Кондуктор

06.8.15

 

 

 

Василий Лоза

 

КОНДУКТОР

 

 

• Ни стыда, ни совести, - выдохнула женщина в васильковом платье негромко, но с такой тоской, что, кажется, будто громыхнула, кулаком по небу Заболотска, как по столу. 
• Ой, блин, да ладно, сами не такие, что ли, - улыбнулась, вглядываясь в ремонт торцовой стены универмага, стоящая впереди тётенька помладше, с тремя полными продуктовыми и промтоварными полиэтиленовыми пакетами, не считая сумочки с кошельком и сумки с предметами первой женской необходимости в дороге.
• Вас не спросили, - философски ответила васильковая.
• Все стоят, помалкивают, а эти… - пропищала объёмная девушка с сигаретой.
• Сопливая ещё рот старшим затыкать, – оторвавшись от ремонта, вспылила упакованная.
• Ой, да ладно, тоже мне старуха нашлась, - запела, было, сигаретная хрипотцой.

Мужской металлический баритон смахнул в прах созревший плод скандала:

• Нечего тут майдан устраивать. Ферштейн?

Послеполуденная жара июля в центре города сама по себе требует покоя, а тут ещё и  общененавистное слово «майдан» всплыло из ума, как подводная лодка из океана, всплыло и установило в очереди полную тишину, потому что всем оно было очень даже ферштейн. Хоть бы одна улыбка сверкнула, пусть не из очереди, пусть прохожая, ни-ни. Что - улыбка, когда обмерло всё живое на паре-тройке квадратных метров российской территории, будто хахнуло из эфирных высот студёным вихрем и выморозило сердцевину две тысячи пятнадцатого года.

А бывшему моряку-срочнику, старшине третьей статьи Мине Каликову, с первых же слов васильковой тётки, насчёт стыда и совести, вообще привиделся перископ, что ещё до всплытия показался над водной зыбью с таинственного дна родного Заболотска. Ведь что есть перископ? Аз есмь оптический прибор, представляющий собой зрительную трубу с системой зеркал или призм и линз. Он является обязательным прибором любой подводной лодки. К примеру, появление новых технических средств наблюдения на подводных лодках, типа радиолокации и гидроакустики, перископа никак не заменило. С помощью перископа командир подводной лодки определяет направление, по-человечески сказать: пеленгует, с подводной лодки на цель, курсовой угол корабля противника, расстояние до цели, скорость ее, а также момент торпедного залпа. Миню уже четыре года, как печально удивляет, что его отличные знания флотского образования никого на берегу до сих пор не заинтересовали, а жаль. Ведь с годами память худеет, сбрасывая лишнее, чтобы охранить необходимое. Ужели двенадцать месяцев юности, сложенных на алтарь защиты Отечества, государству не интересны?

• Кому стоим, за что ждём, - бодро поприветствовала аборигенов коренная москвичка Ксения Брындина.

Миня на один звук только заулыбался: пришла. Нет, не Ксюха-шебутнуха, она только подружка его невесты, и фиг с ней, с крикуньей. Просто рядом с этим прорезистым голосищем должно быть молчание его Стеши. Да? Конечно, вот она. Обнять бы, вмять в себя и не отпускать до скончания века... Не, нельзя, братья засмеют, заржут его телячью нежность, невесть откуда образовавшуюся год назад, когда они со Стешей впервые чмокнулись. Потом уже наловчились целоваться вдоль и поперёк до опупения. Ну, не телячью, медвежью, но нежность же. Каликовы – братья кряжистые, полноватые, крепкие. Вот они, все трое: старший, накануне 30-летия, Артонка и младшенький, полгода как из стройбата, Борян. А, нет, Артонки-то ещё нет, он за вином пошёл затариваться на завтра, сейчас подойдёт.

• Так уже тринадцать минут. Перерыв же кончился, или здесь с двух до трёх? – продолжила нарушение тишины Ксения. – Миня, чего молчим?
• Невестой любуется, не видишь, что ль, - басанул Борян, самый некрупный из братьев, но самый шустряк.

