засекла, что Гусев, втайне от меня, едет с нами в поезде Москва - Синегорск. Предварительно я, конечно, ознакомилась с его досье, и убедилась, что Гусев не только высокопрофессиональный боец, но и человек неуравновешенный… в результате ранений, конечно. Его документы отправлены на медкомиссию. Вернее всего, в результате Гусев будет комиссован. Проще говоря, я допускаю, как версию, что влюблённый омоновец мог убить супруга вашего зятя на почве соперничества, - Виноградова подаёт блокнотный лист. - Здесь его координаты и краткие биографические данные. Вот, собственно, и всё, что я хотела сообщить.
• Но вы же знаете, что в случае принятия версии с Гусевым в разработку, под подозрение попадает и ваша дочь.
• Конечно. А так же под подозрение попадаю и я сама. Вовторых, я уверена в моей дочери. В-третьих, Гусев – не свет в её окошке и мне никого не жаль.

Уралова полюбопытствовала:

• А вопервых?
• А вопервых, всякое преступление должно быть раскрыто, кем оно ни было бы совершено.  Всех благ, товарищ подполковник, кончила Виноградова и решительно направилась к выходу.  
• Постойте! – Уралова импульсивно выбежала изза стола, перекрыв уход Сан Саныча, - По-моему, действительно, пришло время чайной паузы. Заодно, я в общих чертах обрисую ситуацию в расследовании на сегодняшний момент.

Виноградова просто и невозмутимо, не останавливаясь, вернулась к столу. Уралова искренне вдесятеро зауважала коллегу, понимая, что той было не «на раз-два-три» прийти сюда с таким заявлением. Оказавшись около ширмы, за которой была организована мини-кухня без плиты, Уралова ставит чайник:

• Не удивительно, что вас называют Сан Санычем, вы – мужественная.
• А я вот, сколько лет не могу привыкнуть, что меня оценивают по мужским лекалам. Я уверена, что я – женщина.
• Конечно, женщина! – неловко подхватила Уралова и осеклась, почувствовав, что повела себя сейчас, как девчонка из фангруппы какой-нибудь кинозвезды.
• Хотя с каждым годом всё больше чувствуется, что женское уходит изза работы.
• Это верно.
• На меня даже киллера с пистолетом наслали, а не мужика с вожжами, или хотя бы с ремнём.
• Уважают.

Постучав, вошла Костина.

• Есть новости по алиби майора Гусева? – спросила Уралова.
• Да, его алиби подтвердилось.
• Тогда присаживайся, попьём чаю.
• Вот чертовки, удовлетворённо расслабилась Виноградова. Она порадовалась, что интуиция не подвела её в отношении местных коллег, они оказались не только симпатичными девчатами, но и грамотными парнями. - Везде поспели, и с Рыбарёвым, и с Гусевым. Если вы ещё и с Сидоровым уже управились, то вам просто цены нет.

Уралова едва сдержала искренне восклицательный вопрос: а кто это? Но выдержав паузу, спросила:

• Капитан Костина, как у нас обстоят дела с Сидоровым?
• Нормально. Летит в Гватемалу, – Костина поняла, что не просто прокололась по ремеслу, а реально обломилась. Туго соображая от неожиданности, она сообщила. Я с ним вчера вечером созванивалась… для подтверждения алиби Гусева. Ну, якобы то утро, ну, на момент преступления, с вечера, они… ну, Сидоров с Гусевым… провели вместе, на базе отдыха… ну, рыбачили.

Зазвенела пауза, которую прервал безжалостный приговор Виноградовой:

• То есть в роли подозреваемого гражданина Сидорова вы не рассматривали.

Чайные посиделки не сложились. Виноградова по сути изложила информацию по Сидорову, главному явному врагу покойного Туманова.

Параллельно, Костина уже звонила по адресам, где могли бы решить проблему экстренного отзыва Сидорова из командировки и задержания фигуранта до пересечения тем государственной границы.