А Стеша с Миней действительно, как ни стараются, взгляды отвести друг от дружки надолго не могут. У Мини вообще летняя катастрофа надвигается, ни куртки, ни свитера, чтоб прикрыть мужское оживление, тут красней – не красней, без силы мысли лучше бежать в тенёк и там уже пережидать принародное неприличие. А Важениных, между прочим, тоже не в шубе, это Стешина фамилия такая, и грудь у неё не пластическая, чтобы никак не реагировать на милого, так набухла, что оконечностями, небось, и увечье смогла бы нанести мужскому неприкрытому телу, будь оно здесь и сейчас.

• Кто там первый? Постучите в дверь, чтоб открыли, - неугомонная Ксения, слава богу, отвлекает внимание полутора десятков очередников на себя.
• Покурю, - как бы закашлявшись, отчего согнулся в пояснице, прошипел Миня и бегом скрылся за угол. Как бакланил по ходу кругосветки флотский врач, мол, каждый юноша – это постоянно бесконтрольно всплывающая подлодка с перископом на стрёме, но командирами субмаринами становятся только в зрелом возрасте, раньше никак, кишка тонка управиться.

Стеша тоже страдает, кусает крашеные губы, чуть не в кровь, теребит крашеные кудри, чуть не с корнем, переминается, аж поскакивает. Но что же делать, если её с Миней и пасут, и пасут. Считай, как сошли в девять с электрички, так Ксюха, с её стороны, и братовья - с его, ни на минуту одних не оставили. Точно, завидуют. А уже в пять, через два часа с минутами, обратно, в Москву. После мясной лавки, как будто сюда без них нельзя было сходить, ещё в церковь забежать, по поводу венчания, и – вся любовь, никаких тебе наедине.

• Всё, пропустите, я постучу, - психанула Ксения под удивлённые и враждебные взгляды.
• Заругают же всех из-за тебя, оборзела в корень, - пискнула сигаретная.
• Не пускайте её там, передние, - металлически распорядился баритон и, сомкнув рот, вызывающе уставился лицом на Ксению. – Здесь главный продавец, ему лучше знать открывать или нет.
• А ты чего тут раскомандовался, Цветков, - деловито отметил Артонка, опуская дорожную, заполненную под завязку спиртным, сумку на жухлый газон.
• Артонка, блин, вечно ты как коммунальный платёж на голову, - искренне удивился Борян явлению брата.
• Каликов, я не понял, хамишь, что ли? – раскочегаривал топку заварухи нервированный баритон по фамилии Цветков.
• Мужчины, прекратим ссориться, - объявила Ксения. – Тем более, что меня всё равно не остановить. С дороги. – Она не только направилась к крыльцу, но и взошла на него. И застучала кулаком в дверь.

Цветков включил сарказм, не бить же девчонку на людях, и порекомендовал:

• Ты ещё ногами, а лучше головой.
• Не груби, Цветков, она со мной, - встрял Артонка и перекрыл оппоненту видимость происходящего у магазинной двери.
• Если она с вами, мужчина, так скажите ей, чтоб не своевольничала и не бузила, - сказала кто-то из очереди, возможно, упакованная.
• Таких надо материнства лишать, - поддержал сказанное старик, стоявший первым, у подножия крыльца.

Очередь заголосила наперебой:

• Распоясалась молодёжь, в наше время такого быть не могло. Девушка, перестаньте колотить. Обеденный перерыв давно кончился, правильно стучит. Что правильно? Нарушать порядок правильно? Вы, женщина, своими слюнями мне все глаза залепили. Терпеть надо, продавцам виднее, когда открывать.
• Понял, Каликов? – с вызовом, перекрывая гвалт, спросил Цветков, как если бы всё вышесказанное было лично его общенародным мнением.