Уралова же, чётко понимая, что против Сидорова улик нет, придумывала мотивировку для всей этой катавасии. По ходу, она дала команду доставить на допрос Гусева.

Виноградова сказала, что не хочет мешать рабочему процессу и откланялась.

После ухода гостьи, Уралова по первое число всыпала Костиной за то, что та повторно не опросила вдову Туманова, в результате чего они не только ничего не знали про этого Сидорова, но и показали себя профанами. Потом всыпала и по второе, и по третье число, и так - весь рабочий день, стоило только начальнице и замше где-то пересечься.

 

Виноградова не торопилась от автобусной остановки к дому, ей просто нравился этот отрезок пути по грустной тенистой аллее. Помимо нервного удовольствия от Синегорского бытия, ей хотелось побыть наедине с собой. Завтра похороны. Максимум через месяц уедет отсюда и она сама. Очевидно, что с зарплатой Тамары, дочь и внучку ожидает самая, что ни на есть, бедность, почти нищета. Поначалу Тамара будет гордо отказываться от материных денежных переводов, потом смирится ради собственной дочери и запереживает на предмет попранной суверенности и самодостаточности. В результате, может загулять, что предсказуемо, но так же и запить, что маловероятно, но вполне актуально, учитывая, к примеру, высосанную ночью бутылку коньяка. Выйти повторно замуж решится вряд ли, гордость замучает, мол, не хватало ещё, чтобы люди говорили, что по расчёту. Как будто женщины выходят замуж по любви. По любви не регистрируются в госоргане, по любви живут друг для друга, делают подарки, трахаются вместо обеда и целуются вместо просмотра телепередач. А замуж выходят для материальной обеспеченности плодов любви и её последствий. Да проблема-то, собственно, даже и не в денежном вспомоществовании, от которого дочь, так или иначе, не отвертится, но в том, чтобы сочинить и соорудить дело, которое её кормило бы! И лучше бы этому делу быть дочери по нраву и по норову, иначе продлится недолго. А на эту придумку нужно время, пусть короткое, но опять же обеспеченное. И дать его, это время, дочери может она, мать. И никто другой, на данный момент. Как ни юли, Виноградова, а придётся тебе выйти на пенсию и поселиться здесь, в Синегорске. Что означает отказ от поиска заказчика покушения на неё. А вот это уже её гордость, её норов, её установка: враг должен быть уличён и наказан, и, поверженный, добит. Да, да, добивать надо обязательно, ибо проигравший обязательно захочет отыграться. Каков человеческий уклад, такова и природа игрока: ежедневная демонстрация силы ради утверждения права на власть над людьми. Мало людей мудрых, желающих просто жить от души и для души. Так вот, Виноградова к числу мудрецов себя не причисляет. Или не причисляла? Она – игрок! Или мать? Бабушка… Жена Огюста, наконец… Тьфу ты, вспомнила… только его не хватало! Прочь, швейцарец, прочь, задушевный мужчина. В мозг влетела песня: «Лучше нету того цвету, когда яблоня цветёт»… Виноградова поплыла по волнам тоски и страсти, но ожил мобильный телефон и всё образовалось, как всегда. Звонили из службы доставки экспресс-почты: прислали результаты экспертизы из Загряжска, курьер может подъехать в любое время. Виноградова ответила, что ждёт дома.