И тут приоткрылась дверь с продавщицей в проёме:

• Граждане, извиняемся за задержку, батарейка в часах села, заходим, сохраняем очерёдность, - она вышла на порог, увеличив проём. - Кто стучался?
• Я, - беспардонно ответила Ксения.
• Спасибо, если бы не стук, так и сидели бы с девчатами, там такие новости по телевизору передают, закачаешься, что творят эти америкосы, а хохлы – эти вообще, сплошной фашизм в мире творится, спасибо, у нас в России всё спокойно, раньше надо было в дверь постучать… - продавщица, по ходу, распахнула дверь до упора, закрепив на крючок, и ушла в помещение, продолжая комментировать рассуждения.

Обошлось без драки и всё продвинулось своим чередом.

 

Чтоб короче пройти на улицу Генерала Фомина, где церковь, с улицы Дзержинского, где мясная лавка, надо двигать по Ленинской. Тень деревья давали после обеда с правой стороны.

• Слышь, на кой на Цветкова-то было кидаться? Или ты работу меняешь? – задыхаясь от ноши, спросил Борян старшего брата, перекидывая сумку со спиртным на другое плечо.
• Это его уволили, - хмыкнул меж двумя затяжками дешёвого курева Артонка, привыкший к носке тяжестей, почему и дышит ровно, хотя взял на себя все сумки с мясными продуктами, чтоб влюблённому Мине освободить руки.  
• Уволили… да ладно! Блин, тогда надо было его вообще попинать, чтоб быстрее освоился на земле. А-то гавкает на людей. За что его?
• А хрен их разберёт. Навскидку, вроде, не за что. Может, тупо место мастера кому из своих понадобилось. Причём, смахнули с лица земли с «волчьим билетом».
• А он ещё хорохориться, - искренне изумился Борян, а через десяток шагов предложил. - Может, отметелим?
• К нам, к простым людям, Цветков относится очень нехорошо. Теперь побудет в нашей шкуре, никуда не денется. В армии таких учили. Подумаем.

Братья идут, чуть приотстав метров на десять от Мини с девчатами, чтоб не мешать милым свадебным переговорам. Хотя жених с невестой не очень-то, в основном, помалкивают, одна балаболка Ксюха только и трещит, не заткнуть. Так как-то совпало сегодня, что приходиться ходить по городу дружной толпой, старики на машине уехали в деревню на выходные, а пацанам наказали закупить продукты к завтрашнему застолью в честь Дня ВМФ; батя и Миня срочную отбывали моряками, так что, праздник, хошь-не хошь, стал семейным. А Стешка, Минькина пассия, чисто по-бабски вопрос не продумала и нагрянула с друганкой относительно дня бракосочетания процесс налаживать. С кафе договорились, с турбазой, куда самые близкие на второй день шашлыки поедут жарить, сейчас вот в церковь направляются всем кагалом, относительно венчания, по улице Ленина в Фоминскую церковь.

Друганка, Ксюха Брындина, девка, конечно, нормальная, со всеми очень даже выдающимися телесными прелестями, даже любопытная на разок-другой повстречаться, но не для Заболотска и точно не для Каликовых: везде впереди всех, в любую бочку затычка, по всякому вопросу своё мнение, откуда что берётся, а самой-то 23. Не послушает, не прислушается, не выслушает. Вот живёшь себе в Москве, блин, и живи, не высовывайся в другую область проживания для нормальных русских людей, а захотелось впечатлений, пажалте в аэропорт и, мимо Российской отечественной Федерации, лети себе куда хочешь, там и рисуйся на здоровье, а мы вас здесь не знали, не ждали, и запросто без вас перетопчемся. Вот чего, к примеру, она всё своё заболотское пребывание, висит на руке подружки, как будто она на ней жениться, а не напротив – не Миня. Этим двоим вдвоём же охота, уж если сексодром не обеспечен, так хоть поговорить, или просто на двоих помолчать, но рядышком, бок о бок, ладошка в ладошке, взор во взоре. В любви физика не очень-то играет, в ней же преобладают в массе своей душевные законы, причём, как правило, подейственнее иных камасутр, между прочим; кто любил, тот понимает, о чём речь. Правда, на данный день такое рассуждение больше Стеше подходит, Миня сегодня всё же как-то очень уж физически остро настроен, возможно, и помимо личного воспитания, охота, как говорится, пуще неволи, недаром же так переполнены охотниками российские места лишения свободы, что новые всё строятся и строятся.