 

Галка вошла в кабинет отца. Она, сильная духом, как учил папа, не плачет, горюет – да, но без слёз. И без душевного самоистязания. Просто соскучилась ужасно. Девочка осматривается и видит всё, как впервые: книги, образцы пород, минералы … фотографии, грамоты… статуэтки, маски, куклы. Вот, собственно, и всё, что осталось после него. Ещё она сама – его дочь. Галка включила компьютер, усаживаясь в рабочее кресло, вошла в раздел «Музыка» и включила запись «Византийского распева». Вот тут-то её и прорвало, ничего, что слёзы полились, совестно перед папой, что высвободились рыдания. В дверном проёме появилась Тамара. Подумала-подумала строго воспитательная мама, да и подошла к ребёнку, прижала к себе, пригладила, сама загрустила так, что хоть вой. Гале всё легче и легче…  

• Папа мне в лагерь эту тему сбросил. Мы там все попадали. Первое впечатление, что это мусульманское пение. Все ребята както задумались сразу, типа не всё так просто в мире, если христианская молитва такая вся из себя восточная, и её запросто можно спутать с мусульманской. Мама, не значит ли это, что все религии вылупились из одного яйца?
• Значит.
• Тогда чего собачиться друг с дружкой? За что воевать? Ну, понятно, политики и священники – эти бьются за власть с деньгами. А мыто, простые верующие, зачем ненавидим друг друга? Убиваем!

Пафосный, казалось бы, вопрос, по нынешним меркам неприличный, но как же он важен для маленького человека, для детства, разбившего лицо об асфальт житейства, для юности, разгребающей руины империй и экскрементов императоров, для молодости… Впрочем, молодости теперь несвойственно размышлять – больно пафосно, и без того, есть над чем задумываться, скажем, над цветом новой тачки, над возможным счётом футбольной игры. И мать сказала:

• Сложная тема, Галина.
• Папа всю жизнь посвятил камням. Кто решил, что они драгоценные? Это же обыкновенный земной мусор. Не то, что мы с тобой! Почему он чаще был с ними, а не с нами! Это тоже сложная тема? А что, если попроще?
• Попроще что?
• Всё. Вообще – всё.

 

Виноградова встретила курьера у подъезда, где с удовольствием посидела на скамейке, опять поболтала с Самсоновой из пятнадцатой квартиры. Получив пакет, Александра Александровна отправилась домой. Когда она вышла из кабины лифта, то увидела нечёсаную обрюзгшую женщину лет 70-ти, в драных тапочках и бордовом халате, с поддёвкой. Одна рука женщины звонила в дверь Тумановской квартиры, другая - цепко держала надкусанный кусок хлеба, с выложенными на нём кусочками сала. Виноградова вдруг как-то сразу поняла, кто это, хотя прежде не видела. Видимо, Самсонова обладала настоящим талантом описывать людей. Это была Моисеевна. Виноградова спросила:

• Вы к нам?

В тот же момент открылась дверь квартиры и в проёме показалась Тамара. Моисеевна, не переставая жевать, пробасила:

• Вот, что, женщины. Я, конечно, вам соболезную, и тут из неё вырвался такой психованный визг, что хоть наушники надевай. - Чтоб я больше не слышала этот собачий вой, понятно!? Здесь кругом русские люди живут, ферштейн!?

Виноградова тихо полюбопытствовала:

• Сало орать не мешает?
• А, не любишь сало? Или твоя религия не позволяет? – брызгая слюной и крошками, верещала Моисеевна.

Тамара возмутилась:

• Прекрати хамить! Мы – христиане. А хоть бы и мусульмане, тебето какое ваше что? До двадцати трёх ноль-ноль хоть Бетховена на всю катушку могу орать на буддийские мотивы! Ву компрене?

Виноградова нажала на кнопку вызова лифта, кабина ещё не уехала и жёстко приказала:

• Гражданка, шагом марш в лифт.

Моисеева смерила взглядом Виноградову во весь рост, вошла в кабину лифта и выпалила напоследок:

• Вырубите шарманку, и чтоб больше – ни разу! Или, видит Бог, накажу! Больно накажу! – она нажала кнопку этажа, створки захлопнулись.  

Тамара представила отъехавшую собеседницу:

• Леденцова,  соседка снизу, и крикнула в лестничный пролёт: - Один этаж всего, могла бы и пешком прогуляться, для здоровья. Психичка! Помнишь, таксист нас подвозил? Его мамаша.

Из пролёта вылетел голос Моисеевны:

• Сама дура! Сучка крашеная!

 

В своей комнате Виноградова включила ноутбук. Вскрыла пакет из Загряжска, распаковала протокол заключения экспертизы и компакт-диск. Вставила диск в компьютер, и, покуда тот врубался, поизучала протокол. Вот и на мониторе появился тот же текст, что в её руках. Сан Саныч недолго изучала присланные материалы, их было немного и объем невелик. Недолго и размышляла. Потому что для неё вдруг стало очевидным, как и почему произошло убийство. Но, чёрт побери и боже мой - одновременно, какая же это оказалась несусветная ересь! И Виноградова позвонила Ураловой…

 

Брали Михаила Леденцова во дворе, на парковке.  Брали ребята в штатском, выскочившие из соседних автомобилей. Повалили парня на землю, нацепили наручники. Захватом руководила Костина, лично:

• Гражданин Леденцов, вы подозреваетесь в убийстве Туманова Игоря Андреевича, вашего соседа по подъезду. Везите его в нашу контору.

Леденцов вызверился:

• Подозрения!? А где доказательства!?
• Следы отпечатков пальцев рук на орудии убийства совпадают с вашими данными из полицейской картотеки, невозмутимо говорила Костина. - У вас три привода за участие в массовых драках на религиозной почве. Мозги-то, Леденцов, надо включать, если хочешь, чтобы тебя не поймали. Или включать нечего? Пакуйте.

Леденцова затолкали в «воронок», и все участники задержания уехали. А в кухонном окне так и осталась стоять потрясённая Моисеевна, держа в ладони очередной надкусанный хлеб с салом…

 

Уралова в это время докладывала Прусаку о встрече с Виноградовой…

 

Встретились коллеги неподалёку от дома, расположившись в салоне авто Ураловой, которая сидела за рулём, а Сан Саныч – в пассажирском кресле, с включённым компьютером на коленях. Уралова тоже, было, растерялась, но работать-то надо:

- Попробуем сформулировать вашу версию. Убийца был в домашних тапочках. Ел, или, скорее всего, дожёвывал бутерброд с густо посоленным салом. Убийство совершил спонтанно, в состоянии аффекта, подвернувшейся под руку, на квартире жертвы, металлической ложкой для обуви. Мотив: религиозный или националистический фанатизм, вызванный аудиозаписью песни, под названием «Византийский распев». Причём, сам по себе распев является древней восточной христианской песней, напоминающей мусульманскую молитву. И преступником является, скорее всего, кто-то из семьи Леденцовых, проживающих по соседству от жертвы.

Виноградова заключила:

• Совершенно верно.

Уралова продолжала:

• Следы тапочек и остатки бутерброда наши эксперты зафиксировали. Супруга жертвы предоставила для опознания всю домашнюю обувь, включая дачную. Кроме того, она подтвердила, что Туманов никогда не позволял себе принимать пищу в рабочем кабинете. Правда, насчёт сала в нашей экспертизе ни слова.

Виноградова виновато вздохнула:

• Возможно, я упаковала единственный огрызок.

Уралова сказала:

• Наверняка. Ну, что ж, будем работать.

И тут Виноградова предложила:

• Давайте, я сегодня отошлю Тамару с Галкой на дачу, а сама с утреца послушаю этот самый «Византийский распев».

Уралова рассмеялась:

• Засада? Нет. Ровно никакого смысла рисковать вашим здоровьем, ато и жизнью. Чёрт знает, в каком он психическом состоянии, если, конечно, это он. Нет, я не люблю постанов на живца. Будет чуть дольше, зато без риска. Точка.

Виноградова смиренно ответила:

• Хорошо.