Казалось бы, что в этой Степаниде Важениных такого, из-за чего сносило бы разум? Обыкновенная какая-то, не красавица нигде, ноги почти даже короткие, животик вон жирком досадно подрагивает сквозь сарафанчик, грудь принципиально тоже есть, волосы, правда, некрашеные висят себе как-то. То есть, совершенно естественный представитель женского нынешнего народонаселения страны, а вот поди ж ты, у Мини к ней любовь и хоть ты тресни.

 

В церковь вошли всем скопом, как положено, с крестным знамением и поясным поклоном, без показухи, как советские старики, деловито даже. Деликатность – важнейшая черта простого русского человека, независимо от индивидуального воспитания, потому и Артонка с Боряном, с сумками, сразу направились к лавочке при стенке, и Ксения направилась ко Святым. Братья искренне обалдевали, переглядываясь, наблюдая за этой московской профурой, которая не только клала поклоны и лобызала нижние углы икон, но и шептала наизусть молитвы, едва ли не каждому изображённому страстотерпцу. После того, как ребята разобрали свечи в счёт будущей оплаты всех предоставляемых религиозных услуг и разбрелись по залу, Миня со Стешей почуяли, что, наконец, впервые очутились без надзора. Покуда девушка споро общалась с православной труженицей торговой лавки, освободившийся телесный ум парня придумывал путь легального уединения с заветной спутницей, которой, между прочим, скоро уже на электричку надо. Каликов так думал, что не сразу сообразил, что для записи в книгу учёта его нормальное имя Михаил. И придумал. И вернулся к реальности, тем паче, что оплачивать-то венчание нужно ему. Стеша, выспросив, отошла поставить свечку к иконе Стефана Пермского в полный рост, что у входа. Рассчитавшись, Миня, жалостно сморщив лицо, прошептал:

• Невеста моя сегодня утром с поезда и через час уже обратно, но такая стеснительная. Ради бога, извините, не могли бы вы дать ключ в туалет, чтоб ей сходить?
• А вы у нас уже были, что знаете про туалет? – испытующе буровя взглядом заказчика службы, спросила пожилая женщина.
• Да, да, - правдиво ответил Каликов.
• Ладно, - достав ключ из выдвижного ящика старого канцелярского, заставленного церковными товарами и подав его просителю, добрая продавщица строго наказала. – Если меня не будет на месте, отдадите ключ охраннику.
• Конечно, - подрагивающей рукой Миня принял заветный ключ и быстро-быстро направился к подруге, едва не толкнув по ходу того самого охранника в полувоенной форме, расхаживающего по храму и вполголоса общающегося по мобильному телефону.

Людей немного, посему общаться лучше в полшёпота, акустика больно уж чувствительная.

• Пойдём, быстро, - сжав за локоть любовь, сказал ей Миня на ухо.
• Я молюсь, блин, Каликов, - возмутилась хрипло Стеша.
• Ещё намолишься, пошли, ради бога.
• Куда?
• Я знаю. Давай, живее, чтоб никто не прилепился.

И тут Стеша заподозрила радостный сюрприз от милого друга, а то и самое, что ни на есть, натуральное счастье, потому покорно пошла с ним, почти бегом из храма.

 

Удобнее обойти церковь апостола Фомы слева, пройти до ограды, подняться на крыльцо постройки из того же камня, отпереть обыкновенную чистую пошарпанную деревянную дверь и войти. В зданьице одна просторная комната, что используется ныне под хозяйственные нужды: тряпки, щётки, мётлы, лопаты, вёдра. Чёрт знает, что здесь творилось до восстановления церковной власти при Советах, но до них назначение было ровно то же, что и сейчас. Унитаз, признаться, здесь как-то даже и не к месту, настолько всё прибрано и аккуратно, но без него куда ж деваться. А так вполне себе жилое помещение, со всем необходимым жизнедеятельным набором. Щеколды на дверях, правда, нет, и то, не положено религиозным служащим таиться друг от дружки, так что, дверь надо запирать на ключ, что Миня, как-то случайно бывавший здесь по нужде, и сделал.