 

Прусак был реально невыразимо счастлив, его девчата, матери его, сработали на ять, даже имея ввиду, что раскрытие обеспечила чужак, Виноградова. Дело общее, хотя премии порознь, но всё на благо общества и торжества справедливости. Прусак лично пожелал присутствовать на допросе Леденцова, чтобы можно было потом докладывать и просто пересказывать в приватной обстановке эту историю с максимальной долей достоверности. Пригласили и уважаемую Сан Саныча, на поверку оказавшуюся «нашим человеком», без амбиций и претензий, настоящим сыскарём. Виноградова и Прусак расположились в закутке, что за стеклом, откуда было видно и слышно, как Уралова и Костина ведут допрос.

Уралова сидит за столом. Напротив – Леденцов, в наручниках и на табурете, прибитом к полу. Костина манипулирует вещественными доказательствами из картонной коробки, стоящей на краю столешницы:

• Вот ваши домашние тапочки, следы подошв которых зафиксированы на месте преступления.

Леденцов презрительно бросает придуманное словцо, которое самого его приводит в восторг:

• Отстань.

Костина продолжает:

• А вот самое главное, орудие убийства ложечка для обуви.
• Отстань.

Костина не реагирует на провокативность тона подозреваемого:

• Вот заключение дактилоскопической экспертизы, подтверждающее, что вы, Леденцов, убийца.
• Отстань, но тут Леденцову вдруг захотелось поговорить. - Фигня всё это. Признания не будет. Где мой адвокат?

И тут вступает Уралова:

- А вот мотив убийства, – и включает магнитофонную запись «Византийского распева».

Лицо Леденцова сузилось и сморщилось, всё его тело непроизвольно стало извиваться, как будто пыталось выбраться из оков, и он заистериковал:

• Выруби! Я – русский человек, не хочу слышать этот вой! Выруби! Вы тут все предатели христианства, да!?

Уралова выключает запись:

• А теперь слушай сюда, Леденцов. Это не мусульманская песня. Это «Византийский распев». Самая, что ни на есть, христианская молитва. Вот заключение специалистов, читай, если умеешь.

Леденцов расхохотался, брызжа слюной:

• Враньё… наши так не поют.
• Поют, Леденцов, поют, – отвечала Уралова. Две тысячи лет, как поют. Слушай, читаю. «Это древний вид православной музыки — распевы, возникшие во времена Византии у греков и прочих православных народов, входивших в её состав или находившихся под её религиозно-культурным влиянием». Ты убил православного человека за то, что он слушал православную музыку.

Было буквально видно, что Леденцов испытывает жесточайшее потрясение, ведь в принципе-то между своими и школьными учителями он считался хорошим человеком, имел, в целом, положительные характеристики:

• О, Господи… задохнулся Леденцов. - Да нет же, нет.

А Уралова добивала:

• Просто Игорь Андреевич Туманов был настоящим, образованным верующим человеком, а ты, Леденцов… ты – безмозглая невежественная скотина. И не овца божья, нет, ты – взбесившийся баран. Таких, как ты, даже не шашлык пускать нельзя, отравиться можно. – и Уралова пошла на выход.

Леденцов взвизгнул вослед:

• Постойте!

Уралова же ушла, не обернувшись, бросив, правда, напоследок:

• Отстань.

А Леденцов запричитал:

• Это бабка! Моисеевна… она достала меня. Целый месяц, каждый божий день долдонит и долдонит: сходи да сходи к соседу, начисть ему репу, надери уши, чтоб этой песни больше не было! И я… я тоже долго терпел… но тоже бесило! Я же не знал, что сосед – наш. Хотел позвонить, а вижу, дверь приоткрыта. Я вошёл. Не хотел я его убивать, я же ж даже хлеб с салом на ходу ел. Вы слыхали, чтоб на мокрое дело ходили с салом и хлебом в руке!? Нет, не видали, потом что так не бывает, а это разве не доказательство, что я не хотел убивать? Зашёл в коридор, а там музыка вообще на всю катушку орёт. Всё, думаю, никаких разговоров, сразу дам в торец. А он, соседто, не простой интеллигент, типа геолог, что ли, у него рука тяжеленная, я ж как-то видел, как он гири во дворе на спор тягал. Хватанул в коридоре ложку для обуви для защиты, если одним ударом свалить не получится. Я ж тоже не хиляк, не один год таксую и с гирями теми тоже жонглировал. Вхожу в комнату, где сосед сидел, а он, дебил, даже не обернулся. И шея ещё у него такая… в складках, свежестриженная. У меня – бац, и перемык какой-то, ни хрена не помню, как да что. Гляжу, а сосед мёртвый, а из него ложка эта долбанная торчит. И драная песня эта сама собой заткнулась. Тишина вокруг, аж уши заложило. Думал, череп у меня разлетится вдребезги. Я же не знал, что она наша… нам помолиться бы вместе с соседом под такую тему, а я – его…