• Ой, иконка, - тихо сказала Стеша, указывая на миниатюрный портрет кого-то из Святых, пристроенный в уголке окошка, обустроенного едва ли не под крышей.
• Да бог с ней, - дрожа всем существом хрипит Миня, неловко обнимая желанное тело, как будто лапает случайную проходимицу.
• Только я перёдками хочу, чтоб видеть тебя

Нет, не разобрать, кто там изображён на окошке, то ли Святой, то ли Святая, высоко…

 

Братья конкретно притомились ждать, угрюмо отсиживая зады на лавках, но вот Ксения, похоже, завершила, таки, обход икон и мощей, раз направилась к баку с освящённой водой. Никакой посуды под рукой не оказалось, тогда девушка, пробормотав молитву, сообразительно подставила руку, на секунду чуток приоткрыла кран, аккуратно плеснула воды в лодочку правой ладошки и выпила. Тут же проделала то же самое, чтобы обтереть святостью лицо, шею, горло. И услышала над собой несдерживаемый голос охранника:

• Ну, вот и зачем свинячить в храме, подтирай потом полы за такими.
• Святая вода – это свинство? – вскинулась Ксения.

Охранник не просто обалдел там или обмер, он как будто реально околел на десяток мгновений. Кто знает, что шарахнуло в его мозг, то ли словесный поворот девчонки, то ли сам факт возражения ему там, где он – главнее всех.

• За какими такими? – продолжила девушка. - Я не пролила на пол ни капли.
• Я, может быть, извиняюсь, за слова, - очухался охранник.
• Вы не просто извинитесь, а выйдите из храма вон, - приговорила Ксения.
• Это моя церковь, засранка! – раздулся красным пузырём возмущённый мужик. – Я здесь главный, как скажу, так и будет.

Бог знает, во что оно всё вылилось бы, будь эти две характерных личности наедине, но через мгновение между ними встала работница лавки, видимо, супруга. Боевой конфликт пресечён на корню, да и пара-тройка гражданских свидетелей тоже не вдохновляла на физическую расправу. Оба брата Каликовых молчаливо даже и не подошли.

 

Пока Миня возвращал ключ в храм, Артонка с Боряном вышли за ограду, закурили в тени под бесхозной грушей перед следующим марш-броском до вокзала с поклажей. Стеша с Ксенией, перекуривая, стоят подальше, ближе к перекрёстку, в тени акации. Скоро вышел и Миня, объединив всех опять в одну компанию, закурив посерёдке меж группами. Первой к нему подошла Ксения, за ней не спеша подтянулась Стеша. Братья, подхватив сумки, тут же тоже перебазировались, чтобы точно знать, что где когда, но под их контролем. Ксения спросила:

• Миня, скажи на милость, а ты сочинял когда-нибудь стихи?
• Это дело наше, с тобой, Ксения, обеспечить транспарантами и разными речёвками, - ещё по ходу выкрикнул слухастый Борян. – Жениха с невестой на такие частности дёргать не положено.
• Да нет, я не про свадьбу, я про жизнь спрашиваю. Михаил.
• Что?
• Как насчёт стихов?
• Нет, никогда, - ответил Миня.
• Не ври, - сказал Артонка. – Что-то там про осень.
• Да иди ты! – воскликнул Борян.
• Я даже помню какие-то строчки, врезались. Сказать?
• Я не помню, не надо, - угрюмо бормотнул Миня. Он испытующе глядел на Стешу, которую после церкви как-то резко обуяла тоска. Обиделась, что ли, или вдруг разочаровалась?
• «Куст ракиты плачет горько, иней на кустах», - продекламировал старший брат.
• Красиво, - после всеобщей глубокомысленной паузы произнёс брат младший.

Усмехнувшись, Ксения продолжила опрос Каликовых:

• А почему «Артонка»?
• Что почему? – переспросил старший Каликов.
• Это кличка такая?
• Это домашнее имя, - встрял неугомонный младший. – Полное имя Артур.
• Артур… - изобразила уважение Ксения. – Классное имя. Борян, Миня – это понятно, по-русски, а тут Артур. В честь короля?
• Слушай, Ксюха, или как тебя там, иди ты в пень. Достала за день. Пургу несёшь какую-то, со всеми задираешься. Мы здесь живём, поняла? И нечего нас перед земляками опускать. Ладно в церкви, народу никого, а на шиша возле магазина было бучу подымать? Родители нам с Боряном сказали с Миньки глаз не спускать, чтоб опять не напился и в Москву не рванул за своей зазнобой, иначе я уже давно свалил бы из такой знатной компании.
• Артонка… - заикнулся Борян.
• Закройся, шегол, когда старшие речь держат, - рявкнул на младшего старший брат. – Так вот, Миня, мне накакать, делай, что хочешь, а я пошёл домой. Борян, за мной.

Артонка взял сумку и пошёл прочь, Борян – за ним, нарочно громко сообщив всем:

• Да не парься ты, брат, мы же не на этой козе женимся.
• Всё, я – на вокзал, - резко приговорила Ксения и пошла прочь в противоположную сторону.
• Ксюха - моя подруга, приехала со мной, а ты иди с братьями, - поцеловав Миню, быстро проговорила Стеша, и уже на бегу, обернувшись, сказала на прощанье. – Созвонимся.
• Ну, вот, - тоскливо пропел обиженный Миня и побежал за братьями.

 

Артонка и Борян сели на лавочку, под навесом автобусной остановки, поставив сумки на колени, чтобы не вывозить их дно в уличной грязи и на запачкаться потом самим в автобусе, мать ругаться будет на грязную одежду, мол, ткань протирается от частой стирки, мол, не напокупаешься, и так на весь день. Их «четвёрка» только что ушла, следующую ждать минут десять.

• Курнём на дорожку? – спросил Борян.
• Сказано же, в общественных местах не сметь, - веско ответил Артонка.
• Тоже мне законник, - ворчанул младший.
• Дети со стариками на остановке постоянно, нечего обкуривать. И вообще тоько что курили.

Подбегает запыхавшийся Миня, присаживается рядом. Помаленьку собираются пассажиры следующего рейса, а так же и других.

• Эта Ксюха, как её фамилия? – спросил старший брат среднего.
• Брындина.
• Вот-вот. Она не русская какая-то.
• Москва, - резюмировал младший. – Не пошёл на вокзал, значит, руганулся со Стешкой, что ли?
• Не, не ссорились.
• А в туалет на пару ходили, что ли? – весело поинтересовался Борян, отлично зная, что так оно и было.
• Заткнись, - буркнул Миня.
• А чего, - ободряюще сказал Артонка. – Зато сбросил напряжение. Нормально. И смекалку проявил.

Братья рассмеялись.

• Вспомнил, - посерьёзнев сообщил Миня и продекламировал. – Куст ракиты плачет горько, иней на кустах.
• А, твой стих-то, точно-точно, - проговорил задумчиво Артонка, вспомнив маленького Миню и себя моложе лет на десять.
• Красиво, - сказал Борян и повторил. - Куст ракиты плачет горько, иней на кустах. Подожди, если куст плачет, значит, или под дождём или после заморозка оттаял. Тогда причём здесь, на хрен, иней?
• Какая разница, Борян, - усмехнулся Артонка. – Зато красиво, сам же сказал. Не психуй на бабу, Миня, будь выше.
• Автобус, - сообщил Борян.