Костина неожиданно для себя сказала:

• Мне жаль вас, Миша.
• Правда? Правда!? Правда… Как она сказала? Название песни – как?
• Византийский распев.
• А можно включить? Хочу правильно послушать… напоследок.
• Вы напишете чистосердечное признание?
• Конечноконечно, да! Включите, а?

Костина включила аппарат и комнату накрыла ударная волна «Византийского распева».

Виноградова стоит рядом с Прусаком и Ураловой, не скрывающих профессиональной радости и думала: вот, какая простая арифметика сложилась, трое невиновных – Рыбарёв, Гусев и Сидоров – могли запросто загреметь на нары, а виноват четвёртый. 75 процентов из 100. Глупо? Возможно. А разве было бы умнее и лучше, если бы не был изобличён тот самый четвёртый? Каково было бы троим невиновным… Занимательная математика. Глупая. Не профессиональная. Но, блин, реальная, аж жуть. А Прусак, как всегда, озвучил личный вывод из завершённого расследования в форме вопроса, не предполагающего ответа:

• Что толку человеку в школе, если она не учит любопытству и сомнению. Зубрёжка и запрограммированные ответы воспитывают исключительно несчастных убийц, как Леденцовы. Приходиться признать правоту государства, сокращающего расходы на образование, чего деньги попусту тратить, лучше пустить их на производство, не требующего человеческого интеллекта, скажем, на производство танков и «калашей». – и добавил. – Идёмте, граждане сыщики, обмоем успех нашего безнадёжного занятия, примем по стакану на грудь, у кого какая есть…

«Она ощутила ужас оттого, что ЭТО кончается и, чёрт побери, вот-вот кончится. Через мгновение станет не стыдно,  не горько, и даже не пусто, а просто-напросто мутно. Вот и всё? Она всеми членами вжалась последним яростным объятием в тело Гусева. Вот и всё». Тамара вскрикнула от боли, отшатнувшись от Виноградовой, - это она, мать, ущипнула её за руку. Неужели ей дано проникать в мысленный кинотеатр человека? Кошмар, а не человек. Но Тамаре редко удавалось по справедливости отчитать маму, потому что её поступки почти всегда верны и, как обычно, своевременны. Вот и сейчас, Тамара, окинув просветлённым взором толпу у кладбищенской ямы, просто потёрла болячку и, конечно, смолчала. Она даже устыдилась самой себя за воспоминание, в которое её неуместно унесло. Вернее, попыталась устыдиться. На самом деле, ей не стыдно. Хотя, вроде бы и не бесстыжая; во всяком случае, в этом её никто никогда покуда не упрекнул… даже тот, кого в эту минуту опускали в могилу. Тамара поняла, что сейчас может рухнуть без чувств вослед утопающему во тьме гробу, и гневно глянув на мать, вновь вернулась к моменту до щипка. Тамара как будто вернулась к написанию романа о себе, в котором центральное место, конечно, занимал тот, кого хоронили… тот, кто был убит.

И над всем летел пронзительный голос византийского распева, что включила во всю мощь дочь покойного, кому не сказали, что это и есть гибельный мотив смерти.