К остановке подъехал ПАЗик, распахнув переднюю дверь, чтобы безбилетники не смогли выйти и рассчитаться за проезд. Салон почти полон, но с просветами. Артонка и Борян входят первыми, пробираются к задним сиденьям. Задумавшегося Миню бойкие суровые женщины, было, оттёрли, но он, таки, воткнулся и вынужденно остановился, едва поднявшись с подножки, естественно, преграждая путь последующему пассажиропотоку., Средних лет крепкая тётка кондуктор, расположившая туловище боком, подогнув правую ногу, на переднем сиденье, лицом к пассажирам, деловито указывает Мине:

• Проходите назад.
• Там некуда, - возмутился Миня.
• Людям же надо войти, там дальше свободно, - нахмурилась кондуктор.
• Мне что, пассажиров расталкивать?
• Не бузите, - встряла женщина, явно из административных работников, сидящая на переднем сиденье, что, по ходу движения, лицом вперёд. – Здесь кондуктор главное, сказано: проходите, значит, шагай.
• Покажите, как и где, и я пройду, - командирским ором на плацу пророкотал Миня и сам обалдел от неожиданности, что так может, а главное, что так сделал.

Обалдели все, уставившись на неожиданного оратора, кто изумлённо, кто осуждающе. Миня, внутренне смятённый, разыскал взглядом братьев и не нашёл в них ни поддержки, ни родни. Миня так и не подвинулся, а народ, тем не менее вошёл весь. Дверь захлопнулась и автобус поехал. На Миню никто не глядел, как бы сурово игнорируя, а если кто и цеплял взглядом, так лучше бы проигнорировал вдаль. И ни одной, самой завалященькой, одной на всех улыбки.

 

Стеша и Ксения сели напротив друг друга, лишь бы у окна, и электричка поехала. Подруги болтали обо всём, как барды, что вижу, мол, о том и пою, не упоминая лишь братьев Каликовых. Ксения не смолчала, конечно, первая, серьёзно вопросив:

• Зачем он тебе, этот Миня? Ему 25 лет, а он всё ещё даже не Михаил. И старший какой-то вахлак, одно слово: Артонка. Стёпа, поверь моему опыту, Каликов со своим Заболотском тебе на фиг не нужен. Я от него бежала бы, как чёрт от ладана. Ты ему нужна, тут не поспоришь. Пришла пора одуматься, подружка.
• А кому ты нужна? – глядя в окно, не столько спросила, сколько задумалась вслух, Стеша.

До Москвы они промолчали. На перроне Киевского вокзала, одновременно, произнесли сакраментальное «пока» и разошлись, скорее всего, навсегда.

 

А вот Миня запереживал, не шла вон из мыслей тётка - кондуктор.

Так-то бы всё обошлось, даже Артонка слова не сказал на автобусную тему, хотя явно хотел, но не стал почему-то. Вечером братья попили пивка, встречая новый день праздника военно-морского флота. Сам праздник отметили дружно, плотно. Правда, без песен и плясок, как в прежние советские годы, всё застолье сетовали родители, как будто есть сейчас откуда взять общих песен. Братья, понятно, пошли попозже раздышаться свежим воздухом городских улиц Заболотска, где-то выпив, где-то просто поорав. Вспомнили Цветкова и решили, таки, сходить на адрес и отметелить за то, что плохой человек, а в начальниках не удержался. Опоздали, того уже отвезли в больницу, нашлось кому и без Каликовых оприходовать подлеца. Но без дела не остались, так как забрели на чужую территорию и, соответственно, помахались с местными моряками. Разошлись все живы-здоровы, ещё накатили. С перерывами на работу братья попьянствовали ещё четыре дня, деньги кончились. И тогда Борян придумал забрать из церкви плату за венчание, вроде как передумали, а потом с получки сброситься и опять оплатить, но уже в другой церкви, чтоб не стыдно было. Так и сделали, хотя батюшка за деньги держался крепко, но братская троица в какой-то момент так зыркнула, что душу священника вдруг озарила благодать и он возвратил правильную сумму. Попили ещё пару дней, на чём их и окоротили мамин визг вперемежку с папкиным ремнём.

И с каждым днём всё тоскливее и острее, тётка кондуктор внедрялась и обживалась в Минином уме. И чёрт бы с ним, с умом, для управы над ним у народа придумана куча средств, чтоб не пытал, к примеру, та же пьянка. Хотя в этот раз Мине она не помогала. Но всякое лечение – дело времени и оздоровление пришло бы, никуда не делось, да только к уму подключилась ещё и душа. Она, сволочь, разгоралась всякий раз, как только вспоминался автобус, от калёного лома совести, которым пронзалось всё человеческое нутро Мини, заставляя тормозить на лету и трепыхаться, как бабочка, бьющаяся в окно. Так больно. А как стыдно-то… Но самое обидное, что Миня так и не сумел придумать, в чём же он, собственно, был не прав. Поиск ответа выбешивал, вымучивал и, в конце концов, спустя неделю, привёл его на ту самую остановку общественного транспорта. Зачем? Разыскать кондуктора. Обговорить, объясниться, а понадобится, даже, на худой конец, попросить прощения, не жалко. Да вот номера автобуса Миня не помнил, да и не знал никогда, потому что не обратил внимания, как все нормальные граждане. Ничего, кроме номера маршрута. И надежда на лицо кондуктора, её фактуру – вот, что могло помочь в розыске. А может сама кондуктор увидит его, вспомнит и окликнет. Ничего подобного Мининому митингу она наверняка в жизни не переживала, так что, вспомнит, потому что и не забывала. Неделя прошла впустую – не встретились. Мало ли, вдруг кондуктор тоже расстроилась и  захворала такой же болью, что и Миня, который автобусное происшествие воспринимал уже более, чем митинг, присвоив ему квалификацию бунта. А бунт - это уже чересчур серьёзно, чтобы с этим можно было мириться, сложа руки.

В субботний вечер Миня вышел на балкон, оббитый со всех сторон под лоджию. Братья справляли выходные, родители в деревне возделывали пропитание на зиму. А он честно и прилежно отбыл вахту на остановке, с первого автобуса до последнего. Говорить с братьями не стоило, или обсмеяли бы, или усугубили, и, по любому, вторглись бы в его личное пространство и устроили бы бардак, и могло бы открыться, что вся территория его, Мининого бытия, никакое не пространство, но одиночная камера тюрьмы, сооружённой властью кондуктора. Да-да, Миня уже осознал, что биться бабочкой в окно ему по нутру. Позавчера он проснулся и ощутил неуют, часа два ходил потерянный, в душевном поиске случившегося ущерба, покуда не сообразил, что впервые забыл о кондукторе. И устрашился, и запаниковал, и упокоился лишь на автобусной остановке. Он тогда, к слову, задвинул работу, не до неё. Работу вообще хочется бросить, чтобы не мешала посвящать время неискоренимому розыску кондуктора. Возмутился, что кондуктор в автобусе главный, получи его главным в жизни.

В понедельник должны прийти зарплата на банковскую карту и Миня отправиться повторно заказывать венчание уже в Георгиевскую церковь, где хоть и подороже, зато постариннее. Снова некстати вспомнилось, что полное имя ему Михаил. Да и туалета того нет, что при Фоминской, который тоже вымораживал, стоило только вспомниться, посреди даже 30-градусного пекла нынешнего заболотского лета. А нужно ли венчание? Вернее, нужна ли свадьба? Точнее, надо ли создавать семью? Можно ли? Мужчина, беспричинно устроивший беспредел в автобусе мирного города, имеет ли право на потомство? Да что – потомство, на продолжение рода… вот в чём загвоздка. Артонка – да, Борян – без вопросов, а уж Стеша – само собой. Но не он, не Михаил, нет. Нет, нет и нет. Душевные мученики не должны размножаться, потому что они ненадёжны, сомнительны и не работоспособны на благо общества. Михаил, в своём внутреннем раздрае, не только что созидать, не в состоянии понять даже, отчего мучится - то ли оттого, что бессовестен, то ли наоборот слишком совестлив. Одно ясно, что надо со всем этим как-то кончать, больно же. А как. Да просто, Михаил. Взять и сигануть с балкона головой об асфальт. На том свете всё разъяснится, если он есть, на этом свете ответов нет. Ну, а на нет и суда нет.